Когда боги спали

      — Действительно, — ответил отец, — дел было много. Со дня на день ожидается караван, да и сезон сева на носу.
      Мать весело фыркнула. В Кирании у женщин был свой совет, который тоже заседал регулярно. Тоже за слухами и старыми байками. Правда, пили там чай, приправленный перебродившим молоком.
      Каджи усмехнулся, и вся семья поняла, что ему есть что рассказать действительно интересное. Сафар и остальные пригнулись в ожидании к столу.
      — Ох, — сказал отец, — чуть не забыл. В нашей деревне прибавилось жильцов.
      Брови матери взметнулись вверх.
      — Ребенок родился? — спросила она. — Странно. Вот уже несколько месяцев никто из известных мне женщин не был благословлен таким подарком. Включая и наших собственных дочерей.
      — Что ж, тут ты ошиблась, Мирна, — сказал отец. — Новый ребенок появился в Кирании только вчера. И уже достаточно большой. Почти шести футов росту. И весит он почти столько же, сколько Сафар.
      Мирна нетерпеливо фыркнула:
      — Если ты не хочешь, чтобы второй горшок с овсянкой оказался у тебя на голове, Каджи Тимур, то сейчас же объяснись.
      — Да все достаточно просто, — сказал отец Сафара. — Клан Бабор попросил приютить их ребенка. — Семейство Бабор возглавляло достаточно многочисленное и свирепое племя, живущее в двух неделях переезда от Кирании. — Молодого человека зовут Ирадж Протарус, — продолжил Каджи. — У него в семье какие-то трудности. Он поживет при храме, пока его дядя не пришлет за ним.
      — Протарус? — спросила Мирна. — Не слыхала такой фамилии.
      Каджи пожал плечами.
      — Они родственники жены главы Бабор. Живут где-то на юге. Если верить парню, люди они влиятельные. А парень симпатичный и твоего приблизительно возраста, Сафар. Хорошо воспитан. Неплохо одевается. И язык хорошо подвешен. Такие люди обычно командуют слугами.
      Разговор продолжался, мать Сафара размышляла вслух о семействе нового жителя деревни, а сестры приставали к отцу, прося подробнее описать внешность молодого чужестранца.
      Лишь Сафар сохранял молчание. И хотя он был не менее любопытен, сейчас его интересовало нечто другое. Несколько дней назад, работая вместе с отцом, узрел он видение. Хорошее или плохое, сказать он не мог. Но видение встревожило его.
      Видение посетило его, когда он выковыривал камни и корни из пласта глины, который отец вытащил из озера.
      Рядом с озером располагалось много месторождений глины. Озерная глина была чистой и, следовательно, серой. А любому горшечнику известно, что чистую глину необходимо смешать с какой-нибудь другой, иначе не получится соответствующего обжига. В неделе ходьбы от деревни, в разных направлениях, семейство Тимура открыло различные напластования глин — красных и черных, белых и прекрасного желтого, охряного оттенка. Существовала и зеленая глина, очень липкая, и, хотя из нее получались замечательные горшки, Сафар не любил с ней работать, потому что возни было уж слишком много. Глина, как всем известно, — вещество священное. А глина из Кирании была самой священной из всех. Так сказал Рибьян, бог, который сотворил людей и провел немало времени в Долине Туч, ухаживая за богиней Фелакией. Предание сообщало, что богиня отвергала его ухаживания, и, скучая во время длительной любовной осады, он вылепил все те расы, из которых вышли люди и демоны. Утверждалось, что именно из зеленой глины создал он демонов.
      Но во время работы Сафар был далек от подобных размышлений. Сказать правду, мысли его были устремлены к одному потаенному местечку, откуда удобно было наблюдать за купающимися в пруду девушками. И тут в глине он нашел необычный камень. Большой камень, гладкий и красный, как кровь. Рассматривая, он крутил его в руках так и эдак. С одного боку обнаружилось отчетливое, размером с ноготь большого пальца, пятно. Оно походило на маленькое окошко с прозрачным стеклом, и Сафара неудержимо потянуло заглянуть в него.
      Сафар даже вздрогнул. Ему показалось, что там что-то движется… внутри камня. Он вновь заглянул. Моргнул. Изображение моргнуло в ответ, и он понял, что видит отражение собственного глаза. Он присмотрелся пристальнее, отмечая про себя, какой только ерундой не занимаются люди, оказавшись в одиночестве и глядя на зеркально отражающую поверхность.
      Внезапно Сафар обнаружил, что падает. Но это ощущение отличалось от ощущения падения, которое он испытывал прежде. Тело его оставалось стоять на коленях рядом с глиной, а дух погрузился внутрь камня, сквозь окошечко.
      Дух окунулся в густые облака, затем пролетел насквозь. Сафар ощущал странное спокойствие, осматриваясь вокруг глазами духа. Тут он сообразил, что скорее парит, нежели падает. Над ним расстилалось ясное небо с быстро бегущими облаками. Навстречу плыли раскинувшиеся плодородные земли, которые рассекала широкая дорога.
      В конце этого пути вставал грандиозный город с золотыми шпилями.
      Остатки облаков рассеялись, открыв могучую армию, марширующую по дороге к городу. Под легким ветерком развевались знамена. Тучей шли войска и кавалерия — на лошадях и верблюдах. По флангам широкими крыльями грациозно катились колесницы. Впереди шла фаланга слонов, которых Сафар узнал, поскольку видел их изображение в школьных учебниках. Возглавляющий колонну слон был самым большим. На своей белой спине он нес бронированный паланкин. Над паланкином реяло гигантское шелковое знамя, на котором на фоне полной луны летела комета.
      Серебряная комета на фоне кроваво-красной луны.
      Затем он увидел, как широко распахнулись городские ворота и навстречу армии высыпала толпа. Раскинув руки, Сафар полетел к толпе. Никто не видел его полета над лесом копий и дротиков, и он испытал чисто мальчишеское наслаждение оттого, что находится среди такого количества взрослых и его никто не видит. И тут он чуть не пролетел в городские ворота. Поправившись, он завис над толпой и посмотрел вниз.
      Под ним толпились сотни вопящих чудовищ. Он сразу понял, что это демоны, хотя никогда ранее не видел этих созданий. Он должен был бы испугаться. Демоны являлись самыми старыми и заклятыми врагами людей. Но он находился в таком успокоительном трансе, что испытывал лишь удивление.
      У демонов были желтые глаза и устрашающие когти, на рылоподобных мордах торчали рога. Когда они разевали пасти, там сверкали клыки. Шкуру покрывала зеленая чешуя. На всех была роскошная одежда и ювелирные украшения, особенно на высоких изящных демонах, стоящих впереди, которых Сафар счел главами города.
      Самый высокий из них держал пику. На пике торчала голова. Сафару еще не доводилось видеть такого отвратительного зрелища, и оно взволновало его сильнее, нежели толпа демонов внизу. Но он не удержался и подлетел поближе. На пику была насажена голова демона. Огромная, в два раза больше человеческой. Рыло кривилось в гримасе, обнажая двойной ряд клыков, как у пустынного льва. На костяные выступы лба свисали окровавленные волосы. Словно в насмешку, на голову была надета корона из золота.
      Глаза мертвого короля демонов были открыты. Но Сафару показалось, что где-то в их желтой глубине дрожит искра жизни. Это напугало его сильнее, нежели вид такой смерти. Он раскинул руки и отлетел прочь.
      Увидев, что большой белый слон приближается, Сафар полетел к нему навстречу посмотреть поближе. В паланкине восседал крупный мужчина с длинными золотистыми волосами, разлетающимися усами и густой, остриженной по-походному бородкой. Черты его лица произвели на Сафара странное впечатление, хотя и не столь странное, как демоны. Он увидел перед собой молодого человека, генерала, красивого, но с мрачным взором темных глаз. У него был такой же крючковатый нос, как и у народа Сафара, но этот нос лишь усиливал странное впечатление. Богатое вооружение сияло, эфес вложенной в ножны сабли украшала слоновая кость тончайшей резьбы, окаймленная серебряной проволокой. На голове мерцал драгоценными редкими каменьями золотой обруч.
      Сафар понял, что видит перед собой нового короля, идущего на смену тому, чья голова торчала на пике. Толпа демонов разразилась приветственными криками, и новый король помахал им рукой в доспехах.
      Толпа завопила еще неистовей, скандируя:
      — Протарус! Протарус! Протарус!
      Король посмотрел вверх и увидел Сафара. Почему лишь он один мог видеть его, Сафар не понимал. Протарус улыбнулся. Он вытянул руку и поманил к себе парящий дух.
      — Сафар, — сказал он. — Всем этим я обязан тебе. Присядь же рядом со мной. Пусть они восславят и твое имя.
      Сафар смутился. Кто же этот великий король? Откуда он знает его? И какой службой Сафар заслужил его расположение? Протарус вновь поманил его. Сафар подлетел ближе, и король взял его за руку.
      Прямо перед тем, как их пальцы соприкоснулись, Сафар вновь ощутил, что падает. Но на этот раз он падал вверх! Движение было столь стремительным, что его затошнило. И тут город, армия и даже зеленые поля исчезли, и его обволокло густыми тучами.
      В следующий момент он оказался стоящим в скрюченной позе над ведром. Он быстро отвернулся в сторону, чтобы его не вырвало прямо в ведро с глиной.
      К счастью, отца рядом не было. Сафар торопливо закончил эту работу и забрался в свою постель. Пережитое измотало его, вывело из состояния душевного равновесия, поэтому он сказался больным, когда настал обеденный час, и провел тревожную ночь, размышляя над видением.
      Эта же тревога вернулась к Сафару, когда он сидел теперь и слушал, как его семья рассуждает о молодом чужестранце, который прибыл в Киранию, — о чужестранце, которого звали так же — Протарус. Так он и волновался, пока не настало время идти в школу. Тогда он просто отмахнулся от этого факта, как от совпадения.
      В юности Сафар Тимур полагал, что такие вещи случаются.
      Стоял ясный весенний день, когда он вместе с сестрами отправился в храм. Мужчины и женщины вышли на работу — готовить раскисшие поля к севу. Ребята, чья очередь настала, гнали стада коз на пастбище. Им предстояло провести там несколько недель, в то время как Сафар и другие проходили обучение у жреца. Затем наставала их очередь предаваться блаженной лени в высокогорьях.
      Небольшой деревенский рынок уже закрывался, и лишь несколько заспавшихся покупателей убеждали лавочников не закрываться, чтобы они успели сделать необходимые покупки.
      Дети Тимура шли, следуя изгибам берега озера, минуя развалины каменных казарм, согласно легенде, построенных Алиссарьяном Завоевателем, который пересек Божественный Раздел в процессе кампании за завоевание королевства. И то королевство, как учили детвору Кирании, некогда включало в себя весь Эсмир, и власти Алиссарьяна и люди и демоны покорялись. Но после его смерти империя развалилась, разделившись на воюющие между собою племена и феодальные владения. И во времена того воцарившегося хаоса люди и демоны пришли к соглашению, что именно Запретная Пустыня станет разделяющей границей между землями «недемонов» и «нелюдей».
      Однако подобные воззрения Кирании на Алиссарьяна оспаривались их оппонентами, утверждавшими, что Завоеватель никак не мог провести свою грандиозную армию через Божественный Раздел. В самой же Кирании таких споров не возникало. Существовало традиционное поверье, что Алиссарьян разместил часть своих армий в Кирании, и его солдаты даже женились на местных женщинах. Киранийцы отличались невысоким ростом и смуглой кожей, а Алиссарьян и его солдаты были высокими и светловолосыми. Подтверждая поверье, время от времени рождались в Кирании и светлокожие дети.
      Сафар сам являлся подтверждением этого мифа. Несмотря на смуглость, у него были голубые глаза, и, подобно древнему алиссарьянцу, он был выше обычного роста. Местные жители к тому же отличались хрупким телосложением, а у Сафара уже к семнадцати годам грудь и плечи были шире обычного, а на руках вздувались мощные мускулы. Однако же все эти отличия заставляли его в силу возраста лишь чувствовать себя неловко, напоминая о том, что он не похож на других.
      Когда дети Тимура проходили мимо небольшой каменной бухточки, в которой стирали женщины, одна старуха случайно подняла голову и встретилась взглядом с Сафаром. Она внезапно закудахтала от страха и сотворила знамение, защищающее от зла. Затем произнесла проклятие и три раза сплюнула.
      — Это дьявол, — визгливо сообщила она другим женщинам. — Сам голубоглазый дьявол из преисподней.
      — Тише ты, бабуся, — сказала одна из женщин. — Это всего лишь Сафар с сестрами. Идет в школу при храме.
      Но старуха не угомонилась.
      — Уходи! — закричала она на Сафара. — Уходи, дьявол!
      Он заспешил прочь, едва различая успокаивающие слова сестер, бормочущих, что это всего лишь выжившая из ума старуха, на которую не следует обращать внимания. Эти слова не приносили ему утешения. В душе он полагал, что женщина говорит правду. Он и сам сомневался, уж не дьявол ли он. И был уверен, что обязательно станет таковым, если не оставит занятий магией. Каждый раз после магического действа или же видения он клялся перед богами, что никогда впредь не будет заниматься этим. Но чем старше он становился, тем труднее было удержаться от искушения.
      Способности у Сафара проявились еще в раннем детстве. Если на глаза ему попадался какой-нибудь сверкающий предмет, то усилием воли он приближал его к себе, запихивал в рот и начинал жевать, дабы успокоить чешущиеся десны. Мать и тетки, вскрикивая в панике, вытаскивали у него предмет изо рта, боясь, что он проглотит его и подавится. Сафар доводил их до белого каления своими проделками, потому что, куда бы они ни прятали предмет, он вызывал его силой воли вновь.
      Став постарше, он обратил свои способности на поиски вещей, потерянных другими. Если пропадал инструмент, кухонная принадлежность или животное отбивалось от стада, Сафар всегда их находил. Он настолько преуспел в своем мастерстве, что, если в семье что-то пропадало, сразу же звали его. Сафар и сам не знал, как у него это получается, но получалось настолько естественно, что он лишь удивлялся, почему другие не способны на это.
      Но к концу его десятого года невинным забавам пришел конец.
      Однажды он находился в мастерской, лепя по заданию отца небольшой горшочек. Отец был занят своими делами, и мальчику быстро надоело занятие, как это часто происходит с детьми, оставленными без надзора взрослых. У одного из горшков был уродливый носик, по мнению Сафара, весьма напоминающий шишковатый нос деревенского жреца. Мальчик засмеялся и, скомкав горшочек в руках, стал скатывать его в шар. Затем руки, словно руководствуясь собственным разумом, в течение нескольких минут вылепили из шара крошечного человечка.
      Поначалу он пришел в восхищение, но тут же ему показалось, что чего-то не хватает. У человечка отсутствовал пенис, поэтому Сафар прилепил ему недостающий член в том месте, где смыкались ноги. Отложив человечка в сторону, он задумался, что же ему с ним делать. Человеку нужен друг, подумал Сафар. Нет, жена. Поэтому он скатал еще один шар и вылепил из него женщину с роскошной грудью, как у старшей сестры, и с соответствующей маленькой штучкой между ног.
      И вновь он задумался, что же ему делать с этими новыми игрушками. И решил, что коли они муж с женой, то у них должны быть дети. Половой акт не являлся секретом для детей, живущих вблизи природы, да еще в киранийских домах, где на интимность обращали мало внимания. Поэтому Сафар разместил две фигурки в надлежащей позе, выгнув женщине ноги так, чтобы она могла принять своего мужа.
      — Делайте детишек, — сказал им Сафар.
      Но ничего не произошло. В голове его всплыло детское заклинание, хотя в то время он и не знал его. Взяв фигурки, Сафар соединил их вместе и забормотал:
 
Кожа и кости
были из глины,
когда Рибьян делал людей.
Теперь Сафар делает людей,
так будь же, глина, кожей,
будь, глина, костью.
 
      Глиняные куколки обрели тепло и задвигались, а мальчик радостно рассмеялся, вспомнив, как совокуплялись в лугах молодые любовники, за которыми он шпионил.
      Затем пришел отец, и Сафар закричал:
      — Смотри, что я сделал, отец!
      Когда Каджи увидел фигурки, он решил, что его сын охвачен сексуальным возбуждением, поэтому отец пришел в ярость и отвесил мальчику пощечину.
      — Что это за гадость? — закричал он.
      Он выхватил кукол из рук Сафара, и они вновь стали безжизненными. Он помахал ими перед лицом мальчика.
      — Как ты мог дойти до такой дерзости? — рявкнул он. — Боги благословили нас этим наслаждением. И над ними нельзя насмехаться.
      — Но я и не думал насмехаться, отец, — запротестовал Сафар.
      Отец отвесил ему еще одну пощечину, но тут как раз появилась мать посмотреть, что произошло.
      — Что случилось, Каджи? — спросила она. — Что наш Сафар натворил?
      Он сердито показал ей кукол.
      — Этот грязный мальчишка занимается такими вот непристойными вещами. Ведет себя как один из этих развращенных городских гончаров, а не как богобоязненный Тимур.
      Мать Сафара осмотрела кукол, ничем не выдавая неудовольствия. Отец же смутился, что злость заставила его показать жене такие греховные штуки. Он быстро бросил их в ведро и собрался отвесить мальчику еще одну оплеуху.
      — Ну хватит, Каджи, — вмешалась мать. — У тебя свой взгляд на эти вещи. А он больше не будет так делать… не так ли, Сафар?
      Мальчик плакал, но скорее от унижения, чем от боли. Отец не так уж сильно ударил его. И потом герой, которым воображал себя Сафар, должен сносить боли и пострашнее.
      — Да, мама, — забормотал он. — Я не буду так больше. — Он обратился к отцу: — Извини, папа. Я обещаю, что не буду грязным мальчишкой.
      Старший Тимур что-то проворчал, но кивнул. Мальчик возблагодарил богов за то, что отец удовлетворен. И поклялся себе, что никогда не заставит отца смотреть на себя презрительно. Затем мать увела Сафара и на кухне заставила драить очаг.
      Всхлипывая, Сафар ожесточенно набросился на камни, очищая их со всей своей мальчишеской силой. Постепенно он перестал хныкать. Случайно бросив взгляд на мать, он увидел, что она смотрит на него. Но не сердито и не укоряюще.
      — Они получились у тебя очень здорово, Сафар, — пробормотала она.
      Мальчик ничего не сказал.
      — Настолько здорово, что я сомневаюсь, были ли у тебя нехорошие намерения. Это правда?
      Сафар кивнул. Накатила волна слез, но он одолел ее.
      — Ну а коли так, — сказала она, — тогда не переживай. Просто будь поосторожнее. Обещаешь мне?
      Она раскрыла ему объятия, и он со всех ног бросился в эту теплую гавань, спасаясь от наплыва чувств. Но с этого дня занятия магией ассоциировались у него с чем-то постыдным, с тем, чем занимаются грязные мальчишки. Стыд становился сильнее по мере того, как росло его мастерство, и все сильнее привлекали эти греховные занятия. Он ощущал себя стоящим особняком от остальных людей, добрых людей Кирании с их миндалевидными глазами и небольшим ростом.
      Так что, когда старуха обругала Сафара голубоглазым дьяволом, она, и сама того не желая, угодила точно в цель.
      Когда Сафар и его сестры добрались до храма, жрец, Губадан, уже рассаживал учеников по местам. Он был маленьким жизнерадостным человечком, с тем самым шишковатым носом, который и вдохновил Сафара на тот постыдный поступок. Выпирающий животик жреца натягивал материю желтой мантии. Во время произнесения речей, уперев руки в бока, он постукивал по животу большими пальцами. У него была бритая голова и седая борода, которую он содержал в опрятности.
      Когда Сафар вместе со всеми совершил обряд медленных телодвижений и глубоких вдохов, способствующих, как их учил Губадан, избавлению от суетности, мешающей учебе, он огляделся в поисках нового юноши. И очень разочаровался, не увидев его.
      Губадан, заметив его рассеянность, рявкнул:
      — Ну-ка соберись, Сафар, или я тебя отстегаю.
      Все рассмеялись, позабавленные такой угрозой. Губадан был безобидным человеком, для которого ударить кого-либо сравнимо было с осквернением алтаря Фелакии. Хоть он и обучал их боевому мастерству в схватке без оружия, мастерству, оставшемуся еще со времен Алиссарьяна, Губадан полагал, что все эти занятия все же в первую очередь должны быть направлены на очищение души, познающей себя.
      Но смех вскоре стих, и все впали в дремотное состояние замедленных упражнений. Раз в неделю мальчики отправлялись совершенствовать свое мастерство в полевых условиях. Там ими руководил свирепый старик, бывший в молодости солдатом и теперь приводивший их в восхищение замысловатыми проклятьями и байками о тех временах, когда своим искусством он служил кровавым целям.
      Удовлетворенный Губадан после упражнений повел их через древние порталы, на стенах которых Фелакия представала высеченной в различных видах — от изящного лебедя и нежной матери до девы в прекрасных доспехах, защищающей Киранию. Храм представлял собой разваливающееся строение, над которым после сезона ураганов трудилась вся деревня. Маленькая классная комната располагалась рядом с помещением, где хранились благовония, отчего в воздухе всегда витал божественный дух, заставляя даже самых шаловливых учеников прилежно заниматься.
      Хотя Кирания считалась отдаленным районом и жители ее проводили год за годом в изнурительной полевой работе, они вовсе не были невежественным народом. Учебу они полагали священным долгом и гордились своими способностями читать трудные тексты, высчитывать непростые арифметические действия и писать так же красиво, как учили в лучших школах Валарии. Особенно гордились киранийцы своими способностями к языкам — каждый мог изъясняться, по крайней мере, на полудюжине чужих наречий. Эта традиция также восходила к Алиссарьяну, который был не только могущественным воинственным королем, но и, как гласила легенда, образованным человеком. Также легенда утверждала, что первая школа в Кирании была основана самим Завоевателем для оставленных здесь своих людей. Так оно было или иначе, но только на учебу в храме не посматривали как на праздное времяпрепровождение. Сообразительные умы и знание языков требовались киранийцам для общения с торговцами. Иначе купцы-пройдохи давно ободрали бы их, оставив без товаров. А вместо этого киранийцы получали прибыль от торговли, пусть и в результате ожесточенных торгов.
      Но в этот день Сафар никак не мог сосредоточиться на учебе. Он заслужил несколько серьезных предупреждений от Губадана и запинался, когда был вызван, дабы перечислить ярчайшие созвездия весеннего неба. Он знал, что самое яркое называется Тигр, но именно в процессе ответа название вылетело из головы.
      — Ты что же, шутки шутишь со старым Губаданом, парень? — нахмурился жрец. — Ты же мой лучший ученик. Все это знают. Твоя семья тратится, чтобы я занимался с тобой лишние часы и ты получил бы больше знаний. А ты насмехаешься надо мной. А насмехаясь надо мной, ты насмехаешься и над богами, наделившими тебя способностями. Или ты считаешь себя лучше других, Сафар Тимур?
      — Нет, наставник, — сказал Сафар, смущенно опуская голову.
      — Тогда зачем же ты намеренно изображаешь невежество? — загремел жрец. — Объясни!
      — Я просто не мог сосредоточиться на ответе, наставник, — сказал Сафар.
      — Значит, ты лентяй! — закричал жрец. — А это еще более серьезный грех, нежели насмешка. Насмешку я могу простить человеку высоких духовных устремлений. Но лень!.. Невнимание!.. Непростительно, парень. А ведь ты должен подавать пример остальным.
      Сафар хотел сказать, что ничего не может с собой поделать, что мысли его устремлены к отсутствующему новому ученику по фамилии Протарус — так звали и короля в его таинственном видении.
      Вместо этого он сказал:
      — Простите, наставник. Я попытаюсь собраться.
      И он пытался, а день тянулся очень медленно. Наконец занятия закончились, и Сафар со всех ног устремился прочь, не обращая внимания на свирепый взгляд, брошенный Губаданом в его сторону.
      Сафар радовался тому, что отец нагрузил его работой и ему не надо идти вместе с сестрами домой и выслушивать насмешки над его поведением в школе. Он сразу же направился к залежам глины, где отец оставил ведра, чтобы сын принес домой свежего материала. Тропинка за храмом вела через благоухающий лес, где можно было бездумно насладиться чистым воздухом и мягким ветерком.
      Выйдя из леса, и повернув к берегу озера, к залежам глины, он услыхал сердитые голоса. Голоса показались знакомыми, и он не удивился, когда слова сменились выкриками, а затем и звуками драки. Он взбежал на холм посмотреть.
      Взобравшись на вершину, он глянул вниз и увидел клубок рук и ног. Четверо дюжих парней, прижав к земле пятого, немилосердно его колотили.
      Нападавшими были братья Убекьян, считавшиеся первыми задирами в Кирании. Происходили они из бедной семьи, зимой бродившей по долине, собирая подаяние. Убекьяны претендовали на родство с киранийцами, и хотя родство было весьма дальним, но по закону оттолкнуть их и выгнать было нельзя. Ко всеобщему неудовольствию, семья поселилась в пещере близ главной долины и постепенно устроила себе временное жилище. Сделались они и основными источниками неприятностей для самих себя.
      У Сафара было более причин, чем у большинства, не любить братьев Убекьян. Они постоянно и безжалостно высмеивали его необычную голубоглазую внешность. До их появления здесь никто не обращал на это никакого внимания. А теперь и другие, подобно той старухе у озера, начали преследовать его своими издевками.
      Сафар отлавливал братьев по одному и задавал им трепку. И они перестали насмехаться над ним — по крайней мере, в его присутствии.
      Сафар нисколько не сомневался, что в драке, которая развернулась внизу, виноваты были братья. Неприязнь к братьям плюс безрадостные события этого дня заставили вскипеть кровь, и он, сбежав с холма, врезался в свалку.
      Его атака оказалась для них неожиданной. Но братья быстро пришли в себя и бросились на него. Сафару на мгновение пришлось тяжело, а от крепкого удара в нос перед глазами поплыли звезды, образовав созвездие Тигр.
      Но тут жертва братьев вскочила на ноги и напала на них сзади. Все смешалось в мелькании кулаков, коленей, локтей и голов.
      Внезапно схватка закончилась, и братья бросились прочь, но остановились на вершине холма, чтобы потоком пустых угроз спасти свою гордость. Когда Сафар и его товарищ по борьбе двинулись вперед, братья рванули прочь, выкрикивая угрозы через плечо.
      Сафар повернулся, чтобы посмотреть, кого же он спас. Юноша ростом и весом не уступал ему. Но тут же Сафар потрясение увидел, что у того светлая кожа и волосы, темные глаза и крючковатый нос.
      Хотя он еще ни разу не встречал этого юношу, черты его лица были беспокояще знакомы.
      Незнакомец усмехнулся разбитыми губами, обнажая окровавленные зубы.
      — Ты подоспел вовремя, — сказал он. — Еще бы мгновение, и я не удержался и переломал бы им шеи.
      Сафар пришел в себя.
      — Когда я сверху увидел открывшуюся картину, — сказал он сухо, — непохоже было, что ты на это способен.
      Незнакомец рассмеялся.
      — Просто я очень мирный человек, — сказал он.
      Эта реплика разрядила обстановку, и Сафар рассмеялся вместе с ним.
      — В следующий раз, когда повстречаешь братьев Убекьян, — сказал он, — не сдерживайся. Иначе сломают тебе шею.
      Незнакомец протянул руку.
      — Меня зовут Ирадж Протарус, — сказал он.
      Сафар заколебался, вспомнив видение. Но у этого юноши было столь дружеское выражение лица, что непонятно было, как он вообще может быть в чем-то опасен.
      Сафар хлопнул по предложенной ладони.
      — А я — Сафар Тимур.
      Ирадж заинтересованно посмотрел на него.
      — Неужели Сафар? Я видел сон, там было парень по имени Сафар.
      Сафар не ответил. Такое совпадение лишило его дара речи.
      Ирадж, должно быть, подумал, что Сафар просто стесняется. Он крепко сжал ладонь Сафара.
      — Я думаю, мы будем очень хорошими друзьями, — сказал он. — Очень хорошими.

3. Охотники

      Бадави уже не мог выносить воплей этого человека. Демоны привязали рослого крестьянина к вертелу и поджаривали его на медленном огне. Мучительные вопли выводили из себя, особенно когда какой-нибудь демон отрезал кусок еще живой плоти, пожирал его и хвалил жертву за то, что она оказалась таким хорошим блюдом.
      Желудок торговца лошадьми зашевелился, когда налетевший ветерок донес до него запах от костра. Но крестьянин действительно ароматно пахнет, подумал он. Явно он любил приправить пищу чесноком. Но хоть Бадави и был голоден — прошло уже несколько дней, как демоны позволили ему существовать и питаться вместе с ними, — он по-прежнему не мог заставить себя пожирать то, что еще вопит.
      Бадави был потрясен, и его тошнило, когда ему в первый раз предложили отведать блюдо из человеческого мяса. Но когда он понял, что больше ничего ему не предложат, здравый смысл одолел препятствие. Теперь ему такая пища нравилась даже больше любой другой, и он уже опытным глазом, как и подобает гурману, мог различить, какой из пленников будет вкуснее. Но тем не менее его продолжали раздражать и тревожить вопли и телодвижения, которые они производили в процессе готовки. Он обратился к богам с мольбой смилостивиться над верным Бадави и сделать так, чтобы крестьянин умер до того, как демоны разделают его заживо.
      Он утешал себя тем, что когда-нибудь должен все-таки привыкнуть к этому шуму. Ведь привык же он безучастно воспринимать все те страдания, что теперь его окружали. Он и демоны разбили лагерь неподалеку от пылающих развалин некогда процветавшей фермерской деревни. И мясо, которое собирался есть Бадави, было платой за предательство по отношению к защитникам поселения. В последовавшей затем резне Бадави не ощутил ни единого упрека совести. После того как он предал собственную семью, он неоднократно видывал подобные картины. Его волновало лишь то, что демоны слишком много времени тратили на развлечения перед серьезным делом трапезы.
      Крестьянин издал последний крик и затих. Сердце и желудок Бадави возрадовались, он вскочил на ноги и бросился к костру, расталкивая демонов, голодом преодолевая страх. Вытерпев тычки, подзатыльники и угрозы отнять поджаристое мясо, он удалился на безопасное расстояние и уселся есть. Поев, он вытер жир с бороды и огляделся. Белый шатер Сарна стоял ярдах в ста от основного лагеря. Бадави грустнел каждый раз, когда видел этот шатер. Он был сделан из шкуры его любимого верблюда, Савы. Боковые стенки шатра были подняты, пропуская внутрь прохладный вечерний ветерок, так что был видел Сарн, сидящий на ковре, увлеченно беседующий с лейтенантом Гиффом.