Тристан и Женевьева (Среди роз)

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Во время путешествия в Лондон, Тристан старался находиться в компании лорда Гиффорда, и избегал сэра Гая.

Его гнев был настолько силен, что по ночам он долго не мог уснуть, лежа с открытыми глазами и едва сдерживаясь, чтобы не встать, не разбудить Гая и не избить его голыми руками.

Он не слышал, что было сказано между Женевьевой и Гаем, но он видел их вместе в пустой часовне, и этого было достаточно. Внутренний голос подсказывал ему, что этот человек что-то замышляет против него. Но это были всего лишь подозрения, и он ничего не мог предпринять, во всяком случае, пока у него не будет веских доказательств. Если он убьет Гая только из ревности, то без сомнения его положение при дворе сильно пошатнется. Сейчас ему остается только набраться терпения и ждать, когда сэр Гай проявит свою истинную сущность, но ожидание это было подобно пытке.

С ним были Джон и Томас, и Тристан был благодарен им за то, что они всегда предостерегали его и удерживали от необдуманных поступков. Джон все время напоминал Тристану, что если Гай может быть в чем-то и виноват, то Женевьева, скорее всего, невинна.

Временами заступничество Джона сильно раздражало Тристана, и тогда он ругался и пытался доказать Женевьеве, что она скрыла что-то от него, когда разговаривала с Гаем в часовне. Она могла нервничать по любой другой причине, но Тристан чувствовал, что она лгала ему, защищая Гая. Почему? Неужели Гай и вправду был лучшим другом Акселя? Или это также было ложью? Тристан допускал такую возможность. Он никак не мог забыть, какими глазами смотрел Гай на Женевьеву в ту далекую ночь, когда Тристан впервые вошел в Эденби. Он уже тогда заподозрил западню, не поверив, что влюбленный мужчина способен позволить своей любимой лечь в постель с победителем.

Прибытие в Лондон совсем не повлияло на настроение Тристана.

Едва он переступил порог опочивальни Генриха Тюдора, как понял, что заговоры и мятежи еще долго будут беспокоить королевство. Король был внешне спокоен, но его спокойствие предвещало бурю. Мать Елизаветы, вдовствующая королева, герцогиня Йоркская, планировала избавиться от Генриха с тем, чтобы ее дочь стала единолично править страной. Король не был готов открыто противостоять ей, но ему было известно, что при дворе существует Йоркская фракция и среди них Фрэнсис, виконт Ловелл, один из ближайших друзей Ричарда III и Джон де ла Поул, граф Линкольн, которого Ричард рассматривал, как своего преемника с тех пор, как его собственный сын умер в 1484 г.

Наконец, был еще один претендент на престол, некий Ламгерт Симнел, сын Оксфордского плотника, провозглашенный графом Варвиком, сыном герцога и прямым потомком Лионела, сына Эдуарда III.

Генрих прекрасно знал, что Симнел – самозванец, ибо держал настоящего Варвика в Тауэре и мог бы предъявить его в любую минуту. Но неприятности сыпались как из рога изобилия. Генрих ожидал мятежа в ближайшем будущем. Именно поэтому он и призвал к себе Тристана де ла Тера. Всем было ясно, что для того, чтобы собрать серьезные силы, мятежникам понадобится время. Правда Ирландские лорды недавно собрались неподалеку от Дублина, и Генрих предполагал что он сможет предупредить восстание, если сумеет разогнать этот сброд.

Короли Йоркской династии время от времени предоставляли Ирландии самоуправление, поэтому Ирландцы были заинтересованы в том, чтобы на трон воссел кто-то от Йорков. Генрих надеялся выиграть время, прежде чем успеют подняться наиболее могущественные лорды. Тристану вовсе не хотелось идти на Ирландию. У него было настолько плохое настроение, что Джон даже предложил Тристану просить короля, чтобы тот послал в Эденби за Женевьевой.

– Она будет дожидаться твоего возвращения здесь, при Дворе, вместе с Эдвиной, – и добавил. – И, так как Гай отправляется на войну вместе с тобой…

Тристан побагровел от гнева.

– Я не хочу, чтобы она была здесь! – выкрикнул Тристан и пошел прочь, поразившись собственной злости. Он выскочил на улицу, чтобы никого не видеть и немного остыть. Он был зол на Женевьеву, и в душе был уверен, что она что-то замышляет против него.

Тристан присел на ступеньку и прижал руки к лицу, чувствуя, как изнутри его пожирает огонь. Он желал ее, она захватила все его чувства, все его мысли были только о ней.

Она была беременна от него, но Тристан никак не мог забыть того ночного кошмара и не мог справиться со своей болью. Он вспоминал, как в последний раз обнимал Лизетту, как они вместе мечтали и планировали, он вспоминал, как держал ее в объятиях, и они решали, какое имя дать будущему ребенку. Он называл разные имена: своего отца, святых, свое имя… Она пообещала родить ему мальчика, но Тристан сказал, что и девочка, если она будет также красива, как Лизетта – это тоже хорошо. Они вместе испытывали и страх, и надежду и с таким нетерпением ждали своего первенца.

Женевьева никогда не хотела от него ребенка. Она рассматривала это лишь как последствия насилия, учиненного над ней. Даже будучи беременной… она стремилась убежать, предать его. Тристан попытался разобраться в противоречивых чувствах, бушевавших в душе. Он жаждал обладать ею, хотел ее видеть, он скучал без нее, без ее теплого и нежного тела, но и ненавидел ее почти с такой же силой, как и желал.

Тристан вздохнул, встал и пошел обратно.

Из Банкетного зала доносилась музыка. Там был очередной бал, придворные танцевали, развлекались, слушали менестрелей. Возможно, что он здесь в последний раз. Ирландские лорды вполне могут убить его, когда он придет, чтобы покорить их. Никто, никогда не мог обвинить Ирландцев в слабости!

Но он не хотел идти туда, где звенела музыка. Ему сейчас было не до веселья, и он быстро направился в свои апартаменты, решив, что лучше пораньше лечь спать, ибо завтра рано утром предстоит поход.

Едва коснувшись головой подушки, Тристан сразу же провалился в сон. И тут же начался кошмар. Он снова возвращался назад, в прошлое. Они снова с Томасом и Джоном ехали в Бэдфорд Хит, его друзья веселы и пьяны, должно быть, уже наступила ночь, нет, это дым, густой и едкий…

Это был сон и дым клубился вокруг Тристана подобно туману, он окутывал его ноги, превращался в фигуры разных людей, менял очертания и переносил его с места на место. Он видел разоренный дом, убитых крестьянина и его жену…

И вот он уже в своем замке, в превосходном здании, приспособленном для удобной и спокойной жизни, с большими светлыми окнами, а не узкими бойницами.

Но и там не было света, лишь серый, плотный туман. И он бежит, бежит, бежит… так быстро, что слышит биение собственного сердца, напоминающее канонаду, он чувствует, как пот застилает его глаза, как сводит мышцы ног от напряжения, быстрее, быстрее, но он никак не может вырваться из этого тумана.

Вот перед ним предстает сцена в детской. Лизетта с наклоненной головой и протянутыми руками, как будто она стремится дотянуться до колыбели.

Прежде, чем прикоснуться к ней, он знал, что она мертва. Она мертва, и кровь ручейком стекает по ее платью. Но это не Лизетта, это Женевьева. Золотые волосы рассыпались по плечам, кончики локонов выпачканы кровью, удивительные, такие переменчивые, глаза, навеки закрылись. И крик, ужасный крик вырвался из его горла…

– Тристан!

Он проснулся, измученный и потрясенный.

– Тристан!

Это бы голос Джона. Из-за раскрытой двери в спальню пробивался свет. Тристан понемногу начал освобождаться от теней сна. Он заморгал глазами, сообразив, что уже светает.

– Господи, что случилось?

– Страшный сон, – ответил Тристан, вскакивая на ноги и быстро одеваясь.

– Постой, куда это ты? – Джон несмело прикоснулся к его плечу, но Тристан уже бежал по коридору.

Джон устремился за ним.

– Тристан, погоди!

Наверняка большинство гостей, спавших в этой части замка слышали этот окрик и удивленно спрашивали себя, что он означает.

Тристан, не оборачиваясь, бросил через плечо.

– Ты был прав. Я хочу, чтобы Женевьева была здесь.

– Это хорошая мысль, но куда…

– Иду к королю. Я верно служу ему, и он не может отказать в моей просьбе.

– Тристан, еще только начало светать.

Естественно, как только Тристан приблизился к королевской спальне, стражники вежливо, но твердо преградили ему путь, скрестив пики. В дверях появился постельничий с озабоченным выражением лица. Тристан был неудержим, он клятвенно уверял, что ему срочно необходимо повидать короля, и он не может ожидать ни минуты.

И вот вышел заспанный Генрих. Он улыбнулся, увидев Тристана, и пригласил его к себе.

Джон отметил про себя, что лицо Генриха светлело по мере того, как Тристан говорил. Король, свесив ноги, сидел на кровати, и на его губах играла загадочная улыбка. Тристан расхаживал по спальне и страстно говорил о том, что он верой и правдой служил Генриху и в праве ожидать, что король позаботиться о безопасности Женевьевы Льюэллен и сумеет сделать так, чтобы та была доставлена во дворец и не смогла отказаться от навязанного ей гостеприимства.

Генрих встал и сочувствующе улыбнулся Тристану.

Он понимал, чего тот опасается. Король успокаивающим жестом поднял руку.

– Все будет улажено.

– Что?

– Джон не поедет с тобой, он вернется в Эденби за леди. Я присмотрю за тем, чтобы ей здесь было удобно, она разместится в твоих покоях и ей ни в чем не будет отказа. Я обещаю тебе, что она не сбежит и будет в полной безопасности.

Тристан, казалось, даже и не думал, что это будет настолько просто. Он неуверенно посмотрел на Генриха.

– Это все, лорд Эденби и Бэдфорд Хит? – властно спросил король.

– Да, – смущенно пробормотал Тристан.

– Тогда оставьте меня, я хочу немного отдохнуть.

– Да, Ваше Величество, благодарю Вас.

Тристан вздохнул с облегчением, выходя из спальни короля.

– Хотя ты и не будешь сопровождать меня, Джон, я рад. Я буду спокоен, если буду знать, что ты с нею.

Верный друг положил руку на плечо Тристана.

– Она будет здесь, когда ты вернешься.

Джон проводил его в спальню и помог ему облачиться в латы, в которых он выступил в поход во главе королевского отряда.

* * *

– Король хочет тебя видеть.

Женевьева почувствовала, как у нее все оборвалось внутри. Она нервно поднесла пальцы к горлу и вскочила, уронив на пол шитье, которым занималась.

– Когда? – спросила она Эдвину, стоявшую на пороге и выглядевшею такой же испуганной, как и она сама.

Женевьева попыталась успокоиться. Она была почти наверняка уверена, что Генрих не желал ей худого. Но за все время, что Женевьева находилась при дворе, она ни разу не видела короля, и его неожиданное посещение было для нее весьма необычным, ведь он привык сам вызывать к себе.

И конечно же, для того, кто по-прежнему считался принадлежащим к стану врагов, появление могущественного победителя всегда пугающе.

От тревоги ее сердце было готово вырваться из груди, и тревожные мысли стучали в висках:

«Тристан, Господи, наверное, король идет сообщить ей, что Тристан погиб в Ирландии. Что их дитя, появившись на свет, будет не только бастардом, но и сиротой. Зачем еще ему идти к ней?» Она была здесь скорее пленницей, нежели гостей. Стража стояла у ее дверей денно и нощно. Ей регулярно присылали приглашения на различные банкеты, но ясно давали понять, что она может не принимать их. Женевьева знала: король понимает, что она предпочтет сказаться больной, нежели появится в обществе в своем положении. Она написала ему прочувственное письмо, в котором благодарила за рождественский подарок, и король вежливо ответил на него. До сих пор их отношения этим и ограничивались. Женевьева могла лишь предполагать, что бы все это значило.

– Женевьева?

Эдвина взяла ее за руку и заботливо усадила обратно в кресло. Она смотрела на свою тетку с искаженным от страха лицом.

– Эдвина, что такое? О, Господи, Тристан…

Тристан, она скучала по нему, но одновременно и боялась его. Когда Джон сказал ей, что Тристан отправился в Ирландию во главе королевского отряда, Женевьева испугалась, и к собственному удивлению, провела бессонную ночь, накануне отправления в Лондон, плача и молясь, чтобы с Тристаном ничего не случилось.

«Невозможно ненавидеть человека, – говорила она себе, – дитя которого ты носишь». Ребенок уже начал шевелиться в ее утробе. Слабые ножки толкались внутри живота, и Женевьева осторожно ощупывала их, чтобы определить в каком положении находится плод. Она любила своего будущего малыша и поэтому была не в силах ненавидеть его отца.

Но, Женевьева должна была признать, это было не всей правдой. Может быть, она боялась, что Тристан в это время нежится в постели с какой-нибудь ирландской шлюхой?

Страх снова объял ее. Пусть уж лучше он развлекается с другой женщиной, чем лежит бездыханный в далекой Ирландии…

– Женевьева, нет! Генрих улыбается! Уверена, что с Тристаном ничего не случилось.

Женевьева кивнула. Вдруг она поняла, что не готова принять короля. Ее волосы непричесанны и не завиты, на ней было простое платье из голубой шерсти, а босые ноги покоились на лохматой шкуре.

– Эдвина, я не могу…

Но было уже поздно, король деликатно постучал в открытую настежь дверь и шагнул через порог. Эдвина присела в глубоком реверансе и Женевьева тут же последовала ее примеру.

Генрих приветливо поздоровался с Эдвиной и, повернувшись к Женевьеве, сказал, что хотел бы поговорить с ней наедине. Удивленная Эдвина поспешила удалиться из комнаты.

Женевьева не могла отвести глаз от Генриха. Из ее памяти никак не шла сцена их последней встречи, когда он передал ее в руки Тристана.

Но, опомнившись, она вспыхнула и опустила глаза, чтобы как-то сгладить неловкость.

– Меня интересует ваша точка зрения, миледи, – Женевьева непонимающе взглянула на него. – Вы все еще видите во мне монстра?

– Ваше Величество, я никогда не считала вас монстром.

– Разве? – король шагнул вперед.

Женевьева видела, что Генрих внимательно ее разглядывает, но никак не могла понять, какое же впечатление произвела на него. Лицо короля было абсолютно непроницаемым.

– Нет, нет, – запротестовала она и беспомощно развела руками. – Сир, я могу сказать вам только, что поступила согласно данной мною присяге.

– А теперь?

Женевьева смутилась.

– Теперь?

– Вы замышляете заговор? – прямо глядя ей в глаза, спросил король.

Мысль, что она что-то может замышлять, будучи беременной и постоянно находясь в своей комнате, показалась Женевьеве настолько забавной, что она не смогла сдержать смеха, но тут же прервала себя, испуганно зажав рот рукой.

– Не тревожьтесь, – проговорил Генрих, медленно осматриваясь. – Я люблю искренность. А теперь скажите мне, вы счастливы?

– Счастлива? – сейчас Женевьева уже овладела собой, и постаралась не показывать своих чувств. – Я не знаю, что вы имеете в виду.

Король устроился в кресле напротив Женевьевы и кивнул, доброжелательно улыбаясь, давая понять, что она тоже может сесть. Она неуверенно опустилась.

– Счастье, миледи, это когда желаешь кому-то добра, думаешь о ком-то, любишь кого-то.

Женевьева вспыхнула.

– Я не могу сказать, что я на самом деле счастлива.

– Вы бы предпочли оставить Англию?

Женевьева заколебалась.

– Ваше Величество, вы – король. Я присягнула Ричарду, и когда он погиб, собиралась присягнуть вам, но… – Женевьева пожала плечами и печально улыбнулась: – Но вы отторгли мои владения и передали их Тристану де ла Теру. Я не могу получить их обратно, поэтому и не могу быть счастливой.

– Вы все еще так сильно ненавидите его?

Вопрос застал Женевьеву врасплох, и она очень осторожно ответила на него.

– Разве можно ожидать, чтобы я любила победителя, который отнял у меня все?

– Миледи, я задал вопрос, – напомнил ей Генрих и в его голосе зазвучали нетерпеливые нотки. Он наклонился вперед. – Я спросил вас, вы все еще ненавидите Тристана де ла Тера?

Женевьева почувствовала, что снова краснеет и, опустив глаза, тихо сказала:

– Мне кажется, что наши отношения очевидны.

– Ваши отношения были очевидны, прежде чем они начались, – негромко сказал король. Женевьева снова подняла на него взгляд. Она с удивлением отметила, что Генрих не питает к ней зла и спросила себя, почему же он так настойчиво требовал от ее отца, чтобы тот сдал Эденби, когда Генрих пришел из Бретани.

Генрих улыбнулся, угадав ее мысли.

– Ваш отец был моим ярым противником, а меня это очень раздражало, ведь вы знаете, что исход войны был ясен… – Генрих поднял руку, и Женевьева поняла, что он пытается оправдаться в ее глазах. Он внезапно встал, подошел к окну и повернулся к ней лицом. – Вы не желаете появляться на наших приемах. Вас тяготит ребенок? Какие у вас намерения?

– У меня нет намерений, сир.

– Вас страшит будущее?

– Нет, – просто ответила Женевьева.

– Вы расстраиваетесь от того, что ваше дитя будет бастардом?

Женевьева спокойно посмотрела на короля. Этот вопрос не поставил ее в тупик:

– Как известно, бастарды многого добивались в этой жизни, сир.

Генриху понравился ее ответ, и он рассмеялся.

– Ах да, вы намекаете на моего бофортского предка-бастарда. Но ведь Джон Гонт женился на своей свинарке, и все закончилось хорошо. Вам никогда не приходило в голову, что де ла Тер может захотеть взять вас в жены?

Женевьева встала.

– Нет, Ваше Величество, ибо я никогда не выйду замуж за него. Я не смогу…

– Не сможете? – король высоко поднял брови, – вы не сможете выйти замуж за человека, от которого у вас скоро будет ребенок?

– Этот человек повинен в смерти моего отца, Ваше Величество, и он уже доказал, что может отнять у меня все. Но любовь и верность остаются моими, и я отдаю их по собственному выбору.

Король опустил глаза, и Женевьеве показалось, что он загадочно улыбнулся каким-то собственным мыслям.

– Скажите, миледи, а вы отдадите их мне?

– Ваше Величество?

– Любовь и верность, моя леди Эденби, ведь вы верны?

– Да, Ваше Величество, ведь вы – король, наш повелитель.

– Но вы бы бежали в Бретань, если бы вам представилась такая возможность?

– Если честно, то да.

– Я хорошо отношусь к Герцогу Бретанскому, мы всегда дружили как вы знаете, я был его гостем.

Женевьева молчала. Король пристально смотрел на нее несколько мгновений и затем спросил, удобно ли ей. Она ответила, что да. Женевьева увидела, что король собирается уходить. Но она не могла ему позволить сделать этого, прежде, чем не узнает о Тристане. Женевьева, стараясь говорить спокойно и безразлично, спросила:

– Ваше Величество, могу я узнать у вас, как идут дела в Ирландии?

– Сейчас очень хорошо, мы разбили этих лордов-бунтарей.

Сердце Женевьевы забилось сильнее, а ребенок, как будто слышал разговор, шевельнул ножкой.

– Тогда… Тристан де ла Тер должен скоро вернуться?

– Скоро вернуться? – переспросил Генрих. – Он приехал прошлой ночью. До свиданья.

Женевьева не ответила и была рада, что король не обратил на нее внимания. Она прошлась по комнате и, когда дверь за королем закрылась, опустилась в кресло, едва сознавая, что чуть не промахнулась.

Внезапно она ощутила приступ ярости, подобно горящей лаве вулкана, захлестнувшей ее изнутри, и приступ нестерпимой боли.

Он вернулся в Лондон. Он здесь… Он где-то здесь, совсем рядом. Он приказал, чтобы ее привезли сюда из Эденби, и после всех этих долгих месяцев даже не побеспокоился, чтобы повидать ее.

– Что случилось, что он сказал?

Женевьева не заметила, как вернулась Эдвина, она обратила внимание на тетку, лишь когда та озабоченно спросила ее. Женевьева взмахнула рукой.

– Ты знаешь, что Тристан вернулся?

Эдвина искренне удивилась.

– Нет.

– Но ведь он должен был повидать Джона…

– Клянусь, Джон ничего не сказал мне.

– Это не значит, что он его не видел, – с горечью сказала Женевьева и, поняв, что сейчас расплачется, вскочила на ноги. – Этот грязный вонючий сукин сын, выросший в куче навоза! О, почему они не убили его в Ирландии!

– Женевьева! – воскликнула пораженная Эдвина и отступила на шаг, ибо Женевьева с яростью набросилась на каминную полку и замолотила по ней кулаками, извергая ужасные ругательства.

– Пожалуйста, Женевьева, – Эдвина, не на шутку перепугавшись, взяла племянницу за плечи и усадила ее на кровать. Женевьева отчаянно сопротивлялась и страшно бранилась.

– Женевьева, подумай о ребенке, тебе осталось всего два месяца, неужели ты не заботишься о его жизни?

Наконец она начала успокаиваться и Эдвина продолжила мягко, но настойчиво:

– Женевьева, пожалуйста, успокойся, я знаю, что ты не хочешь ему вреда.

– Это будет вина Тристана.

– Это ранит тебя в такой же мере.

Эдвина уложила Женевьеву и накрыла ее ноги и раздувшийся живот одеялами.

Эдвине не составило труда отыскать Тристана. Если бы она не провела все утро с Женевьевой, то непременно узнала бы о его возвращении. Во дворце только и говорили о замечательной тактике де ла Тера в его борьбе с непокорными ирландскими лордами. Женщины наперебой обсуждали его достоинства. Эдвина пошла в сад, оттуда раздался смех. Несмотря на прохладный март, вокруг молчащего фонтана собралось довольно много людей. Менестрель играл на лютне и прямо на ходу сочинял лирические веселые песенки. На скамье сидели несколько придворных и среди них удобно расположились мужчины. Они держали в руках кубки и подливали себе из большого кувшина.

«Глупцы, – раздраженно подумала Эдвина, – ведь они все простынут на холодном ветру». Она еще больше разозлилась, когда увидела, что ее Джон, улыбающийся своей чарующей улыбкой, сидит рядом с Тристаном. Графиня, очень резвая молодая вдовушка сидела между ними. На ней было слишком открытое для такой погоды платье.

Эдвина задержалась на мгновение, затем решительно направилась к своему мужу. Они подпевали менестрелю и в такт пению размахивали руками, с зажатыми в них кубками. Джон, не прекращая петь, протянул руку Эдвине. Она скользнула вперед и уселась между ними, отпила глоток из кубка Джона, подставила щеку для поцелуя, затем повернулась к Тристану, который пел и смеялся и не отстранялся от графини, жавшейся к нему.

Тристан посмотрел на Эдвину, и та поняла, что он вовсе не был пьян. В его взгляде сквозила настороженность. Он понял, что Эдвина пришла сюда неслучайно. И хотя вначале он тепло приветствовал ее, теперь на его лице появилось холодное выражение.

– Вы вернулись, славный лорд Эденби! – сказала Эдвина.

– Ах, милая Эдвина, неужели это шпилька в мой адрес? Джон, у вашей супруги остренькие ноготки.

– Эдвина… – начал Джон.

– Я рада видеть вас живым и здоровым, – продолжала та.

– Конечно же, он жив и здоров, – вмешалась графиня, тронув изящными пальцами Тристана за подбородок. – Такому рыцарю ничего не стоило повергнуть в прах этих чертовых ирландцев.

Тристан улыбнулся, но было заметно, что графиня ему порядком надоела.

– Чертовы ирландцы – хорошие люди неправильных убеждений, – тихо сказал он.

В его глазах вспыхнули огоньки. Эдвина заметила, что на его руке обозначился уже белеющий рубец. Было довольно странно, что рыцарь, прославившийся во многих сражениях, так не любит вспоминать о них.

Он красив и силен, он только что вернулся из похода, но Эдвина видела, что все его веселье – фальшь. Тристана угнетала окружающая обстановка, он старался это скрыть, но выглядел удрученным.

Эдвина понизила голос, хотя на них никто не обращал внимания.

– Ты не зашел к Женевьеве.

– Да. Думаю, что этим доставил ей удовольствие.

Как мрачно, как горько он сказал это! На мгновение Эдвина растерялась, но тут же опомнилась, увидев, как графиня положила маленькую красивую руку на плечо Тристана. Эдвина понимала, что для него это ровным счетом ничего не значило, но она почувствовала такую злость за то, как он обращался с Женевьевой, что ей захотелось задеть его, и она знала, как сделать это побольнее.

– Я просто подумала, что ты должен быть в курсе, – легким тоном сказала Эдвина. – Дитя, рожденное при таком сроке, чаще всего не выживает.

Она добилась своего, несомненно!

– Эдвина! – попытался одернуть жену Джон, но Тристан крепко держал ее за руки.

– Что она сделала?

– Ничего, но она знает о твоем возвращении.

Он уже был на ногах и шагал прочь. Кто-то окликнул его, но Тристан даже не обернулся.

– Эдвина, Господи… – выдохнул Джон.

Эдвина повернулась к своему мужу и перешла на шепот:

– Это могло бы случиться, если бы он… не повидал ее. Она была вне себя.

Джон снова внимательно посмотрел на нее, и Эдвина в который раз подумала, как он красив и как она счастлива.

Губы их встретились, и Эдвина поняла, что все было бы совсем хорошо, если бы ей только не приходилось волноваться за племянницу.

* * *

Женевьева, должно быть, спала. Когда она проснулась, то ощутила давящую боль в висках, но сильнее этой боли была тоска, гнездившаяся в ее сердце. Ей следовало знать, что она была для него ничем, что она для него всего лишь враг, поверженный и используемый и, ей не стоит из-за этого расстраиваться. Но она не могла. Она не могла унять боль, избавиться от щемящего чувства, обиды, перестать истязать себя. Она беременна и это настолько заметно, что ей уже невозможно появиться в обществе, а он, даже не взял на себя труд зайти, что бы повидать ее и сказать, что с ним все в порядке.

Она снова закрыла глаза, но тут же их раскрыла, не зная откуда к ней пришла уверенность, что она не одна в спальне.

Женевьева посмотрела в сторону двери.

Там стоял Тристан, его взгляд был устремлен прямо на нее, он знал, что она проснулась, но не позаботился о том, чтобы объявить о своем появлении. Женевьева сначала почувствовала страх под его испытывающим взглядом, его глаза были темными и настороженными. Его голубая туника, казалось, сейчас разойдется по швам на широких плечах. Все вокруг было подвластно молодому жестокому богу.

А напротив него лежала она, потерявшая все свое достоинство за эти месяцы. Ее волосы были распущены, за время сна они спутались и разметались по подушкам. Одеяла скомкались и сползли в сторону, обнажив босые ноги. Женевьева ужаснулась всей невыгодности своего положения, она почувствовала себя совершенно несчастной. Поспешила сесть, опершись спиной о столб.

Внезапно, помимо воли, Женевьева поняла, насколько сильно она любит его, насколько сильно она переживает за него и, как ей больно от того, что она не может ожидать ответа на свое чувство. Поняла, как она одинока и несчастна и как ей обидно, что он не поспешил увидеть ее по приезду. Наверняка у него есть интерес на стороне, наверное, какая-нибудь другая женщина.

– Итак, ты вернулся.

О, она и сама не знала, что ее голос может звучать с такой горечью и холодностью. Женевьева заметила, как напрягся Тристан при ее словах, и подумала, что говорит, как сварливая жена, но ничего не могла с собой поделать.

Он не ответил, он просто направился к ней, и Женевьева не могла понять, чего же в данную минуту хочет: расплакаться ли, взмолиться, чтобы он приласкал ее, или что есть силы ударить его.

Она не сделала ни того, ни другого, ни третьего. Тристан присел на кровать рядом с ней, и Женевьева вся сжалась и напряглась, но не опустила глаза. Внутри у нее все затрепетало от его чистого мужского запаха, от таких знакомых и дорогих черт его лица, от его бронзовых рук, обрамленных белоснежными кружевными манжетами.

– С тобой все нормально? – спросил он.

– Нет, я в ужасном состоянии! Я не хочу больше оставаться здесь.

Он протянул руки к подолу ее платья, задрал его и скользнул вдоль ее ног и бедер к округлому животу. Разозленная столь бесцеремонным обращением, Женевьева попыталась остановить его, но ей стоило бы усвоить, что никто не может остановить Тристана де ла Тера, если он чего-то хочет.

У нее перехватило дыхание, она изо всех сил попыталась сдержать подступившие слезы, ее глаза заблестели от гнева.

Но Тристан даже не посмотрел на нее, он нежно поглаживал ее живот.

– Нет! – воскликнула она дрожащим голосом.

Наконец он посмотрел на нее.

– Это мой ребенок!

– Это мое тело!

Тристан улыбнулся, и у Женевьевы от этой улыбки все оборвалось внутри, но она снова спросила себя: «Кому он улыбался до этого, с кем он смеялся. Кто улыбался ему в ответ, кто касался его тела, кто целовал его?

– Я чувствую, как он шевелится.

– Он не хочет, чтобы ты прикасался к нему.

– Но я чувствую его.

– Твоя забота несколько запоздала.

Наконец он убрал руки и встал с кровати.

– Не думаю, что ты ожидала меня.

– Ты приказал привезти меня сюда.

– Ты не попрощалась со мной, ты предпочла мне кого-то другого.

«Господи, она же совсем забыла о Гае! Забыла, что он уехал вместе с Тристаном, забыла, что он был ее другом, что она должна беспокоиться о том, жив он или мертв?»

– Разве у тебя не было других визитеров? – в голосе его была и горечь, и насмешка.

– Если они и были, то я не знала об этом, милорд. Они бы вряд ли прошли, минуя вашу стражу, – ответила Женевьева.

– Это стража короля, миледи.

– Это часто одно и то же.

– Предпочитаю знать, где ты находишься каждую минуту.

– А зачем тебе это знать?

– Тебя это задевает?

Он стоял к ней спиной и его голос был спокоен, но Женевьева почему-то не смогла ответить. Наконец, Тристан обернулся, и в выражении его лица было нечто такое, что Женевьеве захотелось куда-нибудь спрятаться. Почему он с ней так поступает? Почему он не оставит ее в покое?