Великая игра (№2) - Настоящее напряженное

— Сыршенноверно. — Эдвард тоже зевал. — Вот почему среди них так много лунатиков.

Ну-ну! Дети, да и только!

— Спасибо, что предупредил. Постараюсь не забыть запереть дверь.

У Джонса тоже слипались глаза.

— А я очень даже неплохо выспался на диване вчера, или когда это там было. Такое ощущение, словно неделю назад.

— Сейчас надо бы решить, что делать дальше, — устало сказал Эдвард. — Вздремнуть пару часов до открытия магазинов — это не помешает, но дольше оставаться нам здесь нельзя.

— Но почему? — удивилась Алиса. Насколько она помнила, следов они за собой не оставили. — Никто не свяжет нас с машиной. — Ключи от машины и гаража она выбросила в сточную решетку в Бермондсли.

— Нет. Дело в Стрингере. Если он говорил правду, нам, конечно, ничего не грозит. То есть если он и в самом деле защищает честь школы. Но если он хочет поймать меня и обратится к властям… Ему известно, кто я.

На этот раз Джонс подавил зевок.

— Я нашел вас за полдня, мисс Прескотт. Полиция сработает быстрее.

Эдвард кивнул и потер глаза.

— И если Стрингер на стороне Погубителей, я подвергаю вас смертельной опасности.

Закипающий чайник запел на плите.

— Кого-кого? — удивилась Алиса.

— Погубителей. — Он обвел всех усталым взглядом, словно ожидая увидеть на их лицах недоверие. — Это союзники Палаты в нашем мире. Они устроили резню в Ньягате. Они опаснее правосудия, хотя часто используют его в своих целях. Они обладают силами, которые вы даже представить себе не можете. Они убили Волынку.

Алиса встретилась взглядом с Джинджером, и выражение его глаз напугало ее. Он верил. Тимоти Боджли, вспомнила она, был пришпилен к разделочному столу ножом. В запертой комнате.

— Во-первых, откуда им знать, что ты лежал в Стаффлз? — спросила она. — И если уж они такие хитрые, почему они не убили тебя сразу, на месте? Почему они позволили тебе добраться до Англии живым?

Он пожал плечами.

— Ну? — настаивала она. — Не можешь же ты предрекать всяческие катаклизмы, не объясняя, в чем дело?

— Человек, обманом отправивший меня во Фландрию, ожидал, что я погибну,

— ответил Эдвард. — Но ему известно, что меня чертовски трудно убить — благодаря пророчеству. Поэтому с его точки зрения было бы разумнее пометить меня — вроде как окольцевать голубя. Этим Палата передаст извещение Погубителям:

«Уважаемые господа Погубители.

Обозначенный субъект вернулся в ваши владения. В случае, если он еще жив, будьте добры, обеспечьте его кончину; выбор средств на ваше усмотрение. Будем премного признательны.

С уважением и проч., всегда к вашим услугам и т.д.»

Машина сломалась как раз в том месте, куда должны были упасть бомбы! Правда, я не хочу больше подвергать вас опасности, но боюсь, что Погубители надумают убрать вас как нежелательных свидетелей или просто так, за компанию. В этом случае мое везение могло бы защитить и вас.

— Боже правый! — сказал Джинджер.

— Однако они не всесильны! — сонно произнес Джулиан. — Бомбы легли мимо. Ты собираешься обратно в Соседство, да? Передать им известие, ты сказал?

— Нет.

Алиса встала и перешагнула через ноги Эдварда, чтобы дотянуться до чайника. Она налила в кастрюлю воды, чтобы согреть. Она удивлялась тому, что Смедли так не терпится попасть в этот другой мир. Бегать, размахивая копьем, не в его стиле, особенно учитывая, что бросать ему придется левой рукой, а щит нести на культе. Неужели он серьезно верит в то, что волшебство вернет ему руку?

— Но почему? — спросил Джулиан, немного помолчав. — Почему ты не возвращаешься?

— Боже! — взорвался Эдвард. — Уж ты-то мог бы понять! Потому, что я вернулся, чтобы драться на войне, на которой мне полагается драться, вот почему! Какие документы требуются, чтобы записаться добровольцем?

— Если вы можете дышать, вас возьмут, — буркнул Джонс.

Нет, это будет не так уж и просто, подумала Алиса. И сколько он так продержится? Ее неуничтожимый кузен имел теперь за собой занятную историю. Слишком много людей знают его в лицо. Мысль еще об одном дорогом человеке на фронте приводила ее в ужас, однако, осознав это, она сразу же почувствовала угрызения совести: как непатриотично! Запишется под вымышленным именем, так что она не сможет сказаться его родственницей — как не могла сделать этого с Д'Арси. Теперь ей придется искать в списках жертв уже две фамилии.

— А что с пророчеством? — спросила она. — Ты убьешь этого Зэца или как его там?

— Нет. И не собираюсь.

Она заварила чай и накрыла чайник подушкой.

— Вот и все? Ты уходишь отсюда утром и записываешься? — Все их ночные старания казались теперь на редкость бессмысленными, если все, чего они добились, — это доставили еще одно живое тело на бойню.

— Сначала я должен сделать еще одну вещь. — Эдвард зевнул. — Надо передать в Штаб-Квартиру насчет предателя в Олимпе. Надеюсь, они мне скажут, охотятся ли еще за мной Погубители.

— А я думал, только люди могут переходить из мира в мир? — удивился Джулиан. — А письма как? Как ты свяжешься со Службой?

— Есть три способа. Да, один из них требует моего возвращения туда, но если мне и придется переходить, то ненадолго. Впрочем, во всех трех случаях мне нужно уехать на запад. Вы возвращаетесь в Фэллоу, Джинджер?

Джонс снова ощупал переносицу и сердито отдернул руку.

— Я вот что думаю — если мы не можем доверять Стрингеру, в школе тоже небезопасно.

Эдвард кивнул и снова зевнул.

— Смедли?

Все разом повернулись к Джулиану.

— Я с вами, — тихо сказал он.

— Все будут чай? — спросила Алиса, и тут выяснилось, что никто не хочет чаю. Возможно, всем, как и ей самой, хотелось закрыть глаза и провалиться в сон. — Ну ладно, если вы уверены, что вам здесь будет удобно…

Сегодня четверг. Наверное, ее уволят, если она прогуляет два дня подряд, но она знала, что уже не может просто так выйти из всего этого дела.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ФЕРЗЕВЫЙ ГАМБИТ

17

Ее разбудил дневной свет, пробивающийся сквозь шторы. Она посмотрела на часы. Десять часов! Теперь она услышала и уличный шум — город жил обычной жизнью. Она выпрыгнула из кровати, застегнула халат, наскоро привела в порядок волосы и вышла в гостиную.

Человек в темно-зеленом халате читал вчерашний номер «Таймс». Сердце ее подпрыгнуло, но, разумеется, это был только Эдвард. Когда она вошла, он встал. Он улыбнулся — голубые глаза, ослепительно белые зубы.

И никого рядом — вот черт! Она еще недостаточно проснулась для душераздирающих сердечных сцен.

— Не могут же они оба быть в ванной. Хоть на чашку воды в чайнике осталось?

— Да. Мы вскипятили. Джинджер отправился за покупками.

Она повернулась к плите, спиной к нему. Она достала чашку с блюдцем, готовясь к неизбежным вопросам. Она услышала скрип половицы — Эдвард подошел к камину — и шорох бумаги.

— Расскажи мне о нем, — сказал Эдвард.

— Нет. — Может, позже, когда она окончательно проснется.

Или вообще не стоит.

Она налила себе чаю. На вид он был хорошо заварен.

— Он богат, — сказал Эдвард, — но деньгами распоряжается жена. Он курит сигары. Он адвокат и скорее всего сейчас в армии.

Чайник звякнул о плиту. Она обернулась. Сердце бешено колотилось у нее в груди.

Улыбка на лице Эдварда сменилась выражением тревоги.

— Эй! Я вовсе не хотел пугать тебя!

— Это что, тоже твое колдовство?

Он вспыхнул, как ребенок, пойманный на шалости.

— Конечно, нет! Какое колдовство — в этом мире!

— Тогда откуда ты все узнал?

Он пожал плечами, слабо улыбаясь:

— Сигарами пахнет от этого халата. Ты не носишь кольца, так что он скорее всего женат. Он покупает одежду в «Хэрродз» и ездит в машине размером с дом, значит, он богат. Но ты живешь в трущобах, так что он не может давать тебе деньги. Отсюда вывод, что он сам в армии, живет на казенный шиллинг.

— А адвокат?

Эдвард поколебался. Теперь пристыженный вид был уже у него. Он вынул из кармана бумажку.

— Конверт, адресованный сэру Д'Арси Деверсу, королевскому адвокату, в Грей-Инн.

Дрожащими руками она взяла чашку и села на диван.

— Элементарно, дорогой Ватсон!

— Чертовски дешевый трюк, — пробормотал он. — Извини. В армии по призыву или добровольцем?

— Добровольцем.

— О! — только и сказал Эдвард, и наступила тишина.

Она допила чай и отодвинула чашку с блюдцем.

— А ты еще обзывала меня идеалистом с горящими глазами! — вздохнул он.

Она не смотрела на него.

— Все вы идеалисты. Ему должны были вот-вот дать судейскую должность. Развод со скандалом поставил бы крест на его карьере. Его жена мстительна и со связями.

— «Любил бы я тебя, мой свет, когда б не чтил я честь»?

— Можно сказать и так.

— На самом деле это говорил Геррик.

— Это Ловлас. Нет, это довольно неприятное ощущение — занимать второе место после войны.

— О, Алиса! — грустно вздохнул он. — О, моя бедная Алиса!

— Не стоит жалости. Я была любимой, и у меня была хорошая работа, пока кайзер все не испортил. — Она заставила себя встретиться с ним взглядом. — Я должна была сказать тебе. Я почти уже решилась, но у тебя и без того было много неприятностей. Прости.

— Так давно?

— С октября тринадцатого.

— Ох. — Он вздрогнул и отвернулся к камину. — Должно быть, я выглядел дурак-дураком!

— Нет. Не дураком. Влюбленные молодые люди, конечно, ведут себя по-дурацки, но они не дураки. Я уже говорила тебе, я люблю тебя как брата.

— Как малолетнего брата! — сердито сказал он. — Мне было восемнадцать, а тебе — двадцать один. Мне все еще восемнадцать!

— Ну да, а я уже старая двадцатичетырехлетняя карга! — На вид ему было скорее шестнадцать, но говорить это, пожалуй, не стоило. — Я до сих пор люблю тебя как брата.

Он повернулся к ней и улыбнулся. Храбрая попытка, но глаза его предательски блестели.

— И внутри тебе уже не восемнадцать, Эдвард. В чем-то ты даже старше Джулиана, а уж он прошел адский огонь. Что же ты такое пережил, если стал таким?

— Ничего такого, что видел он. Просто опыт.

Жестокий опыт, подумала она.

— Ты еще не вырос из этого? — с горечью спросила она. — Ты что, действительно все годы думал только обо мне в этом своем волшебном мире?

Он прикусил губу.

— Я все еще надеюсь. Ты была еще одной причиной рваться домой.

— Нет уж, выкладывай! — полушутя настаивала она. — Ты знаешь все мои тайны. В машине ты выказал настойчивость, которой раньше за тобой не водилось. Ты где-то неплохо натренировался в ближнем бою.

Он нахмурился.

— Никаких любовных похождений! Хотя… они могли бы быть. — Она продолжала выжидающе молчать, и он вздохнул. — Она намекала, что имела кое-какие планы на этот счет.

Это звучало до неправдоподобия по-викториански, и она чуть не рассмеялась. Нет, он оставался неисправимым романтиком.

— Тогда возвращайся к ней и испробуй эти свои приемы, — предложила она.

Он не сводил глаз с холодного газового огня.

— Я никогда не вернусь, так что сейчас это невозможно. И это не было возможно тогда. Я дал тебе слово и держал его.

Она встала, чтобы пойти переодеться.

— Но я ведь отказала тебе. Ты не имел передо мной никаких обязательств.

— Она повернулась к нему спиной и вдруг оказалась в его объятиях.

— Думаю, я использовал тебя как предлог, — шепнул он ей на ухо. — Как я мог позволить себе влюбиться в мире, из которого пытался вырваться? Да, у меня были искушения, еще какие искушения. Меня удерживали только воспоминания о тебе.

Да, ее маленький братец вырос и возмужал; только теперь она смогла оценить произошедшую с ним перемену. Это легче понять, не видя его лица. Ее обнимал мужчина, волевой, целеустремленный мужчина. Какой уж тут мальчик.

— Пожалуйста, пусти меня.

— Я не собираюсь тебя насиловать. Я просто хочу знать, счастлива ли ты.

— Если война кончится и Д'Арси вернется с фронта живым, я буду очень счастлива. Его жена больна, она долго не протянет.

— Ты ему веришь?

Она не потерпела бы такого допроса от кого угодно, но он не был кем угодно.

— Совершенно.

— Потому что, если ты не уверена… Если ты вдруг передумаешь, милая Алиса, еще не все потеряно. Ты можешь отправиться в Соседство.

— Что?

— Я отправлюсь драться с кайзером. Ты отправишься в Соседство. Через шесть лет мы станем ровесниками.

— Эдвард! Дело совсем не в этом! А теперь пусти меня и не говори глупостей!

Он отпустил ее. Обернувшись, она увидела, что он в ярости. Странно, по его голосу это не чувствовалось.

— Ты считаешь, что лучше остаться и прозябать в этой дыре? Дядя Роланд спустил все без остатка на свои драгоценные Библии, да?

Она вздохнула. Этим утром она была явно не в форме.

— Не совсем. Кто-то, кому он доверял, растратил их.

— Кто-то из его бесценного миссионерского общества, конечно?

Она кивнула.

— Он не знал точно. Он плакал, когда рассказывал мне, Эдвард. Мне кажется, это его и убило.

— Так ему и надо! — хмуро буркнул он. — О, деньги меня не волнуют. Это все его проклятое «я-святее-вас — всех»! Ненавижу людей, твердо знающих, что лучше для всего остального мира.

Конечно, она могла бы возражать, но, как назло, ничего не приходило в голову.

— Кстати, там осталось немного. Твоя доля. Всего несколько сотен, и тех надо добиваться через суд или что-то в этом роде.

— Да ну! Сыр в мышеловке?

— В общем, не стоит того, чтобы рисковать шеей.

Она услышала, как открывается дверь, и вздохнула с облегчением. В комнату, хромая, вошел Смедли. Его волосы были влажными, но он не побрился, и на одежде осталась запекшаяся кровь. Его глаза вопросительно перебегали с одного на другого.

— Доброе утро, — сказал он.

— Доброе утро. Как нога?

— Затекла немного. Боюсь, я там устроил черт-те что из ваших чистых полотенец. У вас не найдется завтрака? Мы прошлись по кладовке, как стая саранчи.

— Рой, — поправил Эдвард. — Рой саранчи.

— Туча, — сказала Алиса. Они шутили, чтобы скрыть напряжение, и это раздражало ее. — Пойду-ка и я оденусь, пока не вернулся Джинджер.

Зазвенел звонок. Джулиан пошел открывать. Вошел Джинджер с пухлыми бумажными свертками в руках. Он близоруко заморгал в ее сторону.

— Доброе утро, мисс Прескотт.

— Доброе утро, мистер Джонс. Боже, да вы не теряли время зря! Извините меня — я такая ужасная хозяйка!

— Пустяки. Старые люди спят мало. — Он уронил свертки. — Этот пять фунтов девять, одиннадцать стоунов note 2. Этот — пять фунтов одиннадцать и три четверти, десять стоунов семь фунтов. — Он полез в карманы. — Бритва, мыло для бритья, разные щетки — на сегодня вам хватит.

— Сэйвил-роу?

— Нет, с лотка. — Он грузно уселся. Тяжелая ночь все еще сказывалась на нем. — Я позвонил по телефону и нашел вам убежище.

— Джинджер Джонс, — вздохнул Эдвард, — вы величайший из людей! Я так признателен, что чуть не плачу.

— И мы тоже, — кивнул Смедли.

— Да ну вас! — смущенно закашлялся Джонс. Он даже покраснел от смущения.

— Так где она, эта тихая гавань? — спросил Эдвард.

— Дувр-Хаус в Грейфрайерз.

Глаза Эдварда расширились от изумления, и его худое лицо сразу стало похожим на череп.

— Грейндж?

— Миссис Боджли живет теперь в Дувр-Хаус. Вы, возможно, не знаете, что генерал умер.

— Нет, не знал. Очень жаль. Увы, леди изрядно не везло!

— Но она знает, что вы невиновны, и ей не терпится увидеться с вами. И с вашим другом. Я не называл вашего имени, Смедли, на всякий случай. До поезда чуть больше часа. Как вы считаете, успеем?

Джулиан и Эдвард схватились за свертки с одеждой.

— Погодите! — сказала Алиса. — Терпеть не могу спешки. Почему бы нам не поехать порознь? Разве так не безопаснее?

— По одному? — спросил Джонс, хмуро ощупывая переносицу.

— По двое. Вы с Джулианом. Мы с Эдвардом — на следующем поезде.

Все посмотрели на Эдварда.

Он кивнул.

— По крайней мере это не так рискованно, верно? Джинджер, если я напишу письмо, вы опустите его в почтовый ящик Фэллоу?

Учитель поднял брови и снова потянулся поправить отсутствующее пенсне.

— Какая разница, в какой почтовый ящик я опущу письмо?

— Думаю, что разница есть, — возразил Эдвард. — Возможно, играет роль даже почерк, даже то, кто опускает письмо — вы или я. Но сначала попробуйте вы.

Джулиан недоверчиво фыркнул.

— Могу я занять вашу спальню на пару минут, Алиса? Боюсь, я довольно медлителен.

— Давайте. — Алиса размышляла, как лучше избавиться от этих жутких окровавленных тряпок.

Он прохромал в спальню, зажав сверток под мышкой. Когда дверь за ним со щелчком закрылась, Джинджер повернулся к ней, торжествующе улыбаясь: с утра инвалид еще ни разу не плакал.

— Что смешного? — спросил Эдвард, заметив ее ответную улыбку.

— Ничего, — ответила она.

— Следующий поезд только в четыре с чем-то, — сообщил Джинджер.

Алиса расслабилась.

— Тогда вы с Джулианом поезжайте первыми. Мы с Эдвардом подъедем следом.

Так у них будет достаточно времени, чтобы разобраться в своих чувствах, и она сможет услышать еще о его приключениях в этом волшебном мире. Она подозревала, что он намеренно заострял внимание на дикости нагианцев, чтобы разочаровать Смедли. Должна же быть и светлая сторона этого Соседства — возможно, тот принц Златорыб, которого он упоминал.

18

Злабориб хлопнул дверью спальни, и ехидный смех Иммы стих. Возмущенно топая, отправился он навстречу испытанию. Впрочем, топать он перестал очень скоро, поскольку шагал босиком.

Его почетный эскорт ждал в прихожей. Он ожидал, что они будут одеты примерно так же, как он, но они все облачились в джоалийские доспехи из блестящей бронзы. Разноцветные символы их преданности Ольфаан и остальным богам были нанесены на доспехи, а не на лица. Старший отдал честь. Пуйш Прислужник поклонился и подал знак двум слугам. Один протянул Злаборибу копье, второй — круглый щит. На нем было столько золотых украшений, что принц чуть не уронил его. Менее полезных в бою предметов еще не изобретали.

Он смерил гвардейцев свирепым взглядом, ища на лицах под шлемами хоть слабый намек на улыбку, но они хранили подобающее случаю непроницаемое выражение. Не произнеся ни слова, он сердито повернулся и зашагал дальше, предоставив им следовать за собой в любом удобном им порядке.

В первый — и, как он страстно надеялся, в последний раз в жизни он облачился в традиционное одеяние нагианского воина. Собственно, одеяния-то было всего ничего — узкая кожаная набедренная повязка. Он чувствовал себя обнаженным. Его лицо было нелепо изукрашено разноцветными иероглифами. Его волосы и бороду коротко подстригли, ибо так полагалось воину, но он понимал, что это лишь подчеркивает, какая маленькая у него голова. Он чувствовал себя уродом. Он знал, что и выглядит уродом. Возможно, в этом и было что-то смешное, и когда-нибудь, на каком-нибудь изысканном званом обеде он посмеется с друзьями, вспоминая, как его заставили нарядиться варваром. Возможно. Но если его джоалийские друзья увидели бы его сейчас, они… они бы смеялись над ним так же, как смеялась эта шлюха в постели.

Его тело было неправильной формы. Его торс сужался не книзу, а кверху, хотя он все равно опасался, что в такой жуткой жаре этот идиотский наряд запросто соскользнет с его потного тела. Поскольку обе руки его заняты оружием, он никак не сможет помешать этому. На его груди нет волос — как нет и ритуальных шрамов. Если мать считает, что такой вид воодушевит воинов его отсталого королевства на боевые подвиги, она будет сильно разочарована.

Даже глупая Имма понимала это. В ушах его все еще звучали ее ехидные слова: «Что они подумают о тебе? Что твои драгоценные друзья подумают о тебе, когда встретят в таком виде? Какие стихи сочинят твои поэты, какие песни сложат твои певцы? И тот скульптор — он что, изваяет тебя вот таким?» — Она снова рассмеялась — жестоким, злобным смехом, хлещущим наотмашь, как хлыстом.

Злабориб вздрогнул. Благодарение богам, его лучшие друзья далеко отсюда, в Джоале, а те, кто остался у него в Наге, будут стоять далеко и не увидят подробностей. Все они были невоенными — талантливые художники, которых он привез с собой из Джоала, чтобы они помогали ему продвинуть культуру отсталого королевства. Гражданских будут держать в самом дальнем конце храма.

«Джоалийцы поймут, — убеждал он себя. — Они знают, что я должен следовать местным традициям, чтобы вести за собой войско. Они доверяют мне так, как никогда не доверяли Тариону. Это джоалийцы настояли, чтобы мать назначила меня военачальником».

Но Тариона поставили во главе кавалерии, и Злабориб не понимал, почему джоалийцы согласились на это. Они полагались на нагианскую кавалерию гораздо больше, чем на нагианскую пехоту, от которой им вообще будет мало толка. В Нагленде имелось много моа, но традиций использования их в военном деле не было совсем. Джоалийские уланы не уступали никому в Вейлах

— за исключением таргианских, конечно, — но они не могли провести своих скакунов через Тордпасский перевал. Моа — животное, привыкающее к одному наезднику, и на то, чтобы приучить его к новому, требуется не один месяц. Формально его младший братец Тарион будет находиться под командой воеводы, но у него гораздо больше шансов прославиться в сражениях, чем у самого Злабориба.

Ему не хотелось думать о войне. Он не был воином. Он был человеком искусства. Меньше всего ему хотелось думать о предстоящей церемонии войскового смотра. Он скорее встретился бы с армией вооруженных таргианцев, чем показался бы перед собственными людьми в таком виде, однако у него не было выбора. Джоалия потребовала помощи союзника, и войсковой смотр должен проводиться согласно древним традициям.

То, что Джоалия хотела, она получала. Таков был закон в Нагии.

Дворец представлял собой неряшливую путаницу бесконечных каменных коридоров, неудачно спроектированных и небрежно построенных — безвкусная имитация джоалийской архитектуры. В окрестностях Нага не было добротного строительного камня — не то что разноцветный мрамор Джоала. Все строилось из одного и того же тусклого розоватого песчаника, такого мягкого, что он беспрестанно крошился, отчего полы были: постоянно грязными. В Нагленде вообще не привыкли строить из камня.

Кроме того, в Нагии не привыкли и к наследственной монархии. Джоалийцы внедрили институт монархии силой оружия, посадив на трон его деда. Надо признать, его мать удивила всех, укрепив власть, — она беспощадно подавляла перевороты в зародыше, используя для этого джоалийскую помощь и унаследованную от предков беспредельную жестокость. Правда, своим наследником она видела Тариона и не делала из этого секрета. Она утверждала, что Злабориб недостаточно жесток. Собственно, в этом она была права, но разве жестокость еще необходима? За три поколения, считал он, нагианцы свыклись с ситуацией. Они будут терпеть короля, чтобы не сердить понапрасну джоалийцев, будут терпеть, пока тот добр к Своему народу.

Мать с этим не соглашалась.

Злабориб успел сбить левую ногу, пока шел в Сад Благословений — неудачную копию Сада Благословений в Джоале. Все, кому доводилось видеть оригинал, находили копию жалкой. Привозные джоалийские растения не прививались на местной почве, а нагианские были куда более убогими. Деревья-корзины почти не отбрасывали тени, солнцецветы и звездолисты терялись в буйной кожистой листве. Теперь, в конце лета, фонтаны иссякли, а декоративные бассейны казались грязными и мертвыми, словно в них кверху брюхом плавала рыба. Статуи, высеченные из того же розоватого песчаника, что и дворец, давно уже превратились в безликих мумий.

Почетный эскорт остался у входа. Дальше Злабориб шел один, следуя изгибам дорожки меж кустов. Впереди он услышал голоса, множество голосов, и почувствовал некоторое беспокойство. Он ожидал там только мать и Каммамена, джоалийского командующего. Возможно, еще Тариона. Судя же по голосам, его ждало большое собрание.

Обогнув последнюю группу бамбуков, рубиновых кустов и оранжево-розовых ягод, он вышел к трону. Королева собрала весь двор. Она возвышалась на троне над толпой. Кажется, она была здесь единственной женщиной. Подходя к трону, он тщетно пытался углядеть в толпе кого-нибудь, одетого так же по-дурацки, как он. Одни облачились в бронзовые доспехи, придававшие им мужественный и воинственный вид, другие — в широкие штаны и камзолы по последней джоалийской моде. Он узнавал министров, посыльных, секретарей. Присутствие этих он еще мог понять, но были и другие, которых уж он никак не ожидал здесь увидеть. Похоже, мать пригласила сюда всех офицеров прибывшей джоалийской армии, всех придворных и большинство местной знати — и личных друзей Злабориба тоже! Здесь были десятки лиц, которых он никогда раньше не видел во дворце: Тоалмин Скульптор, Грамвил Поэт, Гилботин Историк и несчетное множество других. Здесь были все те, кого он надеялся увидеть лишь в дальнем углу храма. Почему их пригласили на прием?

И почему его вообще устроили, этот прием? Его об этом не предупреждали. Интересно, подумал он, знала ли об этом Имма?

Он подошел к толпе, окружавшей храм.

— Простите, — сказал он. Стоящий перед ним человек обернулся и поперхнулся от изумления. Потом все расступились, освободив ему дорогу, но брови их взмывали вверх, как флаги.

«Я проткну копьем любого, кто улыбнется», — подумал он, но тут же понял, что ему придется устроить массовую бойню. Лица отворачивались от него, а он не осмеливался оглянуться, чтобы посмотреть, что творится за его спиной. Со всех сторон слышалось деликатное покашливание.

— Простите! — повторил он. И еще раз…

Единственным достоинством этой дурацкой краски было то, что она скрывала румянец. Впрочем, он чувствовал, как пылают его уши.

Он был высок, так что заметил Каммамена Полководца еще до того, как протолкался к трону. Джоалийский вождь стоял у подножия ступеней, обмениваясь шутками с королевой. Несмотря на седую бороду, он оставался одним из лучших джоалийских воинов всех последних поколений. Каммамену хватало воображения и необходимой решительности, чтобы доверить ему командование объединенными армиями. Таргианцы найдут в нем серьезного противника. Помимо этого, он был хитрым политиком — в Джоалии хитрость просто необходима политику для выживания. Злабориб довольно часто встречался с ним и раньше, но их отношения до сих пор оставались скорее церемониальными.

Надо ли говорить, что Злабориб намеревался оставить все военные вопросы на усмотрение Каммамену. В бою он надеялся держаться как можно ближе к нему. Наследник престола не может рисковать наравне с остальными. Еще рядом с царицей стоял, зловеще улыбаясь, Тарной Кавалерист.

Собственно, Тарной приходился ему не родным братом, а только сводным, но даже так трудно было найти двух менее похожих людей. Тарион — типичный нагианец, гибкий, как хлыст, неутомимый, смуглый, с пышной черной шевелюрой, а также вспыльчивый и опасный. Никто не мог обогнать Тариона; казалось, он сливался со своим моа, полностью подчиняя, его своей воле. Если кого-то и стоило выставить облаченным в набедренную повязку и с размалеванным лицом, так именно Тариона, командующего кавалерией. Так нет. Вот он стоит, неотразимо прекрасный в блестящем бронзовом шлеме и джоалийском верховом костюме синего цвета, и излучает угрозу, как обнаженный меч. Он был хорош и знал это.

Злабориб наконец подошел к подножию трона, остановился и склонил голову в подобии поклона. Он не посмел спросить у матери, почему ради такого торжественного случая она тоже не оделась в традиционные одежды. Если ее подданные и ожидали увидеть обнаженный августейший бюст, то их ждало разочарование. Ее синяя сорочка была самой что ни на есть джоалийской. Мать была маленькая и хрупкая, редкие седые волосы прятались под тяжелой короной. Ее лицо покрывал еще более толстый слой краски, чем у него, правда, только телесного и красного цветов, дабы скрыть болезненные морщины и желтизну кожи.

Эмшенн умирала. Это понимали все, даже она сама, но никто не осмеливался произнести это вслух. Ей оставалось в лучшем случае несколько месяцев, но болезнь, глодавшая ее тело, никак не отразилась на ее воле. Она оставалась королевой, она продолжала править Нагией так же безжалостно, как правила ею уже тридцать лет.

Как только могла такая миниатюрная женщина произвести его на свет? Он был раза в полтора выше ее. Правда, в эту минуту она смотрела на него с трона сверху вниз, и взгляд ее не предвещал ничего хорошего.

— Ты опоздал! — прошипела она. — Ты что, уже забыл, как военным положено отдавать честь?

Злабориб раздраженно стукнул копьем по щиту, чуть не выронив его при этом. Двое зрителей, стоявших поблизости, поспешно отодвинулась — от греха подальше.

Королева Нагии окинула своего старшего сына взглядом, полным неприкрытого презрения.

— А своему непосредственному воинскому начальнику ты салютовать не собираешься?

Теперь Злабориб почувствовал себя несколько увереннее, если только в этом болоте интриг вообще можно было чувствовать себя уверенно. Он удостоил Каммамена поклона, потом снова повернулся к королеве:

— Вы наш главнокомандующий, матушка. Я только ваш полномочный представитель. Полководец лишь командует войском наших союзников. Разумеется, я целиком полагаюсь на его опыт и авторитет, но по договору мы равны. Мы вместе выступаем против общего врага.

Пожилой воин удивленно поднял седую бровь.

Со внезапным предчувствием беды Злабориб огляделся по сторонам. Большинство присутствующих тщетно пытались скрыть усмешку. Только не Тарион. Его ухмылки не скрывал даже шлем. Он знал что-то, чего не знал Злабориб. Может, Имма тоже знала это? Может, знали все, кроме него одного?

— Ах, да… — Королева оглянулась на ближних к ней придворных. — У кого текст речи моего сына?

Злабориб почувствовал, что его охватывает злость, — это ощущение ему было незнакомо, и оно ему не понравилось. Когда он выходил из себя, голос его обыкновенно срывался; ему хотелось топнуть ногой.