Колесо Времени (№10) - Перекрестки сумерек

Эгинин поймала ожерелье за мгновение до то, как оно попало ей в лицо. Улыбка полностью испарилась с губ Мэта.

Он ожидал взрыва, но Эгинин немедленно расстегнула застёжки и откинула назад волосы тяжёлого парика, чтобы застегнуть ожерелье на шее. Ее лицо казалось вылепленным из снега, и сохраняло отсутствующее выражение.

"Повернись!» — скомандовала Селюсия. В том, что была команда, не было никакого сомнения. — «Дай мне взглянуть».

Эгинин, сковано, словно окаменев, всё же повернулась.

Сеталль пристально посмотрела на неё, озадаченно покачав головой, и прежде чем вернуться к вышивке, снова взглянув на Мэта, еще раз покачала головой. У женщины столько способов покачивания головой, сколько вариантов взглядов. Этот, безусловно, говорил о том, что он дурак, и если Мэт не уловил всех нюансов, то был этому только рад. Он решил, что ему бы они не понравились. Да, чтоб он сгорел! Он купил ожерелье для Туон, которая прямо на его глазах отдала его Селюсии. А теперь оно попало к Эгинин?

«Она явилась за новым именем», — сказала Туон задумчиво. — «Как она называет себя?»

«Лейлвин», — ответила Селюсия. — «Подходящее имя для танцовщицы шии. Возможно, Лейлвин Шиплесс?» (дословно: Лейлвин Безкорабельная)

Туон кивнула. — «Лейлвин Шиплесс».

Эгинин вздрагивала, словно каждое слово было пощёчиной. — "Могу ли я удалиться?» — спросила она натянуто, сгибаясь в низком поклоне.

«Если хочешь уйти, так иди», — прорычал Мэт. Что и говорить, идея привести её с собой была не из лучших, когда-либо приходивших ему в голову, но, возможно, он смог бы взять реванш после её ухода.

Уставившись в пол, Эгинин опустилась на колени. — "Пожалуйста, могу ли я удалиться?»

Туон сидела на полу с прямой спиной, глядя сквозь высокую женщину, словно вообще ее не замечая. Селюсия поглядывала на Эгинин сверху вниз, презрительно скривив губы. Сеталль продела иглу сквозь ткань, натянутую на обруче. Никто так и не взглянул на Мэта.

Эгинин опустилась лицом вниз, и Мэт едва сумел сдержать вздох удивления, когда она поцеловала доски пола. — «Пожалуйста», — сказала она хрипло, — "Я умоляю».

"Ты уйдёшь, Лейлвин», — холодно произнесла Селюсия, словно королева, отчитывающая конокрада, — «И ты не покажешь мне вновь своё лицо, если оно не будет закрыто вуалью танцовщицы шии».

Эгинин, уползая на локтях и коленях, столь стремительно вывалилась наружу, что Мэт не сдержал удивлённого вздоха.

С усилием, он сумел вернуть на лицо улыбку. После всего происшедшего вряд ли стоило оставаться, но галантный мужчина смог бы изобразить изящное отступление. — «Ну, я полагаю…"

Туон, все еще не глядя на него, вновь согнула пальцы и Селюсия мгновенно его прервала — «Высокая Леди устала, Игрушка. Она разрешает тебе покинуть нас».

«Послушай, меня зовут Мэт», — сказал он — «Это легкое имя. И довольно простое: Мэт». — Туон и в самом деле смогла бы сойти за фарфоровую куклу, особенно, судя по отсутствию реакции на его гневную тираду.

Сеталль к тому же, отложив свою вышивку, встала опустив, как бы невзначай, руку на рукоять кривого кинжала, заткнутого за пояс. — «Молодой человек, если ты рассчитывал побыть здесь, пока не увидишь нас ложащимися в постель, то ты глубоко ошибался». Хотя сказано это было с улыбкой, рука её всё ещё находилась на рукояти кинжала, и она была достаточно эбударкой, чтобы им воспользоваться. Туон застыла словно статуя королевы, восседающей на троне, но по ошибке наряженной в отрепье. Мэт вышел наружу.

Опершись одной рукой о фургон, Эгинин безвольно склонила голову. Другая её рука прижимала к шее ожерелье. Харнан слегка пошевелился в глубине тени, напоминая о своём присутствии. Мудрый человек, догадавшийся оставить Эгинин в покое именно сейчас. Мэт же был просто слишком раздражен чтобы оставаться благоразумным.

«Что это было?» — Потребовал ответа Мэт — »Ты не должна больше падать на колени перед Туон. А Селюсия? Она ведь всего лишь проклятая служанка! Я не знаю никого, кто бы распинался так перед королевой, как ты перед ней».

Неподвижное лицо Эгинин скрывалось в тени, но голос её был несчастным. — «Высокая Леди, она…, та кто она есть. Селюсия — ее сод’жин. Никто из Низшей Крови не смеет даже встретиться взглядом с ее сод’жин, а возможно и никто из Высокородных». Её руке, сжимавшей ожерелье, наконец-то удалось справиться с замком. — «Я же, с другой стороны, теперь и вовсе не Благородная». Отклонившись назад всем телом, она зашвырнула ожерелье в ночь, так далеко, как только могла.

Мэт застыл с открытым ртом. Он мог бы купить дюжину породистых лошадей за ту сумму, что он заплатил за эту вещь, и еще осталось бы. Он закрыл рот, так и не сказав ни слова. Может быть, он и не всегда вел себя мудро, но у него хватало ума, чтобы знать, когда женщина действительно готова пырнуть ножом. Кроме того, он понял ещё одну важную вещь. Если даже Эгинин так повела себя с Туон и Селюсией, тогда необходимо позаботиться о том, чтобы сул’дам к ним даже не приближались. Только Свету известно, как они поступят, стоит Туон шевельнуть пальцем.

Да, ничего не поделаешь, придётся ему поработать. А работать, он очень не любил, чужие воспоминания, которые затолкали в его черепушку, были полны лишь битв и сражений. Хотя, сражения он тоже ненавидел — там ведь и убить могут! Но всё же, они были лучше, чем работа. Стратегия и тактика. Изучить местность, понять противника, и если не удаётся победить одним способом, найти другой.

Следующей ночью он вернулся в фиолетовый фургон, один, и как только Олвер закончил урок игры в камни с Туон, Мэт занял его место. Поначалу, сидя на полу напротив маленькой темнокожей женщины, он не был уверен, что будет лучше — выиграть или проиграть? Некоторые женщины любили всегда побеждать, но так, чтобы им пришлось здорово попотеть, перед победой у мужчины. Другие любили, когда побеждает мужчина, или, по крайней мере, чтобы выигрывал он чаще, чем проигрывал. Всё это казалось ему полной бессмыслицей — сам он любил выигрывать, и чем легче, тем лучше. Но жизнь — есть жизнь. Пока он сомневался, Туон перехватила у него инициативу. Где-то на середине игры, он понял, что она приготовила ему западню, которой он не сумеет избежать. Ее белые камни повсюду окружали его черные. Для нее это была полная и красивая победа.

«Ты не слишком хорошо играешь, Игрушка», — сказала она насмешливо. Несмотря на тон, ее большие, влажные глаза холодно его рассматривали, взвешивая и измеряя. В таких глазах мог бы утонуть любой мужчина.

Он улыбнулся, и попрощался прежде, чем его попытались выгнать. Стратегия. Старайся думать о будущем. Действуй неожиданно. Следующей ночью, он принес маленький красный цветок из бумаги, сделанный одной из швей труппы. И преподнёс его пораженной Селюсии. Брови Сеталль удивлённо выгнулись, и даже Туон казалась пораженной. Тактика. Вывести противника из равновесия. Если задуматься, то отношения с женщинами и сражения не сильно отличались. Оба укутывают мужчину туманом неопределенности, и способны в миг погубить, если он будет недостаточно осторожен.

Каждый вечер он возвращался в фиолетовый фургон играть в камни, и, не смотря на пронизывающие взгляды Сетелль и Селюсии, старался сосредоточиться на доске. Туон играла очень хорошо, и было слишком легко обнаружить себя просто любующимся, как она передвигает камни, грациозно согнув пальцы. Она привыкла носить ногти в дюйм длиной и заботиться о том, чтобы их не сломать. Ее глаза также представляли опасность. Мужчине требуется сохранять голову ясной, будь то игра в камни или сражение, а ее пристальный взгляд, казалось, проникал внутрь его черепа. Ему лишь оставалось ниже склоняться к доске, и он сумел выиграть четыре из последующих семи игр и одну закончить в ничью. Туон была довольна, когда она выигрывала, а каждое поражение встречала без истерик и тех бурных проявлений характера, которых он опасался, никаких унижающих комментариев кроме, настаивания называть его Игрушкой, и никаких надменных королевских замашек, по крайней мере, пока они играли. Она наслаждалась игрой, торжествующе смеясь, когда заманивала его в западню, и смеясь от восхищения, когда благодаря его изворотливости, ему удавалось ее избегать. Уйдя в игру с головой, она, казалась, превращалась абсолютно в другую женщину.

Цветок, вышитый из синего льна последовал за бумажным цветком, а двумя днями позже, наполовину раскрывшийся бутон розы из шелка, величиной с женскую ладонь. И оба они были вручены Селюсии. С каждым разом, ее синие глаза становились все подозрительнее и мрачнее, но Туон сказала ей, что она может принять цветы, и она хранила их, тщательно завернутыми в льняную ткань. Три следующих дня он являлся без подарка, а на четвёртый принес небольшой букетик из красных шелковых бутонов роз, снабжённых короткими стеблями и блестящими листьями, которые выглядели почти как настоящие, только более великолепными. Он заказал в тот же день, когда купил первый бумажный цветок.

Селюсия шагнула вперед и наклонилась, чтобы принять букетик с усмешкой на губах, но он сел, положив его рядом с доской, немного придвинув к Туон. Он ничего не сказал, просто оставил его там. Она даже не уделила ему беглого взгляда. Раскрыв кожаные мешочки, в которых хранились камни, он достал по одному каждого цвета, и перебрасывал их из одной руки в другую, пока даже сам не потерял уверенность, в которой руке какой, и протянул сжатые кулаки в сторону Туон. Она колебалась всего лишь мгновение, без всякого выражения изучая его лицо, и выбрала левую руку. Он открыл ладонь, чтобы показать ей блестящий белый камень.

«Я изменила свое мнение, Игрушка», — промурлыкала она, аккуратно помещая белый камень на пересечении двух линий возле центра доски. — «Ты очень хорошо играешь».

Мэт моргнул. Могла ли она догадываться о том, что он задумал? Селюсия стояла у Туон за спиной, по-видимому, полностью сосредоточившись на пустой доске. Сеталль перевернула страницу в своей книге и немного подвинулась ближе к свету. Конечно, нет. Она говорила о камнях. Если бы она даже подозревала о его намерениях, она бы вышвырнула его вон. Любая бы женщина именно так бы и поступила. Несомненно, она говорила о камнях.

Этой ночью они сыграли в ничью; каждый из них с переменным успехом контролировал половину доски. И если сказать по правде, то она выиграла.

«Я сдержала своё слово, Игрушка», — она растягивала слова, словно напихав за щёки камней — «Никаких попыток сбежать, никаких попыток предательства. Это окружение давит на меня». — Она охватила жестом интерьер фургона. — «Я желаю совершать прогулки. Можно и после наступления темноты. Ты можешь сопровождать меня». — Ее взгляд коснулся букетика роз, и снова устремился к его лицу. — «Чтобы удостовериться, что я не сбегу».

Сеталль отметила место в книге тонким пальцем и посмотрела на него. Селюсия стояла позади Туон и смотрела на него. Женщина сдержала своё слово, каким бы безумным это не казалось. Прогулки после наступления темноты, когда большинство актёров уже в их постелях, не причинят вреда, по крайней мере, пока он будет с ними, чтобы в этом удостовериться. Так, почему же он чувствует, что теряет контроль над ситуацией?

То, что Туон согласилась гулять, закутавшись в плащ, принесло Мэту хоть какое-то облегчение. На ее бритой голове уже росли черные волосы, но пока они были лишь немногим длиннее пуха, и в отличие от Селюсии, которая, скорее всего, спала в своем шарфе, Туон не высказала никакого желания прикрыть свою голову. Женщина ростом с ребенка, с волосами короче, чем у любого мужчины, кроме разве совсем, лысых, привлекла бы внимание даже ночью. Сеталль и Селюсия, всегда следовали за ними в темноте, на небольшом расстоянии; горничная, чтобы защитить свою госпожу, и Сеталль, чтобы следить за горничной. По крайней мере, он думал, что именно так это и было. Иногда, казалось, что обе они следили за ним. Эти двое вели себя слишком по-дружески для охранника и заключенного. Он даже слышал, как Сеталль, предостерегала Селюсию о том, как по жульнически он обращается с женщинами. Замечательный комплимент, что и говорить! А Селюсия успокоила её, ответив, что ее леди переломает ему руки, если он выскажет непочтительность, как будто они вовсе не были его пленниками.

Он рассчитывал использовать эти прогулки, чтобы узнать побольше про Туон. За игрой в камни она была немногословна, но она умело обходила его вопросы, или уводила нить разговора к интересовавшим её предметам, обычно, касавшихся Мэта.

"Двуречье — это сплошные леса и фермы», — рассказывал он, когда они прогуливались по главной улице лагеря труппы. Облака закрыли луну, и красочные фургоны превратились в неразличимые темные громадины, а пресекавшие улицу платформы-сцены для исполнителей, в простые тени. — "Все выращивают табак и разводят овец. Кроме этого, мой отец разводит коров и торгует лошадьми, но в основном, это — табак и овцы, куда ни глянь».

«Твой отец торгует лошадьми», — пробормотала Туон, — «А чем занимаешься ты, Игрушка?»

Он оглянулся через плечо на двух женщин, следовавших за ними в десяти шагах. Сеталль могла бы и не услышать, ответь он достаточно тихо, но он решил сказать правду. Кроме того, стояла тишина как на кладбище. Она могла бы услышать, а кто как не она, знала, чем он занимался в Эбу Дар. — «Я игрок», — ответил он.

"Мой отец считал себя игроком», — произнесла Туон мягко. — «Он умер, сделав неудачную ставку».

Ну и как прикажете это понимать?

Следующей ночью, прогуливаясь между рядами фургонов, везущих клетки со зверьми, он спросил, — «Чем ты любишь заниматься, Туон? Просто, потому что получаешь от этого удовольствие? Ну, кроме игры в камни, я имею в виду?» — Он почти почувствовал, как Селюсия, находившаяся на расстоянии не менее тридцати футов от них, ощетинилась при упоминании им ее имени, но Туон, похоже, не возражала. По крайней мере, так казалось.

«Я дрессирую лошадей и дамани», — сказала она, уставившись на клетку, в которой спал лев. Животное казалось лишь большой тенью, лежащей на соломе позади толстых брусьев. — «У него действительно черная грива? Львов с черными гривами не сыскать во всем Шончан.

Она обучала дамани? Ради забавы? О, Свет! — «Лошадей? А каких лошадей?», — Должно быть боевых скакунов, если она обучала проклятых дамани. Для забавы.

«Госпожа Анан сообщила мне, что ты — бабник, Игрушка». — Тон ее был прохладным, но не ледяным. Скорее сдержанным. Она повернулась к нему, с лицом, скрытым в тенях капюшона. — «Скольких женщин ты целовал?» — Лев проснулся и зарычал, так, что у любого бы волосы на голове стали дыбом. Туон даже не вздрогнула.

"Кажется дождь начинается», — промямлил Мэт. — «Селюсия сдерёт с меня шкуру, если ты промокнешь». Он услышал ее мягкий смех. И что такого смешного он сказал?

За всё, конечно, рано или поздно приходиться платить. Идет всё по плану или нет, но платить, всё равно придётся.

"Толпа сплетничающих сорок», — пожаловался он Эгинин. Солнце было в зените: красно-золотой шар укрытый облаками, покрыл лагерь странствующего шоу длинными тенями. В порядке исключения, дождя не было, и, не смотря на холод, они сидели под козырьком своего зелённого фургона, играя в камни на виду у прохожих. Многие из тех, кто их открыто разглядывал, были, актёры, спешащие по разным хозяйственным делам, и дети, отказывающиеся упустить последнюю, до наступления темноты, возможность покрутить кольца или погонять по грязи мяч. Женщины, придерживая юбки, проходили мимо, поглядывая на фургон, и даже не видя их лиц, скрытых капюшонами, Мэт знал выражение их лиц. Едва ли, на весь цирк, нашлась бы одна женщина, согласная разговаривать с Мэтом Коутоном. Раздраженно, он постукивал черными камнями, собранными в левой руке. — «Когда мы доберемся до Лугарда, они получат своё золото. Всё остальное их не касается. Им не следует совать свой нос в мои дела».

«Едва ли ты можешь винить их в этом», — растягивая слова, Эгинин изучала доску. — «Ты и я, как предполагалось, являемся сбежавшими любовниками, но ты проводишь больше времени с… ней… чем со мной». Она все еще ощущала неловкость, не называя Туон Высокой Леди. — «Ты ведешь себя словно ухажер». Она нагнулась, чтобы положить свой камень, но застыла над доской с протянутой рукой. — "Ты ведь не рассчитываешь, что она завершит церемонию? Ты не можешь быть настолько глуп».

«Какая церемония? О чем Ты говоришь?»

«Ты трижды назвал ее своей женой той ночью в Эбу Дар», — медленно произнесла она. — «Ты действительно не знаешь? Женщина трижды произносит, что мужчина является ее мужем, он говорит три раза, что она является его женой, и они женаты. С этим, конечно, связаны разные благословения, но именно произнесение фразы при свидетелях, делает брак законным. Ты действительно не знал?»

Мэт засмеялся и пожал плечами, чувствуя словно к его шее прикоснулось лезвие ножа. Хороший нож дает мужчине чувствовать себя свободно. Но смех вышел слишком хриплым. — «Но она ведь ничего не сказала». — Кровь и пепел, он вовремя заткнул ей рот! — "Так, что независимо от того, что я сказал — это ничего не значит». Но он уже знал, что собирается сказать Эгинин. В этом он был убеждён, как и в том, что вода мокрая. Ему ведь предсказали, на ком он женится.

«С Высокородными, всё обстоит немного по-другому. Иногда благородный лорд с одного конца Империи женится на Благородной Леди с другого конца. Их брак по расчету. Императорское семейство только так и заключают брак. Некоторые не желают ждать, пока соберутся вместе, поэтому один из супругов подтверждает брак там, где находится он, а другой там, где он. Если в течение года и одного дня они оба произнесут это при свидетелях, то брак считается юридически законным. Ты действительно не знал?»

Не смотря на то, что он ожидал чего-то подобного, камни выпали у него из рук и, подпрыгивая, раскатились в разные стороны. Проклятая девчонка знала. Возможно, она решила, что это приключение или игра. А, возможно, она думала, что быть похищенной, будет позабавней дрессировки лошадей и проклятых дамани! Но он теперь знал, что он лишь форель, ожидающая, когда её насадят на крючок.

Два дня Мэт не приближался к фиолетовому фургону. Смысла скрываться не было — крючок уже был у него во рту, он ведь сам на него клюнул. Но он не был обязан его глотать. Но, он понимал, что это только вопрос времени, когда она решит натянуть леску.

Как бы медленно цирк не передвигался, в конце концов, они добрались до парома через Элдар, ходящего от Алкиндар на западном берегу, к Корамену на восточном. Это были два небольших и опрятных, окруженных стенами, городка с каменными зданиями, покрытыми разноцветной черепицей и с полудюжиной каменных причалов на каждом берегу. Солнце стояло высоко, по небу скользили редкие облака, да и те были белые, как свежевымытая шерсть. Возможно, сегодня не будет дождя. Это была стратегически важная переправа. Торговые суда приходили сверху по течению, и сейчас стояли пришвартованными в доках, а между городами на длинных канатах сновали паромы, похожие на огромные баржи. Шончан, по-видимому, были такого же мнения. Рядом с каждым из городов были размещены военные лагеря, и по каменным стенам, строящимся вокруг них, как и по постройкам, возводящимся внутри, можно было догадаться о том, что в ближайшее время они не собираются их покидать.

Сидя в седле, Мэт переправился с первыми фургонами. Его коричневый мерин Типун для неопытного глаза выглядел достаточно скромно, и казался вполне уместным для облаченного в грубый плащ, с надвинутой на уши шерстяной шапкой, всадника. Он даже не планировал сбежать через зелённые холмы, окружавшие Корамен. Ну, может быть, размышлял об этом, как об одной из возможностей, но не рассматривал. Она собиралась насадить его на крючок, сбежит он или нет. Поэтому Мэт, направив Типуна в дальнюю часть причала, наблюдал за переправой цирка и его выездом за город. Причал охраняла группа крепко сбитых солдат-шончан, закованных в сине-золотую броню, и возглавляемая молодым офицером, с одним тонким синим пером на его странном шлеме. Они, казалось, находились тут только для поддержания порядка, но офицер проверил грамоту Люки на лошадей, и тот не упустил возможность спросить, не знает ли благородный лорд площадку за городом, подходящую для стоянки и представления его цирка. Мэт чуть не заплакал. Он мог видеть и других солдат, носящих полосатую броню и бродящих вдоль лавок и таверн, по улице позади него. С неба на длинных, ребристых крыльях опускался ракен, направляясь в один из расположенных у реки лагерей. Еще три или четыре змееголовых существа виднелись на земле. В тех лагерях, должно быть, находятся сотни солдат. А возможно и тысяча. А Люка собрался давать здесь представление.

Затем один из паромов ткнулся обвязанным канатами бампером о причал, деревянные сходни опустились, позволив фиолетовому фургону, лишенному окон, прогрохотать по камням причала. Фургоном правила Сеталль. Сбоку от неё сидела Селюсия, поглядывая вокруг из-под капюшона выцветшего красного плаща. С другой стороны, закутанная в темный плащ так, что не было видно даже дюйма ее тела, сидела Туон.

Мэт думал, что глаза у него вылезут из орбит. Если только сначала сердце не выпрыгнет наружу. В голове вновь загрохотали игральные кости. На этот раз, ему выпадут глаза Темного — в этом он не сомневался.

Ничего не оставалось, как упасть рядом с фургоном, или, как ни в чем не бывало, продолжать ехать рядом по широкой главной улице мимо зазывал и лоточников. И шончанских солдат. Сейчас они не были на марше, и с интересом разглядывали, проезжающие мимо ярко раскрашенные, фургоны. Ехать дальше, в ожидании крика Туон. Она дала слово, но любой заключенный готов наплести что угодно, лишь бы ослабить путы. Всё, что ей нужно сделать, это подать голос, и этим позвать на помощь тысячу шончанских солдат. Игральные кости подпрыгивали и перекатывались в голове. Ехать, ожидая пока не выпадут глаза Темного.

Туон не произнесла не слова. Она с любопытством осматривалась из-под своего глубокого капюшона, с любопытством и осторожностью, скрыв своё лицо, а также руки в складках своего темного плаща, и прильнув к Сеталль, словно ребенок, ищущий защиты у матери посреди толпы незнакомцев. Не было сказано ни слова, пока цирк не пересек ворота Корамена и не прогрохотал по брусчатке к подножию горного массива, возвышавшегося за городом, где Люка уже собирал остальные фургоны. В этот момент, Мэт до конца осознал, что для него уже нет спасения. Как пить дать, она собиралась дёрнуть за крючок. Она просто тянула проклятое время.

Он удостоверился, что этой ночью все Шончан и Айз Седай останутся в фургонах. Насколько Мэт знал, никто не видел ни одной сулдам или дамани, но на этот раз даже Айз Седай не стали спорить. Туон тоже не спорила. Она лишь кое-что потребовала, от чего брови Сеталль почти добрались до макушки. Это, конечно, было перефразировано как просьба, с напоминанием, данного им обещания, но когда женщина говорила подобным тоном, становилось ясно, что это не просьба. Ладно, мужчина должен доверять женщине, на которой он собирается жениться. Он сказал ей, что должен об этом подумать, лишь для того, чтобы она не вообразила себе, что может вытянуть из него всё, что пожелает. Он думал об этом весь день, пока Люка давал выступления. Думал и, не преставая, потел, поглядывая на Шончан, явившихся поглядеть на шоу. Он думал об этом, пока фургоны медленнее обычного ползли на восток через холмы, но он знал, какой ответ ему придётся дать.

На третий день после переправы через реку, когда они достигли «соленого» города Джурадор, он сказал Туон, что согласен. Она улыбнулась ему, и грохот костей в его голове мгновенно прекратился. Он запомнит это навсегда. Она улыбнулась, и кости остановились. Мужчине остаётся только рыдать!

Глава 29. Какое-то мерцание

«Это безумие», — прогрохотал Домон со своего места, где он стоял, сложив руки на груди, словно закрывая выход из фургона. Возможно, он и в самом деле закрывал. Его челюсть была воинственно выдвинута вперед, встопорщив бородку, которая была короткой, но все же длиннее, чем волосы на голове, и разминал руки, словно готовясь сжать их в кулаки, или во что-нибудь вцепиться. Домон был очень широким мужчиной, но не жирным, как могло показаться на первый взгляд. Мэту хотелось бы по возможности избежать его кулаков или медвежьих объятий.

Он закончил завязывать вокруг шеи свой черный шелковый шарф, скрывавший шрам, и заправил оставшиеся длинными концы под кафтан. Шанс, что в Джурадоре найдется кто-то, кто знал про мужчину из Эбу Дар, носящего черный шарф, был слабый… Но, все же шансы на то, что не окажется никого были куда лучше, даже если не принимать в расчет его удачу. Конечно, никогда нельзя забывать о том, что он та’верен. Но если ему суждено столкнутся лицом к лицу с Сюрот или со слугой из Дворца Таразин, то даже сидя в кровати, накрывшись с головой одеялом, это все равно бы случилось. Иногда нужно просто поверить в свою удачу. Неприятности начались, едва он проснулся этим утром. Кости снова кувыркались в его голове. Они отскакивали от стенок черепа.

«Я обещал», — сказал он. Было здорово снова надеть приличную одежду.

Кафтан был из прекрасной зеленой шерсти, хорошо скроен и доходил почти до колен и голенищ его высоких сапог. На нем почти не было вышивки, возможно, стоило оставить хотя бы чуть-чуть, но зато на манжетах в избытке были кружева. И в придачу — хорошая шелковая рубашка. Жаль, что нет зеркала. В такой день мужчина должен выглядеть на все сто. Подхватив с кровати плащ, он забросил его через плечо. Это была не безвкусица вроде тряпки Люка. Он был темно серый, но такой темный, почти как сама ночь. Только подкладка была красной. Заколка плаща была самой обычной в виде серебряного узелка не крупнее его большого пальца.

«Она дала слово, Байл», — сказала Эгинин. «Свое слово. И она его никогда не нарушит». Эгинин говорила абсолютно уверенно. Гораздо уверенней, чем чувствовал себя Мэт. Но иногда мужчине приходиться рисковать. Даже, если ставкой является его шея. Он обещал. И у него действительно остается его удача.

«И все равно, это безумие», — ворчал Домон. Но он неохотно отдвинулся от двери, когда Мэт надел на голову свою черную широкополую шляпу. Правда, только после того как Эгинин быстро ему кивнула. Но, продолжал смотреть сердито.

Она последовала за Мэтом, хмуро играя своим длинным черным париком. Возможно, она все еще чувствовала себя в нем неловко, или теперь, спустя месяц с начала их путешествия, когда ее собственные волосы уже отросли, стало неудобно по другой причине. Но все равно они отросли еще недостаточно, чтобы ходить простоволосой. Пока между ними и Эбу Дар не будет по крайней мере еще сотня миль. А, возможно, и тогда не будет безопасно, пока они не пересекли Дамонские Горы в Муранди.

Небо было ясным. Солнце только-только поднималось над горизонтом, оставаясь пока невидимым за стенами из холста, и утро можно было назвать теплым, только если сравнить его со снежным бураном. Но не морознее Двуреченского утра под конец зимы. Однако холод медленно проникал под одежду и превращал дыхание в пар. Актеры уже носились словно муравьи в потревоженном муравейнике, наполняя воздух вопросами и претензиями: кто-то у кого-то брал жонглерские кольца, позаимствовал красные в блестках штаны, или передвинул чью-то сцену. Это выглядело и звучало как начало бунта, но в голосе ни у кого не было слышно ни капли настоящего гнева. Они всегда кричали и махали руками, но у них никогда не доходило до драки, и когда начнется выступление каждый исполнитель будет на месте и готов раньше, чем будут запущены первые зрители. Возможно, они медленно собирались в дорогу, но представление для них означало деньги, а ради них они могли двигаться очень быстро.

«Ты действительно думаешь, что сможешь на ней жениться», — бормотала Эгинин, шагая впереди него чуть в стороне, пиная свою потрепанную коричневую юбку из шерсти. В Эгинин не было ни капли изящества. Обычно она ходила широким шагом, и легко поддерживала темп. В платье и без платья, казалось, все, что ей было нужно — это меч на бедре. — «Другого объяснения нет. Байл прав. Ты сошел с ума!»

Мэт усмехнулся. — «Вопрос в том, захочет ли она выйти за меня? Иногда, женятся очень странные люди». — Когда знаешь, что тебя повесят, то лучше висеть в петле с улыбкой. Поэтому он улыбался, и оставил ее стоять с угрюмым видом на застывшем лице. Он решил, что про себя она рычала в его адрес проклятия, хотя и не понял, почему. Это ведь не ей придется жениться на самом последнем на свете человеке, на котором бы ей хотелось. На дворянке, полной холодного достоинства и с задранным вверх носом, тогда как ему больше по душе были улыбчивые трактирщицы со страстными глазами. Наследница трона, и не просто трона, а Кристального, Императорского трона Шончан. Женщина, которая заморочила ему голову, и заставила задуматься, кто кого держит в плену, он ее, или она его. Когда судьба хватает за горло, то ничего не остается — только улыбаться.

Он поддерживал быстрый темп, пока не оказался рядом с фиолетовым фургоном без окон, и затем замедлил шаг. Группа акробатов, четыре подвижных мужчины, которые назвали себя братьями Шавана, хотя каждому было видно, как и их носы, что они были из разных стран, а не только от разных матерей, крича и дико жестикулируя, выскочили из зеленого фургона, стоящего поблизости. Они уделили фиолетовому фургону и Мэту не больше одного взгляда, так как были слишком поглощены своим спором, и быстро унеслись по своим делам. Гордеран стоял, прислонившись к одному из колес, почесывая затылок и хмуро глядя на двух женщин, которые стояли на ступеньках фургона. Две женщины. Обе были закутаны с ног до головы в темные плащи, спрятав лица, но их никак нельзя было ни с кем перепутать, завидев шарф в цветочек, свисающий из капюшона более рослой женщины. Ладно. Ему следовало сразу догадаться, что Туон захочет захватить свою горничную. Дворянки никуда не ходят без прислуги. Поставь хоть пенни, хоть крону, но, в конце концов, все сводилось к простому броску костей. У них уже был шанс его предать. Однако, он поставил на женщину, делающую тот же выбор, с удвоенными шансами на успех. И их двое. Какой дурак поставил бы при таком соотношении? Но он должен был бросить кости. Кроме того, они уже катились.

Он встретил холодный взгляд голубых глаз Селюсии улыбкой, и снял шляпу, чтобы сделать изящный поклон Туон. Но не слишком эффектный, с небольшим взмахом плащом. — «Готовы ли вы пройтись за покупками?» Он чуть не назвал ее «миледи», но до тех пор, пока она не хочет называть его по имени…