Тристан и Женевьева (Среди роз)

– Она голодна, – пробормотала Женевьева и залилась краской. Она ненадолго заколебалась и снова дала малютке грудь.

Тристан рассмеялся и расслабился, когда крошка взяла в рот набухший материнский сосок и издала вовсе, не подобающий леди звук.

– Она чмокает, как маленький голодный поросенок!

Женевьева укоризненно посмотрела на Тристана, но затем тоже усмехнулась и, погладив дочку по темным волосам, сказала:

– Да, она не слишком утонченный едок.

Тристана переполняла нежность, он осторожно обнял Женевьеву. И коснулся ладонью маленькой темной головки. Женевьева наклонила голову к ребенку, и поэтому Тристан не видел выражение ее лица и не мог понять приятно ли ей его прикосновение. А вдруг она чувствует к нему отвращение, и он снова причиняет ей боль? Он вспомнил свою клятву, но не мог отказать себе в наслаждении прикоснуться к своей дочери и ощутить теплое тело Женевьевы под своими руками.

– Нам нужно придумать ей имя, – мягко сказал он, – епископ требует, чтобы мы немедленно окрестили ее.

– Почему? – с тревогой спросила Женевьева. – Она довольно крепкий ребенок, разве нет, Тристан?

– Да, – ответил он, опуская глаза, не в силах встретиться с ее взглядом, ибо чувствовал себя виноватым за испуг, звучавший в ее голосе.

– Да, она крепкий и красивый ребенок. Но любое дитя должно быть крещено со всей поспешностью. Как бы ты назвала ее?

Он почувствовал на себе удивленный взгляд Женевьевы.

– Я могу назвать ее?

– Да, мне бы это было по душе.

Женевьева затрепетала, подумав, что ему безразлично, как будут звать его дочь, так как он хотел сына. Тристан понял, о чем она думает.

– Женевьева?

– Я обманула твои ожидания. И если ты рассчитывал на наследника…

– О чем ты говоришь? – несколько раздраженно спросил Тристан.

– Она девочка, – холодно констатировала Женевьева очевидный факт.

– Да, – сказал Тристан с нежностью, отозвавшейся в ее сердце. – Она настолько очаровательна, что сразу же покорила мое сердце. Большей радости я не испытывал никогда в жизни.

Женевьева не осмелилась поднять на него глаза, не осмелилась поверить, что его радость настолько глубока и искренна.

– Кэтрин? – прошептала она.

– Кэтрин, Кэтрин. Мэри. Кэтрин Мэри нарекаю тебя. Да будет так.

Женевьева чувствовала его горячее дыхание на своей щеке, она ощущала его сильную руку, обнимавшую ее. Внезапно она вспомнила, что теперь она его жена и это воспоминание принесло ей боль. Она все еще противилась этому из гордости и страха. Но это мимолетное чувство прошло. Они были единой семьей. «Я люблю тебя, – внезапно захотелось крикнуть Женевьеве, – я люблю тебя, разве ты не видишь! Я люблю и боюсь, ибо такая сильная любовь способна причинить и сильные страдания».

Она опустила горячую щеку на прохладную подушку. Маленькая Кэтрин потянула за сосок, жадно захватывая его ртом, Женевьева улыбнулась. Тристан с улыбкой, уголком простыни, вытер капельку молока со щеки ребенка.

– Кэтрин…

Глаза Женевьевы закрывались, веки словно налились свинцом. Рука ее мужа покоилась на ее бедре, ей было радостно смотреть сквозь полуопущенные ресницы, как Тристан улыбается, глядя на дочь. Женевьеве казалось, что это самый счастливый момент ее жизни. Она попыталась разлепить веки.

– Спи, Женевьева… – прошептал Тристан, и она снова ощутила его дыхание на своей щеке.

– Я не могу, ее нужно все время держать.

– Но я могу присмотреть за ней. Спи, ты обещала во всем подчиняться мне.

– Я не обещала тебе этого.

– О, нет, ты пообещала, совсем недавно, ты дала это обещание во время обряда венчания. Спи.

Ее глаза закрылись, она позволила отцу взять дочь и с облегчением вытянулась во всю длину на прохладных чистых простынях.

* * *

Женевьева оставалась гостьей епископа еще в течение двух недель. Никто не думал, что она оправится так быстро. Ее силы быстро восстанавливались, правда, еще некоторое время она чувствовала слабость, если слишком долго бодрствовала. Она все больше и больше влюблялась в собственную дочь. Тристан был неизменно ласков с нею. На второй день он подарил Женевьеве золотой медальон на бархатной тесьме и пообещал, что закажет миниатюрный портрет дочери. Женевьеве очень понравился его подарок. Она сказала, что будет носить его постоянно у сердца. Тристан нежно поцеловал ее в лоб.

Женевьеве очень хотелось, чтобы он поцеловал ее и в губы, но за последующие дни между ними, как бы выросла незримая стена.

Тристан работал над проектом превращения Эденби в настоящий город по королевской хартии. Он возвращался в дом епископа только к ночи. Он не спал с нею. Женевьева знала, что пройдет еще немало времени, прежде чем она будет в состоянии исполнять супружеские обязанности, но ей не хватало его прикосновений. Ей просто хотелось, чтобы он приласкал ее, был с нею нежен, прижал к себе, хотелось ощутить его руки… Пусть бы у них, как и прежде, были словесные перепалки, но только бы он хотя бы просто прикасался к ней.

Держа дочь на руках, она стояла у окна, любуясь ярким днем. Женевьева с горечью спрашивала себя: «Неужели я стала его женой только для того чтобы окончательно потерять его?» Она знала, что дела идут хорошо, Тристан рассказывал о хартии, после обеда упражнялся с другими рыцарями в фехтовании.

Он также сказал ей, что намеревался уладить все свои дела при дворе, вернуться в Бэдфорд Хит, чтобы решить некоторые срочные вопросы и окончательно передать управление Томасу, а затем вместе с Женевьевой и дочерью отправиться в Эденби. Женевьеву иногда удивляло, что Тристан предпочитал Эденби своему собственному дому. «Да, конечно, ведь в Бэдфорд Хит погибла Лизетта», – тут же напомнила она себе.

И каждый день она с трепетом ожидала визита Тристана. Епископ был очень гостеприимным хозяином, благочестивым и весьма великодушным. Женевьева извинилась перед ним за то, что стукнула его, он в свою очередь извинился за то, что принудил ее дать клятву, однако, горячо убеждал ее в своих самых наилучших побуждениях и в правильности этого поступка. Разве Женевьева не была рада тому, что вышла замуж ради блага дочери?

Женевьева только и смогла, что покраснеть и опустить голову. Конечно, радость наполняла ее душу, ведь она была готова отдать свою жизнь за то маленькое существо, которое завоевало ее сердце с первых же мгновений.

Но сейчас она теряла Тристана. Она была его женой, а он не только не любил ее, но и не желал! Он не заходил к ней ни для того, чтобы нежно и страстно сжать ее в своих объятиях, ни для того, чтобы бороться и овладеть с триумфом победителя!

Он был просто ее мужем, чужим человеком, приходившим поздно вечером, чтобы подержать дочь, вежливо, о, неизменно вежливо и ласково перекинуться с Женевьевой парой-тройкой слов о своих делах и уйти. Женевьева не понимала причины такого отношения, и холодность Тристана ее сильно ранила. Ей следует бороться с этим, но ведь прежде она ни разу не добилась успеха в своей борьбе, он просто брал то, что хотел.

Она спрашивала себя, может быть, он считает ее виноватой за преждевременные роды, за то, что она подвергла риску дочь, но Женевьева не осмеливалась заговорить об этом с Тристаном.

Раньше они ненавидели и пылали страстью друг к другу. Какими бы ни были их прежние отношения, они были переполнены эмоциями, теперь же, с рождением ребенка, между ними образовалась пустота, которая очень сильно угнетала Женевьеву.

Елизавета и Генрих прибыли на крестины, и король подарил Кэтрин во владение земли. Женевьева удивилась и обрадовалась, она была ему благодарна. Она не была в обиде на Генриха за то, что тот вынудил ее вступить в брак, ибо король, как оказалось, знал ее сердце лучше, чем она сама.

– Кэтрин… – промолвил он. – Случайно это не в честь ли одной из моих прародительниц, которая вышла замуж за Джона Гонта после многих, многих лет связи и после того, как родила ему нескольких детей?

Женевьева улыбнулась.

– Мне всегда нравилась эта история, она так романтична, Ваше Величество.

– У этой Кэтрин будет множество поклонников среди самых именитых дворян, – пообещал король. Женевьева в знак благодарности поцеловала его руку, и тут к ним подошел Тристан. Генрих заговорщицки подмигнул, и Женевьева улыбнулась в ответ, забавляясь тем, что у них теперь был общий секрет.

Но даже в эту ночь Тристан не остался с женой.

Однажды утром, на пятнадцатый день своего пребывания в доме епископа, Женевьева проснулась от необычных звуков. Она открыла глаза и увидела полуобнаженного Тристана, в одних чулках, прислонившегося спиной к стене рядом с окном, на его груди, вцепившись ручонками в курчавые волосы, расположилась Кэтрин, он поддерживал ее обеими руками и рассказывал о ее будущем.

– Ты будешь разъезжать в карете, сплошь отделанной золотом и запряженной четверкой лучших лошадей. У твоих дверей будут толпиться самые знатные дворяне королевства, и всем ты будешь давать от ворот поворот. Ты будешь носить бархат и тончайшие шелка, твои волосы будут украшать самоцветы и бриллианты…

Он замолчал, заметив, что Женевьева проснулась и подглядывает за ним. Они несколько мгновений смотрели друг другу в глаза. Женевьеве очень хотелось протянуть к нему руки, взмолиться, чтобы он подошел к ней, прикоснулся к ней…

Но тут в дверь постучали, Тристан выпрямился и сказал:

– Войдите! Кэти должно быть принесла мою рубашку и ее платье, – спокойно сказал Тристан, бросив взгляд на Женевьеву.

Вошла служанка и подала одежду для Тристана и Кэтрин. Женевьева не могла отвести взгляда от Тристана, когда тот через голову одевал голубую бархатную рубашку и затем цеплял свой меч. Его четкие, словно точеные линии лица, бронзового от загара, который почти совсем не ослаб за зиму, выгодно оттенялись тканью.

Женевьева поспешила отвести взгляд, почувствовав, как у нее защемило сердце. Она протянула руки к Кэти, чтобы забрать дочь и рассмеялась, когда та немедленно ткнулась в нее носом и начала искать ртом грудь. Кэти пообещала принести поесть через несколько минут, а затем начнет собирать вещи Женевьевы.

Она вышла, а Женевьева молча смотрела на Тристана, в то время как Кэтрин отчаянно чмокала.

– Она голодная, – напомнил Тристан.

– Мы возвращаемся ко двору?

Он, казалось, заколебался.

– Ты возвращаешься ко двору. Джон и Томас останутся с тобой на случай, если тебе что-то понадобится, я же направляюсь в Бэдфорд Хит. Женевьева, позаботься о ребенке.

Она прижала к себе дочку и чуть наклонилась, чтобы дать ей грудь. Она чувствовала, как они с Тристаном далеки сейчас друг от друга.

– Я бы лучше поехала домой, – сказала Женевьева.

– Еще рано, ты не достаточно окрепла для путешествия.

– Со мной все в порядке, спасибо.

– Когда я вернусь, мы отправимся в Эденби.

Женевьеве с трудом удалось удержаться от слез.

В чем дело? Откуда эта пустота внутри? Неужели это правда, что у него в Ирландии была куча женщин? Неужели он потерял к ней интерес только от того, что женился на ней?

Но вот в его чертах промелькнуло что-то от прежнего Тристана, он подошел к кровати, присел на краешек и погладил дочь по головке.

– Я сразу же вернусь, Женевьева.

– О, да, ведь ты оставляешь меня с Генрихом, с Джоном и Томасом.

– И что это значит?

Она не подняла на него взгляда, и ей не нравилось то, что он смотрит, как она кормит Кэтрин. Женевьева быстрым движением набросила одеяло на лицо дочери. Тристан схватил жену за запястье.

– Ты не даешь ей дышать.

– Неправда.

– Не понимаю, чего ты добиваешься…

– Иди и занимайся своими делами, предоставь мне самой справляться со своими обязанностями.

Тристан встал, разозлившись.

– Тогда с тобой останется Эдвина.

Он попытался сдержать свой гнев, коротко кивнул Женевьеве и наклонился, чтобы поцеловать дочь. Женевьева подавила желание остановить его, но не смогла удержаться от того, чтобы не крикнуть ему в след:

– Почему я всегда под наблюдением, почему ты не доверяешь мне… почему я никогда не могу побыть сама по себе, без твоих сторожевых псов?

– Потому что, как мы оба знаем, тебе нельзя доверять.

– У меня твой ребенок!

– Да, и я хотел бы сохранить его.

– Я не собираюсь отбирать его у тебя!

– Я позабочусь о том, чтобы этого не произошло.

– Ты женился на мне!

– Да, я женился на тебе, но ведь ты не хотела этого. У меня есть документы, подтверждающие, что мы с тобой теперь муж и жена, но разве они не больше, чем просто бумажки? Бумажки, которые добыты с большим трудом. Это чуть не обернулось бедой, – с горечью произнес Тристан, потупив взор, затем поднял глаза. – Мне нужно уезжать, Женевьева, Джон и Томас – твои друзья. Рассматривай их как стражу, если хочешь. Я оставляю тебя при дворе, ибо я знаю, что там ты в безопасности и под наблюдением. До свидания, дорогая супруга. Я постараюсь возвратиться, как можно скорее.

Тристан поклонился, Женевьева молчала в смущении, не в силах отвести взгляда. Он подошел к двери и вышел вон.

Женевьева положила дочь и подбежала за ним к двери, она выглянула наружу, но нигде его не увидела.

Малышка издала пронзительный и рассерженный крик.

– О, Кэтрин, – в слезах прошептала Женевьева и вернулась к кровати.

Она взяла девочку на руки и снова дала ей грудь.

Ребенок тут же прекратил плакать.

Но Женевьева не могла сдержать слез, она содрогалась от рыданий, душивших ее, и до боли кусала губы.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

– Томас, если ты не возьмешь меня с собой, то я найду способ, как уехать, и поеду сама.

Женевьева не была уверена в том, что ее голос звучит достаточно властно, но старалась говорить со всей возможной убедительностью. Джон избегал ее, и от него трудно было чего-либо добиться, кроме туманных обещаний, поэтому сегодня Женевьева попыталась взять в оборот Томаса.

Это было вовсе не трудно сделать, Женевьеве стоило лишь выглянуть в коридор, чтобы обнаружить его. Казалось, что они стерегли ее по очереди, то Томас, то Джон, то Эдвина, постоянно кто-либо из них находился где-то поблизости.

Кэтрин посапывала в колыбели, любезно подаренной Елизаветой Йоркской. Томас находился в благодушном настроении, благодаря крепкому вину, которое Женевьева самолично подогрела и подала ему. Она хотела добиться успеха любыми доступными средствами.

Томас внимательно посмотрел на Женевьеву оценивающим взглядом и поставил обутую в сапог ногу на основание камина. Допив вино, он поставил кубок на каминную полку, а затем свел руки за спиной.

Женевьева выглядела столь же целеустремленной, как и в тот день, когда пушки Тристана де ла Тера начали обстреливать стены Эденби.

«Она похожа на мифическую амазонку», – подумал Томас. Волосы Женевьевы ниспадали на спину подобно тяжелому золотому стягу, а ярко блестевшие глаза вообще невозможно было описать. Она олицетворяла собой предел желаний любого мужчины, такая женственная, решительная, с живым и быстрым умом. Маленькой Кэтрин едва успело исполниться пять недель, а ее мама уже была стройна, как молодое деревце и обольстительна, как Афродита, а голос ее звучал столь же маняще, как голос сирены.

«Почему Тристан не обращает внимания на это великолепие? Неужели это настроение и отношение к ней вызвано тем, что она однажды пыталась его убить? Но если в этом был корень проблемы, то Тристан должен был бы давным-давно простить ее, ибо он сам убил немало славных рыцарей на полях сражений», – думал Томас.

Ведь он любит ее, в этом Томас был уверен.

– Томас! – она была в отчаянии. – Я знаю, что за мной денно и нощно наблюдают, но я однажды уже убежала при точно таких же обстоятельствах. Ну, пожалуйста, прошу тебя! Ведь мой муж уехал уже почти три недели тому назад.

Томас печально улыбнулся.

– И он уедет снова, миледи. Он наследовал графство, король сделал его герцогом Эденби, и Тристан находится у него на службе. И вы глубоко заблуждаетесь, если думаете, что его никогда больше не призовут для того, чтобы разбить очередного претендента на престол.

Женевьева подошла к колыбели и заглянула в нее.

– Я знаю, что его снова призовут на службу, но почему, Томас, он снова поехал в Бэдфорд Хит? Ты управляешь его поместьем и, по-моему, делаешь это достаточно хорошо.

Ее собеседник с несчастным видом пожал плечами и опустил глаза.

– Ну давай же, Томас, ты же мой должник! Ведь это благодаря вам с Джоном и Эдвиной меня насильно привели к венцу.

Он негромко вздохнул.

– Тристан поехал в Бэдфорд Хит потому, что даже самые преданные его слуги, а среди них немало образованных и неглупых людей, убеждены в том, что в замке завелись «привидения».

– Привидения!

– Да, ну… – Томас беспомощно поднял руки, – там иногда появляются всякие видения, например, сцена того страшного преступления…

– Томас?

– Я не очень уверен…

– Он сказал тебе, что ты не можешь взять меня туда?

– Нет, но ведь никто и не думал, что ты захочешь поехать! Да и в самом деле, Женевьева, ведь Кэтрин еще очень мала, неужели ты собираешься оставить ее с кормилицей?

Женевьева кивнула.

– Конечно, мне будет очень тяжело, но о девочке позаботятся Эдвина и Мэри. Мэри говорит, что у нее есть на примете дочь некоего плотника, у которой много молока, и ей нетрудно будет прокормить своего ребенка и Кэтрин.

По возвращении Женевьевы во дворец, ее ожидало несколько приятных сюрпризов. К ней снова приставили в служанки Мэри. Но больше всего Женевьеву тронуло посещение сэра Гэмфри. Он рассказал ей, что по просьбе де ла Тера встретился с ним в присутствии короля и Тристан простил его.

Томас смотрел на Женевьеву несколько мгновений и снова тяжело вздохнул. «На что решиться: объяснить Тристану, что она сбежала или признаться, что у него не было ни сил, ни желания противостоять Женевьеве?»

Может быть, ей и в самом деле следовало отправиться в Бэдфорд Хит, может быть, так будет лучше для всех.

Он поднял руки.

– Хорошо.

– О, Томас, правда?

Она просияла, подошла к нему, обняла и поцеловала в щеку. Томас улыбнулся, взял ее за руки и подумал: «Господи, если она также смотрит на Тристана, то совершенно не удивительно, что он любит ее».

– Мы выедем сразу же после восхода солнца. Ты поедешь в карете.

– Спасибо, Томас.

* * *

Джон и Эдвина решили ехать вместе с ними. Джон считал, что это путешествие – большая ошибка, но не мог отправить их одних. Женевьева решила взять с собой, Мэри, чтобы та помогала ей с Кэтрин, во дворе же девочку нельзя было оставить без присмотра Эдвины. Женщины расположились в карете, которая, как обнаружила Женевьева, принадлежала ее мужу, ибо на дверцах были видны гербы Бэдфорд Хит. Джон пояснил, что, так как поместье располагалось недалеко от Лондона, то экипаж постоянно находился в городе.

Карета была довольно удобной, и во время поездки пассажиры могли наслаждаться прекрасными видами. Весна была в полном разгаре, и открывавшиеся взору пейзажи радовали глаз своим великолепием. Они проезжали мимо рощ и перелесков, молодо зеленеющих в лучах яркого солнца, мимо холмов, на которых вдали виднелись высокие башенки замков, мимо полей, на которых работали крестьяне. Цветущие луга наполняли чудесными ароматами воздух, всюду слышалось пение птиц и жужжание пчел. Все вокруг дышало таким спокойствием. Казалось, сама природа возрождала в сердцах надежду и любовь.

Некоторое время с ними в экипаже ехал Джон, затем его сменил Томас. На завтрак они остановились у небольшого постоялого двора. Хлеб и масло были свежими, а форель, поданную к столу, выловили из ближайшего ручья всего за несколько минут до их прибытия. Они проехали уже немалое расстояние, когда Томас, сидевший напротив Женевьевы, вдруг сказал:

– Здесь начинаются земли Бэдфорд Хит, миледи.

Наступил вечер, и неожиданно праздничное настроение куда-то пропало. Женевьева нервно прижала Кэтрин к груди. Смеркалось. Из окна почти ничего не было видно, и ей казалось, что они едут по опустошенной земле. Но вот по обеим сторонам от дороги начали появляться дома, окошки которых светились, маня к уюту очагов. Все чаще вдали мелькали высокие стены замков, сложенных не из серого мрачного камня, как стены Эденби, а из красного кирпича на известковом растворе.

Томас прокашлялся и указал куда-то в сторону:

– Вон там – замок Тристана. Если бы все сложилось иначе, он бы не был наследником, его старший брат унаследовал бы титул и большую часть земель. Это он построил замок после битвы при Тьюскберри.

Карета проехала ворота и остановилась во дворе перед лестницей, ведущей к массивным резным дверям. Томас выскочил из экипажа и, откинув ступеньку, подал Женевьеве руку, чтобы помочь ей сойти. Пока выходили остальные, она отступила на шаг и посмотрела вверх на величественное строение. Это был ни замок, ни дворец, скорее нечто среднее, прекрасно сочетавшее в себе черты и того и другого.

Внезапно молодая женщина нахмурилась, ибо сквозь застекленные окна на третьем этаже увидела движение каких-то теней. Она тряхнула головой и спросила себя, почему ее встревожили какие-то тени, ведь несомненно внутри замка находилось довольно много людей и среди них, вероятно, был и Тристан.

И вдруг поняла, что ее насторожило. Кто-то наблюдал за ними и не хотел быть увиденным.

– Женевьева! – окликнула ее Эдвина. Женевьева обернулась и увидела, что большие двери распахнулись и им навстречу вышли слуги. Томас заговорил с дородным мужчиной в богато украшенной ливрее, в то время как молодые слуги заносили в дом багаж.

Женевьева ступила на лестницу и почувствовала, что нервничает от того, что находится здесь. Тристан не вышел их встречать, его не было в замке в данный момент, и казалось, у нее не было причины бояться реакции мужа на ее приезд.

Пока Джон радостно здоровался со стариком, Томас представил его Женевьеве и Эдвине, сказав, что верный Гэйлорд позаботится о том, чтобы женщины ни в чем не испытывали нужды. Джон добавил, что этот человек присматривал за ними, когда они были еще детьми. Женевьева приветливо улыбнулась, хотя заметила, что Гэйлорд пристально рассматривает ее. Он попросил разрешения подержать Кэтрин, и Женевьева вопросительно глянула на Томаса, который, улыбаясь, заверил ее, что у того немалый опыт в обращении с грудными малышами, что он и их когда-то нянчил. И к удивлению девочка заулыбалась, когда старый слуга взял ее на руки.

Когда Женевьева входила в дом, то зацепилась подолом платья и вскрикнула. Томас рассмеялся и поспешил ей на помощь. Пока он помогал ей, Женевьева глянула поверх его головы, и внезапно ощутила приступ необъяснимого страха.

Сразу же за надворными постройками начинался лес. И там, где дубы сплетались ветвями, Женевьева снова увидела еще одну тень. Кто-то стоял между деревьев и держал зажженный фонарь.

– Томас.

– Что?

Но тут слабый свет фонаря пропал между деревьев.

– Я подумала… Не обращай внимания, – она решила пока ничего не говорить. Если ходят слухи, что в замке завелись «привидения», то Женевьеве не стоит создавать лишних поводов для домыслов. – Томас, а где Тристан?

– Разрешает земельные споры между йоменами, – неохотно ответил тот.

– Он вернется сегодня?

– Гэйлорд сказал, что милорд приедет очень поздно, а это меня вполне устраивает. Он снимет с меня голову за твой приезд, ты же знаешь. Ну что ж, раз уж ты здесь, то пойдем, я покажу тебе замок.

Он взял за руку и провел ее по длинному коридору, обшитому деревянными панелями. Слева располагались обеденный зал и галерея, справа – большой холл, кабинеты и кухни. Они вошли в просторный холл, и Женевьева ахнула от восхищения. На окнах висели тяжелые бархатные занавеси, а пол устилали яркие ковры, привезенные из восточных стран. Стены были увешаны гобеленами, вокруг камина стояли большие удобные кресла.

– И ему не нравится здесь жить! – пробормотала Женевьева.

Гэйлорд, сидящий у камина с Кэтрин на руках, грустно посмотрел на Женевьеву. Девочка залилась плачем, и Женевьева подумала, что она должно быть голодна и у нее мокрые пеленки, ведь в карете не было возможности как следует позаботиться о ребенке. Она улыбнулась и забрала ребенка у Гэйлорда.

– Сэр, вы не могли бы показать, где бы я могла… заняться своей дочерью?

– Миледи, – Гэйлорд беспомощно посмотрел на Томаса. Похоже старик был уверен, что Тристану не понравилось бы присутствие здесь Женевьевы.

– Гейлорд, мне нужно покормить Кэтрин, – властно сказала Женевьева.

Старый слуга быстро поднялся и, кивнув мальчику-пажу, промолвил:

– Я провожу вас…

– Нет, Гэйлорд, лучше уже я сам, его светлость все равно снимет с меня голову, – вмешался Томас.

– Спасибо, – сказала Женевьева. Она с улыбкой посмотрела на Джона и Эдвину и увидела, что они немного побледнели. Джон пожелал Женевьеве спокойной ночи, и ей захотелось обозвать его трусом, уж слишком было заметно, что он стремится оказаться в своей комнате вместе с женой до того, как вернется Тристан. Но могла ли она винить его?

Третий этаж замка был столь же великолепен, как и второй. Коридоры и залы разделялись между собой арками, на стенах висели многочисленные портреты. Томас показал ей музыкальную комнату и библиотеку. Но вот он остановился перед массивной дверью с бронзовыми ручками. Сердце Женевьевы тяжело застучало. Она вошла за Томасом внутрь комнаты.

Там, на полу лежал дорогой ковер, на окнах висели тяжелые портьеры, в центре стояла большая кровать, поддерживаемая четырьмя столбами, с белым покрывалом из тончайшей ткани. Эта спальня, судя по обстановке, предназначалась для супругов.

– Я пришлю к вам Мэри и слугу с вашими вещами, – сказал Томас. – Не хотите ли вы принять ванну?

Женевьева кивнула. Да, ей хотелось вымыться, хотелось ощутить прикосновение воды, благоухающей розовым маслом. Ей хотелось чувствовать, что ее кожа чиста и упруга, что она достаточно соблазнительна, чтобы обворожить мужчину, отвернувшегося от нее.

Томас собрался уходить, Женевьева подняла взгляд, посмотрела на окно и поняла, что именно в нем она видела тень.

– Томас, подожди, ты уверен, что Тристана здесь нет?

– Конечно же, уверен, – несколько нетерпеливо ответил Томас. – Гэйлорд не мог ошибиться.

Женевьева натянуто улыбнулась и погладила Кэтрин по головке.

– Извини, Томас, не придавай значения.

Как только он вышел, Женевьева легла на кровать вместе с дочерью, и пока девочка ела, Женевьева продолжала разглядывать комнату. Спальня была настолько уютна, настолько хорошо обставлена, что Женевьева даже представила себе, как здесь было при ее предшественнице. Она не знала, какой была Лизетта, но ее воображение рисовало хрупкую женскую фигурку, ей слышалось тихое шуршание шелка, чудился тонкий запах притираний и духов. Но ей снова вспомнилась таинственная тень в окне и Женевьева вздрогнула. Она справилась со своим страхом, потому что не верила, что духи мертвых могут тревожить живых. Тем более что Лизетта не была злодейкой. Женевьева подумала, что эта женщина поняла бы ее, и не причинила бы ей вреда. Кэтрин, вволю насосавшись, уснула. Вошла Мэри, а слуги принесли медную лохань и несколько ведер горячей воды. Женевьева мылась долго и тщательно в надежде на то, что горячая вода сможет облегчить ее состояние. «Что будет, когда вернется Тристан? – снова и снова спрашивала она себя. – Отошлет ли он ее обратно в Лондон? Может быть, ему и не хочется видеть здесь Женевьеву, но он любит свою дочь».

Женевьева облачилась в белую шелковую ночную рубашку, Мэри причесала ее волосы, а затем позвала слуг. Они быстро унесли лохань и прибрали в спальне. Затем пришел Гэйлорд и повел служанку за собой, чтобы показать ее комнату в том крыле замка, где жила челядь. Женевьева осталась одна.

Она посмотрела на свою дочь, мирно спавшую на постели, и с досадой прикусила губу, как жаль, что ей не пришло в голову спросить Гейлорда, ни кого-либо другого из прислуги, о колыбели для девочки.

В комнате еще была одна дверь, и Женевьева посмотрела на нее, спрашивая себя, не ведет ли она в детскую. В другое время она бы охотно спала вместе с Кэтрин, но сегодня она хотела, чтобы ее ничто не могло отвлечь от Тристана.

Женевьева взяла на руки дочь и направилась к двери в предполагаемую детскую, но в это время кто-то негромко постучал, и она поспешила ко входной двери, открыла ее и увидела, что на пороге стоит Томас, держа в руках поднос, уставленный бокалами с вином и несколько мрачновато улыбаясь.

– Я подумал, что тебе нужно чем-то заняться во время ожидания, – сказал он, и Женевьева с благодарностью улыбнулась.

– Спасибо, Томас, спасибо, входи, мне нужна твоя помощь! – прошептала Женевьева.

Томас последовал за ней. Он поставил поднос на туалетный столик. Женевьева подвела его ко второй двери, и он остановился, не в силах сделать ни одного шага.

– Томас, там детская?

Он не ответил, и Женевьева, нахмурившись, толкнула дверь, та бесшумно распахнулась.

– Захвати, пожалуйста, свечу.

Женевьева переступила порог и оказавшись в полумраке подумала, пойдет ли он за ней или нет. Томас вошел внутрь, держа канделябр одной рукой.

– Женевьева…

Она увидела колыбель и негромко вскрикнула от восхищения. Кто-то позаботился о Кэтрин, Женевьева чувствовала запах свежих простыней, постеленных в новой деревянной колыбели. Рядом стояли маленькие креслица и столик.

Она осторожно опустила дочку в колыбель. И затем, обернувшись, посмотрела на Томаса, При свете свечей было заметно, как он побледнел.