Остаюсь с тобой

      - Указаний никаких не будет, - усмехнулся Скачков. - Садитесь, пожалуйста... У вас на работе ничего срочного нет? Никто никого не ждет? Можем час-другой поговорить? Ну и чудесно... В жизни каждого учреждения, каждого руководителя наступает такой момент, когда необходимо то-се пересмотреть, уточнить. Речь идет о дальнейшем усовершенствовании нашей с вами работы. Будучи здесь человеком новым, я занимался всем, вникал во все. Могу сказать, что мой ликбезовский период кончился. Я дал указание секретарше, чтобы для каждого из нас она составила график приема посетителей. Надо кончать со стихией. Чтобы, например, ко мне не шли с теми вопросами, какими занимаются другие сотрудники и какие они, эти сотрудники, должны решать. Это даст мне возможность больше заниматься своими непосредственными обязанностями. И не только мне, но и всем нам.
      - И до нас добрался, - прошептал Котянок, наклоняясь к главному инженеру.
      - Вы чем-то недовольны? - заметил это движение Скачков.
      - Это они о том, что ваш ликбезный период кончился не на пользу подчиненным, - засмеялся Протько.
      - Это еще цветочки, ягодки впереди, - сказал главный инженер. Его лицо на какой-то миг осветилось улыбкой, идущей откуда-то изнутри, и снова потухло, после чего сделалось еще более постаревшим и скучным.
      - Вот и поговорим про ягодки, - сдержанно улыбнулся Скачков. - А то эта повседневная суетня-колготня совсем заслонила перед нами завтрашний день. Впрочем, нам и не до него было, до того дня. Работали фактически в аварийной ситуации. Завтра так работать мы не можем и не имеем права. Надо в ближайшее время выйти на новый уровень организации труда и технической вооруженности. А пока что обсудим, как будем работать в будущем году. Комиссия, как вы знаете, еще не кончила свои исследования, таким образом, ее выводы не повлияют на план будущего года. Он, скорее всего, останется без изменений. Справимся мы с ним или нет? Сейчас мы план выполняем. Но что нам это стоит? Думаю, в будущем году наши возможности улучшатся. В нашем распоряжении будет больше капитально отремонтированных скважин, закончится строительство еще одной насосной станции. Вступит в строй действующих несколько новых скважин. Тем не менее мы не можем не задуматься, все ли сделали, что еще можно и нужно сделать? Иначе говоря, все ли резервы выявлены? И достаточно ли ясно мы представляем, с какими проблемами встретимся завтра? Сейчас, например, мы ремонтируем, что дошло до ручки и чего нельзя не ремонтировать. В ближайшее же время надо так организовать ремонт, чтобы аварийные ситуации если не полностью, то почти полностью исключались. Для этого надо иметь план профилактического ремонта. Думаем ли мы над таким планом или всю жизнь будем только латать дырки? Теперь о механизации. Механизмы у нас есть, и их немало. Однако многие из них несовершенные, устаревшие. Надо посмотреть, чем располагают другие, может быть, что-то перенять. Резервы здесь, представляете себе, действительно неисчерпаемые. И еще. Все мы знаем, какое оборудование на промысле. Требуется срочно составить график обновления этого оборудования. Тогда мы сможем заранее заказать нужные нам механизмы. На складах у нас горы разных механизмов, а нужных нет... Проблема? Да, проблема, и не маленькая. А взять эксплуатацию скважин... Между прочим, стоит поинтересоваться заключением комиссии, у них уже есть ясность по многим скважинам. Вместо электронасосов поставить качалки, а где-то вместо качалок - электронасосы. Здесь кроются большие резервы. Нам нужно иметь перспективные схемы обновления месторождений, план технологической обработки скважин. И не только это. Всех проблем не перечислишь. Вы специалисты и знаете больше меня. Вот и подумайте над всем этим. Главное требование целесообразность, реальность, своевременность. Всякая неточность, приблизительность будут расцениваться как небрежность и безразличие в выполнении своих непосредственных обязанностей.
      - Действительно, ягодки, - хихикнул Котянок.
      - Давайте подумаем и вот о чем, - будто не слыша реплики Котянка, продолжал Скачков. - Об условиях работы каждого рабочего на его рабочем месте. Возьмем, например, наших ремонтников. Как у нас делается? Рано утром люди едут за сотню, а то и за две сотни километров на работу, вечером возвращаются назад. Теряем дорогое время, гоняем и губим технику. А если оборудовать несколько машин так, чтобы там можно было бы разогреть обед, отдохнуть, переночевать? Тогда наши ремонтники будут работать, не глядя на часы. Короче говоря, речь идет о культуре производства. Культуре быта. И не только ремонтников. На эту проблему стоит взглянуть шире. Подумать о дальнейшем совершенствовании производства, транспорта, обеспечении буровых тем же раствором, с доставкой которого мы всегда почему-то запаздываем. Можно ли во всем этом избежать недостатков, просчетов, промахов? Думаю, что можно... А представьте себе, нам вдруг сообщают, что открыли новое месторождение нефти. Готовы мы к этому?
      - Надоело ждать ту нефть, - вздохнул Бурдей. - Геологи, кажется, и сами не верят в успех...
      - Это же разведка, что вы хотите, - не согласился Скачков. - Сегодня нет, завтра есть. Верят они там или не верят, а разведку ведут, ищут. Как видите, у нас с вами немало проблем, о которых надо думать и думать.
      - Когда тут думать? - хмыкнул Котянок, который все время сидел со скептической улыбкой на лице, что-то записывая в блокнотик. - Каждый день дрожишь, как бы где что не сломалось, не взорвалось. Тут, Валерий Михайлович, не до фантазий.
      - Я никогда не считал себя фантазером, Вячеслав Никитич, - без обиды заметил Скачков. - А то, что вы каждый день дрожите, так это в значительной степени оттого, что временами мы не своими делами занимаемся. У нас есть кому дрожать вместо вас... А вот то, о чем я говорил, - это проблемы для нас с вами. Мы с вами, чего греха таить, малость забыли о своих обязанностях, взяли на себя то, что должны делать наши подчиненные. А то, как поглядеть, некоторым за нашими плечами легко живется.
      - Валерий Михайлович, вы так говорите, будто я против, - пожал плечами Котянок. - Я всегда считал и считаю, что это давно надо было сделать. Однако все мы так погрязли в текучке... Сами знаете, какая ситуация...
      - Вот чтобы не возникало больше таких ситуаций, мы и должны пересмотреть свою работу. Каждый из нас. И вы, и я... И, конечно, главный геолог. Для геологической службы работы у нас тоже хватает. На триста пятой нефть получили там, где ее не ждали. Сколько ее там? Может, целое море?
      - Нет, не море, - решительно возразил Протько. - Скорее всего, мы напали на локальную ловушку.
      - Утешил, называется, - засмеялся Скачков.
      - А вот каких размеров та ловушка, мы не знаем, - продолжал главный геолог. - Я сейчас работаю над запиской генеральному директору, предлагая доразведать площади вокруг триста пятой, а может, и на всем месторождении. Не исключено, что на нижних горизонтах всюду есть нефть.
      - Видите, Вячеслав Никитич, несмотря на текучку, человек готовит свои предложения о доразведке площади, - упрекнул Скачков начальника технологического отдела.
      Котянок только повертел головой.
      - Всем нам не легко, - сказал Бурдей. - Копаемся, как те жуки... Своевременно поднял вопрос Валерий Михайлович...
      - Моих заслуг здесь нет, - отмахнулся Скачков. - Сами обстоятельства диктуют.
      Проговорили долго, чуть не до обеда.
      Когда все вышли из кабинета, Скачков не мог усидеть на месте, до того был возбужден. Прошелся к порогу и обратно. Сегодня он как-то по-новому увидел своих подчиненных, увидел, чем они живут, насколько широко мыслят. Высказались все, и не по одному разу. Расходились оживленные и взволнованные. Кажется, все остались довольны разговором. Даже Котянок, несмотря на скептическую улыбку, не сходившую с его лица, в конце разговорился и высказал немало такого, к чему, безусловно, надо прислушаться.
      Глянул на часы. Вот-вот должен был подъехать Дорошевич. Он всегда был точным. Скачков надел плащ, шляпу, открыл форточку - пусть хорошенько проветрится - и вышел из прокуренного кабинета.
      - Когда вернетесь? - спросила Эмма Григорьевна. - Вдруг кто будет спрашивать.
      - До вечера не вернусь. Если что важное, звоните по рации. - И, простившись с секретаршей, спустился на первый этаж. Через окно в коридоре увидел, как подъехала черная "Волга", и поспешил к выходу.
      - Валерий Михайлович, давай в машину! - приоткрыв дверцу, позвал Дорошевич. Когда Скачков уселся на заднем сиденье, он сказал: - Посмотрим твое хозяйство. А по дороге будешь рассказывать, какие у вас здесь новости. Кстати, что на триста пятой?
      - Загадка, Виталий Опанасович, но приятная, - Скачков сбоку глянул на помолодевшее лицо генерального директора. - Пробурили до проектной глубины, получили нефть. Все как ожидали. Однако нефти той чуть-чуть. Протько обратил внимание, что не добурились до материковой породы. Это было неожиданностью. По проекту должны были добуриться. Мы настаивали готовить скважину к эксплуатации. В нашем положении каждая тонна нефти дорога. А главный геолог свое. Говорит, надо бурить глубже. Мол, каких-то двадцать тонн в сутки нас не выручат, зато будем знать, что там, дальше. Все против. Мол, только время потеряем, и так с планом горим... Всякое говорили. Я, конечно, тоже был против. "Бумажное чучело!" - орал на меня Протько. Намекал, значит, на мое прошлое.
      - Не похоже на него, - удивился Дорошевич. - Всегда такой спокойный, медлительный...
      - Я в конце концов сдался, подписал просьбу буровикам. Те не отказали. Пробурили еще полсотню метров, подняли керн. Нефтеносный. Поставили на испытание. Фонтан! Главный геолог дневал и ночевал на буровой. Как носом чуял, что там есть нефть.
      - Покажите мне вашу спасительницу.
      - И правда спасительница. Сейчас существенно помогает справляться с планом.
      - Что делает комиссия?
      - Работает. Старается. Но до конца года, кажется, не кончит. План на будущий год останется тот же.
      Машина остановилась у проходной цеха подготовки нефти. Дорошевич вышел из машины, по привычке погладил свой животик, который теперь был почти незаметен. Вообще генеральный директор в последнее время заметно похудел. Серое пальто висело на нем как на колу. Пройдя через проходную, он осмотрел блестящие белые цилиндры, широкие приземистые емкости, пожевал мясистыми губами, тяжело вздохнул.
      - Вот здесь весь я. Может, самое значительное, что мне удалось сделать, - этот цех... Но слишком большой. Оказался ненужным. Для такого у нас мало нефти. Знаете, Валерий Михайлович, - он положил худую костлявую руку на плечо Скачкову, - знаете, что такое не везет? Мне никогда не везло в жизни... Сюда приехал сначала начальником управления. До этого в Куйбышевской области работал. Там нефть кончилась, управление закрыли. Меня сюда. Здесь все только еще начиналось. Где-то рядом с этим цехом восьмая скважина. По триста тонн нефти давала в сутки. Это была первая скважина, которая дала нефть. Большую нефть, как тогда думали. Здесь и построили цех. Сначала временный, потом этот. Создали объединение. Меня на объединение. Ну, думаю, наконец повезло. Понаехали люди со всех концов страны. Работали дружно... - И вдруг неожиданно для Скачкова генеральный директор сказал совсем о другом: - Но... друзей так и не завел. Возраст ли такой, когда трудно заводить друзей, или слишком гордый сам... Поначалу этого не чувствовал. Почувствовал позже... Оглянулся, а пожаловаться некому. Вот так, Валерий Михайлович. Учтите... Коротким оказался мой праздник. Не знаю, сам ли его испортил или мне его испортили... Ну, пошли поглядим!
      Дорошевич миновал лабораторный корпус и направился сразу к печам - трем длинным и высоким цилиндрам, что лежали на кирпичных фундаментах. Поднявшись по крутым железным лестницам к одному из них, отворил маленькие дверцы, заглянул внутрь. На бледном лице отразились розовые зайчики. Какое-то время зачарованно смотрел, как в длинной круглой печи, по стенам, оплетенным толстыми трубами, шугает красное пламя.
      - Горит! - отчего-то вздохнул Дорошевич, спускаясь обратно на землю. Горит, Валерий Михайлович. И пусть долго-долго горит. А мы поедем дальше. И уже в машине с грустью признался: - Когда-то этот огонь я зажигал.
      Все время, пока они ездили, Дорошевич не переставал удивлять Скачкова. Генеральный директор ни о чем не расспрашивал, почти ничем не интересовался, больше вспоминал, вспоминал разные мелочи. Сейчас он походил не на генерального директора, облеченного нешуточной властью, а на туриста, попавшего в знакомые и чем-то дорогие ему места. Сам же Скачков молчал, не лез с рассказами о своей работе. Не интересуется - не надо. Значит, ему сейчас и не хочется слушать. Может, у него сейчас такое настроение, что только смотреть и вспоминать. Говорят, потребность смотреть и вспоминать бывает у человека после болезни, после долгой оторванности от работы.
      У елки триста пятой скважины задержался больше, чем где-либо в другом месте. Отвернув пробноотборочный кран, набрав на палец коричневой пены, Дорошевич понюхал, лизнул кончиком языка.
      - Родненькая, - прошептал чуть слышно. - Еще при мне Протько требовал забурить здесь скважину. Но нашлись люди, которые запретили. Мол, рядом мемориальное кладбище. Да тогда мы особенно и не настаивали. Было где бурить. - Он достал носовой платок, вытер палец, спросил: - Здесь ваш отец похоронен? Наведаем?
      Деревья стояли голые, между ними далеко было видно. Кое-где горели красные гроздья рябин. Трава свалялась, усохла и глухо шуршала под ногами. Дуб тоже поредел. Только на концах ветвей держались ржавые пожухлые листья.
      - А в вас есть что-то от отца, - сказал Дорошевич, вглядываясь в портрет на обелиске. - Разве что у вас на лице больше какой-то старческой озабоченности, что ли. Впрочем, печать этой озабоченности я замечал на многих молодых лицах.
      - Сколько я ни бываю здесь, всякий раз меня поражает отцовская улыбка. Подумать только, такое трудное время было, а как умели смеяться! Мы так не умеем. - И, глядя на молчаливо замкнувшегося в себе Дорошевича, вздохнул: Не думаю, чтобы у нас больше забот и хлопот, чем было у них.
      - Время было другое, - начал Дорошевич, не отводя глаз от фотографии молодого партизана, точно ожидая от него подтверждения своим мыслям. - Они больше думали о Родине, партии, чем о себе. Знаете, как в той песне: "Раньше думай о Родине, а потом о себе..." Их смех не могла омрачить обыденщина. Они были выше ее, стояли над ней. - Дорошевич подошел к Скачкову, взял его за локоть и сказал еще тише: - Знаете, Валерий Михайлович, я, кажется, понимаю ваш порыв...
      - Может, это смешно, но, когда побуду здесь, появляется чувство, что ты не один, - признался Скачков.
      - Одному нелегко. По себе знаю. Особенно это ощутил я теперь. У вас, кажется, тоже нет друзей. Мне, кстати, об этом хотелось поговорить с вами. Искренне. Первый и, возможно, последний раз. Не пугайтесь, Валерий Михайлович, - грустно улыбнулся генеральный директор. - На тот свет не собираюсь. Отправляют на пенсию. Не официально, но намекнули. Я, известно, человек догадливый, намек понял, подал заявление. Сказали, что вы, дорогой товарищ, поработали неплохо, имеете право отдохнуть... Правда, никто еще не доказал, что такой отдых нужен человеку. Я понимаю, отдых нужен, когда тебя ноги не носят. А то здоровый человек - и без работы. Но я не об этом... Приехал я покаяться перед вами. Очень жалею, что не помог вам стать как следует на ноги. Вы, конечно, обошлись и без меня, однако с моей помощью вы больше сделали бы. Я конечно, не мешал вам, но активно и не помогал. Знаете почему? Был уверен, что вы в управлении человек временный. Думал, осмотритесь, потом займете мое место.
      Скачков не удержался, громко рассмеялся.
      - Мне тоже теперь смешно, Валерий Михайлович, - продолжал Дорошевич ровным, даже подчеркнуто безразличным голосом. Наверное, его уже нисколько не волновало то, о чем он говорил. - А раньше одна ваша фамилия меня раздражала. Из-за этого я был слишком нетерпим к вам, придирчив, старался вас принизить, где это можно было... Знаете, у меня с вами получилось как раз так, как у нашего Савки. Жил у нас в деревне Савка со своей Настей. Было у них пятеро детей. Из шкуры лезли вон люди, лишь бы только дети, значит, не остались в деревне. Дети хорошо учились, все пооканчивали институты. Теперь большие начальники, ученые. Один профессор, другой полковник. Дочка замужем за заместителем министра. Четвертый в Сибири, в лесхозе, тоже какой-то начальник. А самый младший, Григорий, не захотел никуда ехать, остался в деревне. Учился хорошо, но влюбился в учительницу местной начальной школы, из-за нее и остался. Как его ни тыркали родители, не послушался. Дураком считали его, а старшими гордились. А те старшие разъехались по всему свету и дома почти не бывают. Редко когда заедут на день-другой, и все. Оно и понятно, люди живут своей жизнью, может, и нелегкой жизнью. И сейчас довелось старикам доживать свой век с меньшим, нелюбимым сыном, который не оправдал их надежд. Теперь они, слыхал, не нарадуются, что меньший никуда не уехал, что есть им к кому прилепиться под старость. Вот так, Валерий Михайлович. Я тоже сначала на вас смотрел, как Савка с Настей на своего младшего. А теперь, оказывается, мне не с кем поговорить, кроме вас. Вот так... - Дорошевич задумался, потом глянул на Скачкова, вздохнул: - Вообще, Валерий Михайлович, вы многим здесь спутали карты. Дело в том, что некоторые товарищи очень хотели на ваше место. Но боялись. Боялись ответственности. Промысел знаете в каком был положении. А здесь вы... Многие были уверены, что вы не справитесь, еще пуще все завалите. Тогда все грехи спишут на вас. Грехи Балыша и новые. И освободившееся место захватит тот, кто хотел. А вы не оправдали надежд и чаяний карьеристов. Вот они и начали сейчас лихорадочно искать, к чему бы придраться.
      - Кто они? - помрачнел Скачков.
      - Точно не знаю, могу только догадываться... Так вот, придраться не к чему. Пустили слушок, будто вы недалекий человек, дальше своего носа не видите. Нет, дескать, широты, перспективного мышления. Один узкий, слепой практицизм. План любыми средствами. И где я это услышал, как вы думаете?.. В министерстве. По дороге из санатория заезжал в Москву. Кстати, Балыш знает о вас все, следит за каждым вашим шагом. Его кто-то информирует. Скорее всего, тот, кто хочет на ваше место. Вот так, дорогой Валерий Михайлович. Вы думаете, я случайно спросил сегодня у вас по телефону насчет перспектив?
      - Котянок? - высказал догадку Скачков.
      - Какие у вас основания так считать?
      - Сегодня утром мы как раз вели речь о планах на будущий год. И Котянок вел себя как-то нервозно, суетливо. Подленькая ухмылочка не сходила с его лица. Это бросалось в глаза.
      - Конечно, им ничего не остается, как ухмыляться. Каждым своим шагом, в том числе и сегодняшним совещанием, может быть, особенно сегодняшним совещанием вы выбиваете из-под них конька. Не исключено, что последнего.
      - Не верю, чтобы Котянок... Он так помогал мне. План мероприятий по ликвидации всяких недостатков составил. Мне казалось, он честный работник.
      - Один из ваших недостатков, Валерий Михайлович, что вы обо всех судите по себе, - точно упрекнул Скачкова генеральный директор. - Он, может быть, и честный, но честный для себя. Ой, немало теперь таких. Я убедился в этом. Если бы все жили в первую очередь для других, для общества, то проблемы, над которыми мы, бывает, бьемся годами, давно были бы решены... Но, знаете, я не уверен, что Котянок. Не исключено, что кто-то другой рвется на ваше место. Котянок не тянет. Молод. Мне кажется, что Котянок скорее пешка в чьей-то игре. Кто дирижер? Вот вопрос. Не исключено, что сам Балыш. Но это не доказано. Ясно одно, кому-то было выгодно, чтобы мы с вами завалили план. Тогда прогнали бы и меня вместе с вами. Не получилось. Но мне не повезло. Сразу же намекнули на пенсию. Не знаю, кто рвется на мое место, однако такой человек есть, уверен. Уверен также, что не вы. Ибо в таком разе не придирались бы так к вам. Тот человек, который займет мое место, на самые ответственные должности в объединении посадит своих людей. Так что старайтесь не ошибиться. Опирайтесь на таких, например, как главный геолог Протько. Таких большинство среди инженеров, бригадиров, рабочих.
      - Спасибо за откровенность, Виталий Опанасович.
      - Вам спасибо, Валерий Михайлович. Мне приятно, что я ошибся. Извините за подозрение... Ну поехали, а то ночь нас застанет в пути... - Дорошевич покосился на небо и первым направился к машине, что ждала их за рощицей.
      Скачков кивнул фотографии на обелиске: "Ну, прощай, батя!" - и зашагал следом за Дорошевичем. В душе он жалел, что разговорились они слишком поздно.
      - Грустно, - сказал Скачков уже в машине. - Едва узнали мы друг друга, едва пришли к обоюдному пониманию, казалось бы, сейчас только работать да работать, а надо расставаться.
      Когда машина подъехала к шоссе и высветила фарами подъем, он вдруг предложил:
      - Виталий Опанасович, здесь недалеко моя мать живет. Может, заглянем? Угостит нас чайком на травках, яблочками...
      - Поехали! - согласился Дорошевич.
      - Тогда давай, браток, вправо, - попросил Скачков водителя.
      Прошло больше недели после того, как Алла Петровна и Фаина Олеговна отослали свое письмо в райком партии, но ответа не было. И никто не приходил проверять школу. Может, в райкоме нашли их жалобу мелкой? Так написали бы, чего проще. Они ведь подписались своими именами, указали адреса.
      Директор тем временем побывала в районо, добиваясь увольнения строптивой учительницы. Там с нею, видно, не согласились. Во всяком случае, приказа пока что не было. Однако Антонина Сергеевна не смирилась. Правда, на уроки к Алле Петровне она больше не заглядывала. Зато зачастил завуч Виктор Иванович. Если на педсовете он хотя робко, но защищал Аллу Петровну, то теперь стал настойчиво-придирчивым. Не было урока, который бы пришелся ему по душе. То одно, то другое, обязательно к чему-нибудь придерется.
      Алла Петровна знала, что у завуча больная жена, трое детей - мал мала меньше, - ему часто приходится отлучаться из школы, иногда уходить, не кончив урока, поэтому он и побаивается директора, и, идя наперекор совести, старается угождать ей. Угождал он и сейчас. Аллу Петровну это сначала раздражало, потом стало злить. Однажды она сказала:
      - Вы говорите таким тоном, как будто не верите сами себе...
      Виктор Иванович смутился, покраснел, так что его стало жалко. Какое-то время он стоял, пожимая плечами, потом проговорил вяло, с запинками:
      - Я желаю вам добра, поэтому и обращаю внимание прежде всего на недостатки.
      "Ничего себе добро!" - усмехнулась про себя Алла Петровна. А Фаине Олеговне, когда они как-то вместе возвращались домой, пожаловалась:
      - У меня такое впечатление, что директорша мстит мне, вот и гоняет бессловесного Виктора Ивановича на мои уроки. Уж не сообщил ли ей кто о нашем письме?
      - Все может быть. Она здесь давно работает, ее все знают, - задумалась Фаина Олеговна и, глянув на погрустневшую Аллу Петровну, решительно добавила: - Мы вот что... Подождем еще с неделю. Если все будет так, как сейчас, пойдем в райком, а то и поедем в область. Отступать нам никак нельзя. До завтра, коллега! - Она протянула свою твердую, сильную руку.
      А назавтра, когда все собрались в учительской, прибежала секретарша и сказала, что Антонина Сергеевна срочно приглашает всех в актовый зал.
      На сцену поднялись директор и незнакомый молодой человек. Антонина Сергеевна была в голубом костюме и, казалось, вся светилась радостью. Молодой человек был скован, будто чего-то стыдился. Он был невысокого роста, с узкими глубокими залысинами и большими ушами, как у летучей мыши.
      - Смотри, ну точно катит на велосипеде, - хихикнула Фаина Олеговна, имея в виду молодого человека.
      Алла Петровна сдержанно улыбнулась.
      - Дорогие мои коллеги, - торжественно начала Антонина Сергеевна. - Есть приятная для всех нас новость. В нашу школу прибыл инструктор райкома партии Игорь Климович Шутик. Он будет изучать нашу работу по воспитанию подрастающего поколения. Мне это очень приятно. Надеюсь, что это не менее приятно и всем вам. Когда работаешь не щадя себя и особенно если еще кое-чего добиваешься, хочется, чтобы твои старания заметили. Конечно, каждому из нас хочется работать еще лучше. Со стороны яснее видны наши недостатки. Надеемся, что Игорь Климович даст нам ценные советы. Мы все будем только благодарны ему за это. Так что, товарищи, не стыдитесь показать то лучшее, что есть в вашей работе. Недостатки тоже не скрывайте. Тем более что скрыть их все равно не удастся. Игорь Климович учился в нашей школе, кстати, окончил ее с золотой медалью, и, сами понимаете, от него ничего не скроешь.
      Алла Петровна слушала директора и ничего не понимала. Неужели она и вправду не боится проверки? Неужели она думает, что в школе нет таких недостатков, за которые нельзя не тревожиться? А может, она просто умеет владеть собой, умеет строить хорошую мину при плохой игре? Алла Петровна поискала глазами Светлану Марковну, которая всегда производила впечатление непосредственной женщины. Во всяком случае, играть, притворяться, менять мысли было не в ее натуре. Светлана Марковна сидела с блуждающей улыбкой на лице. Ее синие глаза сверкали от восхищения тем, что происходило в зале. Алла Петровна перевела взгляд на Фаину Олеговну. Ее маленькое личико было, по обыкновению, грустным, задумчивым. Можно было подумать, что она думает о чем-то своем и не слышит, не видит ничего вокруг.
      Директор между тем закончила речь и отпустила учителей.
      - Чего она такая веселая? - выходя из актового зала, сказала Алла Петровна.
      - А чего ей журиться? - Фаина Олеговна посмотрела на Аллу Петровну так, будто не верила, что та и правда ничего не понимает. - Разве не слышали, что этот из райкома их бывший ученик? Может, медаль-то ему сделали. Недаром она напомнила о ней со сцены.
      - Он же будет ходить на уроки, беседовать с учителями... Правду не скроешь. - Алла Петровна не верила, чтобы знакомство могло повлиять на результаты проверки. - Не станет же он лгать сам себе. Он понимает, что в его положении.
      - Он и не будет лгать, - хмыкнула Фаина Олеговна. - Он напишет правду. Правду о тех уроках, на которых поприсутствует, правду о тех учителях, с которыми побеседует. Ходить будет на те уроки, на которые посоветует директорша, беседовать - с теми учителями, с которыми скажет та же директорша. Так обставят, что с кем надо, а с остальными он и не встретится.
      - С кем же он встретится?
      - Они сделают так, что на нас у него не хватит времени.
      - Сами подойдем.
      - Разве что.
      - А вдруг он не по нашему письму вообще? - высказала догадку Алла Петровна.
      - Не думаю...
      Первые дни представитель райкома ходил на уроки, казалось, без всякого плана. На уроки к Алле Петровне и Фаине Олеговне не заглядывал. Больше того, даже не сделал попытки познакомиться с учительницами, поговорить, хотя они и старались чаще попадаться ему на глаза. Встречали его в коридоре, когда он шел к кому-нибудь в класс, или вмешивались в разговор, когда он беседовал в учительской с кем-нибудь. Все было тщетно. Игорь Климович упорно не замечал их, не хотел замечать. И только на пятый день он явился на урок к Алле Петровне. После урока, задержавшись в классе, признался, что проверяет их жалобу, сказал, что ему приятно было познакомиться с ней, Аллой Петровной, и что уроком он доволен, что вообще наслышался о ней здесь немало хорошего. Правда, не от всех. Уточнил некоторые фамилии, попросил пока что никому не говорить, с какой целью он в школе.
      Объявление об общем собрании педагогического коллектива повесили загодя.
      В этот день Алла Петровна пришла в школу раньше обычного. В учительской еще никого не было, и она, достав из портфеля маленькое зеркальце, ловя в нем то глаза, то нос, то губы, начала прихорашиваться. Дома она не успела этого сделать, да и не стала делать, потому что на дворе моросило и все равно пришлось бы подкрашиваться заново. Отведя зеркальце на расстояние вытянутой руки, окинула взглядом все лицо. Увидела шею, заметно иссеченную морщинками, подумала, что пора переходить на платья с высокими воротничками.
      В это время вошла Фаина Олеговна. Она всегда ходила в синем длинном плаще, в вязаной серой шапочке, надвинутой на глаза. Волосы перехватывала резинкой, как школьница. Теперь же была в светлом пальто, в такой же светлой шляпке. Волосы раскидистой волной лежали на плечах. Раздевшись, сняла сапожки, достала из портфеля лодочки на высоких каблуках. В блестящих черных туфлях, в трикотажном красном костюме она вдруг из серой блошки превратилась в настоящую красавицу.
      - Директорши не боитесь? - залюбовалась ею Алла Петровна.
      - Пусть она меня боится, - прыснула Фаина Олеговна, и смех ее показался Алле Петровне не приглушенным, не сдавленным, как раньше, а молодым и звонким.
      - Может, что-нибудь слыхали?
      - Нет. Но почему-то уверена, что будет на нашей улице праздник. Вы что, не заметили, как вдруг полиняла Антонина Сергеевна? Как ни удивительно, а мне это приятно.
      Наверное, учителя каким-то образом прослышали, что школа проверялась по письму Аллы Петровны и Фаины Олеговны. Во всяком случае, когда они шли по коридору в актовый зал, все смотрели на них взглядами, полными любопытства, точно в самих фигурах коллег, в их походках впервые заметили что-то особенное, может быть, странное, чего не было и нет у других. Фаину Олеговну это смущало немного. Она шла, опустив глаза. А Алла Петровна каждого, кто заглядывался на нее и здоровался с ней, ослепляла белозубой улыбкой.
      У входа в актовый зал Фаина Олеговна замедлила шаги, пропуская коллегу вперед. Алла Петровна подхватила ее под руку:
      - Ну, что остановились?
      - Смотрю, где сесть...
      - А что здесь смотреть? - сказала Алла Петровна нарочно громко, чтобы ее все слышали. - Сядем под носом у начальства, чтобы не забывали, что мы есть. - И действительно, усадила Фаину Олеговну и села сама рядом с нею в первом ряду, перед самой сценой.
      Вошли в зал, поднялись по ступенькам сбоку на сцену и направились к столу, покрытому красным полотнищем, директор, инструктор райкома партии и заведующий районо.