Остаюсь с тобой

      Голос у Кати спокойный, даже радостный. Это хорошо, что она не вышла из себя, не потеряла самообладания, хотя, конечно, догадалась, что за гости препожаловали.
      Алесич наконец вылез из-под машины.
      У распахнутой калитки стояла Вера и держала за руку Костика.
      Глянув на Веру, едва удержался, чтобы не залиться смехом. Зеленая юбка, цветастая кофта, белый расстегнутый плащ, волосы светло-фиолетового цвета, будто отмачивались в разведенных чернилах... Губы накрашены, цветочком.
      Костик - чубатый, худощавый, с острым личиком - был в синем костюмчике, из которого давно вырос.
      - Костик, - дрогнул, подался на шаг вперед Алесич.
      - Папочка, - хлопчик рванулся к отцу, повис у него на шее, легкий, костлявый.
      - Родненький мой, - Алесич обнимал сына за узкие плечи, ощущая под руками острые уголки лопаток.
      Сын часто шмыгал носом у него под ухом.
      Как откуда-то из-под земли дошел до Алесича голос Кати:
      - Что ж вы, так и будете стоять во дворе? Заходите в хату. Мы как раз собрались обедать, все на столе. Посидим, поговорим...
      - Спасибо, - сквозь зубы процедила Вера. Всякий раз, когда злилась, то вместо того, чтобы крикнуть или топнуть ногой, она начинала растягивать слова, пропуская их через нос, прикидываясь подчеркнуто ласковой. - Наелись на всю жизнь, хватит с нас.
      - Я по-хорошему, - сказала Катя растерянно.
      Вера все стояла у распахнутой калитки и брезгливо кривила свои губы.
      - Может, хватит обниматься? - повысила голос. - Костик, иди сюда. Я кому сказала?
      Алесич почувствовал, как детские руки еще крепче обхватили его за шею, потом вдруг обвяли. Костик выскользнул из отцовских объятий на землю, оглянулся на мать, прислонился к машине, начал водить пальчиком по фаре, внимательно разглядывая ее.
      - Пойдем, Вера, правда... Спасибо тебе, что сына привезла, - проговорил Алесич и, обращаясь к Кате, добавил: - Приглашай же гостей в хату!
      - Я приглашала, - обиделась Катя.
      - Не думай, что я привезла его тебе. Жди... - уже не скрывая раздражения, сказала Вера. - Приехали вот посмотреть на тебя. А то такого понаписал в письме...
      - Не стоять же здесь, - глянул беспомощно на Катю.
      Та поняла мужа по-своему, пошла в хату, вынесла табуретки.
      - Садитесь, - поставила посреди двора, сама отошла к крыльцу.
      - Ничего, постоим, - отказалась Вера. - За дорогу насиделись. И некогда рассаживаться, скоро назад...
      - Куда спешишь? - посмелел Алесич. - Побудьте немного. Я потом подвезу вас до станции.
      - Не паны, чтобы на машинах разъезжать, - хмыкнула Вера.
      - Ты что, приехала, чтобы только постоять у калитки? - Он внимательно посмотрел на нее, снова задержал взгляд на ее ногах. Спохватившись, отвел глаза, добавил: - Была же какая-то причина...
      - Ма-а-ам! - Костику хотелось, чтобы они остались.
      - Конечно, - горделиво вскинула фиолетовую голову Вера. - Не без причины... Приехала сказать, что сына ты не получишь. И не пытайся сманивать. Даже машиной. Когда написал, не поверила. Думала, пишешь, чтобы заманить... Ха! У него машина...
      - Машина не моя - ее, - показал на Катю.
      - Наша, - уточнила Катя.
      - Конечно, не твоя. У тебя ее век не было бы, - Вера зыркнула на Катю. - Подъехала, значит, на машине? Купила?
      - Я не продаюсь, - сдавленным голосом проговорил Алесич.
      - Тебя рюмкой можно купить, не то что машиной, - безнадежно махнула рукой Вера.
      - Прошу без оскорблений, - сказала Катя.
      - Не с тобой говорю, - огрызнулась Вера. - Без адвокатов обойдемся. Я с отцом своего сына говорю... И нечего тут!
      Катя молча пошла в хату.
      - Зачем ты так, - мягко упрекнул Алесич. - Что она тебе плохого сделала?
      - Купила тебя.
      - Ты меня прогнала...
      - Ты не хотел со мной жить. Если бы хотел, не пил бы. А то не хотел. Теперь я все поняла. Тебе захотелось бабу с машиной. Конечно, у меня машины нет. Прикинулся алкоголиком, деньги не отдавал, с кулаками бросался... Теперь я поняла тебя. Добивался, чтобы я тебя прогнала. Чтобы я виноватой осталась, а не ты...
      - Вера, что ты говоришь? - не верил своим ушам Алесич. В эту минуту он ненавидел ее. Так и раньше бывало. Когда она молча что-то делала по дому, готов был часами любоваться ею. Но стоило, бывало, ей открыть рот, начать корить его, как сразу все пропадало. - Сына постыдилась бы...
      - Пусть сын знает правду, - чуть не на крик перешла Вера. - Пусть знает, а то вырастет таким же дураком, как я. Это же надо было польститься... Простить себе не могу. Думала, человек нашелся, радость светлая... Нарочно напивался, вытворял бог знает что, лишь бы жена его выгнала. Уже лучше взять бы и сказать, что не хочу с тобой жить, так нет, ему надо было поиздеваться, женино здоровье угробить, чтобы она после этого никому не была нужна, сына осиротить. Всю жизнь буду проклинать ту минуту, когда тебя встретила... Смотри, сын, и запоминай, чтобы никогда не быть таким.
      - Вера, ты же умная женщина, - стараясь успокоить бывшую жену, сдержанно продолжал Алесич. Посмотрел на окно, боясь, что этот разговор услышит мать.
      - Умная... Слепая я, а не умная, - шмыгнула носом Вера. - Хорошо, что хоть теперь раскусила. Лучше поздно, чем никогда. Ну что уставился? Не видела я твоих бесстыжих буркалов? Не думай, что тебе все так сойдет. Я еще твоему начальству напишу, пусть знает, что ты за цаца.
      - Эх ты... Никогда не думал, что ты такая...
      - Какая?
      - Не хочу при сыне... - Алесичу хотелось крикнуть ей, что она, и только она виновата в том, что произошло между ними, но сдержался, только спросил: - Может, тебе трудно? Может, помочь чем? Давай обсудим все спокойно. Помогу. Не чужая ты мне. Ты же мать моего сына...
      - Ха-ха-ха!.. Мать его сына! Вы слышали, люди? Откуда ты взял, что он твой сын? Ты же из-за водки света божьего не видел.
      - Ну, ты и даешь, - рассмеялся Алесич. - Может ты и приехала, чтобы сказать мне об этом? Чтобы сын посмотрел на отца, увидел, какой он, и думать о нем перестал?.. Запомни, от сына никогда не отрекусь, что бы ты там ни говорила.
      - Кто тебе позволит отречься? Документ есть.
      - Что еще? - резко спросил Алесич. Он начинал терять выдержку.
      - Твои подачки мне не нужны. Деньги посылает... Благодетель нашелся! На алименты подам.
      - Будешь меньше получать.
      - А это мы еще посмотрим. Хотел подачками откупиться. Отдашь все, что положено. Вот так. Пошли, сын! Посмотрели на родненького папочку... - Вера хотела засмеяться, но у нее вырвался звук, похожий на плач. - Пусть целуется с этой... машиной.
      Костик стоял, опустив голову, водил пальцем по фаре.
      - Пусть побыл бы...
      - Пошли! - Вера, казалось, и не слышала Алесича. - Посмотрел на отца? Не будешь теперь ныть. Пошли! Кому сказала? Что ты там прилип? Железки не видел? - Она подождала немного, потом стремительно подошла к сыну, схватила за руку и потащила его на улицу.
      Алесич стоял, не зная, что ему делать. Потом вышел тоже на улицу. Вера и Костик были уже за соседним двором. Она чуть не бежала, раскачиваясь на высоких каблуках; часто оглядываясь назад, Костик едва поспевал за ней.
      На углу улицы он оглянулся последний раз и исчез...
      - Чего приезжала? - спросила Катя. Он и не слыхал, когда она вышла на улицу.
      - Я написал, чтобы привезла на каникулы сына. Как ты советовала. Не поверила, что у нас машина. Приехала убедиться. Конечно, она обрадовалась бы, если бы увидела меня пьяным под забором. А так... Ты же слыхала.
      - Немного слыхала.
      - Жалко...
      - Ее?
      - Сына. Да и ее. Так ничего и не поняла баба... - И подумал, не приезжала ли Вера мириться, да увидела Катю, поняла, что прошлого не воротишь, и разозлилась еще пуще.
      - Пошли обедать.
      - Не хочется. Устал что-то.
      - С машиной повозился... Я иногда думаю, что напрасно мы ее взяли.
      - Ладно, - положил руку ей на плечо. - Только без самоедства. Взяли так взяли. Молиться на нее не станем, а поездить поездим. - И, боясь, как бы Катя не подумала, что в голове у него сейчас только Вера с Костиком, добавил: - Вот родишь мне пацана, будем возить его в лес дышать азоном...
      На другой день Алесич помог матери вскопать в саду, под яблонями, пообещал в следующее воскресенье приехать и посадить картошку на участке бригадир обещал дать лошадь - и стал собираться. Помаленьку-потихоньку, опасаясь на каждом шагу застрять, проехали по разбитой тракторами и машинами улице, выбрались на шоссе. Алесич поддал газу, и машина зашуршала по асфальту. В открытое оконце врывался упругий ветерок, пропахший сырой землей...
      Алесич внимательно смотрел на дорогу перед собой, а в глазах стояли Вера и Костик. Особенно Костик. Алесич старался больше думать о нем, о сыне, лишь бы только вытеснить из головы Веру, но это ему не удавалось. В памяти всплывали то ее фигура в белом плаще, то фиолетовая голова, то крепкие ноги в черных блестящих туфлях на высоких каблуках. Кажется, давно выкинул ее из головы, а вот попалась на глаза и снова заполнила мысли собой, будто какая-то непонятная сила исходит от нее, не дает забыть.
      Может, это оттого, что Катя вдруг будто стеной отгородилась от него? Сидит как чужая. А может, она не в силах одолеть в себе обиду? Ждет его первого шага?
      Алесич глянул на Катю, предложил:
      - Заедем в лесок? Березового сока нацедим. Времени у нас навалом. Я нарочно раньше выехал, чтобы заехать в лесок... А?
      - Не то настроение.
      - Почему?
      - Не знаю.
      - Может быть, думаешь о ней?
      - И ее из головы не выкинешь...
      - Да брось ты, не думай. Ну приехала, подудела над ухом, как та зеленая муха. Видела, может, как влетит такая в хату, начнет бросаться от стены к стене, пока не найдет щель и не вылетит на свободу?.. Так и она. Подудела, потрясла фиолетовой головой и вылетела... Сына жалко.
      Катя ничего не сказала, только глубоко вздохнула. Алесич заметил это. Подмигнув, улыбнулся жене:
      - Так заедем? А? Может, там как раз соловей щелкает...
      - Пусть щелкает.
      - Ну что ты закручинилась?
      - Признаться, погано на душе. Лучше бы уж не видеть ее. В глазах стоит... Я же не украла тебя. Не знаю, что со мной. Только погано и тяжело на сердце. Умом понимаю, что ни перед кем и ни в чем не виновата, а червяк точит...
      - Да брось ты, честное слово. Известно, глупая баба. Заедем?
      - У тебя одно в голове, а мне не до этого, - и вдруг приподнялась, обхватила его за шею, наклонила к себе.
      - Ты что делаешь? В кювет свалимся...
      - Пусть, лишь бы с тобой. Я тебя никому не отдам. Слышишь?
      - Заедем?
      - Что ты все спрашиваешь? Мужик, называется, - еще раз крепко прижалась к его щеке своей горячей щекой, потом отвалилась в изнеможении к своей дверце.
      Алесич увидел впереди съезд с шоссе на полевую дорогу, которая желтой ниточкой резала зеленую озимь, сбавил скорость. И только хотел повернуть руль влево, как мотор чихнул и умолк. Алесич попробовал завести его. Но стартер гудел, как усталый шмель, а мотор не заводился. Алесич вылез из машины, поднял капот. Проверил проводку. Все было на месте. Проверил свечи. Искрили лучше не надо. Он ничего не понимал. Стоял у задранного капота и скреб в затылке.
      Почти рядом заскрежетала тормозами "Волга". Алесич узнал водителя. Он возил председателя их колхоза. Сегодня эта "Волга" несколько раз шмыгала по улице туда и обратно, пока он, Алесич, вскапывал в саду грядку.
      - Кукуем? - высунул голову из машины молодой русоголовый парень в синем берете.
      - Ехал нормально, и вдруг... Теперь не заводится, - пожал плечами Алесич. - Глянул бы, а?
      Парень в берете вылез из машины, сел за руль "Жигулей", повертел желтый ключик. Стрелки на всех приборах за стеклышками запрыгали, а та, что показывала бензин, не ворохнулась.
      - Сразу видно, что новичок, - засмеялся парень. - У тебя же горючки ноль. Еще не придумали такой машины, которая бы без бензина ездила. - И громко захохотал, довольный шуткой.
      - А про бензин-то я, дурак, и не подумал, - покраснел Алесич.
      - В канистре нет?
      - У меня и канистры нет. Сегодня первый раз выехал.
      - Запомни на всю жизнь первую заповедь шофера. Всегда должна быть в багажнике канистра с бензином. Тебе не потребуется, так какому-нибудь бедолаге вроде тебя. У меня канистра всегда полненькая. Я тебе немного плесну. - Он принес канистру, лейку и действительно не налил, а только плеснул. - Ничего, до заправочной дотянешь, если буксовать не будешь, снова захохотал.
      - Я хоть увидела, что такое настоящий шофер, - упрекнула мужа Катя, когда тот сел за руль. - Или забыл, как хвастался?
      - Да, опростоволосился я перед тобой... И как я забыл про бензин? Но ничего, Катюша, - Алесич правой рукой прижал ее к себе.
      - Держи руль, а то завезешь в канаву.
      - В канаву не завезу, а в лесок... Видишь, впереди березы и сосна без вершины. Это тот лесок возле нашей буровой. Помнишь?
      - Думаешь, я ходила в тот лесок?
      - Там отец Скачкова похоронен...
      - Слыхала.
      - Давай заглянем. Сейчас там никого.
      - Опять машина заглохнет.
      - Мы не будем съезжать. А, Катя?
      - Поехали домой.
      - А что дома?
      - Что и здесь...
      - Здесь весна, солнце. Природа, одним словом. А там?
      - Тебе что, надоело там? - сверкнула серыми глазами на Алесича.
      - Нет, конечно.
      - Если нет, то поехали. - И, заметив, как снова помрачнел Алесич, взяла его за руку, которой он держал рычаг от коробки передач. - Еще съездим. Сейчас в лесу грязно, пыльно. Да и бензина у тебя...
      - Прицепилась к бензину, - буркнул Алесич и прибавил скорость.
      Шоссе блестело на солнце. Этот блеск резал глаза. Катя повернулась лицом к мужу и так сидела, глядя то на него, то по сторонам. Промелькнули березы с обвисшими, точно обломанными сучьями, и кряжистая сосна без вершины. Катя подумала, что эта сосна - хорошее место для аиста, как это никто не догадался затащить туда борону или колесо. Потом слева и справа поплыли заборы, - начиналась деревня. Машину затрясло на булыжнике. Алесич сбавил скорость, взял немного вправо. Теперь левые колеса прыгали по булыжнику, зато правые катились по ровной, накатанной велосипедистами тропке.
      - Ой, Ваня, остановись, - подхватилась Катя.
      - Что такое?
      - Заглянем в магазин. Каждый раз, когда проезжали мимо, мне хотелось заглянуть. Да из автобуса не побежишь.
      Боясь, что бензина не хватит, чтобы доехать до заправочной станции, Алесич не стал давать крюк, остановился поодаль.
      - Иди, я подожду...
      - Тебе бензина жалко больше, чем жены, - пошутила Катя.
      Алесич не любил без нужды шататься по магазинам. И сейчас был рад, что Катя не потащила его с собой. Он достал чистую тряпочку, протер лобовое стекло. Потом пощупал диски колес - не нагрелись ли? - нагнувшись, глянул на коробку передач, на задний мост.
      - Иван! - послышался громкий Катин голос.
      Алесич оглянулся. Катя стояла на крыльце и махала рукой, звала к себе. Неторопливо направился к магазину.
      - Да быстрей ты, - поторопила Катя и, вбежав по ступенькам вниз, подхватила мужа под руку, потащила за собой. - Пойдем, посмотришь, какой чудесный магазин. Один костюм висит красивый-красивый. Если подойдет, возьмем.
      - Зачем мне костюм? У меня есть.
      - Посмотришь этот...
      Как ни отказывался, как ни упирался Алесич, все же пришлось померить костюм. Посмотрел на себя в зеркало и не поверил, что это он, Алесич, такой гордый, самонадеянный.
      - Лучше купила бы курточку в машине ездить, - попробовал отказаться. Куда мне ходить в таком?
      - Как куда? Сегодня пойдем в кино.
      - Отобьют меня зуевские бабы...
      - Не бойся, не отдам. - И, обращаясь к продавцу, сказала: - Будем брать, заверните... У вас куртки мужские есть?
      Продавщица - молоденькая девчонка с накрашенными губками и подведенными глазками - принесла несколько курток. Легкую, летнюю, и на меху.
      - Берем две. Летнюю и теплую. Такие не всегда бывают в продаже.
      Катя купила ему две белые рубашки, пестрый галстук, хотела купить еще чехословацкие туфли, но не хватило денег. Алесич не перечил жене. Понимал, что нет смысла перечить. Катя была как одержимая, не хотела ничего слышать. Он молча стоял с покупками в руках, ждал, пока она рассчитается.
      - Ну, что насупился? - весело спросила она, выходя из магазина. Глаза ее светились неподдельным счастьем.
      - На что жить будем? До зарплаты еще...
      - Ты забыл, что я работаю в столовой? - засмеялась Катя. - Как-нибудь прокормлю.
      Когда сели в машину, Алесич с места погнал ее на большой скорости посередине дороги, по тряскому булыжнику. Катя искоса посмотрела на него, усмехнулась:
      - Не гони так, а то растрясешь, и некого будет возить в лес дышать азончиком...
      У подъезда Алесич подождал, пока выйдет жена, поднес покупки к дверям, вернулся, отъехал на площадку, снял "дворники", - ему советовали делать это опытные частники, мол, крадут, - запер дверцы на ключ. Вдруг его позвала Катя. Она стояла на балконе второго этажа, держа в руке какую-то бумажку.
      - Иван, здесь записка.
      - Бросай, - подошел поближе.
      - И в воскресенье не дают покоя, - скомкала бумажку, швырнула ее вниз.
      Алесич прочитал наспех написанные карандашом каракули:
      "Дорогой Алесич. Мы бригадой срочно поехали на триста пятую. Менять электронасос. Когда кончим, не знаем. Может, в воскресенье. В понедельник обещали отгул, выходить во вторник. Понятно? Тарлан Мустафаев".
      - Поедешь? - спросила Катя.
      - Надо глянуть. А то скажут...
      - Откуда они знают, что ты дома?
      - Я знаю.
      - Перекусил бы хоть...
      - Я быстро. На ужин приеду. Не скучай, - помахал рукой, вернулся к машине. "Дворники" не стал ставить на место, рассудив, что погода ясная, да он и вообще через час-два вернется.
      Вырулив из переулка на главную улицу, почти пустую в выходной день, сразу же набрал скорость. По шоссе погнал машину еще быстрее. Первый раз он сидел за рулем, когда в машине никого не было. Поезжай, как хочешь. Никто тебе не помешает, ты сам хозяин скорости, хозяин дороги, простора! От сознания этого было радостно на душе. Такую радость он переживал, кажется, впервые. О ней не расскажешь, ее надо пережить. Он обязательно научит водить машину и Катю, а потом сына, если будет у них сын, а родится дочь, то и дочку!
      Узкое шоссе стремительно расширялось перед самой машиной, бросаясь под колеса. Мотора не было слышно, только свистел-завывал ветер и шуршали шины. Когда Алесич увидел березы и сосну без вершины, то пожалел, что так скоро доехал. Хотелось еще лететь и лететь, слушать завыванье ветра и шуршанье шин. Он сбросил газ. Машина так разогналась, что не затормози Алесич вовремя, проехал бы мимо поворота на триста пятую скважину. По проселочной дороге закачался на тугих рессорах, как в детской люльке.
      Миновав лесок, увидел у скважины подъемный агрегат и рабочих. Они опускали трубы. Их осталось совсем мало. Чуть поодаль стоял вахтенный автобус. Алесич оставил машину на дороге, сам подошел к бригадиру.
      - Извини, дорогой, что побеспокоили, - соскочил на землю Тарлан Мустафаев, опустился на корточки, сморщился: - Пересидел... Совсем, понимаешь, сомлели. Не спали ночь, хотели к утру кончить, понимаешь? Да не успели, еще и день прихватили. Но скоро конец. Можно было и не ехать.
      - Если бы знал... - Алесичу стало неловко, что здесь обошлись без него. - Ездил к матери, только вернулся, а тут записка. Прочитал и сразу сюда.
      - Ничего, ничего, хватит еще и на твою судьбу аварий, - успокоил его бригадир. - Я тоже чуть не уехал. Собрался на рыбалку. Сосед на машине подкатил. Стали грузиться, а тут начальник цеха на летучке. Ты настоящий человек, Мустафаев, говорит, ты никогда не подводил цех, бери машину, собирай бригаду и на триста пятую электронасос менять. Срочно. Понимаешь? Конец месяца, плана нет. В понедельник, говорит, поймаешь свою щуку. Мустафаев сказал жене, чтобы не ждала щуку, шла в магазин покупать хек. Тоже вкусная рыба. И поехал собирать бригаду. Тебя не было дома. Оставил записку. Прочитаешь, поймешь... И не ошибся. Спасибо! Понимаешь, поставили электронасос из капиталки, мотор и сгорел. Скажи Скачкову, пусть погоняет электриков. Надо же ремонтировать так ремонтировать, а то тяп-ляп, а в бригаде Мустафаева нет выходного. Я свою щуку поймаю и в понедельник, но жена не любит на выходной оставаться без меня. Но ничего. Скоро поедем домой. Давно бы уже поехали, если бы порядка больше было. Вчера собрались, бросили все и, думаешь, сразу за работу? Нет! Четыре часа ждали раствора. От Мустафаева быстрой работы хотят, а сами? Почему снова раствор не привезли когда надо? А потом хоть и привезли, но, думаешь, такой, какой нужен? Нет. Не хватает какого-то химреагента. Привезли облегченный... Хорошо, если только чуть-чуть облегченный, а если... Они привезли и поехали, а тут сиди и дрожи, как бы из-за какого химреагента не взлететь на воздух. Ладно, что нефти там кот наплакал, а если бы было больше... Скажи Скачкову, пусть прогонит Котянка. Пока будет Котянок, порядка не жди. Понимаешь?
      - Не надо было начинать ремонт, - возмутился Алесич. - Сколько можно говорить об этом!
      - Сказали - надо. Раз... Сказали, скважина спокойная. Два. Насосом качали нефть по капле. Подняли трубы - правда спокойная. Опускаем - тоже спокойная. А душа у Мустафаева не спокойная. Не из-за скважины. Понимаешь? А что непорядок. Какой ты ответственный товарищ, если не можешь заставить возить нормальный раствор? На складе нет реагента. Давно знал? Чего ждал? Ноги на плечи и по всей стране ищи. Страна большая, где-нибудь найдешь. Пусть ноги бегают, если головы нет. Думаешь, бегает? Где-нибудь дома у телевизора спит. А почему? Потому что душа у Котянка спокойная. Не такая, как у нас с тобой. Я на собрании скажу об этом. Не перестанет спать, в райком пойду. Тарлан Мустафаев все дороги знает.
      - Пойду подменю кого, - сказал Алесич, когда бригадир выговорился.
      - Не надо. Без тебя справятся, осталось немного... Твоя тачка? - кивнул на легковушку.
      - Моя.
      - Давно купил?
      - Так досталась.
      - Подарили?
      - Ага...
      - Я всегда говорил, что у нас добрые люди. Машину может подарить только добрый человек. Новая?
      - Почти.
      - Можно глянуть? - Мустафаев подошел к машине, сел за руль.
      - Хотите проехаться? - протянул ему ключик Алесич.
      Тарлан Мустафаев завел мотор, подождал, пока рядом усядется Алесич, тронулся с места. Тихо, будто на ощупь, подъехал по разбитой вдрызг дороге ближе к скважине, остановился перед подъемным агрегатом.
      - Отличная машина! - похвалил искренне. - Моя Лида тоже хочет машину. Я сказал, вот будет у меня отпуск, куплю машину, посажу своих джигитов, набьем в багажник сушеных грибов и поедем смотреть горы. Оттуда дынь привезем. Дыни хочется. Давно не ел. Понимаешь? Лида спрашивает, когда же поедем. Говорю, отремонтируем скважины, тогда. Третий год ремонтирую. Без отдыха. А как отдыхать, если столько работы. И джигиты пусть подрастут. Потом на все лето поеду...
      - Тарлан! Тарлан! - тревожно закричали рабочие.
      Тарлан Мустафаев выскочил из машины, побежал к скважине. Алесич, заглушив мотор, бросился за бригадиром. В скважине пенился раствор, вываливаясь из трубы, как перелитое пиво из бокала. Пена нарастала, жидкость булькала. Тарлан Мустафаев нагнулся, опустив свои черные усы чуть не до самой пены, замер на секунду, потом крикнул:
      - Мотор!
      Один из рабочих бросился к агрегату, но в этот момент тонкая труба, на которой опускали насос в скважину, стремительно полезла вверх, подъемный агрегат наклонился и начал падать своей стрелой на бригадира.
      - Тарлан! - закричал Алесич. Подскочив к бригадиру, он хотел оттолкнуть его в сторону, но перед глазами что-то блеснуло, что-то яркое, как солнце. Алесич споткнулся о металлическую трубу, упал, закрыв лицо руками, покатился, почувствовал, как всего вдруг обожгло...
      18
      Пожар на скважине полыхал три дня. Столб черного дыма был виден на десятки километров. Он расползался в небе черными полосами, заслоняя солнце. Стонало пламя. Газ вырывался из земли с гулом и грохотом, будто переворачивал на своем пути тяжелые валуны. Красные пожарные машины, согнанные из нескольких районов, стояли кругом, бессильные справиться со стихией. Они напоминали божьих коровок, которые собрались сюда погреться.
      Иногда огонь спадал, утрачивая силу. И тогда были видны черная земля, покореженные трубы, скелет грузовика с подъемным механизмом, сгоревшая легковушка, стоявшая на оголенных дисках. Люди с брандспойтами бросались вперед, заливали землю водой, та шипело, покрываясь молочным паром. Потом в земных глубинах снова кто-то ворочал тяжелые валуны, - вырывалось пламя, заслоняя небо черным дымом.
      В первый же день на пожар приехал генеральный директор объединения Балыш. Выйдя из машины, которая остановилась поодаль, за леском, он направился - в брезентовом плаще нараспашку - к группке нефтяников. Они стояли с подветренной стороны от скважины и в немом отупении смотрели на пламя.
      - Жертвы есть? - не поздоровавшись, спросил у Скачкова, потом, строго вглядываясь в каждого прижмуренными глазами, всем по очереди подал руку.
      - Трое, - ответил Скачков. - Один в тяжелом состоянии доставлен в больницу.
      - Почему не тушите?
      - Нечем тушить. Пожарные машины не могут близко подъехать.
      - Подготовили мне сюрпризик, - полоснул Скачкова холодным взглядом Балыш. - И плана нет, и теперь эта стихия... - Подошел к главному геологу Протько, который стоял несколько поодаль, выставив вперед бороду так, точно сушил ее у огня. - Вот вам, дорогой Виктор Иосифович, и вода.
      - Удар по скептикам, - усмехнулся Протько, но тут же, спохватившись, прикрыл рот концом бороды, точно вытер ею губы.
      - Вы рады катастрофе?
      - Конечно, трагедия, что и говорить... Но это удар по тем, кто перестал верить в нашу нефть. А то начали кричать, что больше нефти здесь нет, что высасываем последние капли... Последние капли так не полыхают. Плохо мы знаем свои недра. - И вдруг совсем по-будничному спросил у Балыша: - Может, теперь не станем прекращать разведку?
      - Ну, любуйтесь, любуйтесь, - кивнул Балыш и снова вернулся к Скачкову. - Какие меры приняты в ближайших деревнях?
      - Дежурят пожарные машины.
      - Ответа из министерства нет?
      - Нет.
      - Поеду позвоню, - вздохнул отчего-то Балыш и поспешил к своей машине.
      На третий день приехала специальная пожарная команда. Из больших длинных машин выгрузили реактивные установки. Направляя на огонь шквальные струи воздуха, несколько раз пробовали сбить пламя. Притухая на какое-то время, оно потом вспыхивало с новой силой: газ и нефть, вырываясь из земли, загорались от раскаленных камней и железа.
      Пожарники с брандспойтами в руках, прикрываясь высокими жестяными щитами, подходили к огню так близко, что от жара у них подгорали брови.
      И только в конце третьего дня, когда пламя само немного свяло, удалось сбить его. Пожарники поливали землю водой, пока не перестал подниматься пар.
      Потянуло ветерком. Посветлело в воздухе. Только на краю неба долго еще висела черная туча дыма.
      - Ну, что стоишь, милочка? Я же сказала, нельзя, значит, нельзя. Не понимаешь или что? И нечего там... Человек без сознания. Ни спросить, ни сказать, - ворчала старуха в белом халате. Желтоголовая - волосы были покрашены, - крупная и полная, она возвышалась над столом, как копна, глядя добрыми бесцветными глазами.
      Катя, казалось, не слышала ее слов. Дежурная встала, вышла из-за стола, загородив собой чуть не весь коридор. Мол, и не пытайся прорваться, не выйдет. Какое-то время женщины молча смотрели в глаза друг другу.
      - Вот что, милочка... - более сговорчиво заговорила старуха. - Оставь свой телефончик, как придет в сознание, мы позвоним. Нет телефончика, наш запиши, позванивай. Подумай, что тебе делать здесь среди ночи?
      Из приемного покоя, находившегося сразу за столиком дежурной, вышел высокий врач в сопровождении молоденькой медсестры. Виляя круглым задком, сестра зацокала подкованными каблучками в глубину мрачного коридора, а врач, проводив взглядом свою помощницу, спросил, обращаясь к Кате:
      - Вы к кому?
      Катя молча смотрела на врача серыми глазами, в которых угадывались и отчаяние, и мольба, все сразу.
      - К обгорелому, - шепнула дежурная. - А я...
      - Пусть пройдет! - разрешил врач и, запустив руки в карманы халата, выставив в стороны острые локти, как-то устало пошел в глубину того же коридора.
      - Ну, милочка, если сам разрешил, то, конечно... Только в плащике нельзя. Дай мне его... - Она взяла плащ, повесила на вешалку, которая стояла у стены напротив стола, сняла белый халат, - их несколько висело там, на одном крючке, - накинула халат женщине на плечи, провела ее к дверям, вздохнула сочувственно: - Это же надо - такое горюшко...
      Палата была небольшая, с одним окном, завешенным зеленой шторой. Здесь стоял вечерний полумрак. Вдоль стены, головами к окну, стояло две кровати. Одна из них была не занята, на другой, с левой стороны, лежал человек с забинтованной головой. Из-под бинта виднелись только глаза, брови, щеки, подбородок и нос, клином выпиравший на исхудалом лице. Конец носа круглился распухшей синей сливой. На лице отчетливо были видны следы ладоней. Там, где они закрывали кожу, она была светлая, живая, слегка покрытая щетиной. В остальных местах почернела, опалилась.
      Все тело больного, начиная от подбородка, было накрыто туго натянутой простыней. Простыня бугрилась только на груди и еще там, где были ступни. На стене в ногах висел какой-то стеклянный цилиндрик с жидкостью. От него свисала, уходя под простыню, красная резиновая трубочка.
      Катя долго всматривалась в лицо Алесича, потом приподняла сбоку простыню. Живот и местами ноги были перехвачены бинтами. На большей же части обожженное тело оставалось открытым. Из ран сочилась сукровица. Простыня снизу пропиталась красным.
      Кате стало дурно. Она, наверное, не устояла бы на ногах, не будь рядом стула. Она оперлась на него рукой и закрыла глаза.