Трехгрошовый роман

      В дальнейшем выяснилось, что Фанни действительно считает требования банды справедливыми. Банда снова настаивала на пересмотре условий работы. Она опять хотела работать на собственный риск и получать за каждую партию товара.
      - Им чрезмерно понизили ставки, - закончила Фанни. - Они больше не хотят сидеть на жалованье.
      - Но ведь это временная мера, - снизошел Мэкхит до ответа, - товары должны подешеветь. Когда мы выбьем Крестона из седла, мы вновь повысим цены, а следовательно, и ставки.
      О'Хара ударил кулаком по столу:
      - Они просто хотят использовать конъюнктуру. Вот и все!
      - Им невозможно объяснить все подробности нашей кампании против Крестона, - настаивала Фанни, - да она их и не касается. Они не знают, для чего все это делается и когда это кончится. Они хотят получать то, что им причитается.
      - Это некрасиво с их стороны, - сказал Мэкхит с рассеянным видом. Сперва они настаивали на твердых ставках, как у чиновников, теперь подавай им опять самостоятельный заработок. Где же тут сплочение народа вокруг своего вождя? Они все время мечутся из стороны в сторону. То им то подай, то это. Вчера - твердые ставки, сегодня - участие в прибылях. Это ни к чему хорошему не приведет. Какое уж тут горе и радость пополам!
      - Брось ты постоянно твердить о сплочении, о горе и радости пополам! нетерпеливо сказала Фанни. - Ведь на самом деле получается: тебе радость, а им горе.
      - Но ведь могут наступить трудные времена, - настаивал Мэкхит. - Кто тогда будет за все отвечать?
      - Уж они как-нибудь сами ответят. Не будь, пожалуйста, таким чувствительным!
      - Хорошо, - неожиданно отрезал Мак, - Они получат то, что хотят. Передай им, пусть они тебе скажут спасибо, Фанни.
      И он встал.
      Фанни внимательно посмотрела на него.
      - Значит, они опять могут сдавать товар по своему усмотрению?
      - Да. Но я буду заказывать.
      Он снял шляпы О'Хара и Груча с вешалки в передней и подал их все с тем же отсутствующим видом. Груч был, по-видимому, несколько озадачен.
      - Я хочу еще кое о чем с тобой поговорить, - небрежно сказал Мэкхит Фанни, и оба посетителя удалились недовольные.
      Фанни проводила их вниз. Когда она вернулась наверх, Мэкхит стоял у окна; лицо его не выражало ничего определенного. Он отдернул портьеру и смотрел вниз, на улицу.
      - Может быть, - сказал он спокойно, - Груч вернется посмотреть, горит ли еще свет. Пойдем-ка лучше в спальню!
      Он пошел вперед. Спальня примыкала к гостиной я тоже выходила окнами на улицу. Мэкхит подождал, пока Фанни прошла в спальню, и потушил свет в гостиной.
      - Хватит света в спальне, - сказал он, - ты должна быть экономной. Процентное вознаграждение банде будет выплачиваться за твой счет.
      Он сел на кровать и указал на кресло, обитое материей в цветах. Фанни села, обиженная и взволнованная. Обычно он не подчеркивал столь резко своих хозяйских прав.
      - Ты ревнуешь? - спросил он внезапно.
      Она посмотрела на него недоуменно. Потом рассмеялась.
      - Я хотела спросить тебя о том же, Мак. Ты смешон.
      - Тогда расскажи, что ты знаешь о моем плане, - проворчал он недовольно. - Все!
      Она удивилась: ей вообще ничего не было известно о его плане. Она просто полагала, что нужно прилично обращаться с людьми. Она старалась избегать скандалов и придерживалась взгляда: живи и жить давай другим. Возможно, она потому встала на эту точку зрения, что в банду входил Груч.
      Когда Мэкхит изложил ей свои план, она была явно удивлена. Он поверил, что она не имела в нем понятия. Но он уже увлекся и рассказал ей все. Она, как никто, умела слушать его.
      В позиции Крестона и Национального депозитного банка было множество уязвимых мест. Он предвидел для себя огромные возможности. Как-никак одним из главных клиентов Полутора Столетий был господин Пнчем, и как-никак господин Пичем был его тестем. Но сначала он хотел "выяснить отношения" со своими союзниками Аароном и Коммерческим банком.
      - Я не могу честно и безоговорочно, как мне бы этого хотелось, бороться с ними бок о бок, покуда у меня есть ощущение, что они меня обманывают. Это ощущение постоянно стоит между нами. Когда я как следует проучу их, мы гораздо легче поймем друг друга и наладим приличные отношения.
      Он решил в ближайшие же дни приостановить снабжение как лавок Аарона, так равно и своих собственных. Этим маневром он рассчитывал поставить Аарона и заправил Коммерческого банка в затруднительное положением накануне победы над Крестоном, так сказать "с добычей в зубах", они останутся без товаров, необходимых для решительного сражения, и поймут, что она всецело зависят от него. Тогда ЦЗТ сможет возобновить контракты и диктовать новые цены, В самый разгар ожесточенной борьбы, за несколько дней до большой рекламной недели, Аарон не захочет, остаться с пустыми складами на руках. А если Аарон согласится платить нормальные цены, тогда можно будет отказаться от нынешних сомнительных методов закупки. Поэтому новое условие, заключенное сегодня вечером с людьми О'Хара, было для Мэкзита совершенно непредвиденной счастливой случайностью. Его тянуло к порядочной жизни.
      - Я должен создать себе семейный очаг, - сказал он просто. - Я уже в том возрасте, когда человеку следует иметь текущий счет в банке.
      По мере того как он говорил, его настроение улучшилось. Он бодро шагал по комнате, энергично попыхивая сигарой.
      Он так старался разъяснить Фанни свои замыслы, что даже перестал сердиться на нее за Груча. Судя по тому, как она поощряла мятежные настроения банды, он решил, что она сама разгадала кое-что из его планов.
      От всего, что он рассказал ей, она пришла в такой восторг, что ему стоило большого труда уйти от нее.
      Только по дороге домой, в Нанхед, он вспомнил про Груча и про то, что тот опять живет у Фанни. Он решил все-таки как следует приструнить Фанни. Она стала проявлять чрезмерную самостоятельность.
      ИСТОРИЧЕСКОЕ ЗАСЕДАНИЕ
      Спустя несколько дней состоялось заседание ЦЗТ с участием Мэкхита.
      Заняв председательское место, Мэкхит предложил присутствующим запастись сигарами: о виски с содовой он тоже позаботился, так как заседание должно было, по-видимому, потребовать большой затраты сил.
      Затем, перекатывая свежую сигару из одного угла рта в другой, он не без удовольствия разложил на зеленом сукне стола все материалы к предстоящей рекламной неделе, подготовленные им совместно с великим Аароном. Они были весьма объемисты и носили исчерпывающий характер,
      - Мы работали над этим четыре дня. Прошлое воскресенье я возил их в Уорборн-Касл. Жак Оппер сказал, что это будет олимпиада, которую лондонские деловые круги запомнят надолго.
      Мэкхит говорил медленно, растягивая слова. Он откинулся на клеенчатую спинку кресла и спросил Фанни, сможет ли ЦЗТ своевременно собрать нужное количество товаров. Приведенные им цифры были колоссальны.
      Фанни усмехнулась и сказала, обернувшись к Блумзбери, который ничего не понимал и смущенно смотрел на обоих адвокатов:
      - Ни в коем случае. Наши возможности исчерпаны. Мы можем дать максимум одну треть. Кампания начата слишком рано.
      - Это скверно, - сказал Мэкхит и посмотрел в потолок.
      - Треть мы все-таки могли бы дать, - отважно предложила Фанни.
      - Это никак не соответствует нашему гигантскому плану, с которым, по словам Жака Оппера, могут сравниться разве только древнегреческие олимпийские игры, - с непроницаемым видом возразил Мэкхит. - Треть! Моя точка зрения такова: нужно либо удовлетворительно выполнить взятые на себя обязательства, либо не выполнять их вовсе. Но являются ли, в сущности, обязательства, взятые нами на себя, обязательствами и в юридическом смысле, а не только моральными?
      - Мы сделали все, что могли, - коротко сказала Фанни.
      - Скверно! - сказал Мэкхит и поглядел в потолок.
      - Договаривайте до конца, - сказал один из адвокатов, по фамилии Риггер, которому эта комедия казалась совсем не такой забавной, как Мэкхиту. - Следовательно, вы хотите бросить Аарона на произвол судьбы?
      - Что значит - я хочу? Я вынужден! В конце концов это отразится и на моих д-лавках, - недовольно сказал Мэкхит. - Они чрезвычайно тяжело пострадают. Я не могу сделать для них исключение. Крестон проведет свою рекламную неделю, а мы спасуем - это достаточно скверно. Но у нас ничего больше нет. Я не зря советовал вам позаботиться о виски. Мы исчерпали все наши возможности и должны благодарить судьбу, если ЦЗТ вообще уцелеет после такого кризиса. Перейдем к делу. Мне хотелось бы избежать прямого объяснения с Аароном. Приток товаров должен сокращаться постепенно. Это дело требует организации. Если мы не сумели как следует организовать приток товаров, то организуем по крайней мере их убыль. И вот что еще, господа. Ни на минуту не забывайте: больной умирает, а здоровый борется. Такова жизнь.
      - Займемся более насущными вопросами, - коротко резюмировал Риггер.
      Он не знал, что сказать, все это ему очень не нравилось.
      Но Мэкхит еще не кончил.
      - Для наших друзей из д-лавок это - тяжелое испытание, - медленно продолжал он, переложив сигару в левую руку, чтобы взять правой карандаш, но, к сожалению, мы бессильны облегчить его. Многие из них запоздали со взносом процентов и затягивают расчеты, а между тем именно теперь, когда наступают столь тяжелые времена, мы сами нуждаемся в каждом пенни, отданном нами взаймы. Пора подумать о взыскании долгов. Мы поддержали их, открыв им кредиты, пусть они теперь поддержат нас, покрыв эти кредиты; это не более чем справедливо. Нам нужны резервы, чтобы выдержать кризис. Не следует также забывать, что, если мы рухнем, они погибнут все до одного.
      Тут даже Фанни испугалась. Она не думала, что дело зайдет так далеко. Для чего Мэку резервы? На что он может надеяться, если д-лавки будут разорены? Аарон покачнется, но устоит. Крестон, его враг, одержит блестящую победу (хотя бы и временную, как рассчитывает Мэк), но ведь маленькие лавки погибнут, как мотыльки-однодневки.
      Тем временем Мэкхит уже взялся за дело. Он заполнил своими каракулями бесчисленное количество листочков. О'Хара почувствовал себя в своей стихии.
      Все впятером точно установили, каким путем следует сократить поступление товаров в лавки, и Мэкхит настоял на том, чтобы к д-лавкам был применен тот же голодный режим, что и к лавкам Аарона. Ему не хотелось выслушивать вполне резонные жалобы Аарона и Коммерческого банка.
      Это решение было проведено немедленно. В самый разгар распродажи начались перебои в поставке товаров.
      Слепо веря в неограниченные возможности ЦЗТ, Аарон не заключил с ним новых твердых договоров, где была бы оговорена неустойка на случай непредставления товаров. Аарон и его банк были ошарашены и прежде всего осведомились, как снабжаются д-лавки. Им сообщили, что д-лавки, так же как и они, изнемогают от нехватки товаров.
      И в самом деле, владельцы д-лавок штурмовали контору ЦЗТ в Сити, где неукоснительно любезная госпожа Крайслер изо дня в день заговаривала им зубы.
      По возвращении домой они находили письма за подписью господина Мэкхита с просьбой урегулировать задолженность.
      Приглашенный директорами Коммерческого банка для объяснений, Мэкхит сделал вид, что он совершенно потерял голову и болен душой. Он достал сигару, покачал головой и положил ее обратно в портсигар, как бы желая этим показать, что в столь тяжелые дни ему не до курения.
      - Я болею душой, - промолвил он. - Мои лавки в ужасном состоянии. Бедняги владельцы сильно потратились на предварительную рекламу. Они по большей части сами писали плакаты, а теперь в лавках пусто, как в мышиной норе. Покупателей сколько угодно, а товаров нет! И это - накануне первого октября, когда нужно платить за аренду! Кроме того, многие наняли людей на время распродажи. Но мне просто не хочется говорить обо всем этом. В конце концов это - только материальные убытки. Гораздо тяжелее для меня моральная сторона дела. Блумзбери был моим личным другом. За что он меня так обидел? Я считаю его поступок нечестным не с деловой, а с чисто человеческой точки зрения.
      Мэкхит решительно и последовательно проводил эту линию. Он и не думал скрываться от своих друзей из д-лавок; напротив, по-прежнему навещал их. Он с серьезной миной объяснял им, на что ему нужны деньги, сидел, нисколько не чванясь, в задних комнатах, сажал себе на колени ребят и всячески старался вселить в отчаявшихся владельцев лавок хотя бы частицу своей веры в будущее и твердость духа.
      Он беседовал с женщинами об их нуждах и открывал перед ними все новые и новые, неизвестные им источники экономии. С мужчинами он беседовал отдельно.
      - Я очень тяжело переживаю эту историю, но стараюсь не показывать виду, - говорил он. - В эти трудные дни будьте опорой вашей жене!
      Он знал этих маленьких людей. Их поначалу мрачные лица не отпугивали его. От них требовались выдержка и присутствие духа. "Выживают только сильные", - говорил он, испытующе вглядываясь в их блуждающие глаза. Этот взгляд они потом долго не могли забыть.
      История учит нас, что именно эти слои тяготеют к воззрениям, одобряющим торжество сильного над слабым.
      Впрочем, с Полли он в эти дни говорил тем же тоном. Он требовал от нее жесточайшей экономии. Он будет голодать вместе со своими людьми, говорил он ей очень серьезно. Он покупал себе скверные сигары и меньше курил. Он даже стал выписывать одной газетой меньше.
      - Верность за верность! - говорил он. - Я требую от них многого. Я требую невозможного. Как спартанская мать сказала сыну, идущему на битву: "Или со щитом, или на щите", так я говорю моим друзьям из д-лавок: "Или с товарами на полке, или зубы на полку". А это значит, что я должен быть верен им в час испытаний. Теперь ты понимаешь, почему я сократил твои расходы на хозяйство?
      Он попробовал объясниться с Жаком Оппером, но Оппер неожиданно оказался весьма нелюбезен. Он сухо сказал, что, по его мнению, неудачник так же мало заслуживает снисхождения, как и глупец. Милость к павшим есть слабость.
      Мэкхит нашел греческую философию несколько жестокой.
      ПОДАРКИ
      У Мэкхита оказались на руках большие запасы холста и шерсти. Незадолго до решения ЦЗТ сократить снабжение лавок он путем ограбления текстильной фабрики в Уэльсе приобрел большую партию холста и теперь не знал, куда его деть.
      Газеты были опять полны известий о войне в Южной Африке.
      Не только в Лондоне шли ожесточенные бои, но и в Южной Африке; и здесь и там борьба интересов вовлекала в свой водоворот неимущие слои населения, вспомните хотя бы о всех этих Томах Смитах и Мэри Суэйер из д-лавок, отчаянно искавших в эти дни товаров.
      Необходима была помощь.
      Образовались благотворительные комитеты. Дамы из высшего общества ринулись в них. Стар и млад состязался в рвении. В светских домах и школах холеные ручки щипали корпию для раненых. Для храбрых воинов шили рубашки и вязали носки. Слово жертва приобрело новый смысл.
      Мэкхит устроил Полли в несколько комитетов. Он выгодно продал свой холст, а также и шерсть.
      Полли проводила все вечера в импровизированных белошвейных мастерских, где дамы за чашкой чая шили мужские рубашки. У всех были серьезные лица, и разговоры проходили под знаком жертвы.
      - Как они обрадуются, этим красивым белым рубашкам! - говорили дамы.
      Приглаживая ногтем большого пальца швы, они беседовали о величии Англии.
      Чем старше были дамы, тем они казались кровожадней.
      - С этими бандитами, убивающими наших томми из-за угла, слишком нежничают, - говорила почтенная старая дама, сидевшая рядом с Полли. - Их надо просто ловить и расстреливать, чтобы они поняли, что значит задирать Англию. Это вообще не люди. Это дикие звери. Вы слышали, что они отравляют колодцы? А наши всегда ведут честную игру. И совершенно напрасно! Стоит ли церемониться с этим сбродом? Как вы находите, дорогая моя?
      - Наши солдатики, - вздохнула еще более старая дама в больших очках, идут в бой прямо-таки с неслыханным мужеством. Под градом пуль они маршируют, как на учебном плацу. Им совершенно безразлично, убьют их да нет. Один газетный корреспондент провел анкету. Все ответили одно и то же: нам жизнь не дорога, лишь бы Англия гордилась нами.
      - Они выполняют свой долг, - строго сказала первая, - выполним же и мы свой.
      И они стали шить еще прилежней.
      Две молодые девицы захихикали. Щеки у них пылали и они старались не глядеть друг на друга, чтобы не прыснуть. Матери сердито окликнули их.
      Одна из дам - ей не было и двадцати лет - спокойней сказала:
      - Когда читаешь в газетах, что там творится, и вспоминаешь этих красивых мальчиков в солдатских мундирах, становится тяжело на душе.
      Обе девицы прыснули. Они ни на секунду не прекращали борьбы с собственным легкомыслием, отчаянно давились, строили, трясясь всем телом от смеха, похоронные гримасы и корчились от напряжения, стараясь быть серьезными.
      Другая молодая дама пришла им на помощь.
      - Не знаю, - завела она новый разговор, - когда я вижу наших бравых томми в пропотелых, изодранных мундирах и вспоминаю все бои и испытания, через которые они прошли, мне хочется поцеловать их - таких, какие они есть, - немытых, потных, окровавленных. Правда!
      Полли бегло посмотрела на нее.
      "До чего же прав мой отец! - подумала она, еще ниже склонив свое круглое лицо над шитьем. - После побед нужно посылать за подаянием оборванных, жалких, израненных солдат, а после поражений - щеголеватых и чистеньких. В этом все дело!"
      Разговор перешел на подарки.
      Дамы посылали на фронт пакетики с табаком, шоколадом и записками; все это было перевязано хорошенькими - лиловыми и розовыми ленточками.
      - Больше всего табаку на шиллинг дают у Аарона на Миллер-стрит, оживленно рассказывала одна барышня. - Он, может быть, не так хорош, но пусть будет похуже, зато побольше, так они просят.
      Солдаты присылали благодарственные письма; барышни всем показывали их. В них попадались очаровательные орфографические ошибки, и они свидетельствовали о возвышенных чувствах.
      - Жалко, что нельзя посылать письма при рубашках и носках, - сказала барышня, покупавшая на Миллер-стрит. - Это было бы еще приятней.
      Старуха в очках внезапно повернулась к Полли и сказала дрожащим от ярости голосом:
      - Когда я думаю о том, что этот чистый английский холст вскоре, быть может, окрасится кровью британского юноши, я готова своей рукой убить этих злодеев!
      Полли испуганно поглядела на старую даму: ее высохшая рука с иголкой дрожала, нижняя челюсть бессильно отвалилась.
      Полли стало дурно, и она вышла.
      Ахая и охая, дамы заговорили о ней.
      - Она в интересном положении, - шептала одна другой.
      Когда Полли, все еще немного бледная, вернулась в комнату и молча подсела к шьющим кровопийцам, одна из них - с большими кроткими глазами сказала:
      - Надеюсь, это будет мальчик. Англии нужны мужчины.
      Потом заговорили на другую тему. Толстая женщина в цветастом шелковом платье (все знали, что ее муж - адмирал) сказала:
      - Поведение низших классов вызывает восхищение. Я состою еще в одном комитете, где щиплют корпию. Не мешало бы и вам туда заглянуть. Очень приятное общество. Так вот, в прошлый вторник приходит туда одна совсем простая женщина, по лицу видно, что дома у нее хоть шаром покати, и дает нам чисто вымытую, штопаную-перештопаную рубашку. "У моего мужа есть еще две, говорит она. - Я читала, что на фронте очень много тяжелораненых". Когда мой муж услышал о ней, он сказал: "Это - британская мать. Любая герцогиня могла бы у нее поучиться".
      Она гордо обвела всех взглядом.
      - Каждый на своем месте и каждый по своим возможностям, - сдержанно сказала важная старуха, сидевшая рядом с Полли.
      Полли сообщила мужу, что несколько светских дам пригласили ее к себе в гости. Он был очень доволен, что ему удалось так выгодно сплавить свой товар, и посоветовал ей и впредь принимать самое близкое участие в деле помощи британским воинам.
      "ГОСПОДИН ИКС"
      Всякий раз, как Мэкхит встречал господ Аарона и Опперов, он жаловался на вероломство своего бывшего друга Блумзбери; однако он чувствовал, что ему следовало бы еще резче подчеркнуть свою зависимость от Центрального закупочного товарищества. В особенности трудно было рассеять недоверие Коммерческого банка. Благодаря внезапным перебоям в поставке товаров он окончательно попал в руки ЦЗТ, и эти руки ни в коем случае не должны были оказаться руками господина Мэкхита.
      Ввиду этого Мэкхит созвал еще одно, строго конфиденциальное совещание ЦЗТ. В протоколах он именовался господином Икс. Он одобрил проект весьма вежливого, выдержанного в строго юридических тонах письма господину Мэкхиту в Нанхеде, в котором ЦЗТ вежливо, но твердо указывало на то, что цены, установленные заключенными в свое время сделками, рассматривались им исключительно как цены рекламные. Запасы на складах ЦЗТ в настоящее время несколько истощились, но, как только позволят обстоятельства, товарищество возобновит поставки в полном объеме. Разумеется, на основе новых цен.
      Ко всеобщему замешательству часов около девяти, когда все вопросы были уже исчерпаны, Блумзбери встал и, запинаясь, спросил, не нанесет ли это мероприятие ущерба владельцам д-лавок.
      Вмешательство Блумзбери поистине оказалось для всех неожиданным.
      Был тихий вечер, собеседники мирно сидели вокруг большого стола. Окна были открыты настежь, так как стояла теплая погода, и при свете газовых фонарей можно было разглядеть зелень каштанов на противоположной стороне улицы.
      Мэкхит тотчас же вынул сигару изо рта и произнес краткую речь, обращенную преимущественно к его другу Блумзбери: он подчеркнул, что для владельцев д-лавок эта мера действительно чревата некоторыми временными лишениями, но ведь всякий коммерческий, да и вообще всякий успех всецело зависит от умения в нужный момент приносить жертвы. Больной умирает, а здоровый борется. Так было и так будет. Пришла пора владельцам д-лавок доказать, чего они стоят. Попутно он предложил Фанни Крайслер с величайшим вниманием следить, кто из них выстоит и кто сдастся. Закупщикам О'Хара предстоит такое же решительное испытание.
      Он, со своей стороны, - принимает на себя всю ответственность. Каждый владелец д-лавки, выкинутый Фанни Крайслер на улицу, выкинут им самим. Кто в него не верит, тот не может с ним работать.
      Но тут встала Фанни Крайслер и, не глядя на Мэкхита, сухо и деловито сообщила о тяжелом положении владельцев д-лавок. То, что с ними делается, нельзя назвать иначе, как хладнокровным убийством. Большинство из них не продержится и месяца. Она спрашивает себя и присутствующих: выгадает ли товарищество, если погибнут д-лавки?
      Кончила она словами:
      - Если мы сейчас же не окажем им помощи, катастрофа неизбежна.
      Мэкхит ответил сухо и как бы с удивлением: во-первых, погибнут в худшем случае владельцы д-лавок, а не сами д-лавки, а это большая разница; во-вторых, товарищество не в таком положении, чтобы опекать вдов и сирот. Кроме того, он придерживается точки зрения: "Падающий пусть падает", и даже: "Падающего толкни".
      На этом совещание закончилось. Был субботний вечер сентября двадцатого дня.
      О'Хара был недоволен заключительной речью Мэкхита; склонность Мэка к позе постоянно раздражала его. Стоило ли ради какого-то Блумзбери прикидываться, будто ты веришь в свои слова?
      Но, даже оставшись с О'Хара с глазу на глаз, Мэкхит никогда не снимал маски. Ему претили циничные разговоры, и он о самых сомнительных вещах говорил тоном честного дельца. Стыдливость О'Хара постоянно страдала от этого его тона.
      Тем не менее он пунктуально выполнял все, что ему было предписано, и храбро отражал натиск закупщиков, которые вот уже несколько недель опять сидели без работы, на этот раз за свой собственный счет. Товары перестали поступать вовсе. А письмо ЦЗТ, предъявленное Мэкхитом Коммерческому банку без всяких комментариев, произвело необычайно сильное впечатление.
      В каких-нибудь два-три дня мелких владельцев д-лавок охватило величайшее смятение. Все они имели ряд личных обязательств по отношению к домовладельцам, все повыдавали векселя, частью в оплату товаров, частью за инвентарь. За весьма короткий промежуток времени было открыто около полудюжины д-лавок, еще не успевших как следует стать на ноги. Мелкие владельцы, естественно, были теперь уверены, что их предали в угоду большим лавкам. Их охватило полное отчаяние.
      С этого момента служащим господина Пичема нередко доводилось ловить на улицах владельцев д-лавок или их родственников, пытавшихся просить милостыню.
      С тех пор как они были выброшены агентами Мэкхита на улицу, их самостоятельность еще более возросла. Их независимость приняла прямо-таки невыносимые размеры, они не имели даже постоянного жилища. Усердие довело их до того, что они весили не более ста фунтов.
      Пичем тоже не видел в них никакого проку, ибо не меньше двух месяцев должно было пройти, чтобы они окончательно утратили чувство гордости.
      Аарон и Опперы стояли перед загадкой. Первое время они говорили с Блумзбери очень резким тоном, но накануне рекламной недели стали необычайно кроткими. Лавки Аарона привыкли к дешевым товарам ЦЗТ, как к кокаину. Они им были необходимы.
      Мэкхит не пошел в Коммерческий банк, когда там происходило объяснение с Блумзбери. Он продолжал внушать Аарону, что он окончательно порвал с Блумзбери и уже несколько недель не показывается в конторе ЦЗТ. Аарон и оба Оппера, которые, кстати сказать, с некоторых пор стали относиться к Аарону гораздо менее сердечно, чем в былые времена, очень ухаживали за лордом; а тот, воткнув в ротик толстую импортную сигару, думал о Дженни и обещал сделать все, чтобы уладить "трения". Решено было до поры до времени не отказываться от рекламной недели. Блумзбери высказал предположение, что ЦЗТ вскоре оправится и возобновит поставки. Собеседники расстались, обменявшись сердечным рукопожатием. Все они почувствовали, что по-человечески сблизились. Разговор коснулся также и повышения цен.
      Жак Оппер даже пригласил Мэкхита провести субботний вечер и воскресенье в Уорборн-Касл.
      На этот раз Мэкхит взял с собой Полли. Фанни пришлось пустить в ход все свое красноречие, чтобы удержать туалет Полли на среднем уровне: Мэкхит хотел, чтобы она была одета как герцогиня; это было бы, пожалуй, еще хуже, чем привезти с собой Дженни, о чем в свое время мечтал Блумзбери.
      Госпожа Оппер приняла Полли весьма любезно.
      Полли говорила не слишком много и не слишком мало и только удивлялась, что Опперы так громко чавкают за столом.
      У старшего шефа банка, господина Жака Оппера, она имела особый успех; она всегда пользовалась успехом ~ у мужчин солидного возраста.
      Гуляя с Мэкхитом по парку, банкир указал на древние корявые дубы, между которыми пробивалась свежая травка, и промолвил:
      - Видите, дорогой Мэкхит, они стоят поодиночке, на большом расстоянии друг от друга. Им хорошо, не правда ли? Я, знаете ли, люблю иметь дело с людьми удачливыми. Этим деревьям повезло. Не стоит говорить, что они тут ни при чем, что за ними ухаживали садовники. У них чудесный вид!
      Мэкхит молча шел с ним рядом; он дал себе слово быть удачливым.
      К сожалению, в эту столь гармоническую атмосферу вкрался диссонанс: Мэкхит получил от старшего инспектора Брауна извещение о том, что последний более не может противиться аресту своего друга. В ответ на запрос о причине ареста - запрос, стоивший Мэкхиту больших усилий, - он получил сообщение, что на него пало подозрение в убийстве розничной торговки Мэри Суэйер.
      ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
      Господа, сегодня я мою грязные стаканы
      И гну спину, белье стирая,
      И я каждому молча кланяюсь, получая пятак;
      Видят все мои лохмотья и наш пакостный кабак,
      И никто не знает, кто я такая.
      Но однажды вечером всполошится вся гавань
      И пронзительный крик разбудит всех,
      И, услышав мой веселый смех на кухне.
      Скажут мне: "Что за дурацкий смех?"
      И фрегат трехмачтовый,
      Сорок пушек по борту,
      Бросит якорь у нас.
      Мне кричат: "Вытирай стаканы, детка!"
      И в ладонь мне пятак суют.
      Я беру от вас подачки и стелю вам кровать,
      Но никто на ней сегодня не будет спать,
      И никто не знает, как меня зовут.
      Но однажды вечером всполошится весь город,
      Загудит и проснется сонный порт.
      У окна стоять я буду, и, меня увидев,
      Скажут: "Что смеется этот рыжий черт!"
      И фрегат трехмачтовый,
      Сорок пушек по борту,
      Даст по городу залп.
      Господа, в ту ночь вам будет не до смеха:
      Рухнут крыши на голову вам,
      Рухнут стены домов, гремя и звеня,
      Лишь одна гостиница уцелеет от огня,
      И все спросят робко: "Кто остался там?"
      И к гостинице сбегутся ночью толпы,
      Спросят: "Почему она не сожжена?"
      И, увидев утром, как я выхожу из дома,
      Люди скажут: "Тут жила она".
      И фрегат трехмачтовый,
      Сорок пушек по борту.
      Черный выкинет флаг.
      А наутро молодцы мои в город войдут,
      И город задрожит от страха,
      И выволокут всех. В кандалы закуют
      Мои молодцы, и ко мне приведут,
      И спросят: "Всех прикажешь на плаху?"
      В это утро будет очень тихо, и спросят
      Палачи: "Кому умереть?"
      И ответ мой будет очень краток: "Всем!"
      И когда покатятся головы, я буду
      Приговаривать: "Опля!"
      И фрегат трехмачтовый,
      Сорок пушек по борту,
      Унесет меня вдаль.
      "Мечты судомойки"
      ЕЩЕ РАЗ ДВАДЦАТОЕ СЕНТЯБРЯ
      Трикотажная лавка Мэри Суэйер помещалась на Малберри-стрит, неподалеку от моста Ватерлоо. Придя к Мэри в гости, Фьюкумби застал ее с двумя детьми в тесной каморке за лавкой, где обычно проводили свободное время все владельцы д-лавок. Торговое помещение было несколько больше обычного, и занавеска разделяла его на две половины. В той половине, что была ближе к улице, стоял прилавок; в задней при свете газа работали две хилые швеи. В жилую комнату свет проникал со двора через крошечное окно. На швейную мастерскую его не хватало, несмотря на то что дверь, соединявшая ее с отапливавшейся каморкой, постоянно была открыта.