Москва, Токио, Лондон - Двадцать лет германской внешней политики

Корея окружена морем и связана с континентом лишь узким перешейком, но тем не менее сухой субконтинентальный климат господствовал на всей территории Кореи, и это большое облегчение для посетителя после угнетающей влажности японского климата. Корея почти столь же гориста, как и Япония, где пахотные земли составляют меньше 20% территории, хотя и лишена почти пугающей красоты японских вулканов. Кукушки и другие птицы оживляют леса, которые после многих веков опустошения и запустения были окультурены японцами и их германскими советниками. Хотя корейцы и подчеркивают белыми одеждами свое нежелание слишком много работать, спокойное достоинство мужчин и грациозность женщин прекрасно гармонируют с ландшафтом. Корея стала известна под названием "земля утренней тишины", и это кажется мне самой подходящей характеристикой для этой очаровательной страны.
      В моем распоряжении было всего несколько недель, и я спешил пересечь всю страну, которая вытянулась, подобно тонкому пальцу, указующему на юг, и потому был принужден совершить множество длинных железнодорожных путешествий.
      Столица Сеул потрясла меня, скорее, сокровищами своих музеев, нежели очарованием архитектуры. Я взобрался на вершину горы Даймонд, где меня приветствовали гигантские статуи Будды и его учеников, высеченные в скалах благочестивыми средневековыми священниками, и провел несколько интересных дней у немецких монахов-бенедиктинцев в Гензане, которые во главе с епископом Сауэром делали самую ценную работу - обучали население наукам и ремеслам.
      Я побывал в Хейдзи, в Северной Корее, где находится знаменитая "золотая жила" в миллионы тонн антрацита, и, странное совпадение, китайские могилы тысячелетней давности, недавно исследованные японскими археологами.
      Мои путешествия привели меня в Кайшу, самую южную точку страны, и я бросил взгляд на узкий пролив Цусима, где ровно 30 лет назад на долгие поколения вперед решилась судьба России как великой державы Восточной Азии. Я также отдал дань уважения знаменитому храму Букокудзи и прекрасной статуе Будды, окруженного двенадцатью учениками.
      Мое изучение страны, сколь бы поверхностным оно ни было, и беседы со многими японскими чиновниками, особенно с широкомыслящим и толковым генерал-губернатором Угаки, подтвердили сложившееся у меня мнение относительно колонизационной способности японцев. Они, без сомнения, за несколько десятилетий сделали великолепную работу по развитию некогда отсталой страны, разоренной веками внутренних распрей и нападений извне и населенной умным и критичным, хотя и не очень индустриальным, народом. Сеть замечательных автомобильных и железных дорог покрыла страну. Промышленность и сельское хозяйство были развиты до современных стандартов. Горы вновь были засажены лесами. Существовала очевидная тенденция среди части японцев к дальнейшему образованию корейцев, с тем, чтобы им могли быть доверены административные должности. Уже сейчас из двенадцати губернаторов семь были корейцами.
      Однако корейцы все равно ненавидели своих хозяев, которых рассматривали как иноземных захватчиков. Мир, по большому счету, никогда не мирился с принудительной оккупацией и жестокостями, совершенными захватчиками в первые несколько лет. Японцы разделили участь пруссаков, которые были лишены способности завоевывать симпатии внешнего мира, хотя и сумели поднять население оккупированных ими стран из средневековой убогости и нищеты к жизненным стандартам XX века. Это равно приложимо как к германскому, и к прусскому правлению в Познани и в других колониях, так и к японскому управлению Кореей, Маньчжурией и Формозой; и было подтверждено ходом событий на Формозе после изгнания оттуда японцев, когда двух лет скверного китайского правления хватило, чтобы превратить цветущий и спокойный остров в страну, бурлящую от восстаний и смут.
      Эти мои впечатления в дальнейшем подтвердились после визита на японский северный остров Хоккайдо, на котором мы с женой побывали примерно два месяца спустя. Здесь мы вновь обнаружили, что находимся в стране, которая совершенно отличается от главного острова и заставляет посетителя думать, что перед ним колония.
      Хоккайдо показался мне своего рода домом, расположенным на полпути между японскими островами и Азиатским континентом. Многочисленные действующие вулканы открывают ландшафт, напоминающий Хонсю или Кюсю, но Гольфстрим поворачивает прочь, не доходя до берегов Северной Японии, и потому климат здесь континентальный, с долгими и холодными зимами и огромными массами выпавшего снега.
      Хоккайдо был чем-то вроде Эльдорадо для растущего зимой числа энтузиастов зимнего отдыха, но холодный климат обеспечивал непреодолимое препятствие для любых японских планов населить эту страну людьми из перенаселенных южных провинций. Так что Хоккайдо оставался колониальным по своей природе и, несмотря на свои размеры - а он равен по площади Баварии и Вюртембергу вместе взятым, - имел всего три миллиона населения. Эти три миллиона влачили довольно нищенское существование, живя в деревянных домах с тонкими стенами, которые они были не в состоянии заменить на каменные. Они обменивали картофель, который выращивали, на рис, несмотря на убытки от подобных сделок. Разведение крупного рогатого скота, производство пшеницы и вообще сельское хозяйство Хоккайдо были адаптированы к европейским методам.
      Повсюду можно было встретить свидетельства того, что японские администраторы делали все возможное для развития Хоккайдо. Была построена, хотя и сравнительно небольшая, сеть автомобильных и железных дорог и современные фермы; главные города - Хакодате и Саппоро - были чистыми и современными и застроены величественными зданиями. Год назад Хакодате был опустошен пожаром. Половина города была разрушена, и две тысячи человек погибли. Но теперь он восстанавливался в лихорадочном темпе. Странное очарование северному острову придает контраст между северным климатом и ландшафтом и постоянной опасностью вулканических извержений. Действующие вулканы и многочисленные горячие источники говорят о небезопасности острова. Дюжины таких источников, разных по цвету, температуре и содержащие серу, йод и квасцы, с кипящей голубой водой сосредоточены в Ноборибецу - знаменитом лечебном курорте.
      Самым интересным было путешествие, которое мы совершили в рамках программы "Сфера Паназиатского сопроцветания". К моему великому сожалению, невозможно было включить в маршрут поездки Пекин и Китай, поскольку как раз в тот момент, когда я был готов отправиться в путь, начался так называемый "китайский инцидент" - именно так японцы называют восьмилетнюю войну с великим континентальным соседом. Но зато мы использовали любую возможность, чтобы как можно больше узнать о Японии, совершая краткие поездки по бессчетному количеству красивых мест: на два десятка крошечных островков Мацусима, в священную часовню в Това Бей, где замечательно талантливый мастер М. Микимото выращивает искусственный жемчуг, и, конечно, в такие всемирно известные места, как Хаконе - красного лака храм в Никко, выстроенный в стиле барокко и скрытый в лесу из старых японских кедров, а также в симпатичный отель "Камагори", близ Нагой, и в Атали.
      На время теплого и дождливого сезона мы снимали небольшой домик в Каруизава, где большинство европейских и японских представителей высшего общества находили убежище от удушающей жары и влажности Токио.
      Увы, я недостаточно хорошо играл в гольф, чтобы воспользоваться возможностью посетить по-настоящему идеальные курсы по гольфу, которые можно было найти в Японии. Герр Нобель, советник нашего посольства, и миссис Росс, жена британского помощника военно-морского атташе, немка по происхождению, с неослабевающим пылом старались посвятить меня в секреты этого вида спорта. Но каким-то необъяснимым образом мячи, как правило, казалось, предпочитали резко сворачивать направо и исчезать среди деревьев. И лишь украдкой и с помощью некоторого жульничества я осмелился пройти курс обучения у одного из обычных инструкторов. Японские мальчишки - подавальщики мячей - были, конечно, чуть более почтительны, чем их европейские коллеги, но ненамного. И все же, несмотря на все эти унижения, я во время "игры" по крайней мере мог наслаждаться превосходными видами на море и горы.
      И только раз в жизни мне удалось добиться триумфа в том, что касалось гольфа. Случилось это в Лондоне, когда по прибытии в страну пресса брала у меня интервью и меня спросили, доволен ли я своим назначением в Лондон. Я ответил утвердительно и добавил, что, кроме всего прочего, надеюсь здесь "улучшить свой гольф". Этот ответ очень оценили мои коллеги, сочтя его забавным образчиком той любви к преуменьшению, что так укоренилась в британском характере. Если бы они только знали, как бесконечно далек был мой ответ от хитрого трюка, якобы задуманного, чтобы произвести благоприятное впечатление на англичан! Это была простая, неоспоримая правда, ибо мой гольф допускал только улучшение. Ухудшить его было невозможно.
      Мои самые приятные воспоминания о Токио связаны с часами, а иногда и днями, проведенными за изучением или коллекционированием произведений восточно-азиатского искусства. К моей страсти к старой китайской керамике и любви к восточному искусству вообще добавился и официальный штрих, поскольку после смерти моего замечательного предшественника в Токио, посла Сольфа, меня избрали его преемником в качестве президента германского "Общества восточно-азиатского искусства", объединявшего в своих рядах людей, испытывающих интерес к Востоку и особенно к китайскому искусству. Японцы великие знатоки своего искусства, и, будучи фанатиками во всех своих занятиях, они и особо фанатичные коллекционеры. В своих оценках тех произведений искусства, что восхищают европейцев, они руководствуются лишь собственным чувством красоты. Японцы платят большие деньги за китайскую керамику, свитки, скульптуру и бронзу, но далеко не все предметы удостаиваются с их стороны самой высокой оценки. Они столь же отвлеченно абстрактны, сколь и искренни в своей любви к произведениям искусства, как и в своих оценках архитектуры, природы или интерьера. Узкий круг коллекционеров может выражать свое самое восторженное восхищение свитком с иероглифами, написанными на шелке смелой и уверенной кистью великого ученого. Миниатюрная чайная ложка, сделанная из бамбука, с несколькими китайскими иероглифами, написанными на ней, принадлежавшая известному государственному деятелю или поэту, может стоить тысячи иен.
      Настоящими абстракционистами среди японских коллекционеров можно считать тех, кто посвятил себя коллекционированию мечей, но не роскошных мечей с позолоченными рукоятками и ножнами, а тех, что ценятся остротой лезвия и качеством стали. По оттенкам в ковке различных слоев стали такой коллекционер в состоянии определить мастера-кузнеца, создавшего это лезвие. Конечно, великие мастера известны здесь поименно и уважаются в соответствии с их заслугами и достоинствами. Десятки тысяч иен были уплачены за лезвия, выкованные мастером из Гифу, или за чайный бокал, сделанный знаменитым гончаром.
      За тщательностью, с которой японский коллекционер произведений искусства прячет свои сокровища, стоит некоторое презрение к тем непосвященным, которые могут только осквернить их своими глупыми замечаниями и недостойны даже смотреть на них. Конечно, нет нужды говорить, что эти сдержанность и скрытность объясняются еще и недостатком места. Конструкция японского дома не позволяет устроить в нем выставку многих предметов искусства. Кроме того, подобную выставку сочли бы варварством, поскольку, по мнению японцев, человеческий глаз и чувства способны проникнуть в душу лишь одного предмета. Вот почему мы обнаруживаем в японских домах небольшой декоративный угол, где стоит всего лишь одна чаша или ваза, украшенная тщательно отделанной веткой цветущей вишни.
      Было в то время несколько богатых коллекционеров, таких, как барон Ивасаки, глава фирмы "Мицубиси", и маркиз Хосокава, которые в своих выстроенных в европейском стиле домах выставляли принадлежавшие им прекрасные коллекции керамики в таком количестве, которого хватило бы для целого европейского музея. Но большинство из них хранили свои сокровища подальше, в так называемых Кига - небольших каменных башнях, примыкавших к их деревянным домам, с тем, чтобы защитить наиболее ценные предметы от огня и землетрясений. Так что показывать свои коллекции посетителям было для таких коллекционеров делом затруднительным. И они, как правило, нанимали торговца антиквариатом, чтобы он пришел за день до ожидаемого визита гостя и распаковал свитки и керамику из деревянных ящиков, в которых они хранились, искусно завернутые в длинные узкие полоски шелка. Если ожидалось прибытие гостя-знатока, то хозяева оказывались на высоте положения и показывали намного больше, чем первоначально планировали.
      Я оказался в завидном положении, когда профессор Рейдемейстер, один из выдающихся специалистов по восточно-азиатскому искусству, посетил нас со своей женой в Токио. Подобный тандем ученого и посла открыл нам двери самых сдержанных коллекционеров. Было очень забавно наблюдать их изумление, когда Рейдемейстер, выразив свое восхищение раритетом, вежливо, но твердо просил хозяев показать другие, точно названные им, предметы их коллекции. Японцы были просто ошеломлены, когда поняли, что этот европейский "варвар" знал все о каждом предмете из их коллекции. И после того, как достигалась эта стадия, уже не было конца сокровищам, которые все появлялись и появлялись из своих укрытий и обсуждались со знанием дела.
      В этой связи мне вспомнился один из самых приятных эпизодов - визит, который мы с Рейдемейстером нанесли в дом восьмидесятилетнего барона Мацуда, бывшего управляющего фирмы "Мицуи" и обладателя одной из самых известных коллекций. После того, как мы в течение нескольких часов восхищались бесценными сокровищами, во дворе дома с видом на тщательно спланированный и ухоженный японский сад с его небольшими холмами и старыми, изогнутыми елями, был сервирован завтрак. На горизонте синело глубокое море. Наш хозяин продемонстрировал всю свою любезность и интеллигентные манеры, столь характерные для старшего поколения японцев, а его внучка в своем кимоно веселых весенних расцветок поразила нас столь присущим молодым японским женщинам очарованием.
      Даже повседневная жизнь давала мне некоторую возможность расширить свои познания в области восточно-азиатского искусства. Каждую субботу в различных районах Токио проводились аукционы по продаже антикварных изделий. Аукционы эти давали коллекционеру отличную возможность найти и купить какое-то редкое сокровище или, как часто случалось, пережить горькое разочарование, приобретя подделку. Хотя безопаснее всего было посещать магазины торговцев антиквариатом на улице Камадори, не всегда мы следовали голосу благоразумия. Я с благодарностью вспоминаю многие подобные экскурсии, совершенные мной в компании с М. ле Галле, представлявшем люксембургские сталелитейные заводы, а позднее и свою страну в качестве посланника в Вашингтоне. Он разделял мою любовь к восточно-азиатскому искусству и открывал все новые "охотничьи угодья", где мы с ним любили предаваться нашей страсти.
      Время от времени организовывались выставки произведений искусства из обширных и бесценных коллекций императорского дома или из других коллекций, дававшие возможность восхищаться недоступными во всех других случаях сокровищами.
      Возможно, самой впечатляющей и для европейца самой понятной формой японского искусства являются Ширмы. Золотая ширма с несколькими ветвями старой, покрытой снегом сосны, нарисованная Корином, или бамбуковые заросли, едва видимые в туманном осеннем воздухе, изображенные Хасегавой, - возможно, самым знаменитым художником, взывают к чувству красоты любого человека, независимо от национальной принадлежности. То же самое можно сказать о свитках с рисунками Сессо. Я до некоторой степени испытал чувство гордости, когда моя увлеченность восточно-азиатским искусством получила высокую оценку в виде дара, который преподнес мне Хирота при моем отъезде из Японии, - не роскошной пышной вазы, обычно принятой в подобных случаях, но довольно неприметной чаши - произведения японского гончарного искусства XVI века. Она была тем более ценной, что у японцев не было столь древних традиций в гончарном деле, какие существовали, к примеру, у китайцев.
      Светская жизнь в Токио была более напряженной, чем это мог предположить случайный наблюдатель, пребывающий в уверенности, что огромное расстояние, отделяющее нас от Германии, лишало нас гостей из родной страны. Это действительно факт, что за исключением нескольких богатых семей, японцы в целом не принимают гостей в собственном доме, а делают это в ресторане, куда приглашают друзей на вечеринку с гейшами. И тем не менее у нас бывало много гостей из-за границы, особенно с тех пор, как германский торговый флот приобрел три новых первоклассных пассажирских корабля - "Gneisenau", "Scharnhorst" и "Potsdam" - и все они по очереди стали заходить в Японию. В течение весны и лета ежегодно наблюдался устойчивый поток германских гостей из процветающих немецких общин Китая и Маньчжоу-го, в то время как и немцы, жившие в Токио и Иокогаме, также занимали много нашего времени. Большинство из них были богаты и имели высокое положение в обществе, и потому ожидали индивидуальных приглашений в посольство и Немецкий клуб, после чего приглашали нас к себе.
      Большинство наших гостей были, конечно, японцы. Бывшие дипломаты или семьи, имевшие связи за рубежом, охотно принимали приглашения на обеды и ланчи. Не существовало никаких препятствий для общения с иностранцами, что было обычным делом в Москве. Кроме того, языковый барьер преодолевался сравнительно легко благодаря тому, что наши гости имели некоторые познания в иностранных языках. Ученые и офицеры японской армии неплохо говорили по-немецки, в то время как дипломаты и промышленники, как правило, владели английским. Я не предпринимал никаких попыток выучить японский язык, поскольку в моем возрасте мозги уже недостаточно восприимчивы для изучения этого крайне сложного языка, перевод с которого одних и тех же понятий разнится в зависимости от социального положения собеседника. В беседе с членами императорского двора, например, используются совершенно отличные формы от тех, что приняты при обращении к ровне или к кому-то из более низкого сословия.
      Свободное владение языком было бы полезно для меня лишь в беседах с высокоинтеллектуальными людьми, поскольку обыкновенные японцы говорили на некоем подобии "пиджин-инглиш". Кроме того, мне приходилось пользоваться услугами нашего посольского переводчика, когда я беседовал с теми японцами, которые не говорили ни на каком иностранном языке. И эти люди, как правило, оказывались намного более влиятельны, чем те из их земляков, которые легче поддавались иностранному воздействию. Лишь моя племянница Элка Ведель с ее более молодыми мозгами сумела набраться достаточного количества японских слов, чтобы свободно беседовать со своими друзьями.
      Как и все остальное в Японии, светская жизнь находилась под сильным влиянием императорского двора. Император и императрица всегда приглашали вновь назначенных послов на завтрак. Император присутствовал и на официальных банкетах, которые устраивались в официальные праздничные дни. Известные гости представлялись ему на специальных аудиенциях. Он также встречался с иностранными представителями на празднике цветения вишни весной и на вечеринках в садах хризантем осенью. Братья императора - принц Чичибу и принц Такамацу - оба были хорошо знакомы с зарубежными странами благодаря своей любви к путешествиям. Им нравилось общаться с дипломатами и иногда оказывать им честь, принимая ответное приглашение на обед.
      Приятный в общении, с несколько старомодными манерами принц Канин, фельдмаршал и главнокомандующий японской армией, несколько раз приглашал меня вместе с германскими и японскими офицерами. Высшие чиновники императорского двора, гофмейстеры и камергеры, постоянно присутствовали на светских мероприятиях, наблюдая и прислушиваясь к происходящему в дипломатическом корпусе, и всегда держали двор исключительно хорошо информированным.
      Были два других обычных приглашения - на утиную охоту в феврале и на рыбную ловлю с бакланами в июле, что давало дополнительную возможность для общения с принцами и придворным обществом. На новогодний праздник к императорскому двору приглашался весь дипломатический корпус для обычной церемонии поздравления.
      Бремя этих придворных приемов намного перевешивалось доставляемыми ими удовольствиями и их занимательностью. Спокойное величие, строгая официальность и превосходная организация императорского двора производили сильное впечатление и внушали чувство, похожее на благоговение. Император всегда считался не только наследственным главой японского государства, но и воплощением бога на земле. Он был не просто первым среди своих пэров, как в конституционной монархии, но и с общего согласия наделен особыми привилегиями. Существовала непреодолимая дистанция между ним и его народом, не говоря уже о европейцах.
      В этих обстоятельствах было естественным, что даже дипломаты обязаны были подчиняться ритуалам этого культа. Например, когда император едет по улицам, окна верхних этажей посольств должны быть закрыты, поскольку их сотрудникам не подобает смотреть на священную особу сверху вниз. Даже когда принцы крови посещали какие-то приемы, это порождало запутанные проблемы, которые приходилось срочно решать. На поминальной службе, проводившейся в немецкой церкви по случаю смерти президента фон Гинденбурга мне впервые пришлось удостовериться, могут ли быть заняты галереи в присутствии принца Чичибу, который сидел внизу, как раз напротив алтаря. Сцена всегда была очень впечатляющей, когда толпа выказывала свое благоговение и почтение перед императором, соблюдая в его присутствии глубокую тишину, что вдвойне поражало, учитывая живой темперамент японского народа.
      Временами строгий церемониал императорского двора ставил нас в несколько затруднительное положение. Всем Chefs de mission, например, приходилось решать проблему запрета на ношение верхней одежды на похоронах умерших членов императорского двора, таким образом, чтобы не подхватить при этом пневмонию, если смерть произошла в зимние месяцы. В таких случаях большинство моих коллег надевало двойное или тройное нижнее белье. Так же сделал и я, когда, с трудом поправившись после своего обычного зимнего приступа астмы, в холодный мартовский день присутствовал на похоронной церемонии в честь очень старой и никому не известной принцессы. Но как защитить себя от холода, не нарушая при этом этикета, который делает дипломатический мундир или, в моем случае, вечерний костюм обязательным? (Риббентроп тогда еще не изобрел роскошного мундира, который был чем-то средним между мундиром фельдмаршала и формой казначея ВМФ.) И тогда я прибег к отчаянному приему: вместо низко вырезанного черного жилета я просто надел кожаную нательную сорочку, которая обычно завершала мой охотничий наряд, причем она лишь частично закрывалась недавно пожалованной мне орденской лентой. Я смело выдержал обыскивающие, подозрительные взгляды придворных и таким образом сохранил свое здоровье.
      Было два придворных приема - единственных в своем роде и уникально японских по своему характеру, - которые пользовались огромной популярностью среди представителей дипломатического корпуса - утиная охота и ловля рыбы с использованием бакланов. Мероприятия, не отвечавшие европейским идеалам спортивной охоты, но обладавшие всем тем очарованием, которое могла предложить Япония. Утиная охота - это эвфемизм для обозначения ловли диких уток, приманенных в наполненный водой ров ручными утками, с помощью сачка для бабочек. После поимки ловцы должны были сами свернуть пойманным уткам шеи.
      Рыбная ловля с бакланами была более сложным делом. В летнюю жару нам приходилось ехать семь часов на железнодорожном экспрессе до Гифу, города, расположенного на берегу быстрой реки. Обед был сервирован на лодках, пока их буксировали вверх по течению. Гости высаживались в темноте на остров, откуда могли наблюдать за движением рыбацких лодок, освещенных факелами и быстро спускавшихся вниз по течению. На носу каждой лодки стоял рыбак, ответственный за шесть или семь бакланов, которые, направляемые тетивами, были натренированы ловить форель. Они бы заглотнули рыбу, но всякий раз их глотки затягивала веревка, и добыча падала на дно лодки. Не очень аппетитное зрелище, хотя и освященная веками традиция. Сама постановка сцены - журчащая река, мчащиеся лодки с рыбаками и нетерпеливыми бакланами, веселые толпы вдоль берега - все это было незабываемо.
      Хотя светское общение с японцами было, скорее, односторонним, те семьи, которые принимали иностранцев, оказывались исключительно гостеприимны и страстно желали доставить своим гостям максимум удобств. Мы получали приглашения на роскошные обеды с концертами и от нескольких членов знаменитой семьи Мицуи. Барон Ивасаки, глава концерна "Мицубиси", прилагал все усилия, показывая мне свою коллекцию, а после обеда играл оркестр из сямисенов, приобщая нас к тайнам японской музыки.
      Граф Маеда, генерал и командующий армейским корпусом, убитый впоследствии на войне, также любил принимать членов дипломатического корпуса в своем наполовину японском, наполовину европейском доме и показывать свои коллекции японской керамики, автографов и рисунков французских импрессионистов. Профессор Араки, знаменитый художник, пригласил нас домой и был достаточно любезен, продемонстрировав свое искусство, когда он несколькими взмахами кисти у нас на глазах нарисовал утку, ветку с птицей и несколько веточек бамбука. Как хорошо известно, японские и китайские художники не копируют образцы. Они очень тщательно изучают предметы, которые собираются изображать, делая при этом сотни и даже тысячи предварительных набросков. Затем рисуют по памяти, выражая свои впечатления в символических представлениях идеала, олицетворяемого этим предметом.
      Особое очарование этим светским собраниям придавали изящная красота и высокая культура замечательных японских леди, одетых в изысканные, разноцветные кимоно. Во время вечеринки в саду в летнее время, когда кимоно должно было быть светлого нежно-голубого цвета, силуэты молодых девушек выделялись на темном фоне из зарослей елей и сосен, напоминая собой грациозных бабочек.
      Нигде различия между знатными аристократками и представительницами низов не были столь велики, как в Японии. В то время как средняя японская женщина - верная, умелая хозяйка и мать и покорная слуга своего, как правило, высокомерного, надменного мужа, имела пухлую фигуру, лишенную женской грации, аристократки являли собой тип экзотической красоты, грациозной и изысканной.
      Поскольку японцам нравилось посещать посольства, особенно если у них были какие-либо связи с уважаемыми странами, мы находились в положении, когда нам приходилось оказывать гостеприимство огромному числу японских гостей. Мы часто устраивали вечеринки, или концерты, или, что особенно нравилось японским друзьям, вечеринки с пивом. Но в таком случае приходилось подавать настоящее "Steins" в сопровождении гамбургеров.
      Несколько более интимными, но весьма очаровательными бывали вечеринки в японских ресторанах, куда нас часто приглашали друзья-японцы. Обычай сидеть на коленях и на корточках вынуждал представителей старшего поколения европейцев через некоторые интервалы времени менять позу. Еда вполне соответствовала вкусу европейцев, по крайней мере тех из них, кто любил деликатесные блюда. Подавалась она в чашках такого цвета, который гармонировал с содержавшейся в них едой. Я даже полюбил сырую рыбу, что, согласно японскому убеждению, является признаком того, что иностранец симпатизирует их стране. В целом европейские мужчины чувствовали себя после японского обеда несколько голодными, и поварам посольства приходилось быть настороже, когда мы возвращались с этих обедов.
      После обеда подавалось sake - рисовое вино, которое, даже если его потреблять в больших количествах, не могло оказать какого-либо серьезного воздействия на европейских мужчин, хотя нескольких чашек было достаточно, чтобы привести японца в состояние легкого опьянения.
      Выпивка за здоровье других людей была представлением, выполнявшимся с такой педантичностью, что даже матерый гейдельбергский Korpsstudent (выпивоха. - Прим. перев.) почувствовал бы себя здесь зеленым новичком.
      Мне вспоминается забавный случай, происшедший на одном из таких японских обедов. Chefs de missions были приглашены на роскошный обед в один из японских ресторанов, который устраивал граф Мацудаира, гофмейстер императорского двора. Моей соседкой оказалась очаровательная жена бразильского посла. А рядом с ней сидел "посол" Маньчжоу-го - рослый, дюжий старый китаец, который ни слова не знал ни на одном иностранном языке и неукоснительно следовал обычаям своей древней расы. Когда обед закончился, он не преминул издать тот безошибочно узнаваемый звук, которым хорошо воспитанный китайский гость выразил свое удовлетворение едой, после чего моя очаровательная соседка ошеломленно прошептала: "Mondie, il ехрие!"( "Боже, его сейчас вырвет!")
      Светская жизнь дипломатического корпуса была до некоторой степени сравнима с московской, хотя изоляция не была столь строгой, как в русской столице. В Токио мы с женой находились в очень дружеских отношениях с моими коллегами, особенно с британским послом сэром Робертом Клайвом и его женой, и с моим итальянским коллегой Аурити, холостяком и страстным поклонником и коллекционером восточного искусства. Американский посол мистер Грю хорошо знал немецкий язык благодаря своей работе в Берлине и любил немецкую музыку и рейнские вина. Я был высокого мнения о его характере и способностях и был впоследствии глубоко разочарован, когда в своей книге "Десять лет в Японии", опубликованной во время войны, Грю не удержался от неуместных шуток в адрес моей жены и меня. И, наконец, последними, но отнюдь не худшими, были мои французские коллеги - Пила и Арсен Генри, чья жена была пианисткой-аккомпаниаторшей. Французы были очень гостеприимными людьми. Чешский посланник Гавличек составлял сильную конкуренцию французскому посольству с точки зрения музыкальных представлений и гостеприимства.
      Встречи Chefs de mission были и в Токио столь же нечастыми, как и в Москве. А те встречи, что имели место, не обходились без юмористической нотки, как это было и в русской столице.