Трехгрошовый роман

Вы берете подряд на ремонт любой улицы и, ничем не рискуя, обеспечиваете себе отличный заработок. В другой раз я продал не принадлежавший мне дом; в то время в нем никто не жил. Я вывесил плакат: "Продается, справки у NN". NN - это был я. Детские штучки! Безнравственность в чистом виде, иными словами - не вызванное необходимостью предпочтение незаконных путей и средств! Не лучше ли сколотить немного денег, отремонтировать несколько ветхих домишек на одну семью, продать их в рассрочку и дождаться, когда у покупателей выйдут все деньги? И дома опять ваши, и повторять эту комбинацию можно сколько угодно раз! И полиция ни при чем! Возьмите теперь наше ремесло: под покровом ночи мы вламываемся в лавки и выгребаем оттуда товары, которые мы рассчитываем продать. К чему? Если лавки прогорят оттого, что они торгуют по слишком высоким ценам, мы получим нужный нам товар наизаконнейшим порядком - путем простой покупки, и потратим на него гораздо меньше, чем мы бы потратили на налет. И если для вас это важно, мы, в сущности говоря, совершили ту же кражу, все равно что налет, ибо те товары, что находились в прогоревших лавках, тоже были в свое время похищены у людей, изготовивших их, у людей, которым было сказано: рабочая сила или жизнь! Нужно работать легально. Этот спорт нисколько не хуже! Мне, бывало, тоже случалось, возвращаясь из Бельгии, проходить по сходням с пластырем на носу мимо двух-трех господ в мягких шляпах, - пластырь так меняет физиономию! - но что все это по сравнению с игрой в ЦЗТ? Детский лепет! В наше время надо пользоваться мирными методами. Грубое насилие вышло из моды. Не стоит, как я уже сказал, подсылать убийц, когда можно послать судебного исполнителя. Мы должны строить, а не разрушать, то есть мы должны наживаться на строительстве.
      Прищуренными глазами он изучал Груча. Он рассчитывал привлечь его к работе, чтобы, таким образом, помириться с Фанни.
      - Я собрался, - продолжал он, - ликвидировать товарищество и уволить всех сотрудников, в том числе и вас. Но последнего, может быть, удастся избежать. А что касается остальных, то, как вы думаете, кто из них обладает достаточными средствами, чтобы приобрести д-лавку, принимая во внимание, что большое количество этих лавок вскоре не будет иметь владельцев? Составьте мне список. Я думаю, мне таким способом удастся еще кое-что выколотить из ребят. Не имеет смысла с места в карьер выбрасывать их на улицу. Можете, кстати, спросить Фанни, кого она считает надежным, - она ведь питает к ним симпатию. Понимаете, Груч, я хочу переменить галс. Я вызвал вас сюда потому, что вы человек гибкий. Ведь есть и такие люди, которые не понимают веяний времени и которых по справедливости раздавит колесо истории.
      Груч терпеливо слушал и явно старался понять веяния времени. Потом он пробормотал что-то насчет О'Хара.
      - О'Хара? - с сожалением сказал Мэкхит. - Он только о бабах думает. Я уверен, что его оправдательные Документы на товары совсем не такие безукоризненные, какими они должны быть. В один прекрасный день его делами заинтересуется полиция, и что тогда?
      Он договорился с Гручем. С тех пор Груч несколько лет подряд осторожно и честно руководил закупками в южной части Лондона.
      РЕКЛАМНАЯ НЕДЕЛЯ КРЕСТОНА
      Ясным осенним утром Крестон открыл свою рекламную неделю единых цен.
      Уже с семи часов, за два часа до открытия, перед железными шторами лавок дежурили толпы покупателей. Ничего подозрительного в этих толпах не было - бросалось в глаза разве только большое количество мужчин.
      К открытию прибыли господа Хоторн и Миллер из Национального депозитного банка. Вместе с Крестоном, тощим, жилистым, долговязым мужчиной, они сидели в конторе центрального магазина. Старики невероятно нервничали. Крестон сохранял полное спокойствие. Он очень тщательно подготовился к кампании. Его служащие работали накануне до поздней ночи, переоценивая все товары и разбивая их по ценам на четыре основные группы. Ровно в девять часов двери распахнулись, и покупатели хлынули в лавки.
      С первой же минуты во всех лавках Крестона одновременно начало твориться нечто удивительное и малоприятное.
      Покупатели вели себя как-то странно.
      Только-только проникнув в помещение, они уже опрометью бросались к прилавкам. Никто не выбирал. Ажиотаж начинался у полок, расположенных поближе к выходу, и постепенно распространялся на более отдаленные. Покупатели без разбора хватали партии одних и тех же товаров, запихивали их в кошелки и даже в мешки, оплачивали довольно крупными кредитками и поспешно удалялись, чтобы через несколько минут вернуться вновь.
      Крестон очень скоро заметил, что происходит нечто странное. Это не были нормальные покупатели, это не были те недоверчивые, придирчивые, враждебно настроенные люди, которые долго выбирают, прежде чем связать себя навеки. Они энергично работали локтями, грудью оттесняли разборчивых покупателей от прилавков и буквально терроризировали их.
      Продавцы, заинтересованные на сей раз в прибыли (это было новшество), обливались потом, стараясь удовлетворить спрос. Покупатели с бранью вырывали у них товар из рук. Только у касс они становились придирчивы. Они требовали квитанций с печатью и указанием цены проданного товара.
      Крестон вызвал полицию. Полиция явилась и установила факт чрезвычайно большого наплыва покупателей; она также узнала среди них ряд темных личностей, старых своих знакомых, но не нашла никаких законных оснований для вмешательства. Не могла же она разгонять резиновыми дубинками людей, которые хотели купить за наличные деньги то, что им было необходимо.
      Крестон, тем временем объехавший все свои лавки и повсюду увидевший ту же самую картину, решил закрыть их на несколько часов. Но когда газетные репортеры потребовали у него объяснений, он вновь открыл их.
      Весь день до позднего вечера Полли и Груч, сидя в маленькой распивочной, регистрировали закупленные товары. Их было очень много.
      Крестон прочел в вечерних газетах, что его рекламная распродажа имеет бурный успех и что в один день были раскуплены все его огромные запасы.
      И действительно, лавки его напоминали поле ожесточеннейшей битвы. Казалось, что огромное полчище саранчи пожирало все дочиста. Он не мог объяснить себе этот маневр конкурента.
      Вечером, в то время как к складам на Нижнем Блэксмит-сквере подкатывали ручные тележки и подводы с купленным товаром, Мэкхит принял у себя в камере О'Хара.
      - Я люблю самостоятельность и инициативу, - сказал он ему спокойно. Это ты замечательно придумал - продать Крестону всю неходовую заваль. Без оправдательных документов нам никогда не удалось бы сбыть ее. Теперь они у нас есть. Я приказал вновь откупить у него все. Где деньги?
      О'Хара был ошарашен. Он недолго увиливал. У него были крестоновские векселя, и он тут же сдал их Мэкхиту. Документов, свидетельствующих о происхождении товаров Крестон от него не получал и не требовал.
      О'Хара не делал никаких попыток внести ясность в происшедшее, очевидно, удовлетворившись разъяснением Мэкхита. Он зависел от Мэкхита, а Макхит зависел от него. Мэкхит совершенно случайно заговорил на эту тему, не заговори он, весьма возможно, что О'Хара сам бы ее коснулся. Никто не мог бы доказать противное. Было бы низостью подозревать что-либо иное. Право же, это было бы крайней низостью.
      После того как О'Хара ушел, - перед уходом он еще немного посидел, не произнеся, впрочем, ни слова, - Мэкхит вызвал к себе Брауна.
      Они пили грог и курили. Мэкхит сидел, сгорбившись на койке, и носком башмака приподымал ковер, вновь положенный на пол по распоряжению Брауна. Он не знал, с чего начать. Наконец он начал издалека:
      - Скажи-ка, ты помнишь, что ты говорил мне этим летом, когда мы с тобой беседовали о ливерпульских инструментах? Ты указал мне правильный путь. С течением времени я все лучше и лучше понимал твою мысль. Я должен окончательно разделаться с остатками моего прошлого. Это становится мне с каждым днем яснее. Лежа по ночам без сна, я вспоминаю твои слова и борюсь с моим худшим я.
      Воцарилась проникновенная пауза. У Брауна был довольно испуганный вид.
      - Не забывай, что я, кроме того, одолжил тебе некоторую сумму денег и до сих пор не получил ее обратно, - сказал он с беспокойством.
      - Мне бы не хотелось, - горестно ответил Мэкхит, - говорить в настоящую минуту о деньгах, Браун. Ты их получишь, это так же верно, как то, что меня зовут Мэкхит.
      - Мне бы хотелось, чтобы ты бросил шутить, Мэк! - разозлился Браун.
      Мэкхит невозмутимо продолжал:
      - Я так хорошо помню твои слова, как если бы ты сказал их вчера. "Ты должен избавиться от этого О'Хара, - сказал ты. - Ты должен создать себе другую среду". Ты дал мне время на размышление. Ну что ж, я все продумал. Он строго поглядел на Брауна. - В моем закупочном товариществе имели место злоупотребления. Подозрение падает на моего служащего О'Хара, ты его знаешь.
      - Тебя обжулили?
      - Нет, не совсем так. Но товары, сданные моим лавкам, а в последнее время также и концерну Аарона, по всей видимости, темного происхождения. Отсутствует целый ряд оправдательных документов. Я должен расследовать все до конца, иначе расследованием займется Аарон и оно обернется против меня. Понимаешь?
      - Понимаю. Но этот О'Хара - отъявленный негодяй. Он наверняка запутает тебя.
      - А может быть, - сказал Мэкхит мечтательно, - может быть, он меня все-таки не запутает. На часть товаров у него все же есть оправдательные документы. Только не на все. А те накладные, что у него есть, хранятся в ЦЗТ. Они в руках у Фанни.
      - Ах, вот как, - пробормотал Браун.
      - Да, - с удовлетворением сказал Мэкхит.
      - А я тут при чем? - спросил Браун, несколько успокоившись.
      - Быть может, ты еще что-нибудь про него разузнаешь. Надо найти что-нибудь такое, что можно было бы и предъявить и в случае чего взять обратно, в зависимости от того, будет он вести себя разумно или нет.
      - Отчего же, это можно, - сказал Браун. - Я сам терпеть не могу предателей.
      - Его образ жизни тоже вызывает омерзение, - добавил Мэкхит. - Я долго наблюдал, как он ведет себя с женщинами. Правда, я постоянно прощал его за его заслуги, но в доме у него не мог заставить себя бывать. А теперь мое терпение истощилось.
      Они еще немного посидели и покурили. Потом Браун ушел.
      Мэкхит стал медленно укладываться спать. Он был озабочен.
      ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
      Где утонул жеребенок, там была вода.
      Старинная пословица
      УБИЛ ЛИ ГОСПОДИН МЭКХИТ МЭРИ СУЭЙЕР?
      Дело Мэри Суэйер с каждым днем доставляло Маку все больше забот.
      Уолли, адвокат Пичема, созвал общее собрание владельцев д-лавок. Засев в задней комнате ресторана четвертого разряда, они замышляли всевозможные козни.
      Процесс раскрыл перед обществом истинное положение дел в д-лавках. Толстый Уолли призывал собрание организовать союз пострадавших розничных торговцев. Он сообщил, что обвиняемый в убийстве делец занимает в следственной тюрьме княжеские хоромы, устланные персидскими коврами.
      Долговязый чахоточный сапожник указал на своеобразную "дружбу" Мэкхита с убитой и, пылая негодованием, потребовал расследования взаимоотношений между работодателями и служащими женского пола.
      - Здесь имеет место злоупотребление служебным положением! - воскликнул он.
      Более умеренные призывали к спокойствию.
      Одна старуха предложила отсрочить все расчеты с господином Мэкхитом до того момента, как будет вынесен судебный приговор, и даже попробовала свалить на него октябрьскую арендную плату. Однако у нее нашелся всегонавсего один единомышленник, одобривший это мероприятие. Пусть, сказал он, господин Мэкхит видит, что они потеряли веру в него.
      Представители умеренного крыла без особого труда одержали победу. Было решено не касаться экономических вопросов, не имеющих, в сущности, никакого отношения к делу и способных только скомпрометировать возвышенные моральные установки собравшихся. Решение это было принято единогласно. Старуха тоже голосовала за него.
      Об экономических вопросах больше не говорилось. Маленькие люди очень склонны объяснять постигшую их катастрофу причинами высшего порядка.
      Было принято решение ограничиться протестом против беззащитности розничных торговцев и требованием беспощадных мер против убийцы, "к какому бы сословию он ни принадлежал".
      Тем не менее собрание это имело для Мэкхита весьма неблагоприятные последствия. Против него были теперь настроены все.
      В газетах появились фотографии осиротевших детей. На одной из них был виден плакат: "Эта лавка принадлежит жене фронтовика".
      Особенно далеко зашел Пичем. Он расставил у целого ряда д-лавок своих нищих, истощенных субъектов с табличками на груди, гласившими: "Покупая здесь, вы покупаете в моей лавке". Владельцы лавок не принимали против них никаких мер, и газеты немедленно сфотографировали и нищих.
      Они же поместили заголовки, набранные вразрядку:
      У Б И Л Л И М Э К Х И Т М Э Р И С У Э Й Е Р?
      В довершение всего Мэкхит был принужден добиваться прекращения следствия, не открывая своего алиби.
      Все зависело от того, удастся ли создать правдоподобную версию о самоубийстве Мэри Суэнер.
      Он поставил на колени Полтора Столетия, он имел в руках материал против Крестона. Но на формальности, связанные с его вступлением в банк, требовалось довольно много времени, а использовать материал против Крестона он мог, только сидя в правлении банка.
      Без алиби же он мог обойтись только при условии создания абсолютно правдоподобной версии о самоубийстве Суэйер. С другой стороны, самоубийство бросало тень на репутацию д-лавок.
      В ночь накануне рассмотрения дела судом присяжных к Мэкхиту явился совершенно подавленный Браун и сообщил ему, что докеры, видевшие Мэри на берегу незадолго до ее смерти в полном одиночестве, как сквозь землю провалились. Браун сделал все, что было в его силах, чтобы найти их. По-видимому, кто-то убрал их со сцены. Уолли, ухмыляясь, заявил шефу полиции, что оба свидетеля дали, по всей вероятности, ложные показания и теперь боятся, что их заставят присягать. Мэкхиту нетрудно было догадаться, кто убрал этих свидетелей. Вероятно, они жили в той же гостинице, что и Фьюкумби.
      - Ах, - сказал он Брауну, который слушал его со страдальческим видом, на что мне твоя преданность, когда в этом деле нужно умение? Ты напоминаешь мне старого добряка Скиллера, у него тоже постоянно были самые лучшие намерения, а между тем он за всю жизнь не сумел управиться ни с одним человеком, потому что был бездарен. Он ютов был перегрызть горло любому врагу, но всякий раз слишком поздно догадывался, кто его враг. Четыре ночных сторожа в банке были ему нипочем, но, к сожалению, он постоянно забывал дома орудия взлома! И ты такой же! И ты такой же! В память о нашей старинной солдатской дружбе ты, ни минуты не колеблясь, сожжешь в печке компрометирующие меня материалы. Но я, к сожалению, не уверен, что ты не забудешь при этом сжечь какие-нибудь две-три страницы! Это большой недостаток, Фредди! Вы, чиновники, несомненно, преданы государству и тем, в ком оно заинтересовано, но все несчастье в том, что государственной службы обычно добиваются только люди, не способные отстаивать себя, предлагать свой товар на открытом рынке труда! Вот почему нам приходится иметь дело с судьями, которые воодушевлены самыми лучшими намерениями, но не обладают достаточной смекалкой. Они в любой момент готовы применить к беднякам и коммунистам наистрожайшие законы, но им чрезвычайно редко удается по-настоящему угробить их, раз навсегда заткнуть им глотку, - короче говоря, свить им веревку! С другой стороны, они отлично видят, что тот или другой обвиняемый - человек их круга, более того - они симпатизируют ему, но просто из неспособности правильно истолковать и применить закон, из педантичной, инертной приверженности к мертвой букве - они совершенно не в состоянии вызволить человека из беды; а если они его и вызволят, то из-за их неловкости вся наша судебная машина кажется после этого искалеченной. А между тем машина эта превосходна и абсолютно целесообразна, нужно только уметь разумно и логично пользоваться ею, и ни один волос не упадет с нашей головы. Чтобы оправдать нашего брата, вовсе не нужно извращать законы нужно лишь применять их! Ах, Фредди, ты ко мне отлично относишься, я это знаю, но ты не очень способный человек!
      Они засиделись далеко за полночь, вспоминая добрые старые времена и совместные подвиги. Лишь незадолго до ухода Браун осмелился сообщить своему другу, что даже служащая Фанни Крайслер намерена выступить на суде против него. На предварительном следствии она подтвердила факт встречи Мэка с Мэри в ее лавке.
      Суд присяжных заседал в приветливом, светлом зале. Председатель, маленький, худой человечек с большими голубыми глазами, как нельзя лучше подходил к светлой, солнечной комнате с белыми гардинами и оштукатуренными стенами.
      Показания судебного врача и уголовного агента отняли не много времени. Очень скоро суд занялся личностью Мэкхита, на котором тяготело подозрение в убийстве розничной торговки Суэйер.
      Уолли, получивший гонорар от Пичема, защищал в качестве гражданского истца интересы детей Суэйер. Мэкхита защищали Риггер и Уайт. На вопрос о роде занятий обвиняемый ответил:
      - Оптовый торговец.
      Когда речь зашла о судимости, Мэкхит допустил небольшую ошибку. Он не мог припомнить, чтобы его когда-либо привлекали к суду, и он сказал:
      - Наказаниям не подвергался. Уолли немедленно набросился на него:
      - А не был ли на вас, обвиняемый, три года назад наложен штраф в размере одного фунта?
      - Не помню, - сказал Мэкхит, неприятно пораженный.
      - Так. Вы не помните! Вы не помните, что вы нарушили полицейский час. Вы нарушили полицейский час, но вы этого не помните. Позвольте в таком случае напомнить вам: у вас есть судимость.
      Ригтер ядовито рассмеялся:
      - Штраф за нарушение полицейского часа! Надо полагать, что это единственное наказание, которому вы когда-либо подвергались, Мэкхит!
      Уолли поспешил встать:
      - Дело не в составе преступления, а в том знаменательном обстоятельстве, что подсудимый пытается скрыть совершенное им преступление и понесенную за него кару. Именно ничтожность преступления доказывает, что для Мэкхита сокрытие подобных вещей, которые могли бы скомпрометировать его в глазах общества, стало второй натурой. Следствие это покажет.
      Риггер заявил протест против подобных попыток воздействия на суд, но Уайт дернул его за рукав. У этого толстяка была своя тактика защиты, которую он никак не мог согласовать с методами Риггера. Он решил настаивать на самоубийстве Мэри Суэйер, а Риггер - на умерщвлении ее неизвестными злоумышленниками. Но нн тот ни другой не собирались предъявлять алиби.
      К сожалению, Уолли, как стало ясно из первого же его выступления, по-видимому, получил приказ вести процесс со всей решительностью.
      Оба докера, встретившие около девяти часов одинокую женщину, направляющуюся на набережную, разумеется, отсутствовали, зато нищие, видевшие покойную в обществе обвиняемого, были налицо. Один из них, старик по имени Стоун, дал следующие показания:
      - Я очень точно помню спутника той женщины. Это как раз он и есть. Мы приглядываемся к людям. Этот вот - из тех, кто три раза пороется в карманах, прежде чем вынуть пенни. Да и пенни-то они дают, только если с ними дама. Он так долго искал монету помельче, что я ему сказал: "Поезжайте-ка лучше домой и переройте всю вашу квартиру. Может, у вас там завалилось за диван фальшивое полпенни". Я как сейчас помню - так я ему и сказал. У него, видать, карманы были набиты пачками кредиток. А дал он в конце концов все-таки пенни.
      Весь зал расхохотался. Риггер достал из портфеля газетный лист и передал его присяжным. То был снимок с витрины, где висело извещение о скидке семьям фронтовиков, покупающим в д-лавках.
      - Этот снимок опубликован нашими противниками, - с раздражением сказал Ригтер, - но я вас спрашиваю: разве человек, лишенный социальных чувств, поступит подобным образом?
      Уолли оставил за собой право в дальнейшем подробнее остановиться на социальных чувствах господина Мэкхита и установил лишь то существенное для суда обстоятельство, что господин Стоун запомнил обвиняемого по упомянутой мелкой черточке. Разумеется, он, будучи миллионером, - имеет всяческое право подавать нищим хотя бы пуговицы от брюк; небезразлично, быть может, только одно - откуда он их берет.
      Это был первый выпад против деловых методов Мэкхита, и тот сильно встревожился. Он резко сказал:
      - Пуговицы изготовляются на фабриках.
      - Весь вопрос в том, - отпарировал Уолли, - получают ли те, кто изготовляет эти пуговицы, за свою работу сполна.
      Тут Риггер вскочил и спросил, потерпит ли суд коммунистическую пропаганду.
      Судья успокоил обе стороны. В показаниях свидетеля, сказал он, существенно лишь то, что он отождествляет обвиняемого с человеком, который в день убийства сопровождал Мэри Суэйер.
      Риггер пообещал впоследствии вернуться к личности свидетеля и напомнил, что его показаниям противостоят показания двух докеров. Он вызвал комиссара уголовной полиции, допрашивавшего в свое время этих докеров. Оказалось, что они действительно говорили об одинокой женщине.
      - О какой женщине? - поинтересовался Уолли.
      Комиссар вынужден был признаться, что фотография убитой не была предъявлена докерам. Уолли поднялся, торжествуя.
      - Отличные свидетели! - крикнул он. - Они видели в районе доков одинокую женщину! Можно подумать, что одинокие женщины там большая редкость.
      Он подал знак, и из свидетельской комнаты вышла особа, явно принадлежавшая к низшим слоям общества. Она сообщила, что по профессии она проститутка и работает в районе доков. В ту субботу она вышла вечером марьяжить на набережную, но не нашла фраера. Доки - скверный район. Она лично работает в доках только потому, что там плохое освещение, а она больна рожей.
      Риггер спросил ее, не опасен ли этот район для одиноких прогулок ввиду наличия в нем уголовных элементов.
      Она сказала:
      - Для нас - нет.
      - Тамошние женщины, - пояснил Уолли, - не носят при себе крупных ценностей.
      - Но существуют ведь убийцы на сексуальной почве, - настаивал Риггер.
      - Для нас они повсюду, - невозмутимо ответила свидетельница.
      Ригтер поинтересовался, сильна ли конкуренция между проститутками, не существует ли между женщинами вражды из-за клиентов. Ведь мужчины, населяющие этот район, какими бы темными делами они ни занимались, все же представляют собой объект заработка для местных проституток.
      - У каждой свой участок, - сказала свидетельница.
      - И кроме того, у вас есть защитники?
      - У меня нет.
      - Почему?
      - Я слишком мало зарабатываю.
      - Ну, что вы! С паршивой овцы хоть шерсти клок. Не пытайтесь втирать нам очки. Защитник существует не только для охраны от клиентов, но и для борьбы с другими проститутками, захватывающими чужой участок, не так ли?
      - Может быть, - сказала свидетельница.
      - Я пытаюсь установить это обстоятельство, - напыщенно заявил Риггер, обращаясь к присяжным, - так как считаю возможным, что Мэри Суэйер была лишена жизни при обстоятельствах, явствующих из показаний свидетельницы.
      Уайт напал на него с тыла.
      - Мы же знаем, - пробормотал он, нагнувшись над бумагами, - каким образом Суэйер была лишена жизни. Бросьте это!
      Свидетельницу отпустили. Все присутствующие вынуждены были признать, что она вполне могла быть той самой "одинокой женщиной", которую видели докеры. Значит, Мэкхит мог сопровождать настоящую Суэйер, как это утверждали нищие.
      При сильном возбуждении представителей печати Уолли вызвал Фьюкумби, исчезнувшего без следа после первого же учиненного ему допроса.
      Риггер тотчас же спросил его, где он все это время находился.
      Уолли ответил за него:
      - Он находился под особой охраной. Мы стремились оградить его от каких бы то ни было случайностей. Как-никак, госпожа Суэйер пала жертвой подобной случайности.
      Фьюкумби спокойным тоном изложил все, что ему было известно о покойной. Мэкхит вызвал ее на свидание. Она осталась ждать его, а он, Фьюкумби, ушел. Она, по-видимому, рассчитывала добиться от него материальной поддержки. Возможно, что она также намеревалась припугнуть его, так как кое-что о нем знала.
      Риггер встал:
      - Не боялась ли госпожа Суэйер обвиняемого?
      - То есть как это?
      - Не опасалась ли она, что он с ней что-нибудь сделает, например столкнет в воду?
      - Вряд ли! Тогда она не пошла бы на свидание с ним.
      - Совершенно верно, Фьюкумби. В таком случае она не пошла бы на свидание с ним. Стало быть, она ничего не говорила о своих опасениях?
      - Нет.
      Тут поднялся толстяк Уайт. Пронзительным фальцетом он спросил, действительно ли госпожа Суэйер так-таки не боялась господина Мэкхита? Не опасалась ли она, например, каких-либо экономических санкций с его стороны?
      Бывший солдат ответил не сразу. Помедлив, он спокойно сказал:
      - Конечно, она понимала, что в деловом отношении он не станет особенно с ней церемониться. В этом смысле она его боялась.
      - Совершенно правильно, - сказал Уайт и сел с победоносным видом.
      Уолли слушал ухмыляясь.
      - Есть и третье соображение, не правда ли? - вмешался он. - Желание получить материальную поддержку и испытываемая ею нужда могли оказаться сильней, чем страх перед физической расправой! Вы только что убедились, сколь мало считаются, скажем, уличные женщины с грозящими им опасностями! Господа, я защищаю здесь интересы двух сирот. Из показаний господина Фьюкумби мы можем заключить, что эта мать подавила свой страх, когда дело шло о куске хлеба для ее детей.
      Вслед за этим Мэкхит подтвердил, что записка с вызовом Мэри Суэйер на свидание была написана им. Почерк же Мэри Суэйер был ему, по его словам, неизвестен. Он и в самом деле не знал ее почерка, иначе он в свое время опознал бы автора того письма о Ноже, которое так долго таскал в бумажнике.
      Председатель объявил перерыв на обед. Полли поспешила к мужу; кроме них, в комнате находились только оба адвоката. Сидя в углу, они спорили о методах защиты.
      Мэк и Полли съели по сандвичу. Он был чрезвычайно удручен ходом дела. Между прочим, он спросил, что означало дурацкое замечание УОАЛЖ "Весь вопрос в том, получают ли те, кто изготовляет эти пуговицы, за свою работу сполна".
      - Это прямо-таки неслыханное бесстыдство, - возмущался Мэк. - Он, конечно, хотел этим сказать, что мои товары - краденые. Допустим, я продаю пуговицы. Допустим, я их с этой целью покупаю, скажем, у обанкротившихся мелких фирм. По сути дела, это то же самое, как если бы я их крал; ведь я не плачу за них полной цены! А если бы я даже и платил этим фирмам полную цену? Не они же изготовили пуговицы! Они украдены у тех, кто их изготовил, то есть у пуговичников, даже если допустить, что последние получили то или иное вознаграждение. Сполна они за свою работу, естественно, не получили - иначе откуда взялась бы прибыль? Я говорю прямо: я не вижу особенной разницы между воровством и "закупкой". Уолли мне за это заплатит. Он нанес мне моральный ущерб!
      Полли была с ним вполне согласна.
      За это время она похорошела еще больше. Летом она много плавала и загорала - разумеется, в защищенных от нескромных взоров местах из-за беременности. С рук ее еще не сошел легкий загар; впрочем, выше локтей они были белы - в этом нетрудно было убедиться, когда короткие широкие рукава ее блузки соскальзывали к плечам. Белизна эта производила очаровательное впечатление, и она это знала.
      После перерыва первой по ходатайству Мзлли была допрошена Фанни Крайслер.
      Под глазами у нее были тени, и она нервничала. Ликвидация антикварной лавки сильно подействовала на нее.
      Она ограничилась сообщением о том, что покойная Суэйер обращалась к господину Мэкхиту за денежной ссудой на основании их прежних дружеских отношений.
      - Но ведь она, кажется, намекала, что ей кое-что известно про обвиняемого?
      - Она, вероятно, имела в виду обстоятельства, сопровождавшие ее замужество, - поспешно ответила свидетельница. - Господин Мэкхит играл в этом деле роль, огласка которой могла бы быть ему неприятна.
      - Что вам известно о Ноже? - неожиданно спросил Мзлли.
      Она заметно побледнела под вуалью.
      - Ничего, - с трудом выговорила она. - Только то, что было в газетах.
      - Но ведь Суэйер угрожала обвиняемому разоблачениями и при этом упоминала о Ноже.
      Фанни вновь овладела собой. Она сказала равнодушно:
      - Теперь я уже не помню. Она болтала всякий вздор, так как была очень возбуждена и считала себя обиженной. Несомненно, ему было просто неприятно, что она намеревалась предать огласке их отношения.
      Уайту вдруг захотелось узнать, каково было материальное положение покойной.
      - Положение было неважное, но не хуже, чем у других владельцев лавок. В настоящее время все лавки переживают кризис.
      - Вы служите у обвиняемого? - спросил Уолли.
      - Да.
      - Быть может, защита выставит на предмет выяснения деловых методов Мэкхита свидетелей, не находящихся у него на службе? - иронически сказал Уолли.
      Уайт рассердился.
      - Коллега, - сказал он внушительно, - по-видимому, полагает, что в Англии не осталось больше людей, говорящих правду вне зависимости от их материальной заинтересованности. Должен сказать, это очень грустно.
      - Что именно грустно? - спросил Уолли не без удовольствия. - Что в Англии не осталось больше таких людей или что я так полагаю?
      Судья остановил его движением руки. Тогда Уолли принялся допрашивать одного из редакторов "Зеркала".
      Когда тот без обиняков заявил, что покойная отождествляла господина Мэкхита с пресловутым злодеем Ножом, Риггер вздохнул с облегчением.
      - Надеюсь, теперь всякому разумному человеку, то есть всякому, кто не читает газет, станет ясно, сколь плачевно шаток фундамент, на котором строится обвинение! - воскликнул он. - Господин Мэкхит и Нож - одно и то же лицо! Наши коммерсанты, оказывается, носят при себе потайные фонари и взламывают несгораемые шкафы! Господа, всем нам известно, на что способна зависть. Но ведь должны же быть какие-то границы! Все обвинение строится на том, что господин Мэкхит, один из известнейших наших коммерсантов, вовсе не коммерсант, а преступник, убийца! Ибо в противном случае все обвинение не имело бы никакого смысла! Если он не убийца, а всем известный владелец д-лавок, то у него нет никаких оснований опасаться "разоблачений" со стороны особы, о нравственности которой мы не хотим говорить ничего дурного, поскольку она умерла! Это абсурд!