Черные Мантии (№4) - Тайна Обители Спасения

Девчушка уже сейчас могла целых три минуты оставаться в немыслимом положении: откинувшись назад так, что голова оказывалась между ног. При этом юное дарование умудрялось еще и исполнять сложную мелодию на трубе.

Пока девочка играла на своем незамысловатом музыкальном инструменте, мадемуазель Коломба фехтовала с каким-то на редкость безобразным бедолагой. Из-под его глубоко нахлобученной на голову серой шляпы с обвислыми полями торчали прямые волосы соломенного цвета.

Этот человек довольно хорошо владел оружием. Когда Коломба вернулась к своей сестре, он направился к двум краснолицым девицам, жевавшим огромные куски хлеба, намазанные виноградным вареньем, и стал обучать их американскому танцу.

– Позже, – говорил он своим ученицам, лениво выподнявшим его указания и не скрывавшим своего дурного расположения духа, – когда успех вознаградит вас за ваши усилия, вы сможете хвалиться тем, что брали уроки у замечательного мастера, в совершенстве владевшего всеми па и антраша и уважавшего дам, честь и родину. Повсюду перед вами будет открыта дорога. Для этого надо будет только сказать: мы – ученицы Амедея Симилора!

Может быть, наш читатель еще помнит двух соискателей, явившихся к Леокадии Самайу в ее прежний балаган на площади Валюбер. Это случилось в тот самый вечер, когда из Африки вернулся Морис Паже.

Леокадию тогда переполняла радость: еще бы, она ждала, она снова должна была увидеть своего лейтенанта! Она отослала прочь обоих кандидатов на любое вакантное место в ее балагане вместе с ребенком, которого бедняга Эша-лот носил в своей сумке, похожей на ягдаш. Однако последнему, согласившемуся чуть ли не круглосуточно играть роль тюленя, чтобы прокормить своего малыша, удалось затронуть чувствительное сердце укротительницы.

Желая забыть о своих сердечных муках, Леокадия решила как можно больше времени посвящать делам. И вот, обдумывая всяческие новшества, которыми она собиралась удивит парижан в своем цирке, госпожа Самайу вспомнила о двух приятелях.

Таким образом она спасла от голодной смерти целое семейство, состоявшее из двух родителей и ребенка, ожидая взамен от Симилора, мастера на все руки, всяческих услуг.

Что же касается Эшалота, то, несмотря на всю его скромность, его таланты тоже были обнаружены и пущены вход.

Поскольку некогда он был аптекарем, хозяйка доверила ему лечение льва, страдавшего ревматизмом и подагрой.

Лев был уже стар и – по общему мнению – совершенно безобиден: его даже не держали в клетке. Между досок в полу был закреплен колышек. К нему-то и привязывали дряхлое животное – простой бечевкой.

Наверное, когда-то он был великолепен, этот властелин африканских пустынь, но теперь его можно было принять за огромную груду пакли, наваленную на соломенную подстилку.

Этот лев давно уже перестал быть грозным хищником и не жил, а прозябал.

Согласно всем правилам врачебного искусства, Эшалот два или три раза наклеивал на бока своего пациента вытяжной пластырь, действие которого он пытался усилить с помощью горчичников.

Неподалеку от больного стояло ведро с целебным отваром.

Однако все эти меры казались нашему лекарю недостаточными. Эшалот собственноручно сделал большой ночной колпак, который он по вечерам надевал льву на голову, чтобы того не продуло. Кроме того, на ночь он затыкал животному уши ватой.

Но поскольку заведение госпожи Самайу все-таки не было ветеринарной лечебницей, Эшалот, помимо лечения, занимался еще и внешним видом льва: ведь скоро ему предстояло выйти на арену и предстать перед любопытными парижанами. Тайком от хозяйки, желая сделать ей приятный сюрприз, Эшалот мастерил из мастики устрашающую челюсть: дело в том, что лев был почти беззубым.

Да и грива животного оставляла желать лучшего. Поэтому бывший аптекарь раздобыл множество коровьих хвостов, которыми надеялся замаскировать проплешины.

Да уж, ничего не скажешь, Эшалот оказался просто незаменим. И он так хотел отблагодарить укротительницу за ее благодеяния. За неделю, проведенную в ее доме, бывший помощник аптекаря починил почти всю обувь своей покровительницы и вправил клюв страусу. Еще он изобрел замечательный способ увеличивать голову малыша Саладена, своего выкормыша, до таких размеров, что ребенок приобретал совершенно чудовищный вид. По подсчетам Эшалота за созерцание младенца-урода можно было брать с каждого посетителя по десять сантимов, то есть по целых два су. (Разумеется, способ увеличивать голову, придуманный талантливым молодым человеком, не причинял Саладену ни малейшего вреда.)

– Нужно, чтобы заработало мое воображение, – говорила госпожа Самайу Вояке-Гонрекену. – Это отвлекло бы меня от моих печальных воспоминаний. Что вы думаете об этих детях, о Морисе и о Флоретте? Как вы считаете, они меня ничем не обидели? По-моему, они могли бы мне хоть спасибо сказать.

– Смирно! – ответил Гонрекен, выкатив глаза. – Хоть я и не был военным, но думаю и говорю по-военному, извините за прямоту, и я вам вот что скажу: неблагодарность заложена в человеческой природе. Когда я в последний раз был у вас по делам, то заметил, что вы вздыхаете по этому молокососу. Три тысячи чертей!

– Ах, все не так просто, – произнесла госпожа Самайу, возведя глаза к небу. – Я не говорю, что ни в чем не повинна. Да, я осмелилась было помечтать вслух, но Морис не понял меня, так что по отношению к нему я чиста, как флердоранж... И когда я думаю, что вот уже больше месяца я ничего не слышала ни о нем, ни о Флоретте, я начинаю тосковать... Они дали мне адрес, но он вылетел у меня из головы, а малышка, которая, как вы знаете, благородных кровей, строго-настрого запретила мне наводить о ней справки у ее то ли маркизы, то ли герцогини. Одним словом, все, что я могла сделать, – это написать. И я написала, но мне не ответили. Может быть, пока я была на празднике, что-то произошло? С самого моего возвращения я думаю только о них... Ах! Никогда не нужно ни к кому привязываться!

– Вперед, шагом марш! – гаркнул Гонрекен. – Ладно, чтобы отвлечь вас от черных мыслей, атакуем наши будущие картины в лоб и одновременно с обоих флангов. Значит, их здесь будет восемь: четыре в углах и еще четыре посередине, – в стенных нишах. Гм... Конечно, господин Барюк умеет привлечь внимание зрителей, однако то, что он предлагает, давным-давно устарело. С этим никто не может поспорить... Что вы хотите, чтобы мы нарисовали посередине? Может, взрыв адской машины на бульваре – помните, то нашумевшее дело Нины Лассав? Пожалуйста, взгляните в книгу образцов. Посмотрите же! За просмотр денег не берем. Левой, левой! Четче шаг!

Леокадия наклонилась над альбомом. Собеседники на минуту замолчали, и благодаря этому молчанию можно было услышать слова Барюка, который по-прежнему сидел на своей стремянке почти под потолком:

– Такие дела быстро заминают, потому что в них замешаны богачи и знать. Однако факт остается фактом: на улице Анжу-Сент-Оноре отравили судебного следователя – словно какую-нибудь крысу, а задержали на месте преступления двоих: молодого человека и девицу.

II

ВЫБОР ПРИМАНКИ

Госпожа Самайу не обращала ни малейшего внимания на то, что говорилось вокруг; ее доброе полное лицо, обычно выражающее радость, теперь было печальным. – Да, это должно всем понравиться, – сказала она, разглядывая первую страницу альбома с образцами, где находился набросок, изображающий взрыв адской машины на бульваре Тампль.

Это событие произошло совсем недавно, и воспоминание о деле Нины Лассав было еще свежо в памяти парижан.

– Да, наверняка понравится, даю голову на отсечение, – ответил Гонрекен-Вояка. – Эта картинка заряжена пулями, которые бьют без промаха. Потому и стоит она недешево.

Вдова тяжело вздохнула.

– Деньги – это не главное, – грустно проговорила она. – Мне много пришлось заплатить городу: во-первых, за землю, во-вторых, за право выстроить на ней балаган. Раньше, когда у меня были Морис и Флоретта, вся эта живопись мне не требовалась. Люди из хорошего общества назначали друг другу свидания в моем цирке, неважно, где: в Париже или в пригороде. И вовсе не из-за картины, которая висела у меня еще со времен покойного господина Самайу. Ее купили по случаю за сорок франков. Да, нечего и говорить: привязываться к людям – такая глупость! – Мадам Самайу тяжело вздохнула и, опустив голову, прошептала: – Я ведь не просила их дневать и ночевать в моем балагане, вовсе нет... я все толкую об этих детях... просто время от времени заходить на минутку, в память о старой дружбе...

Мамаша Лео замолчала и две крупные слезы скатились по ее пухленьким щекам.

– Кругом, шагом марш! Ать-два, ать-два! – внезапно завопил заскучавший Гонрекен. – Много народу служило в армии, но мало кто выглядит как настоящий военный. Долой тоску! – заорал он еще громче, а потом продолжил: – Если вы не боитесь расходов, то я сделаю для вас такие вещи, каких никогда не видывали в нашей столице.

– Именно этого я и хочу, – прошептала укротительница, отвернувшись, чтобы смахнуть слезу. – Дела у меня пошли хорошо, ничего не скажешь, но, как видно, лучше мне разориться. Знаете что? Я хочу делать глупости, я хочу быть сумасбродкой, понятно? Мне нужно заглушить тоску, – объяснила она свою неожиданную расточительность. – Для меня не будет ничего слишком прекрасного, я собираюсь стать лучшей из лучших!

– Тогда нам недостаточно ранее задуманного! – оживился Вояка-Гонрекен. – Это слишком невыразительно! На картине маловато народу, я добавлю сюда полицию, генералов и еще кое-что: нарисую на переднем плане такую штуку, от которой невозможно будет глаз отвести. Знаете, какая блестящая мысль пришла мне в голову? На свою беду, в том самом месте оказался мальчуган, и взрыв разорвал его пополам. И вот родители, все в слезах, собирают его по кусочкам: папаша поднимает ноги, мамаша – все остальное. Их окружает толпа...

– Черт возьми! – проговорила мадам Самайу, которую, казалось, увлек монолог художника. – Ничего не скажешь, славная идея! Жаль только, что у меня не будет адской машины, чтобы показать ее публике.

– Нельзя иметь все сразу, – ответил Гонрекен. – Левой, правой... Давайте посмотрим следующий рисунок!

С этими словами он перевернул страницу.

– Эй, подойди к занавесу, – крикнул в этот момент Барюк, – и добавь в ведро желтой краски. Там, справа, золото получается слишком красным. Слышишь, Пелюш?

– Говорят, перед смертью следователь успел сделать завещание, – сказал один из тех живописцев, что слушали рассказ Барюка.

Другой добавил:

– Лейтенант из Африки пытался покончить с собой.

– А девушка сошла с ума, – отозвался третий.

– Заткните-ка ваши глотки! – приказал Вояка-Гонрекен. – Невозможно говорить: себя самого не слышно.

– О чем это вы? – спросила Коломба, которая стояла чуть поодаль. – Неужто об этой же истории? Да ее обсуждают на всех парижских кухнях. И когда уже только люди успокоятся? – возмущалась она.

Возможно, Коломбе и ответили, но она этого не услышала, ибо тут ее маленькая сестренка вновь приняла свою излюбленную позу и приложила к губам трубу. Спустя мгновение полились ужасающе громкие звуки...

В наступившей потом тишине оглушительно прозвучал ласковый голос терпеливого Эшалота:

– Саладен, обормот, не будь таким злюкой, это ведь для твоего же блага. Невозможно воспитать ребенка, не причиняя ему некоторых неудобств.

Саладен же, любимый наследник блестящего Симилора и скромного Эшалота, верещал, как поросенок. И его можно было понять, потому что даже со стороны процесс «воспитания» выглядел устрашающе. Эшалот как раз превращал младенца в чудовище. Делал он это следующим образом. Сначала он как-то хитро приклеил к его вискам пленку из бычьих кишок, выкрасил ее в телесный цвет и приклеил к ней волоски, а затем с помощью полого пера надул эту пленку, так что голова мальчугана приобрела кошмарные размеры.

– Ах ты, неженка, – приговаривал отец-кормилец, которого, казалось, вовсе не раздражало поведение ребенка, – а что бы ты сказал, если бы тебе, к примеру, рвали зубы? Чтобы привлечь публику, нужны, во-первых, хорошие мозги, а во-вторых, какой-нибудь вундеркинд твоего возраста, могущий, кстати сказать, зарабатывать три франка в день, что совсем неплохо... Подожди, мне надо помочь господину Даниелю повернуться на другой бок.

Господином Даниелем был больной лев. В другом конце балагана Симилор прекратил на время свой урок, чтобы войти в роль неотразимого обольстителя.

– Если бы я захотел, я мог бы каждый день одерживать победы, – говорил он своим краснолицым ученицам. – Но я считаю недостойным привязывать к моей колеснице все новые и новые жертвы. Их число и так огромно. Вы только начинаете жить, поэтому я советовал бы вам не пренебрегать обществом молодого человека, который известен своей ловкостью и повсюду вхож.

– На втором образце, – продолжал тем временем Гонрекен, пытаясь привлечь внимание мадам Самайу к шедеврам, представленным в засаленном альбоме, – изображены животные, выходящие из ковчега после потопа. Этот сюжет как раз подходит для вашего театра. Я изображу вас посередине, в нарядном костюме укротительницы, а рядом нарисую несколько сеньоров, приближенных к португальскому двору... Вам не нравится? Странно. Переходим к третьей картине. Она разделена на две части: справа – «Переправа через Березину, или Зима в русской империи».

Это в честь французской армии. Слева – «Дети Эдуарда», убитые узурпатором Кромвелем, который также отрубил голову своей жене, Анне де Булен, и неудачливой Марии Стюарт. Эта картина принесла успех многим театрам.

В этот момент Барюк спустился с лестницы и подошел к столу, чтобы выпить свою порцию вина.

Осушив стакан, художник поставил его обратно и продекламировал густым басом:

– «Вот кинжал, что пролил кровь невинную...»

Неведомо откуда появившийся Пелюш внезапно закричал:

– Правда, правда, золото слишком красное, сейчас мы его разбавим желтеньким!

Юпитер исполнил дробь на своем барабане.

Коломба устремилась к центру зала, потрясая своей сестренкой, которая то и дело подносила к губам трубу, заглушая таким образом любые разговоры; ученицы Си-милора, встав на руки, куда-то направились, а Вояка-Гонрекен, всегда готовый повеселиться, громко запел «Марсельезу».

Началась невообразимая суматоха.

Труппа госпожи Самайу, которая до этого спокойно работала, стремительно смешалась с мазилами из мастерской Каменного Сердца, и все принялись неистово отплясывать джигу, поднимая столбы пыли.

– Три минуты гимнастики, чтобы согреться! – крикнул Барюк и тоже пустился в пляс, умудряясь при этом сохранить свой важный вид.

Гонрекен отбивал ритм, изо всех сил хлопая рукой по большому ящику, и рассуждал:

– Художник и солдат похожи друг на друга, когда они развлекаются. Давай, давай, Дикобраз! Веселее!

Выяснилось, что художники из мастерской Каменного Сердца обладают талантом подражать голосам различных животных. Они начали рычать, блеять и хрюкать, и все эти звуки слились в невообразимую какофонию. Симилор вопил в рупор, Барюк звенел в колокольчик, обезумевший от ужаса Саладен орал как резаный, а господин Даниель (то есть старый лев) задыхался от пыли и громко кашлял.

Среди всего этого сумасшедшего веселья хладнокровие сохранили только два человека: госпожа Самайу, которую ничто не могло вывести из ее меланхолического состояния, и Эшалот, которому никак не удавалось успокоить приемного сына и больное животное.

– Стой! – скомандовал Гонрекен, как только истекли положенные три минуты. – Мы не выбираем своего призвания, иначе на плечах у меня были бы погоны, а на груди – крест за боевые заслуги. За работу! Мы хорошо отдохнули и теперь должны работать как звери!

Тотчас же воцарилась тишина: все эти большие дети были очень послушны, только нужно было уметь ими управлять.

Барюк по прозвищу Дикобраз снова полез на свою стремянку, и все остальные тоже заняли свои рабочие места.

– Ах! – прошептала госпожа Самайу. Поморщившись, она допила свое вино. – С недавних пор мне кажется горьким даже этот нектар. Когда другие развлекаются, моя израненная душа болит еще сильнее. Иногда я думаю, что мне надо уехать в Америку. Там гастролируют французские артисты, и их выступления имеют колоссальный успех. Да, я прославлюсь и там, я удовлетворю свое тщеславие... – И тут сомнения опять одолели ее. – Однако зачем мне все это? Ладно, давайте смотреть ваши картины, – подавленно произнесла она.

– Ну, что же, я вот, например, вынужден ходить в штатском, хотя с детства мечтаю о военной форме, – ответил Гонрекен. – Ну и что? Да ничего! Смирно! Я знаю, как бороться с тоской; Последуйте моему примеру. Вот, взгляните, очень интересная страница. Здесь изображены чудеса силы и ловкости, которые демонстрирует Ориоль. Смотрите, вот он висит в воздухе, здесь он с шаром, с ножом, вот трапеция и шест...

Закрыв лицо руками, укротительница зарыдала.

– Морис! Флоретта! – всхлипывала бедная женщина. Быстро перелистнув страницу, Гонрекен пробормотал:

– Кажется, я сел в лужу. Ведь паренек-то как раз работал с трапецией, а девчонка умела зависать в воздухе... Кругом, шагом марш! Три тысячи чертей! Здесь изображена Варфоломеевская ночь, вот Карл Девятый, у которого после совершенного им преступления по всему телу выступила кровь, вот смерть Колиньи, которого прославил Вольтер, вот ученая козочка Виктора Гюго, описанная им в «Соборе Парижской Богоматери», рядом с ней – Квазимодо, а на заднем плане – башни собора, вот Эсмеральда, оставшаяся чистой, несмотря на свое ремесло; здесь изображена охота на крокодила в низовьях Амазонки, тут же – огромный удав. В пасти у него – целый баран, причем он не жует его, а сразу глотает. А это – похищение маленьких негритят орангутангом в Бразилии; вот изображение Везувия при свете луны, здесь же – гибель семьи бандита, погребенной под лавой, а рядом неаполитанский рыбак спокойно вытаскивает свои сети и поет баркаролу; вот «Современный Янус», то есть человек с двумя лицами, одно спереди, другое сзади. К тому же этот человек с самого рождения лишен пупка. В перспективе вы можете видеть альбиноса, пьющего кровь дикой кошки, живой скелет, птицу с головой быка...

Но госпожа Самайу уже давно его не слушала. Положив руку на альбом, она сказала:

– Достаточно! Я полагаюсь на ваш вкус. Выберите картину сами.

Затем укротительница глухо добавила:

– Может быть, я ошибаюсь, но мне послышалось, что кто-то говорил о следователе Реми д'Арксе. И еще мне послышалось слово «убийство».

Гонрекен с недовольным видом закрыл альбом и ответил:

– Черт возьми! Так ведь это давняя история! Барюк и другие говорят о ней, не переставая, уже два битых часа!

III

ДЕЛО РЕМИ Д'АРКСА

Госпожа Самайу побледнела настолько, насколько позволял ей ее загар. В глазах у нее появился ужас. – Я его много раз предупреждала, – пробормотала она сквозь зубы. Она взяла стакан, но затем передумала и поставила его обратно.

Убедившись, что хозяйка балагана больше ничего не собирается говорить, Вояка-Гонрекен снова открыл свой альбом, намереваясь продолжить разбор образцов. Этот человек был не только настоящим художником, но и настоящим дельцом. Содержимое своей грязной тетради он считал наивысшим достижением живописи девятнадцатого века.

– Мамаша Лео, – начал он, посмеиваясь, – мне кажется, что следователь не был вашим близким родственником, правда?.. Так где же мы остановились? «Современный Янус»... Нет, это уже было. Вот, смотрите, замечательная приманка! Катастрофа в Анжере! Тамошний мост вздумал рухнуть как раз в тот момент, когда по нему проходило два батальона шестьдесят седьмого полка – разумеется, с оружием и с обозом. Впереди маршировал оркестр. Все по высовывались из окон. Рядом проплывает пароход, на происходящее смотрят потрясенные пассажиры...

Укротительница наградила художника таким взглядом, что тот чуть не проглотил язык.

– Об этом говорят уже битых два часа? – произнесла она. – Значит, следователь Реми д'Аркс и впрямь убит?

– Да, убит. Прошел месяц, как его похоронили.

– Кто?

– Черт возьми... Полагаю, что какая-нибудь погребальная контора.

Госпожа Самайу изменилась в лице. Казалось, сейчас она испепелит своего собеседника взглядом.

– Кто его убил, я спрашиваю? – голос ее дрожал от гнева. – Ты что, вздумал издеваться надо мной, стекольщик несчастный?

Вояка побагровел. Он, как и укротительница, был сангвиником, а люди этого темперамента быстро заражаются гневом.

– Стекольщик! – повторил Гонрекен, сжав кулаки. – Ну, женщина, знаешь ли...

Однако он не договорил. Мало того – Вояка еще и отсалютовал по-военному. Несмотря на то, что его распирало от обиды, его остановила одна простая мысль: он рискует потерять хорошую клиентку.

– Никто не обвинит меня в недостатке уважения к прекрасному полу! – воскликнул Гонрекен. – Выслушать оскорбление из уст дамы – это вовсе не то же самое, что терпеть поношение от какого-нибудь мужлана. Выйти из строя! Вы нынче не в духе, мамаша Лео... Я никогда не носил военную форму, однако я воспитанный человек. Несмотря ни на что – за ваше здоровье!

С этими словами он осушил свой стакан. Госпожа Самайу подперла голову рукой.

– Убит! – тихо произнесла она.

– Да вам-то что до этого? – Гонрекен снова обрел прежнюю невозмутимость. – Одно время я подумывал написать по этому поводу картину, но потом решил, что, пожалуй, не стоит: смерть судебного следователя не получила достаточно широкого резонанса. Хотя мне это кажется довольно странным, ибо история его гибели заслуживала большего внимания. По вечерам, попивая кофе, я читал газеты, и как-то раз мне пришло на ум, что это довольно занятное дело, потому что некоторые факты указывали на то, что здесь замешаны господа Мак Лабюсьер, Майлиан и иже с ними: короче говоря, те, которых называют Черными Мантиями. Впрочем, об этих Черных Мантиях в последнее время что-то не слыхать – видать, разбежались в разные стороны. Одним словом, мне не хватило фантазии, чтобы сделать из этой истории хорошую приманку, и я вернулся к своим делам. Заказ остается в силе, не правда ли, мамаша?

Укротительница машинально кивнула, а затем, словно размышляя вслух, спросила:

– Как узнать правду?

– Нет лучшей кумушки, чем Барюк, – ответил Гонрекен, наклонясь поближе к своей собеседнице. – Дворцовые ласточки иногда залетают на ярмарку, и следователь, о котором идет речь, тоже любил иной раз заглянуть туда. Да взять хоть то место, где он встретил свой смертный час... Если вы случаем имеете какое-либо отношение к этому делу, порасспросите Барюка. Это будет то же самое, что прочесть все документы в судебной канцелярии.

– Господин Барюк! – позвала Леокадия слабым голосом.

– Эй! Дикобраз! – гаркнул Вояка. – Надо уважать даму! Иди сюда!

– «Вот кинжал, что пролил кровь невинную...» – отозвался Барюк. Он уже спустился со своей стремянки и приближался к столу. В одной руке у него была кисть, в другой – чашечка для разведения красок.

Стоило ему покинуть свой наблюдательный пункт, как активность его подчиненных снизилась, словно по волшебству.

– Вот и я! – сказал Барюк. – Что вам от меня угодно? Видите ли, работа не ждет...

Но тут он прервался и проговорил: . – Мамаша Лео, у вас очень расстроенный вид!

– Расскажите мне все, что вы знаете, – по всей видимости, эти слова стоили укротительнице больших усилий. – Пожалуйста, ничего от меня не скрывайте.

Вояка-Гонрекен расставил все точки над «i», объяснив, что хозяйка желает знать все о деле Реми д'Аркса.

Барюк оглянулся. Посмотрев на неоконченную работу, он ответил:

– Это долгая история. А мы здесь не для того, чтобы развлекаться.

– Но ведь плачу я, – почти грубо возразила Леокадия.

– Вперед, шагом марш! – скомандовал Вояка.

– Черт возьми, да мне все равно! – отозвался Барюк.– Ну что ж, мне и впрямь известны кое-какие подробности. Значит, так. Вначале Реми д'Аркс был очень порядочным молодым человеком. Его даже упрекали иногда в излишней скромности и в шутку называли пансионеркой. Однако когда у тебя плохие друзья, ты быстро меняешься... Я могу сказать вам, почему не пошли дела у следствия: улики были собраны просто смешные. А вообще-то, странно, что покойный следователь, который обедал у министров и вращался в высшем свете, поддерживал отношения с мерзавцем из мерзавцев, с неким Куатье по прозвищу Лейтенант, безжалостным наемным убийцей, которого, кстати, с тех пор во Франции не видели. Еще бы: ищи ветра в поле!

Возмущенный Барюк прервал свой монолог.

– Ну, что я вам говорил? – неожиданно разозлившись, обратился он к укротительнице. – Я только-только начал, а эти бездельники уже бросили работать и собрались в кружок!

Действительно, художники, которым положено было находиться на сцене, и актеры обоих полов, которым положено было находиться в глубине зала, незаметно приблизились.

На прежнем месте оставались только несчастный лев и юный Саладен, который, устав плакать, уснул между лапами животного.

– Не обращайте на них внимания, продолжайте! – велела мадам Самайу.

– Левой, левой, шире шаг! – высказался Гонрекен.

– Есть люди, – продолжил свой рассказ Барюк, – которые уверяют, будто видят дальше собственного носа; так вот, они говорят, что Черные Мантии заседают в суде присяжных, – вопреки тому, что они – самые настоящие бандиты. Да-да, именно так. Мак Лабюсьер и Майлиан, и граф де Кастр – настоящие преступники; они из тех, кто получает ответ на вопрос: «Будет ли завтра день?» и реализует сроки. Они – винтики в прекрасно отлаженном механизме, они – исполнители. Но что о них попусту болтать? Эта братия подобна морскому змею: все о нем говорят, но никто его никогда не видел. Правда, есть у меня одна мысль, и мысль эта – о двух головах (знаете, иногда бывают такие телята). Так вот что я думаю: либо следователь Реми д'Аркс – член Черных Мантий...

– Ого! – воскликнул кто-то в глубине зала. Госпожа Самайу стукнула кулаком по столу, призывая к молчанию.

– Вот вам и «ого»! – снова заговорил Барюк. – Раз этих ребят никак не удается найти, значит, их кто-то защищает... Однако у моего теленка есть и вторая голова. Покойный, о котором шла слава как об ищейке с тонким нюхом, напал на след банды. Люди, знакомые с этим делом, говорят, что собака никогда не возвращается с охоты на такого зверя.

Париж болтлив, – развивал свою мысль Барюк, – и по нему постоянно ходят всякие слухи. Я был еще совсем мальчишкой, когда впервые услышал в мастерской Каменного Сердца разговор об этом людоеде, которого зовут Отец Благодетель. И о нем говорят до сих пор, хотя у меня уже седая борода.

– Я любопытен, – заявил Дикобраз, – и меня интересовало, когда же этот кровопийца предстанет перед судом. И когда я впервые услышал о банде Черных Мантий, а это было в прошлом месяце, – я сказал себе: семь раз в неделю ты будешь покупать вечернюю газету. Я пошел на огромные расходы, но что это дало? Да ровным счетом ничего. Нет, это чтение не было скучным – бездельники, пишущие статьи, умеют писать забавно, – но там не было ни намека на Отца Благодетеля и на странный вопрос: «Будет ли завтра день?». Судя по газетам, Черные Мантии – самые обыкновенные мелкие жулики, и на месте истинных Черных Мантий я бы привлек самозванцев к суду.

В этом месте Барюк по прозвищу Дикобраз остановился, решив, что его последние слова достойны похвалы со стороны слушателей.

– Дальше! – сухо потребовала госпожа Самайу. – Вы никак не доберетесь до сути.

– Что же вы хотите знать, мамаша Лео? – спросил несколько уязвленный Барюк. – Говорю вам, что следствие увязло в этом деле, и где разгадка – никто пока не знает.

Укротительница медлила с ответом; она опустила глаза, а ее побелевшие губы подрагивали.

Когда же она наконец заговорила, все заметили, как изменился ее голос:

– Там были замешаны девушка и один молодой человек...

– Ну и дела! – воскликнул Дикобраз. – Вы что, с луны свалились? Вы даже этого не знаете?

Вместо ответа укротительница медленно произнесла:

– Я хочу услышать имена молодого человека и девушки, которых обвиняют в убийстве следователя Реми д'Аркса.

IV

ПОЧЕМУ МАМАША ЛЕО РОВНЫМ СЧЕТОМ НИЧЕГО НЕ ЗНАЛА

Такое невежество мамаши Лео вызвало у всех глубокое сочувствие. Действительно, существуют некоторые вещи, незнание которых непозволительно, причем на разных ступенях социальной лестницы они разные. В высшем свете это по большей части водевиль, героями которого являются, с одной стороны, герцог или граф, а с другой – графиня или герцогиня. Этот водевиль всегда один и тот же, однако, по всей видимости, он очень забавный, потому что всегда имеет большой успех.

В низших слоях общества обыкновенно предпочитают драму. Она менее однообразна, чем изящный водевиль, и в ней непременно присутствует кровь.

Итак, вверху смакуют пикантные подробности блестящего адюльтера, а внизу подробно обсуждают (также находя в этом для себя немалое удовольствие) все подробности преступления.

Конечно же, несмотря на это, у нас очень уважают добродетель, хотя никогда о ней не говорят.

Незнание определенных событий, можно сказать, исключает человека из общества. В свете от вас требуют знания даты последнего любовного свидания принцессы, а если вы не знатны и не богаты – то всех деталей убийства, происшедшего на одной из парижских улиц: вы должны назвать точное количество нанесенных ударов, вид оружия, расположение ран на теле и величину кровоподтеков, а также описать положение, в котором нашли уже окоченевшую жертву с искаженным лицом и слипшимися от крови волосами, разметавшимися по мостовой.

Таковы нравы девятнадцатого века.