Великая игра (№2) - Настоящее напряженное

24

— Проснись, красавчик, — раздался шепот.

Дош чуть не подпрыгнул, ощутив чью-то руку, прикрывшую ему рот.

— Ммммф?

Рука отодвинулась. Он не видел ничего, кроме слабого мерцания лунного света на шатре. Он лежал на своем коврике, и земля под ним была жесткая и каменистая. Он снова услышал голос, совсем рядом с его ухом.

— Проснулся?

— Да, господин.

— Отлично. Не шуми. Время немного поиграть.

— Что, снова? — Право же, этот человек совершенно ненасытен! — Сколько мы проспали?

— Я совсем не спал, и это совсем другая игра. Для начала свяжем тебя.

Сердце Доша отчаянно подпрыгнуло и начало какую-то безумную скачку, словно искало, где бы выскочить.

— Нет, господин! Пожалуйста! У меня самые неприятные воспоминания о такого рода…

Сильная рука Тариона запихнула ему кляп, и протесты Доша стихли, превратившись в сдавленное всхлипывание. Этой тряпкой он чистил господское седло. Он не сопротивлялся, когда веревка затянулась на его лодыжках, впиваясь грубыми волокнами в кожу. Тарион никогда раньше не связывал его и не делал больно — во всяком случае, слишком больно, — но был способен на все. Ходили леденящие душу слухи об оргиях в резиденции Бондваана Посла…

— Повернись!

Дош перевернулся на живот и сложил запястья. Когда веревка затянулась и еще сильнее врезалась в кожу, он отчаянно промычал через кляп: «Мммф!» Это не помогло. Потом ему связали локти и, наконец, колени. «Святой Тарион, храни и помилуй меня!»

С минуту ничего больше не происходило. Он лежал в темноте и исходил потом, а воображение рисовало ему кошмарные картины того, что Тарион может с ним сделать. Если это затянется надолго, руки его затекут и отвалятся.

И началось — Тарион перевернул его, и он неудобно улегся на связанные за спиной руки. Под плечами мешался острый камень. И хуже всего — принц тоже лег рядом, тяжело облокотившись на грудь Дошу. Что-то холодное коснулось его шеи.

— Это мой кинжал, любовничек, — тихо произнес Тарион в нескольких дюймах от лица Доша. — Я выну кляп, но, если ты издашь хоть звук, я перережу тебе глотку, прежде чем ты успеешь пискнуть второй раз.

Тряпку убрали. Дош сглотнул и попытался смыть слюной мерзкий вкус.

— Да, господин, — прошептал он.

— Отлично. А теперь слушай внимательно. Мне надо уехать. Мою дорогую матушку призвали занять место на небесах среди светил.

— Мне очень жаль, господин.

— Не жалей — мне ее не жалко. Сегодня уже бедродень, а она померла в стоподень, так что наш любимый полководец получит это известие еще до заката. Я хотел бы смыться раньше — на случай, если он примет неверное решение.

— Но как…

Дош скорее ощутил, чем услышал смешок Тариона.

— Скажем так, у меня было предчувствие. Я совершенно уверен, что она умерла в стоподень. Монархия не может оставаться без монарха дольше, чем это необходимо. И я никак не могу взять тебя с собой, мой милый мальчик, ведь у тебя нет моа, а нам придется очень спешить. И что мне с тобой делать, м-м?

Дош испустил чуть слышный стон, но горло его, казалось, совершенно слиплось.

Его носа коснулся кончик мокрого языка.

— Я так люблю тебя, — послышался ужасный насмешливый шепот, — я не перенесу мысли о том, что ты можешь принадлежать другому. Но мы были так счастливы вдвоем, что как-то нехорошо бросать тебя спящим. Хочешь сказать что-нибудь по этому поводу?

Дош верил. Он не сомневался, что принц вполне способен убить его прямо здесь, на полу шатра, хладнокровно, одним движением кинжала.

— Я люблю тебя! — Голос его дрогнул.

— Я тоже люблю тебя, дорогой. Я думал, не перерезать ли мне твою прекрасную шейку, пока ты спишь, но есть кое-что, что мне хочется узнать, очень хочется. На смертном ложе, знаешь ли, не врут, а те, кто поумнее, не врут, чтобы не попасть на смертное ложе. Так что скажи мне, любовничек: на кого ты шпионишь?

— Но я же говорил тебе! На любого, кто мне платит!

— Ба, да ты вспотел! Я знал, что ты потеешь, дорогой, но не так же! Надеюсь, ты понимаешь, что я убью тебя, если ты и дальше будешь мне лгать? Твой последний шанс, Дош Прислужник. На кого ты шпионишь?

Дош попытался говорить, но обнаружил, что только плачет. Всхлипывать под весом Тариона на груди было нелегко.

— Ни на кого.

— О, ну это совсем уже глупо! Право же! Все на кого-то шпионят. В день, когда я нанял тебя, ты спрятал две звезды и немного мелочи под ниолийской вазой у меня в спальне. Теперь у тебя лежат пять звезд — на дне моей сумки с гребнями. Три звезды за три с половиной месяца? Не слишком много для такого пройдохи, как ты. Конечно, ты мог заработать это, продавая свое хорошенькое тело дворцовым гвардейцам, но получил бы гораздо больше, передавая сплетни обо мне кому-нибудь из местных. Значит, ты работаешь на кого-то со стороны. На кого?

— Я люблю тебя, — всхлипнул Дош. — Я никому и ничего не говорил!

Внезапная боль пронзила его шею, и он подумал, что умирает…

— Это так, неглубокий порез, — сообщил Тарион. — По крайней мере мне так кажется. Трудно сказать в темноте. В следующий раз я могу перестараться. Ты жив еще?

— Да.

— Вот и хорошо. Как-то это затягивается. Кто-то послал тебя в Наг внедриться в мое окружение и шпионить за мной. Боюсь, ты плохо продумал свою легенду. Ты представился нарсианином, но ты не из Нарсии. А теперь я снова вставлю кляп и вспорю тебе пузо, и ты умрешь очень мучительной смертью — если только не скажешь мне, кто послал тебя.

Весь ужас заключался в том, что Дош знал: он не может ответить на этот вопрос. Он вообще шпионил не за Тарионом, только за Освободителем, но и этого он тоже не мог объяснить.

Его вытащили из шатра на рассвете. Ему полагалось бы стыдиться своей наготы, слез, запекшейся крови, но боль во всем теле заглушала остальное. Он не держался на ногах, и когда его поставили перед Каммаменом Полководцем, он бесформенной грудой рухнул на землю.

— Ну и дерьмо! — произнес генерал. — Это все, капитан. Можешь идти.

Полог шатра закрылся. В шатре было еще двое, и они остались. Сквозь слезы Дош узнал по росту Колгана Адъютанта. Второго отличала раскраска на лице и кожаная набедренная повязка; наверняка это был Освободитель.

— Все в порядке, поганец, — сказал Каммамен. — Говори! Когда он сбежал?

Рот Доша совершенно пересох, в нем стоял омерзительный вкус пропитанной потом тряпки, находившейся там несколько часов, но он сумел выдавить из себя хрип:

— Где-то посреди ночи, господин. Не знаю точно, в каком часу.

— Кто принес ему известие?

Будь он в нормальном состоянии, Дош соврал бы в ответ на такой вопрос или потребовал бы за ответ денег — или и то, и другое вместе, но сейчас он был слишком слаб для этого, да и ненависть к Тариону сводила его с ума.

— Я не думаю, чтобы его вообще извещали. Он сказал, что королева умерла в стоподень, так, словно это было подстроено.

— Что ж, вполне возможно, — буркнул джоалиец. — Ты согласен. Адъютант?

— Согласен.

— А ты. Военачальник?

— От этого можно ожидать чего угодно, господин.

Значит, это действительно Освободитель. Вряд ли это было известно кому-нибудь еще, но Дош знал, что Д'вард и был обещанным Освободителем.

Каммамен сердито нахмурил брови:

— Если верить этому поганцу, они уже слишком далеко, чтобы мы могли догнать их. Пошли за вторым, Военачальник.

Полог шатра приподнялся, и Освободитель сказал что-то кому-то на улице. Потом он вернулся, подошел к Дошу и протянул ему бутыль с водой. Увидев, что руки Доша еще не действуют, он опустился на колено и приложил горлышко к его губам так, чтобы тот смог напиться. Вода пролилась, но часть ее все-таки попала в его пересохшее горло. Блаженство!

— Мне не жаль избавиться от этого королевского ублюдка, — пробормотал Колган, — но отсутствие кавалерии может нам здорово помешать. У нас не так уж много сил.

Каммамен буркнул что-то в знак согласия.

— Но если я пошлю отряд вдогонку, будет еще хуже. — Джоалийцы отошли и уселись на стулья в дальнем конце шатра.

Освободитель все вглядывался в лицо Доша.

— Почему он тебя так изрезал?

— Просто таковы у него понятия о развлечении, господин, — пробормотал Дош, надеясь, что никто не поставит перед ним зеркало. Он боялся увидеть свое лицо. Порезы на горле ничего не значили, но Тарион порезвился и над его щеками, и над лбом, и вокруг глаз.

— Гм? — тихо произнес Освободитель. Краска на его лице покрылась трещинками. — Ты сказал ему, что он хотел?

Дош вздрогнул и мотнул головой. Он пытался! Он пытался изо всех сил, но его настоящий хозяин сделал это невозможным. Имя его настоящего хозяина не может быть произнесено. Дошу трудно назвать его даже в мыслях.

Разумеется, Освободитель не знал этого, так что понял все не так.

— Молодец! — пробормотал он. — Странно только, почему он тогда тебя не убил.

Действительно, странно! Дош вздрогнул от одной только мысли об этом и снова лишился дара речи.

— В отряде из Рареби есть ученик лекаря. Он зашьет твои порезы так, чтобы не осталось шрамов.

— Я был бы весьма признателен, господин, — пробормотал пораженный Дош.

Освободитель сухо усмехнулся.

— В конце концов твоя внешность — главное в твоем ремесле, верно? — Он встал и отошел к остальным.

Кто он такой, чтобы насмехаться? Воин тоже продает свое тело, только куда худшим образом. Красота — это талант вроде силы или отваги. Если боги оделили ими кого-то, от него ожидают, что он использует их на благо себе и другим людям, разве не так? Тогда почему же с красотой по-другому?

Что еще мог поделать Дош — брошенное отродье племени Лудильщиков? Его народ вышвырнул его. Ему нечего было предлагать, кроме своего тела. А его нужно кормить, как и любое другое. Он обслуживал женщин так же охотно, как мужчин, — на самом деле охотнее, ибо они не так опасны, — но до сих пор ему еще не встречалось женщины свободной и с деньгами, способной предложить ему постоянную работу.

Несколько минут военные обсуждали дальнейшую тактику и боевые задачи, а Дош гадал, что же будет с ним дальше. Собственно, об этом он думал уже несколько часов, с того момента, когда Тарион оставил его в покое и ускакал. Поняв, что смерть от потери крови ему не грозит, он решил, что, быть может, ему повезет, если джоалийцы выгонят его из лагеря копьями. Тогда его убьют лемодианцы. Это его уже мало тревожило. Он приходил в отчаяние при мысли о том, что подвел хозяина — настоящего хозяина. В руках пульсировала дикая боль. Он лежал не шевелясь, держась как можно тише, надеясь услышать что-нибудь важное.

Тут, задыхаясь от бега, вошел второй принц. Краска на его лице лежала пятнами, словно он не успел ее как следует наложить. Как бы то ни было, даже Тарион признал бы, что сейчас толстяк больше похож на воина, чем был в Наге. Правда, он оставался все таким же толстым.

Каммамен сообщил ему, что королева умерла. Злабориб выказал подобающие случаю сожаления, хотя по виду расстроился не больше, чем его сводный брат. Никто не питал особой симпатии к старой Эмшенн, тем более что она подстраивала убийство этого своего сына у себя же на глазах.

— Выходит, или тебя, или Тариона надо признать наследником. — Каммамен высказал вслух совершенно очевидную мысль. — Поскольку он обманул наше доверие, наш выбор падает на тебя. Да и без этого, конечно! Я хочу сказать, мы и раньше так считали. Да здравствует король!

— Спасибо, Полководец, — ответил толстяк. — Джоалия убедится, что не зря верила в меня.

Где-то сзади усмехнулся Колган:

— Правда, твое восшествие на престол может несколько задержаться.

— Да, — согласился Каммамен. — Сначала нам надо повесить твоего брата. Тем не менее вот тебе наше слово: как только мы вернемся в Наг, он все равно что покойник, и ты получишь свою корону.

— Я очень признателен, господин.

— Полагаю, нам стоит объявить об этом войскам? — предложил Колган.

— Пожалуй, так, — недовольно буркнул Каммамен.

Последовала пауза.

— С этим могут быть сложности, — заметил Злабориб. — Автоматически я становлюсь военачальником. — Он даже говорил сейчас как настоящий принц. Как странно!

— Я приветствую это, — заявил Освободитель.

— Но я поклялся перед ликом богини, что буду сражаться простым рядовым.

Дош удивленно поднял голову и увидел, что двое джоалийцев тоже совершенно растерялись. Что же касается Освободителя… краска на лице скрывала его выражение, но челюсть все равно отвисла.

Потом все заговорили разом.

— В этом нет необходимости… Я правильно понял, что вы хотите остаться рядовым воином?.. Очень благородно с вашей стороны!..

Злабориб пожал плечами:

— С вашего позволения, Полководец, я предпочел бы именно это. Я желаю исполнить свою клятву. Когда мы вернемся в Нагленд, я буду свободен, чтобы взять на себя мои новые обязанности.

— Клянусь пятью богами! — взорвался Каммамен. — Признаюсь, я не ожидал этого от вас… ваше величество.

— Не спорю, это на меня не похоже, — кивнул толстяк и усмехнулся. На короткое мгновение эта усмешка как бы уравняла его с ними, даже сделала чуть выше, и они откликнулись на нее смехом и улыбками. Потом он снова вернулся к своей роли скромного солдата.

— Но мои люди это одобрят. Последнее время я обучаюсь науке править людьми — у меня замечательный учитель. Вы позволите мне уйти?

Должно быть, он получил в ответ кивок, ибо сразу же вышел, прошагав мимо Доша и даже не бросив на него взгляда отвращения.

— Чудеса! — признался полководец. — Хвала богам! Д'вард, что ты с ним сделал?

— Я? Ничего! Совсем ничего!

— Кто-то превратил его в мужчину!

— Наверняка не я! — со смехом добавил Колган.

Все трое встали. Потом, конечно, вспомнили про Доша.

— Уфф! — скривился Каммамен. — Что будем делать с этим ублюдком? Господа, вам никому не нужен мальчик для интимных услуг?

— Вышвырнуть его, и пусть с ним разберутся лемодианцы, — предложил Колган, глядя на него с высоты своего огромного роста. Его рыжая борода дернулась в знак крайнего презрения. — Если его оставить, он только растлит нам весь лагерь. Терпеть не могу таких дегенератов.

Это не совсем так, подумал Дош, припоминая, как Колган дважды со времени выхода из Нага одалживал у Тариона его прислужника для массажа и других целей. Тот еще скупердяй.

— Ты хорошо бегаешь, парень? — вздохнул Освободитель.

— Бегаю, господин?

— Мне нужен вестовой. — Он посмотрел на Каммамена. — Если я посылаю солдат, они застревают на полдня за трепом.

Полководец усмехнулся:

— Я тебе верю! Бери его, если хочешь. Если с ним будут какие-нибудь неприятности, выкинь его, и все.

— Мне кажется, он будет вести себя хорошо, господин. Ведь так, Дош?

Дош поднялся, пошатываясь, с трудом веря собственным ушам.

— О да, господин. Спасибо, господин! — Личный вестовой Освободителя? Замечательно! То-то порадуется за него его настоящий хозяин!

— Тогда пошли. Вот, можешь нести мой щит, пока мы не найдем тебе чего-нибудь из одежды.

Они вышли из шатра, щурясь на яркий солнечный свет. Шагая через весь лагерь за Освободителем, Дош старался держать высоко голову и не обращать внимания на смех и двусмысленные шуточки, вызванные его видом. Правда, давалось ему это нелегко. Слишком уж их было много.

— Сначала одежда, — заявил Д'вард. — Потом надо как можно быстрее наложить тебе швы. — Он улыбнулся, глядя сверху вниз на Доша. Он был очень высок. — Возможно, тебе стоит красить лицо.

Дош засмеялся, как и положено хорошему слуге, когда хозяин изволит шутить. Оказалось, смеяться больно.

— Потом еда, — продолжал Освободитель. — Интересно, сможем ли мы подыскать для тебя мало-мальски пристойные башмаки? Нож, топорик?.. Насколько я понимаю, ты созрел для этого?

— Нет, господин. Я хочу остаться с тобой, господин. Я страшно признателен за…

— Брось! Мне не нужна твоя лесть. Почему же он не убил тебя, если ты не сказал ему того, что он хотел?

— Мне кажется, он был по-своему привязан ко мне.

— Странная привязанность. Ладно, оставайся. Мне нужен вестовой. Но ты не будешь спать со мной в одном шатре, понял?

— Да, господин.

— Он предлагал мне тебя несколько раз, тебе это известно?

— Он много кому предлагал меня, господин. Многие соглашались.

Лицо Освободителя скривилось под краской, и он отвернулся.

Внезапно Доша охватила радость. Он выполнил свою миссию! Он разрешил загадку пророчества: «И станет Элиэль первым искушением, а принц — вторым». Принц Тарион искушал Освободителя, предлагая ему Доша. Только и всего! Значит, это пророчество уже сбылось, так что он может доложиться своему господину, настоящему господину, божественному господину.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ. ПЕШКА БЕРЕТ ЛАДЬЮ

25

Школьник лет тринадцати вышел в коридор и предложил Алисе место в купе.

Она очаровательно улыбнулась ему:

— Вы очень добры, но я с удовольствием постою здесь. Все равно, большое спасибо.

Покраснев, он вернулся в купе и задвинул за собой дверь.

После Суиндона народу в поезде заметно поубавилось. Можно было поговорить и в коридоре.

— Расскажи, что случилось после того, как вы прибыли в Лемодвейл, а Тарион бежал.

Чуть пригнувшись, чтобы выглянуть в окно, Эдвард нахмурился.

— Мне не хотелось бы рассказывать об этом. Ты обратила внимание, сколько у всех багажа? Наверное, все они спасаются от воздушных налетов на Лондон.

— Возможно. Ты не ответил на мой вопрос.

— Но я никак не могу гордиться тем, что случилось! — вздохнул он. — Получилось черт-те что. Каммамен, возможно, и был влиятельным политиком, но генерал из него вышел никудышный. Он плохо подготовил домашнее задание.

Он нарисовал на грязном стекле несколько овалов и объяснил географию:

— Таргия захватила Наршвейл, принадлежавший Джоалии. Таргианцы славятся на все Вейлы как местные забияки — вроде пруссаков в Европе или спартанцев в античной Греции. Никто в здравом уме не будет задирать таргианцев! Но Джоалии требовалось поддержать репутацию сильной метрополии, чтобы сохранить колонии в повиновении. Согласно изначальному плану, предполагалось пересечь Лемодвейл и напасть на сам Таргвейл, пока их войско занято в Наршвейле. Собственно, планировался обычный карательный рейд — пограбить, понасиловать, пожечь и сделать ноги. Конечно же, таргианцы нанесли бы ответный удар, не в том же году, так в следующем. Мне кажется, Джоалия рассчитывала на то, что основной удар примет на себя Нагвейл. Разве не для этого и существуют младшие союзники, не так ли? Самое обычное дело. Однако Тарион оставил нас почти без кавалерии, так что весь план рухнул. Без кавалерии речи не могло идти даже о коротком набеге. Каммамену надо было сделать что-то с теми войсками, что остались у него, — иначе по возвращении на родину ему грозила бы позорная отставка. Вместо этого он решил захватить Лемодвейл. Возможно, он надеялся обменять его потом у Тарга на Наршвейл. — Эдвард иронически улыбнулся. — На слух логично, не так ли?

— Но не на деле? Вроде как предложить бошам в обмен на Бельгию Юго-Западную Африку, да?

— Что-то вроде этого, — улыбнулся он. — В Лемодвейле от кавалерии мало толку — это его, возможно, и убедило, — но Джоалия еще ни разу раньше не покоряла Лемодвейл, и это могло бы насторожить его. Все вейлы отличаются друг от друга, а Лемодвейл — больше других. Во-первых, он весь холмистый. Там нет… наверное, «Лемодфлэт» будет подходящим нашим словом.

Он помолчал, вспоминая. Алиса смотрела, как телеграфные провода за окном ныряют вниз, взмывают, ныряют, взмывают… кликети-клик, кликети-клик…

— В языках вейлов роль наших суффиксов выполняют приставки, — устало продолжал он. — Примерно — очень приблизительно — это выглядит так: допустим, Нагвейл — это общее название, относящееся ко всей котловине. Окружающие ее горные хребты будут называться Нагволлом, холмы и горы пониже — Нагслоупом. Примерно так. Пригодная для земледелия часть долины будет Нагфлэтом, и в большинстве вейлов она действительно плоская. В Нагленде она, например, не просто плоская, а пустынная. Все, где могут обитать люди, называется Наглендом, а все бесполезные земли… Нагвастом, наверное. Столица будет Нагтауном или просто Нагом. Страна как политическое образование будет, мне кажется, называться просто Нагией. Есть и еще разные термины. Можно, например, сказать, что Наршслоуп — это только используемые холмы, а те, что выше, будут Нагмуром или чем-нибудь вроде этого. Не такая уж плохая система. В английском языке классификация выражена не так ярко.

— Ну да. Могу себе представить — словечки типа «отлив» или «прилив» озадачат нагианцев так же, как их термины озадачивают меня. Но какое это имеет отношение к войне?

— Только то, что Лемодфлэт не такой. В смысле, не ровный. Он весь изрезан водными потоками. Во всей стране не найти ровной площадки, годной для гольфа — даже на девять лунок. И у лемодианцев нет ферм, у них есть деревья. Это довольно странные деревья, но они собирают с них все, что необходимо для жизни. Что-то вроде хлебного дерева дает им крахмал, но у них есть и другие, дающие замену льну… или хлопку. Плоды, орехи, винные ягоды, штуковины вроде картофеля — все. Вся страна — это один огромный сад.

— В котором трудно сражаться?

— Там замечательно сражаться, — с горечью произнес Эдвард, — если только ты партизан.

Он вздохнул и повернулся, облокотившись на медный поручень под окном. Он сложил руки.

— Я мог бы догадаться, что случится. Мне стоило бы. Но, будь все проклято, Алиса, мне же тогда было всего восемнадцать! Я был чужой в их мире! Мне казалось, они знают, что делают, в этих своих блестящих доспехах и пышных шлемах.

До сих пор ей еще не приходилось видеть, чтобы он оправдывался.

— Но ты ведь все равно ничего не мог поделать, правда?

— Еще как мог! У меня оставалась мана, которую я набрал в храме Ольфаан. Конечно, по меркам их богов, это немного. Я знал, что волшебных замков я бы с ней не построил, но мне казалось, что удастся использовать ее для исцеления или чего-нибудь в этом роде, так что я берег ее. Но даже пользуясь одной харизмой пришельца, я мог бы наставить Каммамена на путь истинный, если бы я только вовремя увидел проблему. — Он скривился. — Единственный, кто умел думать из них, — Тарион, но тот смылся, пока все еще было в порядке.

Он снова повернулся к стеклу и подрисовал еще немного в своей карте.

— Лемодвейл напоминает змею, он очень длинный и узкий. Мы вступили в него вот здесь, на восточном конце. Лемод — столица — вот здесь, в западной части. Никто и не подумал поинтересоваться, есть ли там поблизости проходимые перевалы. Была осень. — Он хмуро посмотрел на нарисованную им карту, а может быть, на мелькавший за окном пейзаж.

Поезд начал сбавлять ход перед очередной станцией, но ей показалось, что он не смотрит, а просто колеблется, рассказывать ли ему дальше.

— Ты думаешь, Каммамену стоило лучше изучать географию, ведь так? — буркнул он. — Скорее уж историю. Он стал не первым джоалийским генералом, который погиб в Лемодвейле.

Мимо окна проплывали дома, медленнее и медленнее.

— К тому же он не стал и первым джоалийским генералом, которого убили собственные подчиненные. И когда Палата поняла, что я нахожусь в армии, нам пришлось сражаться уже с богами.

26

Через четыре дня после того, как войско спустилось в Лемодфлэт, Злабориб приобрел свой первый боевой опыт. Впрочем, сам бой оказался не так страшен, как его ожидание.

Он ненавидел Лемодвейл. Все нагианцы ненавидели Лемодвейл. Их земля была плоской, сухой, и редок был тот день, когда, глянув в любую сторону, ты не мог разглядеть вдалеке Нагволл. По ночам звезды и луны сияли над головой бесчисленным множеством светлячков в бездонном небе.

В Лемодвейле все было по-другому. Небо и горы исчезли; от всего мира остались только деревья, такие частые, что между ними с трудом находилось место для шатра, и ни единого ровного клочка земли. Лемодфлэт нельзя было назвать и настоящими джунглями, ибо деревья были высажены рядами, изгибавшимися вдоль склонов. Обыкновенно подлесок отсутствовал, но нижние ветви росли на уровне плеч, и люди, то и дело наклоняясь, превращались в горбунов. Открытых полей здесь не было вовсе, да и полян, на которые бы падало солнце, тоже немного. Изо дня в день видимость не превышала двадцати ярдов, да и то лишь в одном направлении. Он мог идти часами, и ничего не менялось. Это было все равно что оказаться взаперти, в лабиринте колонн, с постоянно протекающей крышей. Некоторые нагианцы едва не сошли с ума.

Дождь шел каждый день — иногда брызгал ненадолго, иногда моросил с утра до вечера. Краска на лицах размывалась и окрашивала бороды в цвета радуги.

Следы помета на земле показывали, что какие-то дикие или домашние животные паслись в этих садах, но самих их не видели ни разу. Да и лемодианцы тоже как сквозь землю провалились. Все строения, что им удалось найти, были брошены, многие сожжены. Войско продвигалось, не встречая сопротивления, если не считать холодной, непрерывной сырости и расстройств желудка от непривычной пищи.

Наконец-то разведчики обнаружили деревню; название ее осталось неизвестным. Наконец-то их мог ожидать бой.

Каммамен Полководец решил атаковать на рассвете. Он предоставил нагианцам честь идти в атаку первыми, поскольку полагал, что они смогут передвигаться тише, чем джоалийцы в своих доспехах, — так он, во всяком случае, сказал. Дождь перестал. Светил почти полный Трумб, и его устрашающий зеленый свет с трудом пробивался сквозь листву. Света хватало как раз на то, чтобы видеть идущего впереди человека, если держаться поближе к нему. Передвигаться, не натыкаясь на древесные стволы и ветки, было невозможно. Днем бойцы прикрывали лицо щитами, пока выдерживали левые руки, но сейчас щиты производили бы слишком много шума. Поэтому они перевесили щиты за спину и крались вперед, раздвигая ветки руками. Злабориб шел за Помуином, а Догтарк шел за Злаборибом, и каждый старался не отставать и не упускать из вида идущего впереди, рискуя каждую минуту проткнуть его своим копьем. В темноте легко было не разглядеть острый кованый наконечник.

Шелест опавшей листвы под ногами, и больше ни звука. Насколько Злабориб понял, они вполне могли описать круг и вернуться в лагерь. Его спина и шея болели от постоянного нагибания.

Он дрожал, уверяя себя, что виной тому холодный утренний воздух, хотя сам-то прекрасно понимал, что занимается самообманом. Его ноги были ледяными. Ему казалось, он не столько боится смерти, сколько боится показаться трусом перед этими молодыми крестьянами. Что они подумают о своем будущем правителе, если он лишится чувств или просто обделается от страха, когда начнется бой? Возможно, он самый старший нагианец в армии, поскольку призывались только холостяки, а в деревнях женятся рано.

Они были необразованны и невежественны. Они принимали жизнь такой, какова она есть, не задумываясь о ее смысле, о божественном замысле или об этике.

Молодым легче быть храбрыми. Жизнь кажется им вечной. Возможно, все эти раскрашенные воины до сих пор оставались девственниками. В лагере они обменивались веселыми шуточками насчет лемодийских женщин, которых возьмут в плен, насчет развлечений, которые последуют за этим. Злабориб не был воином. Не был он и девственником. Он знал, что короткое наслаждение не стоит риска быть раненым или убитым.

Помуин остановился и оглянулся. Злабориб подошел ближе, старательно отводя острие копья в сторону, потом обернулся сам, чтобы Догтарк не ткнул в него своим. Они постояли так рядом, прислушиваясь к стихающим позади шагам. По цепи пробежал легкий шелест — воины садились, повинуясь неслышной отсюда команде. Двигаться в темноте, когда со всех сторон деревья, а к запястью примотан кожаной лентой десятифутовый шест, было нелегко. Но Помуин сел, Злабориб сел, Догтарк сел, и шелест постепенно стих.

Им строго-настрого запретили говорить. Злабориб сомневался, что во рту у него осталось достаточно слюны, чтобы шевелить языком. Страх стальной хваткой сдавливал грудь, внутренности будто жили сами по себе. Что, если он осрамится прямо здесь, когда с обеих сторон от него сидят люди, и уж они-то не смогут не заметить этого? Даже в темноте они услышат его… и унюхают тоже. И сможет ли он заставить себя тыкать копьем в живого человека? Ему нечего делить с лемодианцами, он не держит на них никакой обиды. Таргианцы захватили Наршвейл, поэтому джоалийцы напали на Лемодвейл. Так какое до этого дело нагианцам? Он представил себе, как его копье пронзает какого-то молодого крестьянина, как хлещет кровь, а внутренности вываливаются наружу, предсмертный укоризненный взгляд… Варварство, жуткое варварство!

Он подумал о своих друзьях в Джоале: о поэтах, художниках и музыкантах.

Или этот крестьянин может сам проткнуть его. Почему-то это казалось не таким страшным, по крайней мере не таким позорным. Все быстро кончится, и не останется никаких воспоминаний.

Он принюхался. Дым? Вся округа была, как губка, пропитана водой, значит, дым означает очаг. Должно быть, деревня совсем близко. Чуть ниже по склону — так говорил им Прат'ан Сотник. Когда раздастся сигнал к атаке, им надо бежать вниз, и они попадут в деревню, минуя брод. Убить всех мужчин, даже если те попытаются сдаться. Женщин не трогать, пока офицеры не дадут разрешения, а потом ждать своей очереди. Полегче с детьми, если не хочешь прогневить богов.

Злабориб слышал тихий шепот с обеих сторон. Ему показалось, что он слышит что-то и снизу, но деревья настолько глушили все звуки, что он не мог утверждать наверняка. Возможно, это просто шум ручья.

Что бы сказала Имма, если бы увидела его сейчас, сидящего на мокрых листьях в темном лесу, почти раздетого, не знающего, убьет ли он, или убьют его? Она бы каталась от смеха по кровати, мотая из стороны в сторону своими большими грудями…

Он подскочил, когда чья-то ледяная рука коснулась его плеча. Он обернулся и уставился прямо в глаза Догтарка, ярко блестевшие в свете зеленой луны.

Рука Догтарка дрожала. Он сжал Злаборибу пальцы.