Женская война

— Не бойся, Пьерро, я не сержусь на тебя. Ты сейчас меня увидишь на большой белой лошади и на маленьком моем седле, я поеду на охоту и сам убью оленя.

— Как бы не так! — возразил Пьерро с очевидною насмешкою. — Долго усидите вы на лошади! Вы третьего дня хотели поездить на моем осле, да и тот сбросил вас.

— Правда, — отвечал принц Энгиенский с возможною гордостью, — но сегодня я представляю принца Конде и, стало быть, не упаду, притом Виалас будет держать меня обеими руками.

— Довольно, довольно, — сказала принцесса, желая прекратить спор принца с Пьерро. — Пора одевать его высочество. Вот уже бьет час, а дворяне наши ждут с нетерпением. Лене, прикажите подать сигнал.

XIII

В ту же минуту на дворе раздался звук рогов и потом пронесся по комнатам. Гости побежали к своим коням, которые вполне успели отдохнуть, и спешили сесть на седла. Прежде всех появились егеря с собаками. Дворяне стали в два ряда, и герцог Энгиенский верхом на лошади, поддерживаемый Виаласом, явился в сопровождении придворных дам, конюших, дворян. За ним следовала его мать в роскошном туалете, на черной, как вороново крыло, лошади. Рядом с нею, тоже верхом на коне, которым она удивительно грациозно правила, ехала виконтесса Канб, очаровательная в своем женском наряде, который она, наконец, надела к своей великой радости.

Что касается госпожи Турвиль, то ее напрасно все искали глазами еще со вчерашнего дня. Она исчезла, она, словно Ахилл, ушла в свою палатку.

Блестящая кавалькада была встречена единодушными кликами. Все показывали друг другу, поднимаясь на стременах, принцессу и герцога Энгиенского, которых большинство придворных не знало в лицо, потому что никогда не появлялось при дворе и жило вдали от всего этого царственного великолепия. Мальчик приветствовал публику с очаровательною улыбкою, а принцесса с кротким величием. Это были жена и сын того, кого даже враги называли первым военачальником Европы. Этот воитель подвергся преследованиям, был посажен в тюрьму теми самыми, кого он спас от врага при Лансе и защитил против мятежников в Сен-Жермене. Всего этого было более чем достаточно, чтобы вызвать энтузиазм, и он в самом деле достиг высшей степени.

Принцесса упивалась всеми этими свидетельствами своей популярности. Потом, после того, как Лене потихоньку шепнул ей несколько слов, она подала сигнал к отъезду. Скоро въехали в парк, все ворота которого охранялись солдатами полка принца Конде. Решетки были заперты вслед за въехавшими охотниками, но, казалось, и этой предосторожности было мало; все как будто еще боялись, чтоб к празднику не пристроился кто-нибудь чужой, и солдаты остались на часах у решетки, а около каждой двери был поставлен швейцар с алебардою, с приказанием отворять только для тех, кто ответит на три вопроса, служившие паролем.

Спустя минуту после того, как заперли решетку, звук рогов и свирепый лай собак дали знать о том, что олень был выпущен для травли.

Между тем с наружной стороны парка, против стены, построенной констеблем Монморанси, шесть всадников, услыша звуки рога и лай собак, остановились, поглаживая лошадей, и начали совещаться.

Глядя на их платья, совершенно новые, на упряжь, блестевшую на их лошадях, на лоснящиеся плащи, которые спускались с их плеч даже на лошадей, глядя на роскошь их оружия, которое они ловко выказывали, нельзя было не удивиться, что такие красивые и великолепные вельможи едут одни в то время, как все окрестное дворянство собрано в замок Шантильи.

Впрочем, блеск этих вельмож бледнел перед роскошью их начальника или того, кто казался их начальником. Вот его костюм: шляпа с пером, золотистая перевязь, тонкие сапоги с золотыми шпорами, длинная шпага со сквозной ручкой и великолепный голубой испанский плащ.

— Черт возьми! — сказал он, подумав несколько минут, пока прочие всадники смотрели на него с некоторым замешательством. — Как входят в парк? В ворота или в калитки? Впрочем, подъедем к первым воротам или к первой калитке, и мы, верно, войдем. Таких молодцев, как мы, не оставят за воротами, когда туда впускают плохо одетых людей, каких мы встречаем с самого утра.

— Повторяю вам, Ковиньяк, — отвечал тот всадник, к которому начальник обратился с речью, — повторяю, что эти дурно одетые люди, похожие на черт знает кого, но теперь разгуливающие в парке, имели над нами важное преимущество: они знали пароль. Мы не знаем пароля и не попадем в парк.

— Ты так думаешь, Фергюзон? — спросил с уважением к мнению товарища тот всадник, в котором читатель узнал уже давнишнего нашего приятеля, являвшегося на первых страницах этого романа.

— Думаю! Нет, не только думаю, а даже совершенно уверен! Неужели вы думаете, что эти люди охотятся просто для охоты? Как бы не так! Они, верно, замышляют что-нибудь.

— Фергюзон прав, — сказал третий, — они, верно, замышляют что-нибудь и не впустят нас.

— Однако же, не худо позаняться травлею оленя, когда встретишься с нею на дороге.

— Особенно, когда травля людей надоела, не так ли, Барраба? — сказал Ковиньяк. — Ну, так не скажут же, что мы не сумели взглянуть на этого оленя. У нас есть все, что необходимо для появления на этом празднике, мы блестим, как новые червонцы. Если нужны солдаты герцогу Энгиенскому, где найдет он людей отчаяннее нас? Самый скромный из нас похож на капитана.

— А вас, Ковиньяк, — прибавил Барраба, — в случае нужды можно выдать за герцога и пэра.

Фергюзон молчал и думал.

— По несчастию, — продолжал Ковиньяк с улыбкой, — Фергюзону не хочется охотиться сегодня.

— Ну вот, — сказал Фергюзон, — с чего вы это взяли! Охота — дворянское занятие, к которому я очень склонен. Поэтому я нимало не пренебрегаю ею и не отговариваю других от нее. Я только говорю, что парк, в котором охотятся, защищен решетками, а ворота для нас заперты.

— Слышите! — закричал Ковиньяк. — Слышите! Трубы дают знать, что зверь показался.

— Но, — продолжал Фергюзон, — это не значит, что мы не будем охотиться сегодня.

— А как же мы будем охотиться, когда не можем войти в парк?

— Я не говорил, что мы не можем войти, — хладнокровно возразил Фергюзон.

— Да как же можем мы войти, когда решетки и ворота для нас заперты?

— Да отчего бы, например, не пробить нам бреши в этой стенке, такой бреши, чтобы мы и лошади наши могли пробраться в парк? За этой стеной мы не найдем никого, никто не остановит нас.

— Уррра! — закричал Ковиньяк, от радости размахивая шляпой. — Прости меня, Фергюзон: ты между нами самый смышленый человек. Когда я посажу принца на место короля французского, я выпрошу для тебя место сеньора Мазарини. За работу, друзья, за работу!

Тут Ковиньяк спрыгнул с лошади и с помощью товарищей, из которых один остался у лошадей, принялся ломать стену, и без того уже разрушенную временем.

В одну минуту пятеро рабочих проломали проход в три или четыре фута шириною. Потом они сели на лошадей и под предводительством Ковиньяка въехали в крепость.

— Теперь, — сказал он, направляясь к тому месту, откуда неслись звуки рогов, — теперь будем учтивы и ласковы, и я приглашаю вас ужинать у герцога Энгиенского.

XIV

Мы уже сказали, что наши самозванцы-вельможи уехали на превосходных конях. Лошади их имели важное преимущество: они были свежее лошадей, явившихся утром с дворянами.

Они скоро примкнули к свите принцесс и без труда заняли место между охотниками. Гости съехались из разных провинций и не знали друг друга, стало быть, наши рыцари, забравшись в парк, могли прослыть за приглашенных.

Все прошло бы без беды, если бы они держались на своем месте, или даже если бы они опередили других и смешались с егермейстерами, но они поступили гораздо хуже. Через минуту Ковиньяку представилось, что травлю дают собственно для него. Он выхватил из рук слуги трубу, бросился вперед всех охотников, скакал куда попало, без устали трубил, сам не разбирая, что трубит, давил собак, опрокидывал слуг, приветливо кланялся встречным дамам, кричал, бранился, выходил из себя и прискакал к оленю в ту самую минуту, как бедное животное выбилось из сил.

— Сюда! Сюда! — кричал Ковиньяк. — Наконец-то мы поймали оленя! Он здесь!

— Ковиньяк, — твердил ему Фергюзон, не отстававший от него, — Ковиньяк, из-за вас выгонят нас всех. Ради Бога, потише!

Но Ковиньяк ничего не слышал и, видя, что собаки не сладят с оленем, сошел с лошади, обнажил шпагу и кричал во все горло:

— Сюда! Сюда!

Товарищи его, все, кроме осторожного Фергюзона, ободренные его примером, готовились напасть на добычу, как вдруг главный егермейстер, отстранив Ковиньяка своим ножом, сказал:

— Потише, милостивый государь, сама принцесса управляет охотой, стало быть, она сама заколет оленя или предоставит эту честь кому заблагорассудит.

Ковиньяк пришел в себя от этого грубого замечания. Когда он неохотно отступал, прискакали все прочие отставшие охотники, и составили кружок около несчастного оленя, который лежал под дубом.

В ту же минуту в главной аллее показалась принцесса. За нею следовал герцог Энгиенский, вельможи и придворные дамы, желавшие иметь честь сопутствовать ее высочеству. Она вся горела, чувствуя, что начинает настоящую войну этим подобием войны.

Прискакав в середину круга, она остановилась, гордо оглянула всех присутствующих и заметила Ковиньяка и его товарищей, на которых злобно поглядывали охотники.

Егермейстер подошел к ней с ножом. Этот нож из превосходной стали и превосходно отделанный, обыкновенно служил принцу Конде.

— Ваше высочество изволите знать этого гостя? — спросил он тихим голосом, указывая глазами на Ковиньяка.

— Нет, — отвечала она, — но если он здесь, так верно кто-нибудь знает его.

— Его никто не знает, и все, кого я спрашивал, видят его в первый раз.

— Но он не мог въехать в ворота, не сказавши пароля.

— Разумеется, не мог, — отвечал егермейстер, — однако же осмеливаюсь доложить вашему высочеству, что его надобно остерегаться.

— Прежде всего, надобно узнать, кто он.

— Сейчас узнаем, — отвечал с обыкновенною своею улыбкою Лене, который ехал за принцессою. — Я послал к нему нормандца, пикардийца и бретонца, они порядочно порасспросят его. Но теперь не извольте обращать на него внимание, или он ускользнет от нас.

— Вы совершенно правы, Лене, займемся охотой.

— Ковиньяк, — сказал Фергюзон, — кажется, там разговаривают про нас. Не худо бы нам скрыться.

— Ты так думаешь? Тем хуже! — возразил Ковиньяк. — Я хочу видеть, как будут резать оленя. Что будет, то будет.

— Да, зрелище очень приятное, я знаю, — отвечал Фергюзон, — но мы можем заплатить здесь за места гораздо дороже, чем в театре.

— Ваше высочество, — сказал егермейстер, подавая принцессе нож, — кому угодно вам предоставить честь зарезать оленя?

— Беру эту обязанность на себя, — отвечала принцесса, — я должна привыкнуть к железу и крови.

— Намюр, — сказал егермейстер одному из стрелков, — смотри! На место!

Стрелок вышел из рядов и с ружьем в руках стал шагах в двадцати от оленя. Он должен был убить оленя, если бы тот вздумал броситься на принцессу, как это иногда случалось.

Принцесса сошла с лошади, взяла нож, глаза ее горели, щеки пылали, губы приоткрылись. Так пошла она к оленю, который лежал под собаками и, казалось, был покрыт разноцветным ковром. Вероятно, бедное животное не воображало, что смерть идет к нему в виде красавицы принцессы, из рук которой он много раз ел корм свой. Он хотел приподняться со слезой, которая всегда сопровождает агонию оленя, лани и дикой козы, но не успел. Лезвие ножа, отразив блеск солнца, исчезло в горле оленя. Кровь брызнула на лицо принцессы. Олень поднял голову и застонал, в последний раз с упреком взглянув на прелестную свою госпожу, повалился и околел.

В ту же минуту все трубы затрубили, тысячи голосов закричали: «Да здравствует ее высочество! », а маленький принц, припрыгивая на седле, с радостью бил в ладоши.

Принцесса вынула нож из горла оленя, гордо, как амазонка, осмотрелась кругом, отдала окровавленное оружие егермейстеру и села на лошадь.

Тут Лене подошел к ней.

— Не угодно ли, — сказал он с обыкновенною своей улыбкой, — не угодно ли, я скажу вашему высочеству, о ком вы думали, когда наносили удар бедному оленю?

— Скажите, Лене, я буду очень довольна.

— Вы думали о Мазарини и желали, чтобы он был на месте оленя.

— Да, — закричала принцесса, — именно так! Я убила бы его без жалости, как зверя. Но вы настоящий колдун, любезный Лене.

Потом она оборотилась к гостям и сказала:

— Теперь, когда охота кончилась, господа, извольте идти за мной. Поздно уже травить другого оленя, притом, ужин ждет нас.

Ковиньяк отвечал на это приглашение самым грациозным поклоном.

— Что вы делаете, капитан? — спросил Фергюзон.

— Что? Принимаю приглашение. Разве ты не видишь, что принцесса пригласила нас к ужину, как я давеча обещал тебе?

— Ковиньяк, послушайте меня, на вашем месте я поспешил бы убраться домой.

— Фергюзон, друг мой, на этот раз твоя обыкновенная проницательность ошибается. Разве ты не заметил, как отдавал приказание этот черный господин, очень похожий на лисицу, когда он улыбается, и на хорька, когда он не смеется? Поверь мне, Фергюзон, у бреши уже поставлен караул, и идти в ту сторону, — значит, показать, что мы хотим выйти тем же путем, которым вошли сюда.

— Так что же с нами будет?

— Не беспокойся, я за все отвечаю.

Товарищи Ковиньяка, успокоенные его обещанием, смешались с дворянами и пошли вместе с ними по дороге ко дворцу.

Ковиньяк не ошибся: за ними наблюдали. Лене стоял близко от него, справа возле Лене шел главный егермейстер, а слева — главноуправляющий двором принца Конде.

— Вы точно уверены, что никто не знает этих кавалеров? — спросил Лене.

— Никто! Мы спрашивали уже человек у пятидесяти, ответ все тот же: не знаем!

Нормандец, пикардиец и бретонец воротились и ничего не могли сказать Лене. Только нормандец открыл брешь в стене парка и как человек предусмотрительный приказал стеречь ее.

— Ну, — сказал Лене, — мы прибегнем к самому действенному средству. Неужели для горсти шпионов должны мы распустить сотню честных дворян? Вы, господин управляющий, наблюдайте, чтобы никто не мог выйти из галереи, куда войдет вся свита; вы, господин егермейстер, когда затворят дверь галереи, поставьте на всякий случай караул, человек двенадцать с заряженными ружьями. Теперь ступайте, я не спущу с них глаз.

Впрочем, господину Лене нетрудно было исполнить дело, за которое он взялся. Ковиньяк и его товарищи вовсе не думали бежать. Ковиньяк шел в первом ряду и храбро крутил усы. Фергюзон следовал за ним, совершенно успокоенный его обещанием: он знал, что Ковиньяк не пошел бы в западню, если бы не был уверен, что из нее есть другой выход. Что же касается до Баррабы и других его товарищей, то они думали только о предстоящем превосходном ужине, они были люди чисто меркантильные и с совершенной беспечностью во всех делах, требовавших размышления, полагались на двух своих начальников, к которым имели полную и слепую доверенность.

Все случилось, как предвидел Лене, и исполнилось по его приказанию. Принцесса села в приемной комнате под балдахин на кресло, служившее ей престолом, возле нее стоял ее сын в том же костюме, о котором мы уже говорили.

Гости смотрели друг на друга: им обещали ужин, а очевидно, что их хотят угостить речью.

Действительно, принцесса встала и начала говорить. Речь ее была увлекательна. На этот раз принцесса перестала скрывать чувства и щадить Мазарини. Гости, подстрекаемые воспоминанием об обиде, нанесенной всему французскому дворянству в лице принцев, а еще более надеждою, что в случае успеха можно будет выговорить выгодные условия у Анны Австрийской, два или три раза прерывали речь принцессы, громко клянясь защищать дело знаменитого Дома Конде и помочь ему выйти из унижения, в которое ниспровергнул его кардинал Мазарини.

— Итак, господа, — сказала наконец принцесса, — сирота мой просит содействия вашей храбрости, просит жертвы вашей преданности. Вы наши друзья, по крайней мере, вы приехали сюда под этим именем. Что можете вы сделать для нас?

После минутного молчания, полного торжественности, началась следующая величественная и трогательная сцена.

Один из дворян подошел к принцессе, низко поклонился и сказал:

— Меня зовут Жерар де Монталан, я привел с собой четырех дворян, друзей моих. У всех у нас пять добрых шпаг и две тысячи пистолей, и то и другое приносим вашему высочеству от души. Вот наше рекомендательное письмо, подписанное герцогом Ларошфуко.

Принцесса в свою очередь поклонилась, приняла письмо из рук дворянина, передала его Лене и показала рукой, чтобы рекомендованные дворяне перешли на правую сторону.

Едва успели они занять показанное место, как встал другой дворянин.

— Меня зовут Клод Рауль де Рессак, граф де Клермон, — сказал он. — Я приехал с шестью дворянами, друзьями моими. У каждого из нас по тысяче пистолей, просим милостивого дозволения внести их в казну вашего высочества. Мы вооружены и имеем хороших лошадей и будем довольствоваться обыкновенным содержанием. Вот наше рекомендательное письмо, подписанное герцогом Бульонским.

— Перейдите на правую сторону, господа, — отвечала принцесса, приняв и прочитав письмо и потом передав его Лене. — Будьте уверены в совершенной моей признательности.

Дворяне поклонились и отошли.

— Я Луи Фердинанд де Лож, граф де Дюра, — сказал третий дворянин.

— Я приехал без друзей и без денег, богат и силен только моей шпагой: ею открыл я себе дорогу сквозь неприятельские ряды, потому что был осажден в Бельгарде. Вот мое письмо от виконта Тюрена.

— Хорошо, хорошо, — отвечала принцесса, одною рукою принимая письмо, а другую подавая ему для поцелуя. — Станьте возле меня, я назначаю вас бригадиром в моих войсках.

Прочие дворяне последовали этому примеру: они приходили с рекомендательными письмами от Ларошфуко, от герцога Бульонского или от виконта Тюрена. Каждый отдавал письмо и переходил на правую сторону. Когда правая сторона наполнилась, принцесса приказала им становиться на левую.

Таким образом, середина залы опустела. Там остались только Ковиньяк и его товарищи, они составляли отдельную группу, на которую все смотрели недоверчиво, с гневом и угрозой.

Лене взглянул на дверь, она была тщательно заперта. Он знал, что за дверью стоит егермейстер с дюжиной хорошо вооруженных солдат.

Он оборотился к незнакомцам и спросил:

— А вы, господа, что за люди? Сделайте одолжение, скажите, кто вы, и покажите нам ваши рекомендательные письма.

Начало этой сцены, конца которой Фергюзон не предвидел, обеспокоило его. Беспокойство его сообщилось и прочим товарищам, которые посматривали на дверь. Но начальник их, величественно завернувшись в мантию, оставался спокойным.

По приглашению Лене он выступил на два шага вперед, поклонился принцессе с вычурным изяществом и сказал:

— Я Ролан де Ковиньяк и привел на службу вашего высочества этих пятерых дворян. Все они из знатнейших гиеннских фамилий, но желают остаться неизвестными.

— Но, вероятно, вы приехали в Шантильи не без рекомендации, милостивые государи? — возразила принцесса, смущенная мыслью, что произойдут беспорядки, когда будут арестовывать этих незваных гостей.

— Где ваше рекомендательное письмо? Покажите!

Ковиньяк поклонился, как человек, понимающий справедливость такого требования, пошарил в кармане, вынул бумагу, вчетверо сложенную, и подал ее Лене с низким поклоном.

Лене развернул бумагу, прочел, и радость выразилась на его лице, до сих пор несколько неспокойном и смущенном.

Пока Лене читал, Ковиньяк торжествующим взглядом окинул собрание.

— Ваше высочество! — сказал Лене принцессе вполголоса. — Посмотрите, какое счастье! Бланк герцога д'Эпернона.

— Благодарю вас, милостивый государь! — сказала принцесса с благосклонной улыбкой. — Три раза благодарю вас. Благодарю за мужа моего, благодарю за себя, благодарю за моего сына.

Зрители онемели от удивления.

— Милостивый государь, — сказал Лене, — бумага эта до такой степени драгоценна, что вы, вероятно, не захотите уступить нам ее без особенных условий. Сегодня вечером мы потолкуем о ней, и вы скажете, чем мы может отблагодарить вас.

Лене положил в карман бланк, которого Ковиньяк из учтивости не попросил назад.

— Что, — сказал Ковиньяк своим товарищам, — не говорил ли я вам, что приглашаю вас ужинать к герцогу Энгиенскому?

— Теперь, милостивые государи, перейдем в столовую, — сказала принцесса.

Обе половинки боковой двери отворились, и открылся великолепно убранный стол в большой галерее замка.

Ужин прошел шумно и весело: каждый раз, как пили за здоровье принца (а это случилось раз десять), все гости становились на колени, поднимали шпаги и ругали кардинала Мазарини так громко, что стены дрожали.

Никто не отказывался от прекрасного угощения в Шантильи. Даже Фергюзон, осторожный благоразумный Фергюзон, предался прелести бургонских вин, с которыми он знакомился в первый раз. Фергюзон был гасконец и до сих пор умел ценить только вина своей провинции, которые в то время (если верить герцогу Сен-Симону) не очень славились.

Но Ковиньяк не подвергся общему увлечению. Отдавая должную справедливость превосходному Мулену, Нюи и Шамбертену, он употреблял их очень умеренно. Он не забывал хитрой улыбки Лене и думал, что ему нужен весь его рассудок, чтобы заключить выгодный торг с лукавым советником. Зато он очень удивил Фергюзона, Баррабу и других своих товарищей, которые, не зная настоящей причины его воздержанности, вообразили, что он хочет переменить образ жизни.

По окончании ужина, когда тосты начали раздаваться чаще, принцесса вышла и увела с собою герцога Энгиенского: она хотела доставить гостям своим полную свободу сидеть за столом, сколько им заблагорассудится.

Лене сказал ей на ухо:

— Не забудьте, ваше высочество, что мы едем в десять часов.

Было уже почти девять часов.

Принцесса принялась за сборы в дорогу.

Между тем Лене и Ковиньяк взглянули друг на друга.

Лене встал, Ковиньяк тоже. Лене вышел в маленькую дверь, находившуюся в углу галереи.

Ковиньяк понял, в чем дело, и пошел за ним.

Лене привел Ковиньяка в свой кабинет. Ковиньяк шел сзади, стараясь казаться беспечным и спокойным. Но между тем рука его играла с рукояткой кинжала, и быстрые и проницательные глаза его заглядывали во все двери и за все занавески.

Не то, чтобы он боялся, что его завлекут в западню, но он держался правила: быть всегда осторожным и наготове.

Когда они вошли в кабинет, Ковиньяк тотчас осмотрел его и уверился, что они одни.

Лене указал ему на стул.

Ковиньяк сел к той стороне стола, на которой горела лампа.

Лене сел против него.

— Милостивый государь, — сказал Лене с целью задобрить гостя с первого слова, — позвольте прежде всего отдать вам ваш бланк. Он точно принадлежит вам, не правда ли?

— Он принадлежит тому, у кого он будет в руках, — отвечал Ковиньяк, — на нем нет никакого имени, кроме имени герцога д'Эпернона.

— Когда я спрашиваю, ваш ли это бланк, я разумею, как вы его получили. С согласия ли герцога д'Эпернона?

— Я получил этот бланк из собственных рук герцога.

— Так эта бумага не похищена и не выманена? Я говорю не о вас, но о том, от кого вы ее получили. Может быть, она досталась вам из вторых рук?

— Повторяю вам: она отдана мне самим герцогом добровольно за другой акт, который я доставил герцогу д'Эпернону.

— А какие обязательства приняли вы на себя?

— Ровно никаких.

— Стало быть, владелец бланка может употребить его, как захочет?

— Может.

— Так почему вы сами не пользуетесь им?

— Потому, что я с этим бланком могу получить что-нибудь одно, а отдав его вам, я получаю вдвойне.

— Что же вы получите вдвойне?

— Во-первых, деньги.

— У нас их мало.

— Я не жаден.

— А во-вторых?

— Место в армии принцев.

— У принцев нет армии.

— Скоро будет.

— Не хотите ли лучше взять патент на право набирать рекрутов?

— Я только что хотел просить его.

— Остаются деньги…

— Да, только вопрос о деньгах.

— Сколько вы хотите?

— Десять тысяч ливров. Я уже сказал вам, что не запрошу слишком много.

— Десять тысяч!

— Да. Надобно же дать мне хоть что-нибудь вперед на обмундировку солдат.

— Правда, вы требуете немного.

— Так вы согласны?

— Извольте!

Лене вынул готовый патент, вписал в него имя, сказанное молодым человеком, приложил печать принцессы и отдал бумагу Ковиньяку. Потом отворил секретный ларчик, в котором хранилась казна, вынул десять тысяч ливров золотом и разложил кучами, по двадцати луидоров в каждой.

Ковиньяк осторожно пересчитал их. Пересмотрев последнюю кучку, он кивнул головою в знак, что Лене может взять бланк.

Лене взял бумагу и положил в секретный ларчик, вероятно думая, что она гораздо драгоценнее денег.

В ту минуту, как Лене прятал в карман ключ от ларчика, вбежал лакей и объявил, что советника спрашивают по важному делу.

Лене и Ковиньяк вышли из кабинета. Лене пошел за лакеем, Ковиньяк отправился в столовую.

Между тем принцесса приготовлялась к отъезду. Она переменила парадное платье на амазонское, годное для верховой езды и для кареты, разобрала бумаги, сожгла ненужные и спрятала важные. Взяла свои бриллианты, которые она приказала вынуть из оправы, чтобы они занимали меньше места и чтобы в случае нужды удобнее было продать их.

Что же касается герцога Энгиенского, то он должен был ехать в охотничьем костюме, потому что ему не успели еще сшить другого платья. Шталмейстер его, Виалас, должен был постоянно ехать возле кареты и, если нужно, взять его на руки и увезти на белой лошади, которая была кровным скакуном. Сначала боялись, чтобы не заснуть, и заставили Пьерро играть с ним, но такая предосторожность вскоре оказалась совершенно бесполезною. Принц не спал от мысли, что он одет, как взрослый.

Кареты, приготовленные под тем предлогом, что надобно отвезти виконтессу де Канб в Париж, стояли в темной каштановой аллее, где невозможно было видеть их. Кучера сидели на козлах, дверцы были отворены, все эти экипажи находились шагах в двадцати от главных ворот. Ждали только сигнала, то есть громких звуков трубы.

Принцесса, не спуская глаз с часов, на которых стрелка показывала без пяти минут десять, уже вставала и подходила к герцогу Энгиенскому с намерением вести его в карету, как вдруг дверь шумно растворилась, и Лене вбежал в комнату.

Принцесса, увидав его бледность и смущение, побледнела сама и смутилась.

— Боже мой! — вскричала она, подходя к нему. — Что с вами? Что случилось?

— Ах, — отвечал Лене с величайшим волнением. — Приехал какой-то дворянин и хочет говорить с вами от имени короля.

— Боже! Мы погибли! Добрый мой Лене, мы погибли! Что нам делать?

— Можно спастись.

— Как?

— Прикажите переодеть сейчас же принца Энгиенского и надеть его платье на Пьерро.

— Да я не хочу, чтобы мое платье отдали Пьерро! — закричал маленький принц, готовый зарыдать при одной мысли, между тем как Пьерро, в восторге восхищения, не верил своим ушам.

— Так надобно, ваше высочество, — отвечал Лене тем строгим голосом, которому повинуются даже дети, — иначе поведут вас и принцессу в тюрьму, где сидит отец ваш.

Герцог Энгиенский замолчал, Пьерро, напротив, не мог скрыть своего восхищения и вполне предавался шумному изъявлению радости и гордости. Их обоих ввели в залу нижнего этажа, где должна была совершиться перемена их платья.

— По счастию, — сказал Лене, — вдовствующая принцесса здесь, иначе Мазарини поймал бы нас.

— Как так?

— Потому что посланный должен был начать с посещения вдовствующей принцессы, и он теперь ждет в ее передней.

— Но этот посланный короля, который, разумеется, должен присматривать за нами, просто шпион?

— Разумеется.

— Так ему приказано не выпускать нас отсюда?

— Да, но какое вам дело до этого, когда он будет стеречь не вас.

— Я вас не понимаю, Лене.

Лене улыбнулся.

— Я сам себя не понимаю, — сказал он, — и беру всю ответственность на себя. Прикажите одеть Пьерро принцем, а принца садовником. Я берусь научить Пьерро, как он должен отвечать.

— Неужели сын мой поедет один!

— Он поедет с вами.

— Но это невозможно.

— Почему же? Если нашли фальшивого герцога Энгиенского, так найдем фальшивую принцессу.

— Прекрасно! Бесподобно! Понимаю, мой добрый Лене, мой бесценный Лене! Но кто же заменит меня? — спросила принцесса с заметным беспокойством.

— Будьте спокойны, ваше величество, — отвечал хладнокровно советник. — Принцесса Конде, которую будет стеречь посланный кардинал Мазарини, уже переоделась и теперь ложится в вашу постель.

Вот как происходила сцена, о которой теперь Лене известил принцессу.

Пока гости в столовой предлагали тосты за принцев и проклинали Мазарини, пока Лене в своем кабинете торговался с Ковиньяком и покупал бланк, пока принцесса собиралась в дорогу, всадник с лакеем подъехал к главным воротам замка, сошел с лошади и позвонил.

Привратник тотчас отпер ворота, но за ними новый гость видел знакомого нам швейцара.

— Откуда вы? — спросил швейцар.

— Из Манта.

Ответ годился.

— Куда едете?

— Сначала к вдовствующей принцессе Конде, потом к супруге принца Конде, а после к герцогу Энгиенскому.

— Нельзя войти! — отвечал швейцар.

— Вот приказ короля! — возразил всадник, вынимая из кармана бумагу.

При таких страшных словах швейцар поклонился, позвал дежурного офицера, и посланный его величества, отдав ему приказ, тотчас вошел во внутренние апартаменты.

По счастью, замок Шантильи был просторен, и комнаты вдовствующей принцессы находились далеко от столовой, где происходили последние сцены пиршества, которого начало мы описали.

Если бы посланный прямо захотел видеть молодую принцессу и ее сына, то действительно все бы погибло. Но по заведенному порядку он должен был прежде представиться старшей принцессе.