Редакция (№2) - Моролинги

— Все очень просто. Все мы склоняемся к мысли, что любая вселенная — наша или «Другая» — произошла в результате Большого Взрыва. Для определенности предположим, что Наша Вселенная возникла раньше, и время — и в Нашей Вселенной и в Другой идет в одну сторону. Спрашивается, как с нашей точки зрения должен выглядеть Большой Взрыв, породивший Другую Вселенную. Ответить на этот вопрос крайне затруднительно. Если учесть релятивистское ускорение времени, получается, что Другой Большой Взрыв обязан, с нашей точки зрения, длиться бесконечно долго. Любой здравомыслящий человек способен вообразить себе бесконечно долгое сжатие , но вообразить бесконечно долгий взрыв невозможно. Бесконечно долгий взрыв, это все равно что вообще никакого взрыва. Мы приходим к противоречию — взрыв есть, но его нет. Следовательно, мы видим не расширение Другой Вселенной, а ее сжатие, то есть время в Другой Вселенной идет в противоположную сторону. Поскольку противоположных сторон существует только две, то и Вселенных на свете только две — Наша и Другая. Вот и все доказательство.

Уже задолго до финального аккорда, я заметил, что с физиономией Казимира Цанса стали происходить какие-то странные метаморфозы: он сморщил нос и все, что было у него вокруг носа — как если бы на нос к нему уселась оса. Затем он стал мелко трясти головой — очевидно, чтобы согнать невидимую осу. При этом он издавал частое прерывистое сопение. Внимательно приглядевшись, я понял, что Цанс попросту смеется.

— Браво, браво! — различил я сквозь сопенье.

— Может, на бис?

— Увольте, — затряс он руками так же часто, как головой. — Но ваше так называемое доказательство меня искренне повеселило. Я даже готов простить вам то, что вы ни черта, повторяю, ни черта не поняли в моих статьях!

Браво, интервью спасено!

— Вы находите это доказательство ошибочным?

— Знаете что, бросьте читать научные статьи. Читайте учебники.

Интеллигентные ученые говорят не «идите лечитесь», а «читайте учебники».

— Список взять у Ливей? — спросил я.

— Я сам составлю, — парировал Цанс.

— Хорошо, ловлю на слове. Но вернемся к Чарльзу Корно. Скажите, в его словах или письмах не было чего-то такого, что могло бы подсказать причину, по которой его убили. Например, что-нибудь связанное с игрой, над которой он работал перед смертью. Или с прошлой игрой… В общем, что-нибудь…

Цанс нахмурился.

— Я слышал, убийца арестован. Какие-то личные мотивы, насколько мне известно.

— А если это не так? Что если убийство связано с игрой?

— Убийство с игрой… — седые брови поползли вверх, хотя, казалось, куда уж выше: брови у профессора и так были, как у филина, — и с завитками. — Нет, мне кажется, это маловероятно.

— А с научной работой?

— Он ее практически забросил.

— По материальным соображениям?

— Не только. Понимаете, от науки все требуют немедленных результатов. А я всегда говорил, что важен не результат, а понимание. Понимание законов природы. Корно не был против такой точки зрения, пока понимание позволяло добиваться результатов, например, предсказывать поведение той или иной физической системы. Но когда я доказал, что в нашем хаосе (я не имею в виду университет) предсказания невозможны, он сказал, что в моей науке поставлена точка, и обратился к практике. Как идти дальше, если идти некуда, сказал он мне десять лет назад. С тех пор мы общаемся заочно. Он задает вопросы, я отвечаю.

— Если это не тайна, о чем он вас спрашивал?

— О, его интересовало очень многое, ведь он стремился к тому, чтобы его виртуальные миры не уступали реальным. Конечно, в основном мы обсуждали методы математического моделирования.

— Это я понял, но что именно он моделировал?

— Вы, видимо, меня плохо слушали. — Цанс, по-моему, уже стал принимать меня за одного из своих студентов — не самого прилежного. — Повторю еще раз: все процессы в мире идут по одним и тем же законам, содержание которых нам известно. Следовательно, достаточно иметь одну математическую модель, чтобы смоделировать всё — от рождения вселенной до рождения стихов в чьей-нибудь голове, от нашей технологической цивилизации до первобытных моролингов. Вам ясно?

— Квазиабсолютно, — ввернул я ларсоновское словечко. — Он и моролингов моделировал? Тех, что из книжки?

— Из книжки, из книжки, — сказал он с сарказмом.

Ни в одном из найденных у Корно файлов не было ни байта о моролингах.

— Знаете, вот что я придумал, — продолжал он. — Поговорите с Бенедиктом Эппелем. Это мой самый способный студент. Он строил для Карно какие-то частные модели, лингвистические, по-моему. Я все боялся, что Корно переманит его в свою область, но теперь… — одумавшись, Цанс замолчал.

Я подсказал:

— Теперь его некому переманивать.

— Очень нехороший намек, — заметил он.

— Простите…

Но профессор снова замкнулся.

Как спросить его о Вейлинге, напряженно раздумывал я. Выдавать болтливую Ливей я не хотел. Наконец, сымпровизировал:

— Перед тем как прийти к вам, я побывал в «Виртуальных Играх» и поговорил с помощником президента, господином Вейлингом. Он сказал, что тоже собирается навестить вас.

— Он так сказал? — недоверчиво спросил Цанс.

— Да, сказал, что зайдет к вам в университет.

— И что?

— Да нет, я так, к слову…

Цанс считал интервью оконченным. Он встал и шагнул к двери, взялся за ручку.

— Сейчас у меня лекция, поэтому…

— Спасибо, что уделили…

— Не стоит…

Мы вышли из кабинета, затем и с кафедры. Мадемуазель Ливей быстро переключила экран с игры на расписание занятий. Проходя мимо нее, я успел заметить только таблицы и текст.

На балконе, с внутренней стороны опоясывавшем многоэтажный центральный холл сектора естественнонаучных факультетов, на нас обрушился студенческий гам.

— Как мне найти этого Бенедикта? — спросил я, перекрикивая шум.

— На следующей неделе, во вторник здесь пройдет открытый семинар по моролингам. Бенедикт будет обязательно. А если он нужен срочно, то посмотрите расписание занятий. Или загляните в общежитие.

Цанс ушел учить студентов математическому моделированию, а вернулся к мадемуазель Ливей.

— Поговорили? — спросила она, сосредоточенно выправляя щупальца Октопусу Мадидусу. Пока я разговаривал с Цансом, Мадидус накатил еще пару стаканов.

— Поговорили. Дайте ему «Алко-зельцер».

— Сразу вижу опытного человека! — вскликнула Ливей, глядя в экран.

Интересно, где она там увидела опытного человека?

— Теперь хочу поговорить со студентом по имени Бенедикт Эппель. У него есть сегодня занятия?

— Это известно только ему. На последнем году магистратуры студенты сами выбирают, куда ходить. Как правило они никуда не ходят, кроме научных семинаров по своей специальности. Семинар профессора Цанса проходит по средам, а сегодня у нас четверг, значит Эппель либо в библиотеке, либо где-нибудь еще.

— Где-нибудь еще — это где?

— В общежитии, например. А вас Цанс к нему направил?

— Он, а что?

Хихикнув, Ливей ответила:

— Бенедикт очень необычный юноша. Наверное, Цанс вас не предупредил. Будьте с ним… эээ… тактичны…

— То есть?

— Нервный он очень. И если будете садиться рядом, посмотрите, не лежит ли на вашем месте кнопка.

Я возмутился:

— Людей, нервных настолько, что они подкладываю другим кнопки, называют сумасшедшими.

— Ну прямо так и сумасшедшими! — Ливей нажала на паузу и обернулась ко мне. — Идеальных людей, господин Федре, не существует. А если человек к тому же талантлив, то у него непременно будет такой недостаток, который все сочтут ненормальностью или отклонением. Без отклонений нет таланта. По настоящему нормальны только посредственности.

В ее словах звучал обвинительный приговор. Я взял со стола лист бумаги формата А-4 и стал запихивать его себе в рот, скорчив при этом, надеюсь, достаточно безумную гримасу. Ливей смотрела на это открыв рот, словно прося кусочек.

— Ватмана нет? — спросил я, дожевав бумагу.

К ней вернулся дар речи.

— Я не сказала, что бывают исключения, — вымолвила она. — Вы съели приказ декана об увеличении стипендии студентам. Бенедикт вас убьет.

— Да нужен мне ваш приказ, вот, держите!

Я достал бумажный комок из кармана, расправил и вернул на стол. Этому фокусу меня научил Ларсон.

— А что, Бенедикт способен убить? — спросил я.

— Разве что вас, — пробормотала Ливей, разглаживая приказ кулаком.

— Ладно, сдаюсь, нет у меня талантов. Поговорим о талантах Бенедикта Эппеля. Чем он у вас знаменит?

— Из него получится великий ученый, только и всего.

— Действительно не много. А в какой области он специализируется? Цанс сказал что-то про лингвистику.

— Да, динамическая лингвистика, ментопрограммирование, диссипативные процессы сознания… Что с вами? — забеспокоилась она.

А у меня заныл затылок, и я его поскреб. Вот оно, началось. Ненавижу незнакомые слова.

— По поводу второго слова… Я где-то его слышал. По-моему это что-то эзотерическое. Телепатия и все такое.

— Никой эзотерики у нас нет, — отрезала она. — Мы занимаемся наукой. Наука изучает причины и следствия. У любого события есть причина. У причины есть своя причина и так далее. Получается цепочка причинно-следственных связей. Взрыв сверхновой — это событие и можно изучать его причины. У вас зачесалась голова — это тоже событие, и его причины тоже можно изучать. Или просто купить хороший шампунь. Наконец — и это уже ближе к теме Бенедикта — кто-то написал текст. Что послужило причиной в строго научном смысле? То-то и то-то…

— Детали выясняйте у Бенедикта, — подсказал я.

— Да, у него.

— Ну тогда пойду его искать…

— Идите, — отпустила меня Ливей и снова занялась Мадидусом.

Все шефские шуточки по поводу моего образования можно отнести к разряду дежурных, хотя буквально они друг друга не повторяют. В школе, я, безусловно, учился. И в университете… немного. С тех пор, стоит мне оказаться вблизи, а тем более внутри Фаонского Университета, как меня охватывает ностальгия, поэтому я не торопился покинуть здание.

Центральный холл естественнонаучного сектора сверху донизу опутывает одна-единственная лента эскалатора — гладкая, без ступенек. Студенты ее прозвали «ночной кошмар доктора Мёбиуса». Ступив на ленту, я медленно поплыл вниз. Миновав два этажа, я доплыл до библиотеки, Бенедикта там не оказалось. Позвонил в общежитие — комната не отвечает. Номер его комлога мне не дали. Снова воспользовался «Мебиусом», разглядывая по пути вниз знакомые стены, балюстрады, галереи и незнакомых студенток.

Если с внутренним устройством нашего университета все понятно — естественнонаучный сектор, гуманитарный сектор, сектор экспериментальных лабораторий, административный сектор, включая спортзалы на первых и подземных этажах, — то как выглядит университет снаружи, не в состоянии описать никто. Студенты, отправляясь на каникулы на другие планеты, всегда берут с собою снимок своей alma mater, дабы, если спросят, сказать: вот это он, и ткнуть пальцем в снимок. Я же рискну предположить рецепт строительства: берете цилиндр из стеклобетона переменной прозрачности и ставите его вертикально. Диаметр цилиндра должен быть метров восемьдесят, высота — двести пятьдесят, но это не точно. Думаю, двухсот пятидесяти хватит. Затем вам понадобится постоянный высокоэнергетический лазер. В крайнем случае, сойдет и квазиимпульсный. Аккуратными горизонтальными разрезами вы рассекаете цилиндр на диски — должно выйти ровно шестнадцать штук, желательно одинаковых. При этом диски должны остаться лежать друг на друге, иначе ничего не выйдет. И наконец, последний, самый ответственный этап: разрезанный цилиндр нужно аккуратно пихнуть в нижний диск. Если удачно пихнуть, то диски рассыплются в форме Фаонского Университета. Думаю, куда и с какой силой пихать — главная тайна архитекторов. Они унесут ее с собой в могилу, уж будьте уверены.

Заняв место в флаере и дав команду на взлет, я еще раз бросил взгляд на университет.

«М-да, против второго начала термодинамики не попрешь», — вспомнились мне слова, сказанные одним физиком с Земли, когда он впервые увидел это чудное архитектурное сооружение.

Двери в кабинет Шефа звуконепроницаемы. Об этом следует помнить, когда собираешься их открыть. Упругие басы штраусовского «говорящего Заратустры» вынесли меня обратно в коридор. Я заткнул уши, оттолкнулся от стены и ворвался в кабинет.

На экране, занимавшем всю торцовую стену кабинета, творилось действо, глядя на которое, никогда не скажешь, что «Бог умер». Нет, тут скорее «Шеф оглох». Слово, ставшее плотью моего босса, сидело ко мне спиной и творило Историю. В углах огромного экрана притаились ангелы и демоны. Они наперебой подсказывали, какие космологические параметры следует менять. Естественно, они подсказывали в соответствии со своими ангельскими и демонскими вкусами. Когда между силами добра и зла происходила стычка, игроку следовало принять одну из сторон. Победив, можно было заработать дельную подсказку.

Заратустра отговорил, и его сменила Фортуна Орфа. Под далекий гул набухавших протуберанцев Большой хор Фаонской филармонии вступил бодро, затем стал тихо и невнятно сетовать на то, что удача изменчива, как фазы Луны — то ее прибудет, то убудет. Воспользовавшись относительной тишиной, я заорал, что, мол, вот он я, пришел, встречайте.

— Погоди, дай сохранюсь! — заорал в ответ Шеф.

Хор стих, экран с желто-фиолетовой пятнистой мешаниной замер — и сразу побледнел, едва Шеф включил общее освещение.

— О, я уже это видел. Спиральная галактика класса Октопус Мадидус. В любом каталоге найдете, если хорошенько поищите.

— Сам ты мадидус. Я из-за тебя свет от тьмы отделить не успел! — возмутился Шеф.

Я догадался:

— Вы говорите об отрыве реликтового излучения? Плохо, плохо… А константы связи правильно подобрали?

— Гавриил сказал, что правильно. В смысле— не твое дело. Я же говорю — не успел. И прежде чем советы давать, попробовал бы сам… Узнал что-нибудь?

— Чарльза Корно убил профессор Цанс, чтобы тот не совратил его студента.

— Совратил?!

— В научном смысле.

И я в двух словах пересказал разговор с Цансом и Ливей. Затем резюмировал:

— Серьезный вывод только один: надо менять прикрытие, поскольку научная ценность ларсоновских статей сильно под вопросом. Мне кажется, он исписался. Его доказательство про Другою Вселенную полно ошибок. Из-за него мы стали посмешищем в академических кругах обеих Вселенных…

Шеф поднял руку, я замолк.

— Все это я передам Редактору, — сказал он. — С Бенедиктом надо поговорить, раз уж он попался нам на глаза. Говоришь, у Корно не сохранилось ни одного письма от Бенедикта?

— Ни единого. Бенедикт Эппель присутствует в списке адресатов, но писем нет. Если они что-то там моделировали, то письма должны были остаться. Письма с формулами никто не стирает. Зато иногда их прячут.

— Правильно, — согласился Шеф. — Я над этим подумаю.

— Бенедикта сейчас искать или подождать до семинара?

Шеф не упустил шанса приняться за старое:

— Семинар это хорошо. Тебе нужно расширять кругозор. О чем семинар-то?

— О моролинагах. Я уточнил, там основной докладчик — Эдуард Брубер, писатель. Писал о моролинагах. Роман так и называется «Моролинги». Кстати, Брубер есть в адресной книге Корно.

— А письма?

— Одно письмо от Корно к нему. Даже не письмо, а слайд. Средневековый.

— В каком смысле средневековый?

— В смысле изображения: бородатые господа в беретах и в выпуклых дублетах с накрахмаленными рафами шириной в две ладони. — Вчера я отрепетировал, как все это произнести так, словно сам всю жизнь ношу береты, дублеты и так далее по тексту.

— Где ты слов-то таких нахватался: дублеты, рафы еще какие-то… — Шеф ревниво относится к чужому словарному запасу.

— Датировка изображения по костюму — довольно известный прием. Я датировал изображение шестнадцатым веком. Более грубо: позднее средневековье или эпоха Возрождения, что, в общем-то, одно и тоже. Прошу заметить, я обошелся без чье-либо помощи.

Выслушав мое объяснение, Шеф скомандовал:

— Яна, узнай, что за слайд Корно послал Эдуарду Бруберу.

— Да, Шеф, — ответила Яна, и на полчаса исчезла.

— Значит так, — выполнив задание, сказала она деловито. — Это не слайд, а кадр из фильма «Жизнь и смерть Роберта Грина». Снят четыре года назад. Сценарий писал Брубер. Действие происходит в Англии, в середине тире конце шестнадцатого века. Роберт Грин — это английский писатель и драматург, современник Шекспира. Кто такой Шекспир, я тебе, Федр, расскажу как-нибудь потом.

— Рассказывай сейчас, — сказал я. — Шеф тоже хочет знать.

— Думаю, он знает, — заступилась за Шефа Яна.

Шеф обозвал меня невежественным нахалом и велел убираться с глаз долой. Бенедиктом приказал заняться завтра.

Пусть нахал, но не невежественный… Обвинение меня возмутило. Вернувшись домой, я скачал «Жизнь и смерть Роберта Грина» и стал смотреть. Сначала было интересно, потом я уснул и проснулся от того, что Роберт Грин громко кричал что-то страшное в адрес Шекспира. Шекспир ответил скабрезной эпиграммой, Грин слег и до конца фильма так и не встал. Пожалев несчастного Роберта Грина, я отправился в спальню досыпать.

6

Чем Шеф мне всегда импонировал, так это тем, что об всех изменениях в моих планах он извещает меня точно в срок.

Итак, ночь с четверга на пятницу, три часа. Я сплю мертвым сном в своей постели. В три ноль одну комлог пищит, я подпрыгиваю и левым хуком бью его в кнопку «вкл.» На экране — Шеф — выглядит так, словно не ложился. — Завтра, то есть сегодня, выпускают Амиреса, — говорит он зевая. — Полиция провела следственный эксперимент, который полностью подтвердил мою версию о том, как было совершено убийство.

— А до утра эта новость не могла…

— Эта ночь — последняя, когда дом Корно пуст, — прерывает он меня.

— А с вечера нельзя было…— продолжаю вяло возмущаться я.

Шеф дискутировать не склонен:

— Поторопись! Нам здорово повезло: уходя после обыска, полиция забыла включить сигнализацию. Кстати, почему выяснением того, включена ли сигнализация в доме Корно или нет, занимаюсь я?

— Наверное, потому что Ларсон занят игрой в «ШДТ».

— Или потому что ты спишь!

— Извините, что делаю это ночью… А что мы ищем?

— Глиняные таблички, — говорит он и исчезает как то привидение из анекдота.

Насчет глиняных табличек у Шефа есть целая теория. Способов, как уберечь информацию от разных любопытных личностей вроде нас с Шефом, существует масса. Можно просто зашифровать. Можно не шифруя расквантовать и каждый квант информации отправить на отдельный накопитель в какой-нибудь другой планетной системе или даже в другом Секторе. Можно сделать и то и другое. Но мой босс убежден: проделав все эти сложные операции, человек все равно оставит себе про запас одну нетленную копию — нестираемую, скажем так, — чтобы проснувшись ночью достать из-под подушки и полюбоваться на сокровище, поскольку в иных случаях информация — и есть настоящее сокровище. Полюбуется и уберет обратно. Нетленные копии Шеф называет глиняными табличками, но, как правило, это кристаллы постоянной памяти.

Сомнительно, чтобы такой продвинутый в смысле компьютерных технологий человек, как Корно, поддался вышеописанному соблазну, но приказ есть приказ и раздумывать тут нечего.

Таблетки, каждая из которых способна на один раз заменить тарелку соевой похлебки и три чашки крепкого кофе, я нашел в коробке из-под хруммелей. Коробку из-под хруммелей — за холодильником, холодильник — на кухне, кухню — в квартире ну и так далее. Эти таблетки мы зовем «завтрак шпиона», они содержат кофеин или вроде того и отбивают аппетит не хуже соевой похлебки, особенно, если ее приготовить на животном жиру и без соли. Насытившись тошнотной таблеткой, я стал готов к любому рискованному предприятию, кроме морской прогулки, но этого от меня никто не требовал.

От меня требовалось незаметно проникнуть в дом жертвы и найти там что-нибудь стоящее. Во исполнение первой части задания, я посадил флаер среди зарослей фаонских кактусов, в пятидесяти метрах к северу от участка Корно. Катусы на Фаоне растут там, где температура летом поднимается выше нуля по Цельсию. Замечу, что таких теплых мест на нашей планете в два раза меньше, чем на Земле, хотя по размерам обе планеты почти одинаковы, да и с виду, то есть из космоса, практически не отличаются. На зиму кактусы сворачиваются в спираль, наподобие штопора, причем, чем ниже температура, тем туже спираль. От кактусовых колючек спасают только специальные комбинезоны. Дома я облачился в такой противокактусный комбинезон. Подобное облачение, на самом деле, не слишком хорошо с точки зрения конспирации: любого человека в противокактусном комбинезоне первым делом спросят, зачем он полез в заросли, и почему нельзя было припарковать флаер на посадочной площадке или на любом другом открытом месте. Поэтому мне не следовало попадаться на глаза кому бы то ни было.

Как я ни старался втиснуть флаер между кактусами, несколько мелких кактусов я все же придавил. Насколько громко они хрустнули, я не знал, поскольку кабина флаера звукоизолирована, как кабинет Шефа. Сапфо, несчастливо влюбленная в Фаона, стояла высоко и светила в спину. Крупнозернистый град, которым закончился последний в этом году дождь, предательски скрипел по ногами. До самой весны град уже не растает.

Я выбрался из кактусов, перешел посадочную площадку и подошел к дому. В свете Сапфо пепельно-белая геометрия дома отчетливо выделялась на фоне черных кустов и черно-фиолетового неба. Подойдя к дверям, я сменил кожаные перчатки на тонкие резиновые. Универсальный сканер-ключ легко справился с замком. Я надеялся, что насчет сигнализации Шеф не ошибся, поэтому не стал сканировать охранную систему дома — на это ушло бы слишком много времени.

Ручной фонарь осветил знакомый тамбур. Я выключил фонарь и надел очки ночного видения. Вторая дверь оказалась не заблокированной. Радуясь беспечности полицейских, я проник в холл, затем в гостиную с невыносимо мягкими диванами, оттуда — в кабинет.

Окно закрывала плотная штора. Желая всей душой, чтобы она оказалась светонепроницаемой, я снова включил фонарь. Он светил узким лучом, поэтому я не сразу получил представление об общих размерах кабинета. Стеллажи занимали боковые длинные стены, стол с терминалами стоял у окна в торцовой стене.

Осмотр начал со стеллажей. Сотни кассет с кристаллозаписями, десяток бумажных книг. Что ж, это тоже способ спрятать секретную глиняную табличку: налепить на нее ярлык, скажем, «Фата-Моргана-7» и поставить среди прочих кассет с играми. Все кассеты мне не унести, просмотреть не успею. Я продолжал перебирать кассеты. Пустая трата времени, думал я. Это время лучше потратить на взлом компьютера.

Моролинги…

Черт, у меня уже галлюцинации. Я вернул луч назад вдоль полки. Наткнулся на книги. «Моролинги» Брубера стояли вместе с тремя его другими романами. Рядом — еще несколько незнакомых авторов.

Вернулся к кассетам. Все с этикетками. А время продолжало улетать.

Вот тупица. Я же могу осматривать стеллажи, пока программа-взломщик подбирает пароли.

Подошел к столу. На нем стояли четыре терминала, провода от них шли к нескольким металлическим ящикам, уложенным друг на друга сбоку от стола. В столешницах было пусто, мелочевка вроде канцелярских принадлежностей меня не интересовала. Много времени ушло на то чтобы понять, где у компьютера кнопка «вкл.» и куда подсоединять комлог. Нестандартная конструкция. Вместо меня, Шефу надо было послать Ларсона. Наконец все что включается я включил, все что подсоединяется, подсоединил. Взломщик занялся делом, а я вернулся к стеллажам.

Проклятье, какую полку я начал осматривать перед тем как перейти к компьютеру? Вспомнил: она была на уровне глаз, там стояли «Моролинги». Всегда надо начинать с нижней.

Закончил с полкой, где «Моролинги». Теперь надо перейти к нижней…

Стоп. Что там Ливей говорила про причины и следствия? Никакой свободы воли. У всего есть причина. Почему я вдруг вспомнил про нижнюю полку? Потому что устал стоять. Голова внезапно сделалась такой тяжелой, что подкосились ноги. Воздух вокруг загустел и уплотнился. Я вообразил, что если подогну ноги, то останусь в нем плавать…

Я уже сидел на полу, глаза застилал туман. Ужасно хотелось спать. Кассеты, папки, книги — все расплывалось. Что за сволочь придумала те таблетки с кофеином…

7

— Ну как, очухался?

— А стоило? — спросил я и присел на кровати. — Сколько времени?

— Полседьмого, — сказал Шеф, усаживаясь рядом.

— Утра?

— Вечера.

Я проанализировал ответ и понял, что чего-то не понимаю. Спросил:

— Только для самопроверки: какой сегодня день?

— Суббота. Восьмое июля по синхронизированному календарю. Где ты сейчас, сказать?

Я обвел взглядом комнату.

— Похоже, у себя дома. А вы где?

— Тут.

И в самом деле, где же еще ему быть?

— Шеф, не заставляйте меня спрашивать, что случилось. Если я спрошу, вы наверняка скажете, что я взорвал Отдел, потом бегал по городу голым, приставал к прохожим, насмерть загрыз пару бродячих вапролоков, приняв их за вас с Виттенгером, и, под конец, покушался на губернатора. Давайте предположим, что я все помню, но вы решили на всякий случай мне напомнить, поскольку вы любите напоминать. Договорились?

Приняв во внимание мое болезненное состояние, Шеф согласился.

— Голышом ты не бегал, но был близок к тому. Виттенгера ты действительно чуть не загрыз, когда смывался из полицейского участка.

— Я побывал в полицейском участке?!

Шеф почесал проволокой нос.

— В чем дело? — спросил я.

— Намекни мне, с чего начать. Как ты пришел в дом Корно, ты, надеюсь, помнишь?

— А кто такой Корно?

Шеф в отчаянии выронил проволоку.

— Шучу, Шеф. Конечно помню. Это наш новый министр юстиции. Зачем вы меня к нему послали?

Так смотрят на видеофон-автомат, проглотивший последний жетон.

— Фамилия министра — Карнов, — процедил он.

Я сдался:

— Все, Шеф, вспомнил. Это тот программист, которого убили. В ночь с четверга на пятницу я искал у него глиняные таблички. Их было слишком много, поэтому я решил начать с компьютера. Потом… Вот что было потом, я честно не помню.

— Тебя нашел Амирес. Его отпустил в восемь утра, и он сразу поехал домой. Ты спал у стеллажа с кассетами. Амирес вызвал полицию и тебя, спящего, отвезли в участок. Полиции Амирес сказал, что ты, вероятно, и есть убийца его друга. Ты проник в дом, чтобы уничтожить улики. Полицейские вызвали Виттенгера, потому что расследование убийства ведет он. Одновременно они пытались тебя разбудить, дали какие-то стимуляторы, но, видимо, переборщили. Ты устроил в участке разгром и попытался убежать, но наткнулся на Виттенгера, который в этот момент приехал в участок. Он тебя скрутил. Врачи провели детоксикацию и снова тебя усыпили. Они сказали, что, если бы Амиреса выпустили на час позже, ты бы никогда не проснулся. Вытаскивать тебя из полицейского лазарета пришлось мне лично.

— Спасибо, — сказал я. — Где и чем меня накачали?

— Чем — скоро выяснится. Результаты анализов еще не поступили. А где — это тебя надо спросить.

— Не смогу ответить, пока не узнаю, что это было. Если «завтрак шпиона», то мы с вами знаем, с кого спросить.

— Знаем, но это не пищевое отравление.

— "Завтрак шпиона" — не пища.

— Однако ты его зачем-то ешь, — скривился Шеф.

Со стороны кухни донесся шум закипающего чайника.

— Кстати о еде: чем это пахнет, и кто это там сопит у меня на кухне? Неужели Ларсон?

— Он самый. Ларсон сказал, что врачи нейтрализовали действие яда, а теперь нужно нейтрализовать действия врачей. Готовит какую-то свою фирменную смесь — рецепт он не выдал.

Через открытую дверь я увидел, как Ласон семенит к нам с трехлитровой прозрачной кастрюлей в руках. На дне кастрюли дымила и плескалась какая-то светло-коричневая жидкость.

— Хью, там была еще пятилитровая…

— Она грязная. Как Татьяна уехала, ты бросил мыть посуду, — ответил он с укоризной.

— Из кастрюли есть не удобно, я уже пробовал. Перелей в любую чашку — грязную или чистую — не важно.

Ларсон развернулся и пошел обратно на кухню. У Шефа сработал комлог.

— Да, инспектор… — Шеф не включил громкую связь. — …Откуда он мог взяться? … спрошу … передам … вы правы, еще как повезло… до встречи.

Разговор закончился.

— Новости? — поинтересовался я

— Тебе привет от Виттенгера. Эксперты сказали, ты надышался «Буйного лунатика».

— Лунатики не бывают буйными.

— В дикой природе — не бывают, поэтому изобрели специальный газ. Надышавшись, человек спит спокойно, пока его кто-нибудь не потревожит. Дальше все зависит от его темперамента. Не подоспей Виттенгер, тебя бы до сих пор ловили по всему Фаон-Полису.

— Представляю, как бы вы повеселились. Зачем только такое дерьмо изобретают. Не вижу никакого практического смысла.

— А его и нет, — подтвердил Шеф. — Ошибка лаборанта. Спецслужбам нужен был газ, который сначала усыпляет жертву, потом возвращает сознание, но не движение, — газ для похищения и допроса. Химики что-то там перехимичили и получился газ с противоположным действием: у жертвы пробуждается не сознание, а, так сказать, жажда движения. Спецслужбы от «Лунатика» отказались, но на черном рынке он до сих пор продается, причем часто под видом настоящего газа для допросов. Виттенгер о «Буйном лунатике» слышал, но никогда не видел в действии. Еще он сказал, что вышлет счет за разгром в полицейском участке. Здоровье полицейских, к счастью, было застрахована, поэтому тебе не придется оплачивать два перелома и одно сотрясение. Ты доволен?