Люди и ящеры

— Ешь, мягкотелый.

Мартин не заставил себя упрашивать. Машиш погрузился в молчание, поскольку, предложив угощение, признавал мягкотелого своим гостем. А по правилам здешнего этикета из гостя нельзя вытягивать слова. Они должны выйти под давлением пищи сами. В пустом желудке нет мудрости, считают схаи. И надо признать, не все их обычаи плохи.

— Пей, — сказал машиш, когда Мартин управился с мясом.

И налил папоротниковой браги под названием ухватуха. Страшная это вещь и для мозгов, и для желудка, если кто еще не знает. Но вся череда предложений сама по себе была высшей любезностью и честью, оказываемой только равным, поэтому Мартин похлопал себя сразу по обоим коленям, а потом соединил ладони.

— Ты хорошо усвоил наши обычаи, — сказал машиш. Мартин осушил чашу и почтительно перевернул ее над

своей макушкой.

— Да будет прохладным твой шатер, машиш. Пусть уффиких радуют тебя сыновьями. Да пошлет великий Мосос...

Машиш совершенно по-людски отмахнулся. Только не рукой, а когтистой лапой.

— Ты хорошо усвоил наши обычаи, мягкотелый. Но хватит, хватит церемоний. Я не за этим тебя позвал. Давай говорить серьезно

— Слушаю тебя со всех сторон, машиш.

— Ты спас мне сына. Знаешь, что он хочет тебя убить?

— Еэ.

— И как ты к этому относишься?

— Таков обычай, — уклончиво сказал Мартин. Машиш усмехнулся.

— Наши обычаи мне ведомы. Что ты намерен делать?

— Я не знаю, что мне делать. Уханни пожевал плоскими губами.

— У нас много дурацких обычаев, — неожиданно сообщил он. — А у вас?

Мартин вздохнул.

— Да тоже хватает. Дурацкие обычаи умеют долго жить, как и все дурацкое.

— А ты умеешь говорить правду. Зачем к нам пришел?

— Чтобы вас понять.

— И рассказать своему машишу? -Да.

— Так поступают шпионы.

— Если я шпион, то очень плохой.

— Почему?

— Мягкотелому трудно быть незаметным в Схайссах. Машиш сдержанно квакнул.

— Это правда. Зачем ты нас хотел понять?

— Чтобы договориться.

— О чем нам договариваться?

— О торговле.

— Торговля — хорошо. У вас много вещей, которые мы делать не умеем. Но вещи — не главное.

— Все равно торговля лучше войны.

— Лучше.

— Давайте торговать.

— Сейчас не получится.

— Почему?

— Ты многое знаешь, пленник. Но не все. Ледяные горы больше нас не разделяют. После сильного содрогания земли там вытекло озеро. На его месте получился проход. А схаи начали объединяться. Большинство племен признали Су Мафусафая верховным машишем. Понимаешь, к чему это ведет?

— Будет война?

— Еэ.

— Но мои родичи не собираются нападать.

— Может быть, и так. Но это не имеет значения. Для нас вы — чудовища, которых нужно истребить. Раньше это не давали сделать горы. Сейчас они тоже мешают, но воевать уже можно.

— А для тебя, машиш, мы тоже чудовища?

— Раньше и я так думал. Сейчас — не знаю. Пожалуй, я бы не стал затевать с вами войну из-за ничего. Но даже среди сивов большинство этого хотят. Просто потому, что вы другие.

— И этого достаточно?

— Еще как достаточно. Войны могут начинаться и не из-за таких пустяков.

— Да, к сожалению, — сказал Мартин. — Но разумно ли? Война — это смерть. Я долго живу среди вас и я вижу: схаям так же не нравится умирать, как и нам, мягкотелым.

— Хог. Это верно. И я не хочу воевать с такими, как ты. Ты спокойный. Но скажи, много ли у вас таких, как ты?

— У нас есть и хорошие, и плохие, — с сожалением сказал Мартин. — Так же, как и у вас.

— Вот в этом беда. Толпой овладевают плохие. Толпа редко слушается разума.

— Не всегда. Власть у сивов принадлежит умному машишу. Уханни заквакал. Потом хлопнул по коленке. Однако в

его голосе слышалось осуждение:

— Ты умно сказал. Схаи любят лесть. Но если я дам ей волю, то вместо меня будут править льстецы. Так у нас бывало. Ничего хорошего. Я хочу видеть все, как есть. И я вижу войну со всех сторон. Слишком многие не понимают, как это скверно. Поэтому не боятся войны

— А ты?

— Я видел много войн. Хуже ничего нет.

— Ты можешь удержать свое племя.

— Что значит один машиш одного племени? Не так-то просто образумить даже собственный ухудай. А со стороны восходящего Хассара нам грозят объединенные силы Су Мафусафая. Хотят заставить нас присоединиться к себе. И это еще не все. Со стороны заходящего Хассара живут исконные наши враги хачичеи. Эти просто уничтожат всех сивов до единого, если получится. Так же, как Су Мафусафай хочет уничтожить вас.

— А получится? У хачичеев?

— Нет. Хачичеев больше, но наши воины умнее. Однако мы ослабеем и не сможем противиться Су Мафусафаю. Он этого ждет.

— Но ведь что-то сделать можно?

Машиш, не оборачиваясь, махнул рукой. Оба стражника молча и бесшумно спрыгнули с обрыва за шатром.

— Подвинься ко мне, Мартин. Пей, Мартин. Слушай со всех сторон. Я не смогу предотвратить войну. И не нужно тратить на такой разговор время. У нас его мало — и у тебя, и у меня. Меня поджидает смерть от старости, а тебя стережет смерть от нашей глупости. Поэтому давай смотреть дальше сегодняшнего ужина.

Машиш плеснул себе в чашу. Выпил.

— Нет войны, которая не заканчивается, — веско сказал он. — Я не верю, что схаи победят мягкотелых. Ваше оружие лучше. Я не верю, что мягкотелые победят схаев, нас слишком много. Рано или поздно придется заключать мир. Вот тогда, Мартин, наступит нужное время. Мы не сможем остановить войну. Но если немного повезет, то сможем ее укоротить.

— А когда?

— Когда все дураки, и ваши, и наши, на своей мягкой или жесткой шкуре почувствуют, что это такое, война. Нагеройствуются, набегаются, нахлебаются досыта. Вот когда нужно придумать для мира почетную причину. Даже тупую голову можно убедить в том, что воевать не надо, если воевать уже надоело. Я знаю обычаи Схайссов, а ты знаешь обычаи страны мягкотелых. Понимаешь? Мартин поставил свою чашу на землю.

— Начинаю понимать, машиш. Ты умеешь смотреть далеко. Но раньше ничего нельзя сделать?

— Нет. Со дня на день я ожидаю послов Су Мафусафая. Они потребуют воинов. Нам угрожают хачичеи, но я дам воинов. Не самых лучших, не сразу, но дам. Иначе мне придется воевать на две стороны Хассара. Никакая доблесть не поможет. Сивы исчезнут. Понимаешь?

— Еэ, машиш.

— Но если я дам воинов Мафусафаю, то между моим племенем Сив и твоими родичами прольется кровь. Потом через это придется перешагнуть. Это понимаешь?

— Со всех сторон, машиш.

— Такое возможно?

— Курфюрст Поммерна, мой машиш, на такое способен.

— Тогда мне нужно, чтобы ты вернулся к своим и ждал моего сигнала. Но просто отпустить я тебя не могу.

— Почему?

— Су Мафусафай уже требовал тебя выдать. Если я откажусь и оставлю тебя здесь, мне опять грозят войной. Если отпущу тебя — то же самое, но меня еще вдобавок объявят предателем.

— Что же делать? Неожиданно Уханни квакнул.

— Что может делать тот, кого собирается убить сын машиша?

— А об этом знают?

— Об этом знают все. Иначе сын машиша поступить не может. Но поскольку об этом знают все, у тебя есть причина для побега. Хорошая причина, лучше не придумать. А если ты сбежишь, никто не сможет обвинить меня в предательстве. Так?

— Да, это так, только есть одна трудность.

— Какая?

— Меня очень хорошо стерегут. Машиш еще раз квакнул.

— Не знаю, так ли уж я хорошо заглядываю вперед, но я вижу, что ты сбежишь, мягкотелый.

— Прости, но ты это хорошо видишь? — с сомнением спросил Мартин.

— Очень хорошо. Не стоит беспокоиться. Подойди ближе. Смотри.

В свете костра на ладони машиша тускло поблескивали два золотых перстня. В виде змей, пожирающих собственные хвосты.

Мартин не мог не подивиться. Он всегда был сторонником той точки зрения, что законы развития разума универсальны. Но чтобы так... Перстни вплоть до деталей походили на изделия древних скифов Земли. Из какого-нибудь кургана в Северной Таврии.

— Они совершенно одинаковые, — задумчиво сказал машиш. — Их сделал великий мастер, который уже умер. К моей первой свадьбе. Моя первая уффики... — Тут машиш запнулся. — Ее тоже нет. Так вот. Один перстень я дарю тебе.

Мартин отстранился.

— Я не могу взять этот перстень, машиш.

— Почему?

— Мягкотелые очень ценят любовь.

— Любофь?

— Да. Когда два существа, офса и уффики, совсем принадлежат друг другу. Очень близко. Понимаешь?

— Понимаю ли я? Хог...

Машиш вдруг встал и прошелся по площадке. Потом, глядя на звезды, сказал: — Мою первую уффики звали Уйсифи. Она давно уже в гостях у Мососа. После нее были и моложе, и горячее, и веселее, и даже умнее. Но ни одна не получила перстня. Даже не видел никто. И не увидит. Хог! Понимаю ли я любофь?

— Извини. Я не хотел тебя обидеть, машиш.

— Ты не виноват. Я даже рад, что могу поговорить об этом с тобой. Больше не с кем, схаи к такому не приучены. А жаль. Хорошо, что мягкотелые тоже чтут любофь.

— Особенно первую.

— Да. Первую. Ничто в этой жизни не повторяется, Мартин. Иногда кажется, что повторяется, а приглядишься — нет, не то. Другое. Чуточку новое.

— Нельзя дважды войти в одну и ту же реку?

— Вот-вот. Нельзя. Мои мысли ты выражаешь лучше меня.

— Это не я выражаю. Так говорил один наш древний мудрец.

— Правильно говорил. Будет хорошо, если схаи и мягкотелые узнают мудрость друг друга.

Машиш вздохнул, отвернулся от звезд и сел на свое место.

— Но это случится не сейчас, Мартин. А пока бери перстень.

— Все равно не могу, — сказал Мартин. — Это ведь твоя память об Уйсифи.

— Да, память. Я хотел оставить эти перстни своей дочери. Но ты можешь взять. Ты даже должен взять, — каким-то изменившимся, приглохшим голосом сказал старый ящер.

— Должен? Но почему?

— Да потому, что спас сына Уйсифи! Это она благодарит тебя моими руками. Дар из страны Мососа. Нельзя отказываться. Понял?

— Теперь — да. Со всех сторон, машиш.

— Хог. Хорошо. Моя Уйсифи будет довольна. Машиш помолчал, а потом заговорил другим, уже деловым тоном:

— Второй перстень будет у того, кого я пришлю. Или пришлет другой машиш сивов, если я не доживу до нужного времени. Перстень будет означать, что мы готовы к переговорам о мире или даже союзе с мягкотелыми.

— Это возможно?

— Да. Но только в крайнем случае. Если моему племени будет грозить гибель, а твой машиш согласится помочь.

— Гибель от хачичеев?

— Вряд ли. От Су Мафусафая. Учти, когда сивы будут воевать с Мафусафаем, твоему Поммерну станет полегче. Согласится ли из-за этого Поммерн помогать сивам?

— Это будет решать машиш Бернар Второй. Но я думаю, что такое возможно. И я буду просить его об этом, очень просить. Большего обещать не могу, машиш.

— Хог. Я понимаю. И благодарю тебя.

— Хог. Я тоже благодарю тебя.

— Мосос тебе поможет, Мартин.

— Мосос? Я же не схай.

— Для Мососа важно, какая у тебя душа, а не тело. Мы ведь задумали доброе дело. Такое бывает редко. И Мосос един для всех, как бы его ни называли.

— А кто такой Мосос?

— Очень просто. Мосос — это вера в то, что все не напрасно. Думающему без этой веры невозможно жить. Без нее не хочется делать хорошее. Без нее мысли могут убить друг друга и серьезно искалечить голову.

— Да, люди и схаи многому научатся, если начнут разговаривать, — признал Мартин.

Уханни как-то печально квакнул.

— Уже начали. Благодаря тому, что ты решился идти в Схайссы, Мартин. Один, без оружия и без злого умысла. Это подвиг. Еэ, подвиг. Только не вздумай спорить с машишем, я знаю что говорю. А ты все еще находишься в Схайссах, мягкотелый...

— Ну, с этим не поспоришь. И когда я должен бежать?

— Ты целый день спал. Спи еще день. Скажи, что заболел. Хзюка подтвердит. Завтра я пришлю утомителя духов пусть беснуется до вечера. А ночью, когда утомитель сам устанет, убегай. Только учти, утром я отправлю погоню. Совсем серьезно. Если поймают, то убьют. Это неприятно.

— И даже очень, машиш.

— Я тоже так думаю. Только тебя начнут искать у перевала Хосс, через который ты пришел. А ты отправишься на юг, сделаешь петлю и выйдешь к перевалу Грор.

— Грор? — удивился Мартин. — Прости, но там же земли хачичеев.

— Верно. Племя большое, дикое, сырое мясо могут есть. Они сначала убивают и лишь потом пытаются понять, кого убили. Поэтому в первый день никому и в голову не придет искать тебя на их земле.

— Никому, кроме хачичеев, — усмехнулся Мартин. — Я там не пройду.

— Хо! Один, конечно, не пройдешь, от тебя даже шусс на охоте сбежал. Но опытный воин провести сможет. Только обратной дороги у него уже не будет. Дважды хачичеев не надуешь.

— Нельзя, чтобы он погиб.

— Нельзя. Тебе придется взять проводника с собой, и это полезно. Будет связной, если захочешь что-нибудь отправить. Мягкотелые его не растерзают?

— Нет. Мы не считаем, что схаев нужно убивать только за то, что они схаи.

Было похоже, что машиша эта информация не слишком убедила. Он помолчал, а потом сказал:

— Я дам тебе одного из лучших воинов. Мартин стукнул себя кулаком по животу.

— Он будет жив, пока я жив, машиш.

— Это крепкое слово. А ты сможешь перетащить его через льды? Наша кровь быстро стынет.

— Либо пройдем вместе, либо вместе замерзнем.

— Замерзать не надо. Вот здесь, если не будет другого выхода, разрешаю бросить проводника

— Я не смогу.

— Сможешь. От тебя зависит теперь много жизней по обе стороны хребта. Но надеюсь, что пройдете оба. Догадываешься, кто тебя поведет?

— Ума не приложу, машиш, — вздохнул Мартин. Машиш квакнул.

— И как это тебе удается, мягкотелый? Говоришь одно, а понятно совсем другое.

— Это чтоб смешнее получалось. Мягкотелые любят смеяться.

— Схаи тоже. Удивительно. Мы такие разные и такие похожие.

— И у вас, и у нас есть разум. Мы должны быть похожими.

— Хо! Разум... Ну и что? В жизни чаще всего поступают вопреки разуму.

— А почему, машиш?

— Жизнь заставляет.

— Значит, жизнь неразумна.

— Разве можно сделать разумной жизнь?

— Можно. Только очень медленно, чтобы дураки поумнели.

— Хо! Жизнь сделают разумной дураки?

— Да, поскольку их много. Но без умных они не поумнеют.

— Ты очень смешно говоришь, Мартин. Пожалуй, схаи так не умеют. Чудно. Но правильно, мне нечего возразить. Со всех сторон. Хог! Заставляешь поумнеть старого машиша, а?

— О! Разве может такое спросить... э...

— Дурак? — Машиш квакнул три раза подряд. — Ладно, я не считаю себя дураком.

— Я хочу задать вопрос, — сказал Мартин.

— Спрашивай.

— Зачем ты повесил тех двух воинов, вождь? Они не могли помешать ррогу, я видел.

— Когда ты видел — не могли. Но что они делали раньше, как допустили? Почему ты спасал моего сына, а они не спасали? Потому что себя спасали, вели себя как звери. Хог! Во всех схаях еще много звериного. И чтобы они совсем не стали зверями, нужен закон. А закон уважают, если время от времени за нарушение кого-то убивают. Тогда другие стараются вести себя достойно и не глупо. Разве у вас не так?

— Примерно. Только за нарушение закона мы убиваем редко. Плохое нам мешает делать не только страх.

— А что еще?

— Стыд и совесть.

— Что такое стыд, я знаю, — сказал машиш. — А что такое совесть?

— Это стыд не после, а до плохого поступка. Добро вообще-то делать приятно.

— Еэ, приятно, — вздохнул машиш. — Только потом долго приходится об этом жалеть.

— Это когда за добро платят злом.

— Еэ. Ты хорошо сказал. Мы многому могли бы научиться друг у друга.

— Еще научимся.

— Ну да. Когда надоест убивать друг друга. Ты сам говорил, что жизнь меняется медленно. От себя добавлю: особенно у схаев. У нас и шкура-то жесткая... Не знаю, доживу ли.

— Постарайся, машиш. Хочу видеть тебя своим гостем. Старый схай некоторое время смотрел на Мартина глазами, в которых отражался костер.

— Тебе и впрямь этого хочется?

— Очень.

— А почему?

— Большое удовольствие, когда враги становятся друзьями.

— Великий Мосос! Странно, как ты еще жив, мягкотелый. Если любишь такие удовольствия. Но я тебе уже не враг. Ты не за этим ли приходил?

— И за этим тоже.

— Что ж, у тебя получилось. Быть может, когда-нибудь сивы вспомнят о тебе с благодарностью

Машиш вдруг встал, подошел к Мартину и медленно поднял верхние лапы на уровень груди, повернув их ладонями вперед. Так ящеры прощались с близкими родственниками.

— Ты мне понравился, Мартин. Но больше мы не увидимся. Такова неразумная жизнь, которую ты хочешь изменить.

Узок мир вождя полудикого племени по сравнению с тем, что довелось повидать Мартину. Но оба, и схай, и землянин, в тот миг испытывали сходные чувства. Чувства ведь питаются ощущениями, они вырастают не из интеллекта, их характер мало зависит от количества логически накопленных знаний. В гораздо большей степени они складываются под влиянием великого подсознательного чутья на плохое и хорошее. Чутья на добро, если угодно. Чутья, присущего любому мыслящему существу, где бы оно ни возникло. Добро — это просто, как и Мосос. Добро — это то, что самому хочется получать от окружающих. Вот и все.

Мартин без колебаний вложил свои руки в сухие и прохладные ладони машиша. Триллионы световых лет преодолело это простое выражение симпатии. И огромную разницу в биологии, истории, воспитании.

— Прощай, Мартин.

— Будь здоров, Уханни. Живи долго. Постарайся!

— Охо-хо, — сказал машиш и отвернулся.

4. КАК БУДЯТ ЖЕЛЕЗЯК

За спиной Иоганна висел штуцер, через плечо — пороховница, на поясе — тесак, а на груди — фонарь. В руках он держал увесистый лом. Его карманы оттопыривались от разных полезных мелочей. Полицейский социалист на поиск клада собирался добросовестно

Иржи тоже шел не с пустыми руками. Ему достались веревка, кирка, лопата. Еще он тащил походную аптечку и добротнейшую армейскую флягу Иоганна. Подготовились, в общем.

— А днем это сделать никак нельзя? — нерешительно спросил Иржи.

— Чтобы все видели, как мы топаем с этой амуницией? — усмехнулся Иоганн. — Нет уж, слушай старших. Форвертс!

— М-да. Ладно. Нун аллес гут. Слушай, а зачем тебе нужен этот древний язык?

Иоганн удивился.

— Мне? Мне-то родители вдолбили. Хочу или не хочу — их не интересовало. А тебе вот зачем?

— Точно не знаю. Больно он выразительный. Иногда так и тянет ляпнуть что-нибудь для усиления мысли.

— Стоящие мысли усиливать не требуется.

— Это смотря кому. Зато всегда требуется подсаливать. Какую стоящую мысль ни возьми, все они такие скучные да пресные.

— Йа?

— Йа. Только со смешком и проглатываются. Что, не так? Иоганн пожал плечами.

— Возможно, вкус к безвкусным вещам вырабатывается постепенно.

— То есть с возрастом?

— С возрастом то есть. Давай дело делать, господин философ. Пока Матильда не вмешалась.

— Давай, — быстро согласился Иржи.

Но не потому, что захотел лезть под землю. А потому, что Матильда была женщиной крутой, скорой на расправу да жгучей на язык. В деревне кому только от нее не перепадало. Даже Промехе, правда, заочно.

Часа через полтора они добрались до обвала. Иоганн присвистнул

— Йа, — сказал он. — Внушительно.

Несмотря на позднее время, полная тьма не наступала. Потому что небо по ночам светилось уже которую неделю. Вершина Замковой горы отчетливо выделялась на его фоне.

Там, наверху, пробегал ветер, шевелил кроны берез. Вниз, в глухую тишину ложбины, долетал шелест молодых листьев, скрип, непонятные шорохи. Тоскливо кричала одинокая птица.

— Послушай, а в ветреную погоду привидения бывают? — спросил Иржи.

— Нет.

— Почему?

— Их сдувает.

— А в безветренную?

— В безветренную — тоже.

— Тоже сдувает?

— Йа. Сдувает.

— Это ты брось. Привидений многие видели.

— Ага. И чертей многие видели. Слушай, отец твой ни во что такое не верил. Ты-то почему всякие бредни собираешь?

Тоскливо кричала ночная птица. Иржи покачал головой и посмотрел вверх. Из склона торчал корявый обломанный ствол, похожий на человека, в ужасе поднявшего руки. Лезть туда совсем не хотелось.

— Да по малолетству, наверное. Ну и впечатлительный я очень. Послушай, а ты почему ни во что не веришь?

— Это не есть так. Кое во что верю.

— В социалистическую идею?

Склонности к ученому разговору Иоганн не проявил.

— Так и будем стоять? — разозлился он. — Линкс, линкс! Марширен.

Иржи вздохнул и начал подниматься по осыпи. Никакого клада уже не хотелось, но насмешек Иоганна он тоже боялся больше привидений. Одна ведь пара с Матильдой. Ославит так, что девкам хоть не показывайся. Лучше потерпеть сейчас, чем потом. Сам же все затеял.

Как ни странно, видимость была неплохой. Сильно светящееся небо с размытыми пятнами звезд отражалось в поверхности пруда. Из-за горы выглядывала часть Бистрица. Хмуро темнели леса на склонах Драконьего хребта. Далеко на юго-западе багровел вулкан Демпо. А на северо-западе различалась гора Готтхоб. Ее вершина вспыхивала мелкими искорками оптического телеграфа. Сообщения через станцию Готтхоб шли непрерывно, поскольку в тридцати километрах севернее горы располагался сам курфюрстенбург Бауцен, столица Поммерна.

Иоганн задал какой-то вопрос, чем вывел Иржи из задумчивости.

—Что?

— Где копать-то? Мы ведь не на прогулку пришли.

— А, копать.

Иржи спустился по осыпи, подошел к березе и отсчитал шаги.

— Вот здесь копать.

Иоганн поплевал на ладони и принялся за дело. Очень скоро лопата ткнулась в твердое.

— Смотри-ка, — удивился Иоганн. — И впрямь что-то есть. Давай-ка ломиком ковырни.

Иржи ковырнул. Иоганн тут же взвыл.

— Доннер веттер! Это есть моя нога. У меня их мало!

— Ох, извини! Фонарь хоть зажги.

— Рано еще, надо масло поберечь. Кто знает, сколько под землей пробудем. А ты давай, давай! Арбайтен.

Иржи налег на лом и отвалил большой камень. Иоганн наклонился, пощупал руками.

— На-адо же, — протянул он. — Арка. А я тебе не верил.

— Теперь веришь?

— Верю в то, что вижу. Клада пока не вижу

— Посмотрим, что дальше будет. Дай-ка лопату мне. Свод арки удалось откопать быстро, но потом пришлось

попотеть, выгребая плотную, слежавшуюся землю.

— Большую дыру не делай, — предупредил Иоганн. — Закрывать придется.

Иржи примерился.

— Пожалуй, хватит. Ну и воняет же там.

— Постой, — сказал Иоганн. — Я первый полезу.

В подземном ходе пахло сыростью, прелью и еще чем-то неприятным, тленом каким-то.

Они немного постояли, привыкая к темноте. Сумеречный свет, проникающий в отверстие за их спинами, позволял различать очертания узкого коридора, но только на несколько шагов.

— И бухает же у тебя сердце, — усмехнулся Иоганн.

— А у тебя, думаешь, меньше?

— Ничего подобного, — заверил Иоганн. — Никакого страха. Наоборот. Социализма даже черти боятся. В научной форме, конечно.

— Зажги фонарь-то в конце концов. А то провалимся к этим самым чертям.

— Сейчас. Кстати, веревку не забыл?

— Нет. На мне намотана.

Иоганн чиркнул кресалом, зажег фитиль. С потолка упало насекомое.

— Тьфу, нечисть, — испуганно сказал Иржи. — Вот у кого ног — хоть отбавляй!

Иоганн не ответил. Он внимательно осмотрел своды.

— Вроде ничего, все прочное. Давай двигаться. Подняв над головой фонарь, Иоганн шагнул вперед. На

всякий случай он свободной рукой ощупывал кладку стен и низкого потолка.

Иржи с любопытством выглядывал из-за его спины, стараясь разглядеть подземный коридор как можно дальше, настолько, насколько позволял свет фонаря. Это оказалось делом сложным. Ход попеременно изгибался то вправо, то влево. Его пол при этом тоже менял направление — то шел вниз, то немного повышался. Идти было нетрудно. До тех пор, пока шагов через двести не встретился завал.

— Держи фонарь, — сказал Иоганн.

По твердой слежавшейся земле он поднялся к потолку и принялся орудовать лопатой. Вскоре железо звякнуло о железо.

— Что там?

— Посвети-ка. Иржи поднял фонарь.

— Ты только не пугайся, парень, — помолчав, сказал Иоганн.

— И не подумаю. Иоганн отодвинулся.

— Да? Ладно, смотри.

Из земли, завалившей проход, торчал пустоглазый череп в круглом проржавевшем шлеме.

— Гнался за кем-то, да в ловушку попал, — объяснил Иоганн.

— В ловушку?

— Йа. Видишь, потолок тут был деревянный? Дернули цепь, этого и присыпало.

— А нас не завалит? Иоганн потыкал вверх.

— Не, слежалось все. Не один век прошел. Ну что, двигаем дальше?

— Давай.

Стараясь не прикасаться к черепу, Иржи прополз по узкому лазу и чихнул.

Воздух по ту сторону завала был спертым, застоявшимся. Фитиль в фонаре едва тлел. Все же тусклый свет позволял различить впереди остатки выломанной решетки. А перед ней лежал скелет, некогда принадлежавший человеку богатырского сложения. Сквозь ржавые звенья кольчуги торчали обломки ребер.

— Топтали его, — сказал Иоганн. — Когда уже упал.

— Головы нет, — сказал Иржи.

— Отрубили. Хвастаться унесли. Победители, так их раз-этак.

— Кто?

— Покаянцы, будь они неладны. Наверное, здорово им этот парень бока намял. Дрался до конца, пока на ногах стоял. Кому-то давал возможность убежать.

— А сам погиб...

— Жестокие времена, Иржик. Что ни говори, сейчас получше живется.

— Угу. Надо бы похоронить по-человечески. Храбрый был малый.

— Йа. Только не сейчас. Идем.

Миновав решетку, они оказались в длинной комнате и недоуменно остановились. Ход здесь обрывался — со всех сторон стены из крупных каменных блоков.

— Как же так? — обиженно сказал Иоганн. — Все, что ли? Иржи опустился на колени.

— Погоди, — сказал он. — Не топчись.

Пол покрывал толстый ковер пыли. Но под пылью, в окаменевшем слое известкового раствора, оставшегося, по-видимому, еще со времен строительства замка, что-то имелось.

— Посвети сбоку, — чихая, сказал Иржи. — Так и есть, следы отпечатались. Босиком ходили, представляешь?

— Рабы, — сказал Иоганн.

— Рабы?

— Ну да.

— Ого. Так это ж сколько лет прошло!

— Лет пятьсот, не меньше. Что делать-то будем?

— Стены смотреть. Должен тут быть секрет. Какой-нибудь хитрый камень

Пришлось прощупать всю поверхность стен, пол и потолок, но хитрый камень они нашли. Только вот древний механизм отказал. Стена повернулась чуть-чуть, самую малость.

— Это есть ничего, — обрадованно заявил Иоганн. — Давай лом! Вот сюда, очень хорошо. Помогай. Нет такой двери, которая устоит перед полицией Поммерна!

Они навалились вдвоем. Лом выгнулся.

— Глубже... глубже его... да и кирку просовывай!

С оглушительным скрежетом стена подалась. Лом звякнул о каменный пол.

— Доннер веттер! Иржи, опять?! Это есть моя вторая нога! Иржи зажал ему рот.

— Тихо ты. Слышишь?

— Чего? — спросил Иоганн, растирая голень.

— Сам послушай.

Они замерли. В темноте за стеной журчала вода. Но было и еще что-то. Какой-то низкий, на пределе слышимости, звук.

— Ох ты. А стена-то... — шепотом сказал Иоганн. -Что?

— Пощупай.

Иржи приложил ладонь. Каменная кладка дрожала.

— Вот те раз... Может, вернемся?

Иоганн не ответил. Азартно сверкнув глазами, задул фонарь и скользнул вперед. Потом из темноты прошипел:

— Лом, лом оставь в щели! Не ровен час, захлопнется механика доисторическая...

Темнота вначале казалась совершенно непроницаемой. Но постепенно Иржи начал различать над головой слабое пятно чуть меньшей черноты, чем все остальное. Было похоже, что они очутились на дне огромного колодца.

Иоганн смутной тенью угадывался впереди. Вдруг эта тень исчезла. Послышался шлепок, стук металла о камень, затем, через много мгновений, далекий всплеск.

— Иржи, помоги, — глухо позвал Иоганн

Иржи двинулся на его голос.

— Нет, стой, не подходи. Фонарь зажги!

Иржи чиркнул кресалом. Искра показалась ослепительной, но повлажневший трут никак не хотел вспыхивать. Запалить его удалось едва ли не с двадцатой попытки.

Слабый огонек затеплился. Фитиль потрескивал, горел неохотно. Иржи поднял фонарь над головой.

В двух шагах перед ним в каменном полу зияла дыра, за край которой уцепились белые пальцы Иоганна. Иржи поставил фонарь рядом и быстро лег на живот.

— Держись!

— Держусь, — выдохнул Иоганн.

Иржи подполз к дыре, схватил его за шиворот.

— Осторожно, — предупредил Иоганн. — Камни скользкие, боюсь подтягиваться...

— Ладно, не трепыхайся, ты только держись.

Иоганн промолчал, экономя силы. Даже дышать перестал.

Иржи обвязал его веревкой под мышками. Потом затянул петлю, уперся ногами в каменный бордюр и принялся тянуть.

— Ну и тяжел ты, гроссфатер...

— Думаю много, — сообщил Иоганн из ямы.

— Самое время, — пропыхтел Иржи. — Но лучше бы раньше. Лезешь очертя голову!

Наконец Иоганн выбрался. Переводя дух, они лежали рядом и смотрели вниз. Иржи бросил камешек. Камешек летел долго.

— А ведь глубоко, — сказал Иржи.

— Йа, — вяло отозвался Иоганн.

— Нет, ну как ты мог, а? Не мальчик же. Иоганн предпочел поменять тему.

— Думал, что убежишь, — признался он. — Испугался ведь, я знаю. Чего не убежал?

— Чего, чего, — проворчал Иржи. — Лучше привидению попасться, чем твоей Матильде

— Йа, йа, Матильда есть женщина большая, — захохотал Иоганн, но тут же спохватился и зажал себе рот.