Москва, Токио, Лондон - Двадцать лет германской внешней политики

      Едва ли из такой внутренней борьбы могло проистекать постоянство во внешнеполитических делах. Хирота предпринимал отчаянные усилия, чтобы улучшить отношения Японии с Соединенными Штатами, сильно поколебленные оккупацией Маньчжурии и выходом Японии из Лиги Наций. С другой стороны, националистические элементы хотели освободить страну от ограничений, наложенных на ее военно-морские силы соглашением о соотношении "2:1", вытекающим из Вашингтонского договора. Это желание, которое в конечном счете привело к денонсации договора, естественно, имело эффект едва завуалированной угрозы для правительства Соединенных Штатов и вызвало похолодание в отношениях между двумя странами, в то время как они, казалось, улучшались в результате усилий мистера Хи-роты и мистера Грю.
      Температура русско-японских отношений колебалась от точки замерзания до чуть заметного потепления. В течение 1933 года, когда генерал Араки занимал пост министра обороны, перспектива развязывания войны казалась более вероятной, чем сохранение мира. Араки вместе с Тоямой, идолом националистов, проповедовал в своих речах необходимость и неизбежность войны, а также некую неясную философию, которая, будучи очищенной от таинства мистических оберток, оказывалась не более чем набором вульгарных трюизмов. Таково было, по крайней мере, мое впечатление, когда меня пригласили на личную и конфиденциальную беседу с Араки после его отставки.
      Он был отправлен в отставку почти одновременно с моим прибытием в Японию. Разрядка, ставшая результатом его исчезновения с политической сцены, предоставила Хироте удобный случай попытаться выпутаться из паутины частично совпадающих и сталкивающихся интересов обеих сторон в опасном месте Маньчжурии. Его усилия увенчались успехом, поскольку Советский Союз, степень военной готовности которого все еще была недостаточной, считал эту страну слишком ненадежной, чтобы держаться за нее. В долгом торге, проведенном по классическим канонам этого искусства, как это принято во всех восточных странах, было достигнуто соглашение относительно покупки Японией Восточно-Китайской железной дороги за сравнительно низкую цену. Лишив Советский Союз этого последнего остатка царского наследства, японский империализм получил полный контроль над Маньчжурией. Теперь опасные точки потенциальных обострений были ликвидированы, русско-японские отношения улучшились и ограничивались лишь ежегодными переговорами, касавшимися аренды рыбных промыслов близ Владивостока. Переговоры эти либо шли в виде жаркого спора и торга, либо быстро завершались к удовольствию сторон и служили для внешнего мира своего рода термометром для измерения температуры отношений между двумя странами.
      Пока Хирота писал дружественные ноты нанкинскому правительству, а затишье в японском наступлении в Северном Китае сделало взаимные японско-китайские отношения близкими к нормальным, тот же Хирота 17 апреля 1934 года опубликовал сенсационную декларацию, которая не могла рассматриваться иначе, как вызов всему миру и новое унижение для Китая. Поскольку эта декларация была подготовлена Амеем, шефом департамента, она стала известна как "Декларация Амея". Но было бы более точно и более соответствовало бы характеру изложенных в ней стремлений назвать ее "Доктриной Хироты". Этой декларацией японское правительство сделало своего рода заявку на "господство" над Китаем и угрожающе прокричало на весь мир: "Руки прочь от Китая!", особенно адресуя свою угрозу тем державам, которые были сторонниками политики "открытых дверей" и "равных возможностей".
      Главным поборником этой политики были Соединенные Штаты. Японская акция стала мостиком на пути к провозглашению паназиатской доктрины, выраженной в лозунге "Сфера Восточно-Азиатского сопроцветания". Но поскольку "сопроцветание" являлось не более чем идеологическим боевым кличем в войне с западными державами, "доктрина Хироты" была провозглашена с некоторой робостью и признаками нечистой совести.
      Нанкинское правительство не могло отбиться от обвинений в том, что оно поддерживало отношения с Японией, хотя, возможно, и довольно неуклюже. Оно понимало, что пришлось бы пожертвовать слишком многим, пытаясь улучшить отношения с Японией, имея в виду окончательное примирение между двумя великими восточными народами. Однако, будучи реалистом, маршал Чан Кайши не мог игнорировать тот факт, что из-за общей ситуации в Китае, которая была чревата войной и революцией, страна лишена способности противостоять японской агрессии. Более того, он сознавал, что Китаю необходимо еще десять - двадцать лет нормального развития, чтобы набрать силу и создать армию и что ему придется пойти на жертвы, чтобы продлить этот период мирной реконструкции.
      На протяжении этих лет, когда в Японии правили сравнительно умеренные правительства, до того как окончательно было построено авторитарное государство, Китай мог получить необходимую передышку путем предоставления японцам своего рода автономии в Северном Китае. Возможно, он тем самым ослабил узы, связывавшие центр страны с этими провинциями, не отрывая их совсем от родины и без слишком большой потери престижа. Таким образом, аппетит голодного волка был удовлетворен. Однако в Китае, как и повсюду, нравственное, личное мужество - вещь намного более редкая, чем смелость военная, и с этой точки зрения было намного безопаснее продолжать политику непреклонности по отношению к Японии, чем рисковать стать жертвой внутренней вражды и распрей, а также соперничавших группировок, которые могли воспользоваться предательством "священнейших прав Китая" в своих собственных экономических интересах.
      Таким образом, сравнительно мирный период в Токио закончился, не будучи использованным Нанкином, и еще не была готова для конфликта.
      В своих экономических отношениях с Великобританией и ее империей на протяжении всего периода правления Хироты Япония, скорее, находилась в обороне. Нет нужды говорить, что Кабинет пытался установить тесную дружбу с Великобританией. Это была цель, которую с энтузиазмом преследовали почти все политики, имевшие отношение к формированию японской внешней политики.
      Но энтузиазм в отношении англо-японского альянса был более заметен в Токио, нежели в Лондоне. В то время и Кабинет, и старые государственные деятели, стоявшие "за троном", и экономические круги, и - "последний, но не менее важный" - военно-морской флот поддержали этот альянс. И лишь армия стояла в стороне. Однако по причинам, которые не были достаточно ясны возможно, из антитоталитарных побуждений, или по чисто экономическим мотивам - Великобритания и ее доминионы действовали в ущерб японским интересам, особенно в том, что касалось вопросов импорта и экспорта. Экономические договоры были денонсированы, таможенные барьеры повышены и даже воздвигнуты дополнительные препятствия на пути торгового обмена с Австралией, Индией, Египтом, а также, если не ошибаюсь, с Южной Африкой. Покупки австралийской шерсти были прерваны, египетский хлопок было трудно достать, а экспорт хлопковой одежды в Индию также был задушен. После длительных, затяжных переговоров эти трудности были до некоторой степени преодолены. Но постоянная угроза жизненно важной для страны циркуляции товаров, необходимость обеспечения беспрепятственного импорта сырья и экспорта готовых изделий еще больше прояснили для среднего японца тот факт, что лишь независимость экономической сферы страны от внешнего мира позволит покончить с этими постоянными угрозами ее жизненно важным интересам.
      Роль Германии на протяжении всего активного периода японской внешней политики была ролью заинтересованного и бдительного наблюдателя, пока ее внимание не было отвлечено событиями внутриполитического характера, приведшими к ужасным последствиям. Чистка 30 июня 1934 года завершилась ликвидацией Рэма и его фракции и убийством десятков других людей, которые, как нас пытались уверить, были потенциально опасными врагами - такие, как генерал фон Шлейхер, например, и вызвала значительные волнения и определенные сомнения в отношении стабильности гитлеровского режима. Однако скудная информация, просочившаяся в прессу и масса самых фантастических слухов не позволили заглянуть внутрь нацистской партийной машины, и потому все, включая и жителей германских колоний, предположили, что с радикальным революционным элементом в Германии отныне покончено и что теперь СА с ее стремлением заполучить политический контроль над вооруженными силами, оказалась разгромлена. Был сделан вывод, что регулярная армия заявит о себе и что отныне Гитлер будет больше опираться на поддержку консервативных сил страны.
      Неудачный путч в Вене и убийство канцлера Дольфуса дали повод для возрождения страхов, но и там, похоже, наблюдалось сильное стремление к возвращению к нормальной жизни.
      В то время когда эти гангстерские методы порождали недоверие и неодобрение в обществе, смерть фельдмаршала фон Гинденбурга отвлекла внимание общественного мнения от этих злодеяний и сосредоточила его на почтенной личности одного из истинно великих людей Германии. Таким образом, даже своей смертью старый президент сослужил последнюю службу стране.
      Германская община в Токио была тем более глубоко тронута этой утратой, что инстинктивно чувствовала, что с уходом Гинденбурга уходят в небытие последние остатки дорогой ей старой Германии. Предчувствие это подтвердилось, когда Гитлер узурпировал офис президента рейха и наделил себя неограниченной исполнительной властью.
      Единственным событием международного значения, случившимся в Японии в течение осени 1934 года, была международная конференция Красного Креста в Токио. Делегация, возглавляемая герцогом Саксон-Кобургским, прибыла в Токио, чтобы представлять германский Красный Крест. Мне, к сожалению, помешал присутствовать на конференции и различных ее светских мероприятиях серьезный приступ бронхита, на несколько дней уложивший меня в постель и вынудивший отправиться на лечение на мой любимый курорт Нару. На этот раз мое здоровье полностью восстановилось, но следующий приступ, который я перенес год спустя, оставил мне в наследство астму, которая и вынудила меня в конце концов покинуть свой пост раньше, чем я намеревался это сделать.
      Что касается Японии, то 1935 год прошел без особых событий. На смену кабинету Саито пришло правительство Окады. Новый премьер-министр, отставной адмирал, был просто номинальной фигурой в той компании министров, которая несла на себе мету временности, и где один лишь Хирота был стойким человеком и выдающейся личностью.
      Последовал новый взрыв военного терроризма, который послужил дурным предзнаменованием событий, ждущих своего часа. Некий полковник, получив новое назначение, решил, что им пренебрегли и унизили, а потому явился к главе личного отдела в министерство обороны, и, когда генерал отказался удовлетворить пожелания полковника, последний застрелил его на месте. Эта жестокость была самым явным и неопровержимым признаком революционного разложения японской армии.
      Февральский мятеж, 1936 год
      В конце февраля я уехал из Токио в Нагасаки, где должен был встретить германский крейсер "Карлсруэ", который в ходе кругосветного плавания планировал нанести визит в Иокогаму и в столицу. Командующий крейсером, капитан Сименс, позднее ставший военно-морским атташе посольства в Лондоне, пригласил меня подняться на борт корабля и проплыть с ними через Внутреннее море до Иокогамы. Однако в Модзи, когда я садился на паром до Симоносеки, один из полицейских чиновников шепотом сообщил мне, что сегодня ночью в Токио были совершены какие-то политические убийства.
      В Нагасаки мне удалось связаться по телефону с Токио и получить несколько более подробную информацию. Группа националистически настроенных молодых
      офицеров совершила серию жестоких убийств. Жертвы - экс-премьер Маркус Саито, министр финансов Такахаши (которому было 86 лет) и генерал Ватанабе были убиты, несмотря на героические попытки их жен защитить их. Другие чиновники были ранены. Премьер-министру Окаде удалось бежать благодаря самопожертвованию его зятя, которого убили вместо Окады. Граф Макино, наиболее влиятельный из старых государственных деятелей, был предупрежден и спасся благодаря смелости своей внучки, чей отец, М. Йосида, позднее посол в Риме и Лондоне, оказал ценную услугу своей стране, когда стал премьер-министром после капитуляции Японии.
      Однако это было еще не все. Третья пехотная дивизия, расквартированная в Токио, подняла мятеж под командованием группы молодых офицеров, захватив контроль над жизненно важными районами столицы. И потому мой круиз через Внутреннее море пришлось отменить, а поскольку никакого воздушного транспорта в наличии не было, мне ничего не оставалось, как совершить утомительное восемнадцатичасовое путешествие на поезде, чтобы попасть в Токио. Однако наш поезд был остановлен на станции, не доезжая Токио, и сотрудники посольства потребовали, чтобы я не ехал дальше, поскольку главный вокзал в Токио находится в руках мятежников.
      Мы отправились на машине в дом военно-морского атташе, куда уже были эвакуированы моя жена и другие леди из посольства. Поскольку телефоны еще функционировали, у меня состоялся долгий разговор с генералом Оттом, который вместе с остальным персоналом был осажден в здании посольства, расположенном всего лишь в сотне ярдов от военного министерства.
      Поскольку величественное здание парламента находилось как раз напротив нашего посольства и штаб-квартира Генерального штаба также была недалеко, здание германского посольства оказалось в районе величайшей стратегической важности.
      Мятежники заняли все правительственные учреждения.и живо окапывались, готовясь к отражению любых попыток выбить их из этой цитадели, которые могли бы быть предприняты верными правительству войсками. Генерал Отт согласился попробовать прорваться через кордон и таким образом дать мне возможность попасть, наконец, в посольство. Спустя час он благополучно прибыл в сопровождении "верного" жандарма-японца, и мы немедленно отправились в обратный путь.
      Было темно, и шел дождь. Широкие улицы с нагромождением маленьких домишек выглядели еще более заброшенными и одинокими, чем в обычные дни. Когда мы ехали через районы города, занятые мятежниками, они показались нам необычно зловещими. Улицы были пустынны. В разных точках их небольшие толпы гражданских и солдат собирались вокруг какого-нибудь оратора в военной форме, который обращался к ним с речью, произносимой с революционным пылом.
      Мы решили покинуть главную улицу и попытаться прорваться в центр через одну из узких и извилистых боковых улочек, и нам это удалось. Один из мятежников, лежавший на животе перед пулеметом, не высказал никаких возражений после того, как к нему строго обратился "верный" жандарм. Так что нам беспрепятственно удалось добраться до посольства.
      Мятеж приближался к своей кульминации. Его лидеры отказались подчиниться приказам своих начальников сложить оружие, так что теперь следовало вынудить их сделать это, используя совместные атаки "лоялистов" и тяжелой артиллерии. Бомбардировка должна была начаться на следующее утро в 8. 30, и потому мы подготовились к этому критическому моменту. Еду и кое-что из мебели снесли в подвал. Конфиденциальные архивы были сложены перед топкой бойлерной на случай внезапной опасности, и герр Кольб, один из секретарей посольства, не скрывал энтузиазма в отношении возможности сжечь бумаги, говоря, что у него уже есть опыт подобной работы, который он приобрел, когда внезапно началась война в 1914 году. Многочисленные телефонные звонки из канцелярии министра иностранных дел настойчиво призывали нас эвакуировать персонал посольства, как это было сделано в отношении других посольств и дипломатических миссий. Мы отказались, подчеркивая, однако, что имеем право на защиту со стороны японского правительства и что это оно обязано следить затем, чтобы нам не причинили никакого вреда.
      После довольно тревожной ночи мы были готовы к худшему, и с 8 утра ждали первого взрыва. Но в 8.30 было по-прежнему тихо, и в 9 часов мы осторожно поднялись наверх, на крышу, чтобы оценить обстановку. С этой удобной точки мы смогли заметить небольшие фигурки, слезавшие по одному с куполов парламентского здания. Очевидно, мятежники капитулировали. Это наше наблюдение вскоре подтвердилось, когда мы увидели "лоялистские" танки, проезжающие мимо посольства. Один из офицеров сообщил нам, что император приказал мятежникам подчиниться, и листовки с этим приказом сбросили с самолета. Мятежники не осмелились ослушаться императорского приказа. Уже через несколько часов все вернулось на круги своя, к той точности и дисциплинированности, которые до сих пор были столь обычны в японской армии. Мятежников собрали в небольших полицейских отделениях, а затем отправили дальше под охраной вооруженных "лоялистов". Руководители мятежа капитулировали и были заключены в тюрьму.
      Невероятное нарушение верности и дисциплины, допущенное мятежниками, потрясло японское государство до основания. Страна привыкла к политическим убийствам и, возможно, не прореагировала бы столь сильно на бойню, совершенную в отношении нескольких известных старых и честных людей. Но неповиновение целых соединений императорской армии приказам своих начальников и восстановление дисциплины лишь с помощью крайней меры императорского приказа - произвело эффект грозы, очистившей перегретую и нездоровую атмосферу. К их великому изумлению, зачинщики не отделались лишь несколькими годами тюремного заключения. Тринадцать капитанов и лейтенантов были приговорены к смерти и казнены, тогда как второстепенные виновники получили длительные сроки тюремного заключения. Присутствие на трибунале и казнях вызвало ужасный душевный надлом у многих офицеров, имевших отношение к этому делу. Один из судей сошел с ума, а другой покончил с собой. Однако, вообще говоря, кризис был преодолен, и в дальнейшем акты терроризма больше не повторялись. Начавшийся год спустя китайский "инцидент" полностью отвечал желаниям националистов, а последовавшие восемь лет войны поглотили все без остатка физические и душевные силы армии.
      Мне особенно хотелось, чтобы мятеж быстрее закончился, поскольку я записался пассажиром до Ванкувера на корабль, отплывающий из Иокогамы 9 апреля. Зимние месяцы оказались довольно напряженными для меня, и я тщетно старался побороть свою коварную астму - осложнение после бронхита, который, вероятно, был вызван каким-то неизвестным раздражителем, присутствовавшим в японском воздухе. Вместе с другими страдальцами я с октября по февраль подвергался мукам полуудушья, причем лишь в то время, когда находился на японской земле. После нескольких часов на борту корабля я снова был в полном порядке.
      Главные дела были устроены. Торговые отношения между Японией и Маньчжоу-го регулировались соглашениями, о которых говорилось выше, в то время как в других сферах начинало развиваться более близкое сотрудничество между Германией и Японией. Группа специалистов германских ВМФ нанесла визит в Японию и попросила поделиться опытом и техническими подробностями создания авианосцев. Германский ВМФ раньше не имел возможности собрать информацию на эту тему, которая до сих пор была ему неизвестна. Отзывчивость и желание помочь, проявленные японцами, прямо противоречили их обычной скрытности. Это было тем более примечательно, что несмотря на старые узы, связывавшие японскую армию с ее бывшими германскими инструкторами, отношения между двумя флотами были не особенно близкими.
      Но существовала еще и другая причина, которая делала мой визит в Берлин настоятельно необходимым. В декабре 1935 года мы получили от японского генерального штаба конфиденциальную информацию о том, что Риббентроп и военный атташе японского посольства в Берлине полковник Осима начали переговоры в германской столице, имея в виду установление более тесных политических отношений между двумя правительствами. Никаких подробностей узнать не удалось. И МИД и, как и следовало ожидать ввиду необъявленного состояния войны, превалирующего в отношениях между двумя соперниками, риббентроповский офис хранили глухое молчание. Поскольку я все еще придерживался старомодного убеждения, что в подобных случаях совет посла, находящегося непосредственно на месте, мог иметь некоторую ценность, я решил поближе ознакомиться с вопросом.
      Таким образом, первая часть моей миссии в Японию завершилась 9 апреля 1936 года, когда корабль "Impress of Canada" отплыл из Иокогамы в Ванкувер. Первая половина из четырех с половиной лет, проведенных мною в Японии, составила более приятную и разнообразную часть моего срока службы там. Светские и общественные обязанности, а также рутинная работа часто прерывались короткими путешествиями, которые приходилось совершать, в то время как у меня была, конечно, возможность посещать и более отдаленные районы японской империи. Даже обычная повседневная жизнь оживлялась игрой в теннис и посещением многочисленных антикварных магазинов. Поскольку моим надеждам вылечиться от астмы в Германии не суждено было исполниться, то вторая половина моего пребывания в Японии прошла под знаком прогрессирующей болезни и, конечно, китайско-японского конфликта. И потому я полагаю, что в подобном положении дел полезно дать краткий обзор моих путешествий и более личного опыта жизни в Японии.
      Искусство, путешествия и светская жизнь
      Токио с Иокогамой и Кобе с Осакой являли собой два центра культурной и экономической жизни Японии, и официальные обязанности часто вынуждали меня совершать поездки в провинцию Кобе Осака, или Кван-сай, как она называлась, и должен признать, что поездки эти доставляли мне огромное удовольствие. Мы провели много приятных часов в гостеприимном доме генерального консула Вагнера в Кобе. Местная германская община, столь же многочисленная здесь, как в Токио и Иокогаме, была процветающей, состоятельной и отзывчивой на все призывы благотворительных и культурных организаций. Действовали также и два японских общества с сотнями членов, которые посвятили свою деятельность развитию дружбы и понимания между Германией и Японией. Огромная индустриальная активность этих городов, которые по степени концентрации предприятий тяжелой индустрии сравнимы с Руром и портовыми возможностями Гамбурга, была интересна и как объект для изучения, и как важный фактор развития взаимных торговых отношений.
      Но больше всего меня привлекал Киото - культурный центр Японии и - в еще большей степени - религиозное святилище в Паре, где я провел несколько самых счастливых за все время моего пребывания в Ниппон дней. Киото действительно утратил большую часть своего очарования за те тридцать лет, что прошли после моего визита сюда во время первого кругосветного путешествия. За это время он превратился в процветающий индустриальный город с миллионом жителей, и в этом процессе роста величественные старые храмы и дворцы почти растворились в море современного дорожного движения и шума. Но они по-прежнему существовали. Старомодный отель "Мияко" все так же стоял на старом месте и благодаря владельцу, д-ру Ниши, получившему степень доктора в Лейпциге, по-прежнему в большей степени был домом для друзей, нежели прибежищем для странников. А рядом, в часе езды на машине, находилось озеро Бива, которое казалось почти океаном в сравнении с незначительностью и мелководностью большинства других японских озер. Здесь можно было убежать от городского шума, гуляя по тихому холму, где жил поэт Басе, японский Омар Хайям, и где он задумывал свои изящные, прелестные 17 или 32-слоговые стихи.
      Профессор Траутц, президент германо-японского культурного института, был знающим и увлеченным толкователем духовного наследия Киото. Именно в те годы началось возведение нового здания Kultur-Institut (культурного центра. - Прим. перев.), на строительство которого японские друзья Германии сделали крупные денежные пожертвования, и стройка эта символизировала растущий интерес, который испытывали оба народа к культурным достижениям друг друга.
      Однако в еще большей степени меня привлекало старое японское и китайское искусство. Поскольку японцы избегают каких-либо проявлений национализма в отношении китайского искусства, которое они коллекционируют почти столь же страстно, как и свое собственное, Япония была раем для коллекционера и поклонника восточного искусства. Почти все те же самые торговцы антиквариатом что и тридцать лет назад, были на своих местах, и среди них Яманако, прославившийся на весь мир благодаря прекрасному антиквариату и низким ценам. Он с энтузиазмом приветствовал меня в своем магазине.
      Так как даже торг совершается в Японии с некоторыми элементами грации, посещение торговцев антиквариатом - лучшее средство узнать Японию с одной из наиболее милых ее сторон: утонченный вкус и совершенное мастерство ее ремесленников, скрытое почти до точки исчезновения сильнейшим желанием избежать какой-либо помпезности.
      Чем меньше внешнего очарования у произведения искусства или здания, тем выше оно ценится в Японии. Можно упомянуть в этой связи гончарных мастеров, и прежде всего семью Раку - гончарную династию из Киото как наиболее яркий пример. Я побывал в мастерской этого ремесленника-художника, который принадлежит уже к двадцатому поколению семьи и профессии. Как свой собственный шедевр и олицетворение своего художественного идеала и ремесла, каждое поколение семьи создавало чайные чашки, воплощая в этих скромных предметах повседневной жизни свой идеал красоты и многовековой опыт работы. Необходима крепкая самодисциплина, чтобы выразить художественную идею и страстное желание красоты в крошечном предмете глиняной посуды всего лишь несколько дюймов высотой. И даже сын мастера, шестнадцатилетний юноша, пытался создать чашку по своему собственному вкусу, и довольно удачно. Нет нужды говорить, что полный набор чашек Раку - одно из величайших сокровищ для любого коллекционера. И кроме мастерской семьи Раку я обнаружил их лишь в музее Метрополитен в Нью-Йорке и еще некоторые из них в доме американской леди, живущей в Лондоне.
      Хотя и сосредоточенные здесь в более концентрированной форме, искусство и история Японии производили огромное впечатление на посетителя Нары. Это место избежало пагубного воздействия современной индустриализации, и посетитель испытывает благоговейный трепет, знакомясь с культурными и историческими традициями, зародившимися 1200 лет назад. Соединение величественных деревянных храмов с мягким изгибом крыш и леса из старых, гигантских криптомерии, каменных фонарей, которые освещают дорожку, ведущую к храму, и изящных ланей, бродящих между похожими на готические колонны деревьями, заставляет проникнуться духом, который породил это святилище: эти храмы поднялись не просто как храмы, не только для того, чтобы произвести впечатление на посетителя своим великолепием и пышностью. Гармония и простота их пропорций, совершенное соединение природы и искусства были предназначены для того, чтобы возвеличить душу истинно верующего.
      По соседству с Нарой располагалось несколько старейших монастырей, таких, как Хорюдзе, где самые древние, прекрасные и почитаемые произведения искусства были сохранены от уничтожения благодаря островной изоляции Ниппона, на чью землю никогда не ступала нога завоевателя. Фрески более чем тысячелетней древности украшали стены храма, подвергаясь лишь небольшой опасности из-за воздействия климата. Они, однако, были доступны для обозрения лишь в течение нескольких коротких недель в ноябре, тогда как в остальные дни года их приходилось защищать от разрушительного воздействия жары и сырости. В прилегающих зданиях и храмах несравненная статуя Каннон из Хорюдзи и деревянные изображения священников изумляют посетителя тем, что уже в те давние века японское искусство достигло таких высот совершенства. Странно, но вопреки врожденному чувству гармонии, которым обладают японцы, эти статуи часто стоят рядами как солдаты, выстроенные на параде, под обширным низким навесом, который также пагубен для их сана, как и для производимого ими художественного эффекта.
      Одной из редчайших и самых интересных достопримечательностей, даже если она была мало привлекательной в смысле красоты и гармонии, был Шосоин, или императорская сокровищница. Посетители допускались в нее только по специальным рекомендациям и, как в случае с храмом Хорюдзи, лишь в ноябре. Но даже тогда посещение зависело от влажности воздуха. Вам приходилось идти на риск вернуться ни с чем, если дождь повлияет на обычный уровень гигрометра. Поскольку сокровища, хранимые тут уже 1200 лет, не могли быть выставлены на дневной свет, посетителя приходилось снабжать мощным фонарем. В Шосоине хранились предметы прикладного искусства, такие, как седла, гобелены, стрелы и предметы домашнего обихода; и это зрелище кажется еще более потрясающим, когда сознаешь, что видишь нечто уникальное, и чувство это сильнее, чем просто восхищение красотой, которое испытываешь, глядя на сокровища.
      Мне повезло, что я успел объездить большую часть территории Японии, прежде чем болезнь вынудила меня избегать каких-либо усилий. Что касается путешествий, то в этом отношении 1935 год особо выделяется в моей памяти. Вместе с генеральным консулом Вагнером я посетил Кюсю - самый южный остров Японии, который своей растительностью и культурой несколько отличается от главного острова. Печать индивидуальности, которой отмечены были его жители, поражает посетителя. Учитывая их изоляцию и характер племени, которое они составляют, их можно было бы назвать "баварцами" Японии, хотя их ум более гибок и соображают они быстрее, чем соответствующее племя в Германии.
      Кюсю - красивый остров, со своими вулканами, тропической растительностью и теплыми веснами, но его ландшафты более похожи на ландшафты острова Хонсю. Скалы Шимабары напоминают о трагедии, постигшей в средние века японских христиан, которые в войне между христианами и буддийскими даймонами были разбиты у этого места, и тысячи их оказались сброшены со скал. И трогательно вспоминать, что после 250 лет подавления христианской веры во времена сегуната вновь объявились тысячи японцев, сохранившие свою веру, хотя и в весьма своеобразной форме, когда броня изоляции была пробита "Черной эскадрой" адмирала Перри.
      В то время как Кюсю - составная часть Японии, отделенная от материка как бы случайно, пролив Симоносеки-Фусан между Японией и Кореей - это граница между двумя континентами.