Женская война

По счастью, у Каноля было средство все забывать: ему стоило только прочитать письмо виконтессы. Он прочитал и перечитал письмо, и оно подействовало. Влюбленный таким образом заставил себя забыть все, что не касалось его счастья, и чтобы исполнить приказание виконтессы, которая просила его ехать к госпоже де Лалан, он принарядился, что было не трудно при его молодости, красоте и вкусе, и пошел к дому супруги президента, когда било два часа.

Каноль так погрузился в свое счастье, что, проходя по набережной, не заметил друга своего Равальи, который из лодки подавал ему какие-то знаки. Влюбленные в минуты счастья ходят так легко, что едва касаются до земли. Каноль был уже далеко, когда Равальи пристал к берегу.

Равальи наскоро отдал какие-то приказания своим гребцам и побежал к дому принцессы Конде.

Принцесса сидела за обедом, когда услышала шум в передней. Она спросила о причине его, и ей доложили, что приехал барон Равальи, которого она посылала к маршалу де ла Мельере.

— Ваше высочество, — сказал Лене, — полагаю, что было бы не худо немедленно принять его. Какие бы он ни привез известия, они, наверное, очень важны.

Принцесса подала знак, и Равальи вошел. Он был так бледен и так расстроен, что принцесса, взглянув на него, тотчас поняла, что перед нею стоит вестник несчастья.

— Что такое? — спросила она. — Что случилось, капитан?

— Простите, ваше высочество, что я осмелился явиться к вам в такое время, но я думаю, что обязан немедленно доложить вам…

— Говорите! Видели вы маршала?

— Маршал не принял меня.

— Маршал не принял моего посланного! — вскричала принцесса.

— О, это еще не все.

— Что еще? Говорите! Говорите.

— Бедный Ришон…

— Он в плену. Я это знаю и потому-то посылала вас для переговоров о нем.

— Как я ни спешил, но все-таки опоздал.

— Опоздали! — вскричал Лене. — Неужели с ним случилось какое-нибудь несчастье?

— Он погиб!

— Погиб! — повторила принцесса.

— Его предали суду, как изменника, осудили и казнили.

— Осудили! Казнили! Слышите, ваше высочество? — сказал Лене в отчаянии. — Я говорил вам это!

— Кто осудил его? Кто осмелился?

— Военный совет под председательством герцога д'Эпернона или, лучше сказать, под председательством самой королевы. Зато они не довольствовались простою смертью, приговорили его к позорной…

— Как? Что?

— Ришона повесили, как подлеца, как вора, как убийцу. Я видел труп его на Либурнском рынке.

Принцесса вскочила с кресла. Лене горестно вскрикнул. Виконтесса де Канб встала, но тотчас же опустилась в кресло, положив руку на сердце, как будто ей нанесли тяжелую рану: она лежала без чувств.

— Вынесите виконтессу, — сказал Ларошфуко, — у нас теперь нет времени заниматься дамскими припадками.

Две женщины вынесли Клару.

— Вот жестокое объявление войны! — сказал герцог с обыкновенным своим бесстрастием.

— Какая подлость! — сказала принцесса.

— Какая жестокость! — сказал Лене.

— Какая дурная политика! — заметил герцог.

— О, я надеюсь, что мы отмстим! — вскричала принцесса. — И отмстим жестоко!

— У меня уже план готов, — сказала маркиза де Турвиль, молчавшая до сих пор. — Надобно мстить тем же, ваше высочество, тем же!

— Позвольте, маркиза, — начал Лене. — Как вы спешите! Дело важное, о нем стоит подумать.

— Нет, напротив, надобно решиться сию минуту, — возразила маркиза.

— Чем скорее поразил король, тем скорее мы должны спешить с ответом и поражать в свою очередь.

Лене отвечал:

— Ах, маркиза, вы говорите о пролитии крови, точно как будто вы французская королева. Погодите, по крайней мере, подавать мнение, пока принцесса спросит вас.

— Маркиза права, — сказал капитан телохранителей. — Мщение — закон войны.

— Послушайте, — сказал герцог де Ларошфуко, по-прежнему спокойный и бесстрастный, — не будем терять времени в бесполезных спорах. Новость распространяется по городу, и через час мы можем быть не в силах справиться с обстоятельствами, со страстями и с людьми. Прежде всего вашему высочеству следует принять такое положение, чтобы все считали вас непоколебимою.

— Хорошо, — отвечала принцесса, — возлагаю это дело на вас, герцог, думая, что вы отмстите за мою честь и за любимого вами человека: Ришон служил вам до вступления в мою службу, вы передали мне его и рекомендовали более как друга, чем как слугу.

— Будьте спокойны, ваше высочество, — отвечал герцог, кланяясь, — я не забуду, чем я обязан вам, себе самому и несчастному погибшему.

Он подошел к капитану телохранителей и долго говорил ему на ухо, между тем принцесса ушла с маркизой и с Лене, который бил себя в грудь.

Виконтесса стояла у дверей. Придя в чувство, она тотчас хотела идти к принцессе и встретила ее на дороге, но с таким сердитым лицом, что не посмела расспрашивать.

— Боже мой! Боже мой! Что хотят делать? — робко спросила Клара, сложив руки.

— Хотят мстить! — отвечала маркиза величественно.

— Мстить? Каким образом? — спросила виконтесса.

Маркиза прошла далее, не удостоив ее ответом, она уже обдумывала обвинительную речь.

— Мстить! — повторила Клара. — Ах, Лене, что хотят они сказать этим словом?

— Виконтесса, — отвечал он, — если вы имеете какое-нибудь влияние на принцессу, так воспользуйтесь им, чтобы здесь не совершили какого-нибудь гнусного убийства под предлогом мщения.

И он ушел, оставив Клару в испуге.

По странному предчувствию воспоминание о Каноле мелькнуло в голове Клары. В сердце ее раздавался тайный голос и печально шептал ей об отсутствующем друге. С бешеным нетерпением бросилась она в свою комнату и начала приготовляться к свиданию, как вдруг вспомнила, что оно должно быть не прежде, как часа через три или четыре.

Между тем Каноль явился к госпоже Лалан, как было приказано ему Кларою. То был день рождения президента, и он давал праздник. Все гости сидели в саду, потому что день был прекрасный, на зеленом лугу играли в кольца. Каноль, чрезвычайно ловкий и грациозный, тотчас же стал держать пари и по ловкости своей постоянно одерживал победу.

Дамы смеялись над неловкостью соперников Каноля и удивлялись его искусству. При каждом его ударе раздавались продолжительные восклицания, платки развевались в воздухе, и букеты едва не вылетали из дамских ручек к его ногам.

Это торжество не выгнало из головы Каноля главной мысли, которая занимала его, но дало ему силу сносить терпеливо ожидание. Как бы человек ни спешил к цели, он терпеливо сносит помехи, когда они соединяются с торжеством.

Однако же по мере того, как приближался условленный час, барон все чаще и чаще поглядывал на калитку сада, в которую входили и уходили гости и через которую непременно должен был явиться обещанный вестник.

Вдруг, когда Каноль уже думал, что ему остается ждать недолго, странное беспокойство овладело веселою толпою. Каноль заметил, что в разных местах собирались группы и смотрели на него со странным участием, в котором было что-то печальное. Сначала он приписал это участие своим достоинствам, своей ловкости и чванился им, не подозревая настоящей его причины.

Наконец он заметил, как мы уже сказали, что в этом внимании, обращенном на него, было что-то печальное, он улыбкою подошел к одной из групп. Люди, составляющие ее, силились улыбнуться, но заметно смутились, те, кто не говорил с Канолем, отошли.

Каноль повернулся и увидел, что мало-помалу все исчезали. Казалось, что роковая новость вдруг распространилась в обществе и поразила всех ужасом. Сзади его ходил президент Лалан, поддерживая одною рукою подбородок, а другую засунув под жилет, и казался очень печальным. Президентша, взяв сестру под руку и пользуясь минутою, когда ее никто не видал, подошла к Канолю, и, не обращаясь особенно ни к кому, сказала таким голосом, что Каноль вздрогнул.

— Если бы я была в плену и даже обеспечена честным словом, то, боясь, что не сдержат данного мне обещания, я бросилась бы на добрую лошадь, доскакала до реки, заплатила бы десять, двадцать, сто луидоров перевозчику, если нужно, и спаслась бы…

Каноль с удивлением посмотрел на обеих дам, и обе дамы с ужасом сделали ему знак, которого он не понял. Он подошел к ним, желая попросить объяснения этих слов, но они убежали, как привидения: одна прижала палец к губам, желая показать ему, что надобно молчать, другая подняла руку, показывая ему, что надобно бежать.

В эту минуту у решетки раздалось имя Каноля.

Барон вздрогнул. Это, верно, посланный виконтессы. Каноль бросился к решетке.

— Здесь ли барон Каноль? — спросил грубый голос.

— Я здесь, — отвечал барон, забывая все, кроме обещания, данного Кларою.

— Вы точно Каноль? — спросил сержант, входя в калитку, за которою он до сих пор стоял.

— Да.

— Комендант Сен-Жоржа?

— Да.

— Бывший капитан Навайльского полка?

— Да.

Сержант обернулся, подал знак, тотчас явились четыре солдата, стоявшие за каретой. Карета подъехала так, что дверцы ее почти касались калитки. Сержант пригласил Каноля сесть. Барон оглянулся: он был решительно один. Только вдалеке, между деревьями, увидал он госпожу Лалан и сестру ее: они стояли, поддерживая одна другую, и смотрели на него с состраданием.

— Черт возьми! — сказал он, ничего не понимая. — Виконтесса выбрала мне престранную свиту. Но, — прибавил он, улыбаясь, — нечего разбирать средства! ..

— Мы ждем вас, господин комендант, — сказал господин сержант.

— Извините, господа! Иду.

Он сел в карету. Сержант и два солдата сели возле него, третий солдат поместился с кучером, а четвертый сел на запятки. Тяжелая карета покатилась так скоро, как могли тащить ее две сильные лошади.

Все это казалось очень странным и заставило Каноля призадуматься.

Он повернулся к сержанту и спросил:

— Теперь, когда мы остались наедине, не можете ли сказать, куда везете меня?

— Прямо в тюрьму, господин комендант, — отвечал тот, кого спрашивал Каноль.

Каноль взглянул на него с изумлением.

— Как в тюрьму! Да ведь вы присланы знатною дамою?

— Да.

— Виконтессою де Канб?

— Нет, принцессою Конде.

— Бедный молодой человек! — прошептала женщина, проходившая мимо.

И перекрестилась.

Каноль почувствовал, что пронзительный холод пробежал по его жилам.

Далее человек остановился с пикою в руке, когда увидел карету и солдат. Каноль высунул голову из кареты, человек, вероятно, узнал его, потому что показал ему кулак с угрозой и бешенством.

— Да они у вас все сошли с ума! — сказал Каноль, стараясь улыбнуться. — Неужели я в течение одного часа стал предметом сострадания или ненависти, что одни жалеют обо мне, а другие грозят мне?

— Ах, господин комендант, — отвечал сержант, — кто жалеет о вас — прав, а кто грозит вам… ну, и тот, может быть, тоже прав.

— Если бы я по крайней мере понимал что-нибудь во всем этом! — прошептал Каноль.

— Сейчас вы все поймете, — отвечал сержант.

Приехали к тюрьме и вывели Каноля из кареты среди толпы, которая начинала уже собираться. Но его повели не в обыкновенную комнату, а вниз, в подземную келью, наполненную солдатами.

— Надобно, наконец, разрешить вопрос, — сказал Каноль.

Вынув два луидора из кармана, он подошел к одному из солдат и положил деньги ему в руку.

Солдат не решился взять их.

— Возьми, друг мой, — сказал Каноль, — потому что я предложу тебе вопрос, на который ты можешь отвечать.

— Так извольте спрашивать, господин комендант, — отвечал солдат, укладывая деньги в карман.

— Мне хотелось бы знать, почему вдруг вздумали арестовать меня?

— Кажется, вы ничего не изволите знать о смерти коменданта Ришона?

— Ришон умер! — вскричал Каноль с непритворною горестью, потому что между ними существовала самая тесная дружба. — Боже мой! Его, верно, убили?

— Нет, господин комендант, его повесили.

— Повесили! — пробормотал Каноль, побледнев и всплеснув руками и вглядываясь в зловещие лица своих сторожей. — Повесили! Черт возьми! От этого несчастья свадьба моя может быть отсрочена надолго!

XIX

Виконтесса де Канб окончила свой туалет, простой и очаровательный, набросила на плечи плащ и приказала Помпею идти впереди нее. Уже совсем стемнело, она думала, что ее не заметят, если она пойдет пешком, и потому приказала карете своей ждать у ворот кармелитской церкви, где должен был происходить обряд венчания. Помпей сошел с лестницы, виконтесса следовала за ним. Эта должность проводника напоминала старому солдату о знаменитом патруле накануне славной битвы при Корбии.

Когда виконтесса проходила по зале, где очень шумели, она встретила маркизу де Турвиль, которая вела герцога де Ларошфуко и жарко с ним спорила.

— Ах, маркиза, — сказала она, — позвольте спросить одно слово: чем решили дело?

— Мой план принят! — отвечала маркиза с торжеством.

— А в чем он состоит? Я ведь не знаю его.

— В мщении, милая моя, в мщении!

— Извините, маркиза, но я не столько знаю военную науку, сколько вы. Что понимаете вы под мщением в военном смысле?

— Это очень просто.

— Однако же, что такое?

— Они повесили офицера из армии принцев, не так ли?

— Что же?

— Так отыщем в Бордо офицера из королевской армии и повесим его.

— Боже мой! — вскричала испуганная Клара. — Что такое говорите вы, маркиза?

— Герцог, — продолжала старая маркиза, не замечая трепета Клары, — кажется, уже арестовали того офицера, который был комендантом в Сен-Жорже?

— Да, — отвечал герцог.

— Барон де Каноль арестован? — вскричала Клара.

— Да, виконтесса, — хладнокровно отвечал герцог, — Каноль арестован или скоро будет арестован. Приказание отдано при мне, и я видел, как отправились люди, которым поручено арестовать его.

— Стало быть, знали, где он находился? — спросила Клара с последнею надеждою.

— Он был на даче хозяина нашего, президента Лалана, где играл в кольца.

Клара вскрикнула, маркиза де Турвиль в удивлении обернулась, герцог взглянул на виконтессу с едва приметною улыбкою.

— Барон де Каноль арестован! — повторила Клара. — Но что же он сделал? Какая связь между ним и страшным происшествием, которое огорчило всех нас?

— Какая связь? Разве он не такой же комендант, как Ришон?

Клара хотела возражать, но сердце ее так сжалось, что слова замерли на ее губах. Однако же, схватив герцога за руку и с трепетом взглянув на него, она могла прошептать кое-как:

— Все это только говорится… Хотят показать, будто будут мстить. Кажется, ничего нельзя сделать человеку, сдавшемуся на честное слово.

— Ришон тоже сдался на честное слово.

— Герцог, умоляю вас…

— Избавьте меня от просьб, виконтесса, они бесполезны. Я ничего не могу изменить в этом деле, один совет может решить…

Клара выпустила руку герцога де Ларошфуко и побежала прямо в кабинет принцессы. Лене, бледный и встревоженный, скорыми шагами прохаживался по комнате, принцесса Конде разговаривала с герцогом Бульонским.

Виконтесса де Канб подошла к принцессе, легкая и бледная как тень.

— Ваше высочество, — сказала она, — умоляю, прошу вас… Позвольте переговорить с вами.

— Ах, это ты, моя милая. Теперь мне некогда, — отвечала принцесса,

— но после совета я вся к твоим услугам.

— Ваше высочество, мне непременно нужно переговорить с вами прежде совета.

Принцесса выслушала бы ее, если бы противоположная дверь не растворилась и не вошел герцог де Ларошфуко.

Он сказал:

— Совет собрался и нетерпеливо ждет ваше высочество.

— Ты видишь сама, — сказала принцесса Кларе, — мне невозможно выслушать тебя в эту минуту. Но пойдем в совет, и когда он кончится, мы выйдем вместе и переговорим.

Нельзя было настаивать. Ослепленная страшною быстротою, с которою события пошли вперед, бедная виконтесса лишилась способности мыслить. Она старалась читать во всех глазах, объясняла каждый жест, но ничего не видала. Ум ее не показывал ей, в чем дело, ее энергия не могла вырвать ее из этого страшного сна.

Принцесса пошла к зале. Клара бессознательно пошла за нею, не замечая, что Лене взял ее холодную руку, которую виконтесса опустила, как мертвая.

Вошли в залу совета.

Было часов восемь вечера.

Зала казалась чрезвычайно мрачною, потому что была темна, и окна прикрыты занавесками. Между двумя дверьми, против двух окон, в которые пробивались последние лучи заходившего солнца, поставили возвышение, а на нем приготовили два кресла, одно для принцессы Конде, другое для герцога Энгиенского. От каждого кресла шел ряд табуретов, предназначенных для дам, составлявших собственный совет ее высочества. Прочие судьи должны были сидеть на скамьях. Герцог Бульонский стоял, опершись на кресло принцессы, герцог де Ларошфуко стоял, опершись на кресло герцога Энгиенского.

Лене сел против докладчика, возле него стояла Клара, смущенная и в отчаянии.

Двери растворились, вошли шесть офицеров, шесть городских чиновников и шесть присяжных.

Они поместились на скамьях.

Две жирандоли с шестью свечами освещали огромную залу. Они стояли на столе перед принцессою и освещали главную группу, остальные члены суда сидели в темноте.

За стенами дома кричала буйная толпа. Докладчик начал перекличку. Каждый вставал по очереди и отвечал, что присутствует.

Потом он докладывал дело и рассказал о взятии Вера, о нарушении честного слова, данного маршалом де ла Мельере, и о позорной смерти Ришона.

В эту минуту офицер, нарочно поставленный у окна, раскрыл его, и тотчас послышались голоса…

Они кричали:

— Мщение! Мщение за храброго Ришона! Смерть приверженцам Мазарини!

Так звали в то время роялистов.

— Слышите, — сказал герцог де Ларошфуко, — слышите, чего требует великий голос народа! Часа через два или народ презрит нашу власть и сам свершит правосудие, или мщение наше придет слишком поздно. Так надобно судить скорее, господа!

Принцесса встала.

— А зачем судить? Зачем произносить приговор? — сказала она. — Вы сейчас слышали приговор, его произнесли жители Бордо.

— Совершенная правда, — прибавила маркиза де Турвиль. — Положение наше очень просто: надобно произвести наказание тем же, и только! Такие дела должны совершаться по вдохновению и палачами.

Лене не мог слушать далее. Он вскочил с места и стал посреди кружка.

— Ни слова, более, маркиза, умоляю вас! — вскричал он. — Страшно подумать, если мнение ваше будет принято! Вы забываете, что даже королевская партия, наказывая по-своему, то есть гнусным образом, сохранила, по крайней мере, уважение к юридическим формам и наложила казнь — справедливую или нет, это другое дело — по приговору судей. Неужели вы думаете, что мы имеем право делать то, на что не решилась даже королева?

— О, — возразила маркиза, — мне стоит только высказать какое-нибудь мнение, господин Лене тотчас говорит противное. По несчастью, в настоящем случае мнение мое совершенно согласно с мнением ее высочества.

— Да, по несчастью… — сказал Лене.

— Лене! — вскричала принцесса.

— Ах, ваше высочество, не пренебрегайте по крайней мере формами. Вы всегда успеете казнить его.

— Господин Лене совершенно прав, — сказал герцог де Ларошфуко с притворством. — Смерть человека — дело нешуточное, особенно при подобных обстоятельствах, и мы не можем возложить ответственность за нее на одну голову, даже на голову принцессы.

Потом, наклонившись к уху принцессы, так что одни приближенные могли слышать его, прибавил:

— Ваше высочество, отберите мнение от всех, но для произнесения приговора оставьте только тех, в ком вы уверены. Таким образом, мщение не уйдет от нас.

— Позвольте, позвольте, — сказал герцог Бульонский, опираясь на палку и поднимая ногу, измученную подагрою. — Вы говорите, что надобно избавить принцессу от ответственности. Я не отказываюсь от нее, но хочу, чтобы другие разделяли ее со мною. Я очень желаю продолжения войны, но с условием, что буду находиться между принцессой и народом. Черт возьми! Я вовсе не хочу быть один. Я лишился моих Седанских владений за шутку такого рода. Тогда у меня были и город и голова. Кардинал Ришелье отнял у меня город, теперь у меня остается только голова, и я не хочу, чтобы кардинал Мазарини отнял и ее. Поэтому я требую, чтобы асессорами в суде были почетнейшие граждане Бордо.

— Смешивать подписки таких людей с нашими! — прошептала принцесса.

— Как можно!

— Так надобно, — отвечал герцог, которого заговор Сен-Марса заставил быть осторожным на всю жизнь.

— Вы согласны, господа?

— Да, — отвечал герцог де Ларошфуко.

— А вы, Лене?

— Ваше высочество, — отвечал Лене, — я, по счастью, не принц, не герцог, не офицер и не присяжный. Стало быть, я имею право молчать и молчу.

Тут принцесса встала и пригласила собрание отвечать энергичным поступком на королевский вызов. Едва кончила она речь, как окно опять растворили, и в залу во второй раз ворвался гул тысячи голосов народа. На улице кричали:

— Да здравствует принцесса!

— Мщение за Ришона!

— Смерть эпернонистам!

— Смерть приверженцам Мазарини!

Виконтесса схватила Лене за руку.

— Лене, — сказала она, — я умираю!

— Виконтесса де Канб, — сказал он громко, — просит у вашего высочества позволения удалиться.

— Нет, нет! — вскричала Клара. — Я хочу…

— Ваше место не здесь, — отвечал ей Лене вполголоса. — Вы ничего не можете сделать для него. Я сообщу вам все и всеми силами постарайтесь спасти его.

— Виконтесса де Канб может уйти, — сказала принцесса. — Те из дам, которые не желают присутствовать на этом заседании, тоже могут оставить нас. Мы хотим видеть здесь только мужчин.

Ни одна из дам не поднялась: прекрасная половина человеческого рода, сотворенная для того, чтобы пленять, всегда стремилась исполнять обязанности той половины, которая создана повелевать. Дамы находили случай быть на несколько минут мужчинами. Виконтесса де Канб вышла, ее поддерживал Лене. На лестнице она встретила Помпея, которого послала узнать новости.

— Что же? — спросила она.

— Он арестован.

— Лене, — сказала Клара, — я надеюсь только на Бога, а полагаюсь на вас.

В отчаянии она воротилась в свою комнату.

— Какие вопросы предлагать тому, кого представят нам? — спросила принцесса, когда Лене возвратился на свое место и сел возле докладчика.

— Дело очень просто, — отвечал герцог де Ларошфуко. — У нас около трехсот пленных, в том числе десять или двенадцать офицеров. Спросим только их имена и какие должности занимали они в королевской армии. Первый, который назовет себя комендантом крепости, — звание, соответствующее месту бедного моего Ришона, — тот и виноват…

— Бесполезно терять время на расспросы двенадцати офицеров, — возразила принцесса. — У докладчика есть подробный реестр, найдите в нем арестантов, равных погибшему Ришону по чину.

— Таких только два, — отвечал докладчик, — один комендант Сен-Жоржа, другой — комендант Брона.

— Так у нас таких два, — сказала принцесса. — Видите, сама судьба покровительствует нам. Задержали ль их, Лабюссьер?

— Как же, ваше высочество! — отвечал капитан телохранителей. — Оба сидят в крепости и ждут приказания явиться на суд!

— Позвать их! — сказала принцесса.

— Которого представить? — спросил Лабюссьер.

— Обоих, — отвечала принцесса, — только начнем с важнейшего, с коменданта Сен-Жоржа.

XX

Страшное молчание, нарушенное только шагами выходившего капитана телохранителей, последовало за этим приказанием, которое должно было повести возмущение принцев по новому пути, более опасному. Одно это приказание ставило принцессу и ее советников, ее армию и город Бордо вне закона, заставляло всех жителей отвечать за интересы и за страсти нескольких людей.

В зале все молчали и едва дышали, глаза всех были обращены на дверь, в которую войдет арестант. Принцесса, желая как можно лучше разыгрывать роль президента, перелистывала реестры, герцог де Ларошфуко погрузился в раздумье, а герцог Бульонский разговаривал с маркизою де Турвиль о своей подагре, которою он очень страдал.

Лене подошел к принцессе и пытался в последний раз остановить ее. Не потому, чтобы он надеялся на успех, но потому, что принадлежал к числу честных людей, которые считают первейшею обязанностью исполнение долга.

— Подумайте, ваше высочество, — сказал он, — на один ход вы ставите будущность вашего семейства.

— В этом нет ничего особенного, — отвечала она, — ведь я уверена, что выиграю.

— Герцог, — сказал Лене, оборачиваясь к Ларошфуко, — вы, человек, столь высоко стоящий над обыкновенными умами и человеческими страстями, вы, верно, посоветуете нам придерживаться умеренности?

— Милостивый государь, — отвечал лицемерный герцог, — я именно об этом теперь совещаюсь с моим разумом.

— Посоветуйтесь об этом с вашей совестью, — сказал Лене, — это будет гораздо лучше.

В эту минуту послышался глухой шум. Это запирали ворота. Шум этот раздался в сердце каждого: он предвещал появление одного из арестантов. Скоро на лестнице раздались шаги, алебарды застучали по камням, дверь отворилась, и вошел Каноль.

Никогда не казался он таким красивым и таким ловким. На лице его, совершенно ясном, отражались еще радость и беспечность. Он шел вперед легко и без принуждения, как шел бы в гостиной генерал-адвоката Лави или президента Лалана, и почтительно поклонился принцессе с герцогом.

Даже сама принцесса изумилась, заметив его спокойствие, она несколько минут смотрела на молодого человека. Наконец сказала:

— Подойдите!

Каноль повиновался и поклонился во второй раз.

— Кто вы?

— Барон Луи де Каноль, ваше высочество.

— Какой чин имели вы в королевской армии?

— Я служил подполковником.

— Вы были комендантом в Сен-Жорже?

— Да, ваше высочество.

— Вы говорите правду?

— Да.

— Записали вы вопросы и ответы, господин докладчик?

Докладчик вместо ответа поклонился.

— Так подпишите, — сказала принцесса Канолю.

Каноль взял перо, вовсе не понимая, зачем его заставляют подписывать, но повиновался из уважения к особе, которая говорит с ним.

Он, подписывая, улыбнулся.

— Хорошо, милостивый государь, — сказала принцесса, — теперь вы можете уйти.

Каноль опять поклонился своим благородным судьям и ушел, по-прежнему непринужденно и ловко, не показав ни любопытства, ни удивления.

Едва вышел он за дверь, и дверь затворилась за ним, принцесса встала.

— Что теперь? — спросила она.

— Теперь надобно отбирать голоса, — сказал герцог де Ларошфуко очень спокойно.

— Отбирать голоса! — повторил герцог Бульонский.

Потом повернулся к присяжным и прибавил:

— Не угодно ли вам, господа, сказать ваше мнение?

— После вашей светлости, — отвечал один из жителей Бордо.

— Нет! Нет! — закричал громкий голос.

В голосе этом было столько твердости, что все присутствовавшие изумились.

— Что это значит? — спросила принцесса, стараясь узнать лицо того, кто вздумал говорить.

Неизвестный встал, чтобы все могли видеть его, и громко продолжал:

— Это значит, что я, Андрей Лави, королевский адвокат, советник парламента, требую именем короля, и особенно именем человечества, безопасности пленникам, находившимся у нас в Бордо на честном слове. Поэтому, принимая в соображение…

— Ого, господин адвокат, — перебила принцесса, нахмурив брови, — нельзя ли при мне обойтись без приказных выражений, потому что я их не понимаю. Мы производим дело уголовное, а не мелочный и щепетильный процесс. Все члены судилища поймут эту разницу, надеюсь.

— Да, да, — закричали хором присяжные и офицеры, — надобно отбирать голоса.

— Я сказал и повторяю, — продолжал Лави, нимало не смущаясь от выговора принцессы, — что требую безопасности для пленных, сдавшихся на честное слово. Это не приказные выражения, а основания народного права.

— А я прибавлю, — сказал Лене, — что бедного Ришона выслушали прежде, чем казнили, а потому справедливо было бы и нам выслушать обвиненных.

— А я, — сказал д'Эспанье, предводитель жителей Бордо во время атаки Сен-Жоржа, — я объявляю, что если вы помилуете обвиненных, город взбунтуется.

Громкий ропот на улице подтверждал слова его.

— Поспешим, — сказала принцесса. — К чему присуждаем мы обвиненного?

— Скажите, обвиненных, — закричало несколько голосов, — ведь их двое!

— Разве одного вам мало? — спросил Лене, с презрением улыбаясь такому кровожадному требованию.

— Так которого же казнят? Которого из них? — повторили те же голоса.

— Того, который жирнее, людоеды! — вскричал Лави. — А, вы жалуетесь на несправедливость, кричите, что законы нарушены, а сами хотите на убийство отвечать душегубством! Хорошо собрание философов и солдат, которые стакнулись для того, чтобы убивать людей!

Глаза судей заблистали и, казалось, хотели разгромить честного королевского адвоката. Принцесса Конде приподнялась и, опершись на оба локтя, глазами спрашивала присутствующих: точно ли она слышала эти слова адвоката и есть ли на свете человек, дерзнувший сказать это в ее присутствии?

Лави понял, что его присутствие испортит все дело, и что его образ защиты обвиненных не только не спасет, но даже погубит их. Поэтому он решился уйти, но не как солдат, спасающийся с поля битвы, а как судья, отказывающийся от произношения приговора.

Он сказал:

— Именем Бога протестую против того, что вы делаете. Именем короля запрещаю вам то, что вы делаете!

И, опрокинув стул свой, с величественным гневом он вышел из залы, гордо подняв голову и твердым шагом, как человек, сильный исполнением долга и мало заботящийся о бедах, которые могут пасть на него за исполнение долга.

— Дерзкий! — прошептала принцесса.

— Хорошо! Хорошо! — закричало несколько голосов. — Дойдет очередь и до Лави!