Ричард и Майкл не задумывались над ответом: с их точки зрения, я представляю «личность, восприимчивую к воздействию наркотиков и наделенную гиперактивным воображением». Как они считают, подобного объяснения достаточно. Такой реакции я могла бы ожидать от Ричарда, но не от Майкла.
Однако даже наш предсказуемый генерал О'Тул, побывав в баке, сделался сам не свой. Его явно беспокоило иное. Но только этим утром мне удалось получить представление о том, что творится в уме генерала.
— Сам не осознавая того, — наконец задумчиво проговорил Майкл, — я каждый раз приспосабливал Бога к новым научным открытиям. Я сумел включить представление о раманах в собственный католицизм, но при этом я просто расширил область применения моего ограниченного представления о Боге. Теперь же, находясь на борту космического корабля, движущегося на релятивистских скоростях, я должен отвергнуть все прежние условности. Лишь тогда мой Бог будет соответствовать Господу, повелевающему всеми процессами и частицами во Вселенной.
Мои мысли обращены к другим, более насущным вещам. Ричард и Майкл заняты глубокими идеями: Ричард — наукой и техникой, а Майкл погружен в духовный мир. И хотя мне действительно интересны идеи, постигаемые каждым из них в поисках истины, должен же кто-то подумать о повседневных делах. Мы, трое взрослых, должны подготовить к будущей жизни единственную представительницу следующего поколения. Похоже, что мне так и суждено заниматься воспитанием в одиночку.
Впрочем, я рада этой обязанности. Когда Симона награждает меня лучезарной улыбкой посреди кормления, мои галлюцинации не беспокоят меня… и я не хочу думать о том, есть ли Бог и как рамане используют воду в качестве ядерного топлива. В этот момент для меня важно только одно: я — мать Симоны.
31 июля 2201 года
На Раму явно пришла весна. Оттепель началась сразу после окончания маневра. К этому времени температура наверху успела достигнуть -25 °C, и мы уже начали беспокоиться о том, насколько температура в корабле может сказаться на условиях в нашем подземелье. С тех пор она поднималась по градусу в день и еще через две недели, наверное, пересечет точку таяния.
Теперь мы уже находимся за пределами Солнечной системы, в почти идеальном вакууме, что заполняет пустоту, разделяющую соседние звезды. Наше Солнце по-прежнему остается самым ярким объектом на небе, но планет уже не видно. Два-три раза в неделю Ричард принимается просматривать результаты наблюдений в поисках кометного облака Оорта,
но пока без успеха.
Откуда же взялось тепло, согревшее внутренности корабля? Наш главный инженер, милый Ричард Уэйкфилд, немедленно ответил на этот вопрос, заданный вчера Майклом.
— Та самая ядерная установка, что разогнала аппарат до таких скоростей, создает и избыток тепла. Должно быть, Рама функционирует в двух режимах. Возле источника тепла, у звезды, он отключает все прочие системы — и двигательную, и тепловую.
Мы с Майклом дружно поздравили Ричарда со столь гибким объяснением.
— Но, — поинтересовалась я, — остаются и другие вопросы.
Зачемнеобходимы две отдельные системы? И зачем нужно вообще отключать основную?
— Я могу лишь гадать, — с обычной ухмылкой ответил Ричард. — Возможно, основные системы нуждаются в периодическом ремонте, для которого необходим независимый источник тепла и энергии. Вы видели, как различные виды биотов следят за поверхностью Рамы. Быть может, другой комплект биотов обеспечивает обслуживание этих систем.
— Я подумал о другом, — медленно проговорил Майкл. — Как по-вашему, случайно ли мы оказались на корабле?
— Что ты имеешь в виду? — хмурясь, спросил Ричард.
— Ты полагаешь, мы оказались здесь лишь волей случая? Или же хозяева аппарата с учетом всех вероятностей и природы нашего вида рассчитывали, что в настоящий момент внутри Рамы окажутся человеческие существа?
Мысль Майкла мне понравилась. Он намекал, хотя, может, и не осмыслив этого до конца, что рамане гениальны не только в науках и технике; возможно, они владеют всеми основами универсальной психологии. Ричард никак не отреагировал.
— Ты имеешь в виду, — проговорила я, — что в окрестностях Земли рамане
намеренноиспользовали лишь свои вспомогательные системы, чтобы заманить нас сюда.
— Это абсурд, — тут же откликнулся Ричард.
— Подумай, — возразил Майкл. — Разве мог бы состояться контакт, если бы рамане влетели в Солнечную систему, сохранив заметную часть скорости света, обогнули Солнце и отправились бы далее своим путем? Конечно, нет. И как ты сам отмечал, на этом корабле вполне могут оказаться и другие «иностранцы» — если позволительно воспользоваться этим словом. Едва ли многие виды способны…
Во время паузы в разговоре я напомнила мужчинам, что скоро от дна начнет таять Цилиндрическое море, начнутся ураганы и приливные волны. И все решили, что следует доставить запасную лодку из лагеря «Бета».
На дорогу по льду туда и обратно у мужчин ушло часов двенадцать. Ко времени возвращения настала ночь. Когда Ричард и Майкл спустились в подземелье, Симона, уже начавшая реагировать на окружающее, протянула ручки к Майклу.
— Вот хорошо, хоть кто-то да обрадовался моему возвращению, — пошутил Майкл.
— Даже если это только Симона, — странно напряженным и отстраненным голосом проговорил Ричард.
К ночи его настроение не изменилось.
— В чем дело, милый? — спросила я его, когда мы остались вдвоем на матрасе. Он не ответил, и я поцеловала его в щеку.
— Все дело в Майкле, — наконец отозвался Ричард. — Сегодня, когда мы с ним несли лодку, я понял, что он влюбился в тебя. Послушала бы ты — только и речей, что о Николь. Ты и идеальная мать, и идеальная жена, и идеальная подруга. Даже признался, что завидует мне.
Несколько секунд я ласкала Ричарда, стараясь сообразить, как лучше ответить.
— Думаю, не стоит слишком серьезно относиться к разговорам. Майкл просто и честно выражает симпатию. Он мне тоже нравится…
— Я знаю — это меня и беспокоит. Когда ты бываешь занята, он, а не я, возится с Симоной… вечно вы тут беседуете, пока я работаю.
Он умолк и поглядел на меня со странной обреченностью во взоре. С робостью даже. Это был не тот Ричард Уэйкфилд, которого я знала душой и телом больше года. Холодок пробежал по телу… наконец Ричард склонился ко мне с поцелуем.
Потом мы занимались любовью, а затем он уснул. Симона зашевелилась, я решила покормить ее. И пока девочка сосала, вспоминала все, что случилось с тех пор, как Майкл обнаружил нас у подножия кресельного лифта. Ничего такого, что могло бы вызвать в Ричарде хоть кроху ревности, я представить себе не могла. Даже половую жизнь мы вели регулярно и с прежним пылом, впрочем, после рождения Симоны без излишней выдумки.
Я не могла забыть про огонек безумия, промелькнувший в глазах Ричарда, и когда Симона наелась, решила что в ближайшее время нужно стараться проводить с мужем побольше времени.
6
20 июня 2202 года
Сегодня я убедилась в том, что снова беременна. Майкл был в восторге, Ричард на удивление не проявил энтузиазма. Когда мы переговорили с ним с глазу на глаз, Ричард признался, что испытывает смешанные чувства, поскольку Симона как раз достигла того возраста, когда ребенок перестает нуждаться в постоянном присмотре. Я напомнила ему двухмесячной давности разговор — тогда он сам согласился завести еще одного ребенка. Теперь же он мотивировал это тем, что прошлое его рвение объяснялось желанием сделать приятное мне.
Ребенок должен родиться в середине марта. К тому времени мы закончим детскую, и места для всей семьи хватит. Жаль, что Ричард без восторга относится к новому отцовству, однако у Симоны появится компания.
15 марта 2203 года
Катарина Колин Уэйкфилд (мы будем звать ее Кэти) родилась тринадцатого марта в 6:16 утра. Роды были несложными, после первых схваток прошло всего четыре часа. Боли почти не чувствовала. Я родила, сидя на корточках, и была в состоянии самостоятельно перерезать пуповину.
Кэти много кричит. И Женевьева, и Симона были тихими, но эта шума наделает. Ричард порадовался тому, что я назвала дочку в честь его матери. Я надеялась, что на этот раз отцовские обязанности в большей мере заинтересуют его, однако в настоящее время он слишком занят — работает над «совершенной базой данных» (она будет иметь код и позволит нам легко отыскивать нужную информацию) — и не уделяет ребенку чересчур много внимания.
Моя третья девочка весила чуть меньше четырех килограммов и оказалась пятидесяти четырех сантиметров ростом. Симона, кажется, была поменьше — тогда у нас еще не было нужных приборов. Кэти светленькая, почти белая, и волосы куда светлее черных кудряшек сестренки. Глаза на удивление голубые. Конечно, я знаю, что младенцы часто рождаются с голубыми глазами, темнеющими за первый год жизни. Вот уж никогда не ожидала, что с голубыми глазами может появиться на свет мое собственное дитя.
18 мая 2203 года
Трудно поверить, что Кэти уже два месяца. Такая требовательная девочка! Надо было бы приучить ее не дергать сосок, но я уже не могу справиться с этой привычкой. Особенно она вредничает, когда во время кормления присутствует кто-нибудь еще. Если я просто поворачиваю голову, чтобы переговорить с Майклом или Ричардом, и в особенности если пытаюсь отвечать на очередной вопрос Симоны, Кэти тут же ревниво впивается в грудь.
Ричард сделался мрачным. Лишь временами он обнаруживает прежний блеск и остроумие, заставляя нас с Майклом хохотать над его замысловатыми шутками, впрочем, настроение его может измениться мгновенно. Любое наше невинное замечание способно повергнуть его в уныние или даже вызвать гнев.
Я подозреваю, что Ричарда в основном снедает скука. Он закончил возиться с базой данных и еще не приступил к новому делу. В прошлом году он соорудил чудесный компьютер, позволяющий без всякого труда обращаться с черным экраном. Конечно, он мог бы внести некоторое разнообразие в собственную жизнь, занявшись Симоной, однако, я предполагаю, что подобное просто не в его вкусе. Ричарда ничуть не увлекают — как нас с Майклом — сложные черты характера, проступающие в подрастающей Симоне.
Когда я была беременна Кэти, меня беспокоило явное отсутствие интереса к детям у Ричарда. Я решила атаковать проблему в лоб и попросила у мужа помощи — мне хотелось соорудить мини-лабораторию, чтобы определить часть наследственности Кэти по моей амниотической жидкости. Требовались сложные химические вещества (прежде мы еще не работали с раманами на столь высоком уровне), а также разнообразные и сложные медицинские инструменты.
Ричарду дело понравилось. Мне тоже — все так напоминало студенческие годы. Мы работали по двенадцать, иногда по четырнадцать часов в день, препоручив Симону Майклу — они определенно друг в друге души не чают. И часто допоздна разговаривали о деле, даже занимаясь любовью.
Когда настал день и мы завершили анализ генома не рожденного еще ребенка, к собственному изумлению я поняла, что Ричарда более всего беспокоит, как сработают приборы и инструменты, а не результаты анализа наследственности нашей второй дочери. Я была потрясена. Когда я сказала ему, что у нас будет девочка, что у нее нет синдромов Дауна
или Уиттингэма
и предрасположения к раковым заболеваниям, он ограничился чисто деловой реакцией. Но когда я начала превозносить скорость и точность, с которой его установка произвела анализ, Ричард просто засветился от гордости. Что за человек! Моему мужу куда спокойнее в мире математики и техники, чем с людьми.
Майкл тоже отметил смятение Ричарда. Он просил его сделать для Симоны побольше игрушек — вроде тех кукол, которые мой муж наделал, когда я донашивала Кэти. Этим куклам Симона до сих пор отдает предпочтение. Они ходят сами собой и выполняют с дюжину словесных команд. Как-то вечером, в хорошем настроении, Ричард подключил к игре и МБ. Симона буквально покатывалась со смеху, когда Мудрец и Бард (Майкл настаивает, чтобы шекспироречивого робота моего мужа называли полным именем) загнал в угол всех трех кукол и завел перед ними любовные сонеты.
Но в последние две недели и МБ не в состоянии потешить Ричарда. Он плохо спит, чего раньше за ним не водилось, и не обнаруживает никаких желаний. Настал перерыв даже в нашей регулярной и разнообразной половой жизни, а значит, мужа действительно терзают демоны. Три дня назад он вышел с утра пораньше наверх — там тоже было утро, теперь наше земное время и раманское синхронизированы — и провел в Нью-Йорке десять часов. Когда я спросила Ричарда, чем он там занимался, то получила ответ — сидел на берегу и глядел на Цилиндрическое море. И он сменил тему.
Майкл с Ричардом убеждены, что кроме нас на острове никого не осталось. Ричард дважды спускался в птичье подземелье — оба раза по стороне, противоположной танку-часовому. Он даже добрался до второго снизу горизонтального уровня, где мне пришлось прыгать, но признаков жизни не обнаружил. В подземелье октопауков вход прегражден двумя замысловатыми решетками, расположенными между крышкой и первой площадкой. Последние четыре месяца Ричард с помощью электроники следил за областью, окружающей логово октопауков; впрочем, учитывая известную двусмысленность показаний, муж настаивает, что уже один визуальный осмотр свидетельствует о том, что решетки не открывались давно.
Месяца два назад мужчины собрали парусную лодку и часа два опробовали ее в Цилиндрическом море. Мы с Симоной махали им с берега. Опасаясь, что биоты-крабы сочтут лодку разновидностью мусора (как случилось, по всей видимости, с первой: мы так и не узнали в точности ее судьбу, потому что, вернувшись к берегу через два дня после ядерной атаки, не обнаружили лодку на месте), Майкл и Ричард вновь разобрали суденышко и отнесли для надежности в подземелье.
Ричард несколько раз говорил, что хотел бы сплавать на юг, поискать место, где можно взобраться на пятисотметровый обрыв. Наша информация о Южном полуцилиндре Рамы весьма скудна. За исключением нескольких дней, проведенных там вместе с экипажем «Ньютона» на охоте за биотом, наши представления об этом регионе ограничиваются грубой мозаикой кадров, в реальном времени передававшихся автоматическими аппаратами «Ньютона». Конечно, исследование юга — вещь восхитительная… возможно, нам даже удастся выяснить, куда удалились октопауки. Но рисковать сейчас нельзя. Наша семья зависит от каждого из троих взрослых — потеря любого может иметь сокрушительные последствия.
Я полагаю, что Майкл О'Тул доволен тем образом жизни, который сложился у него на Раме, в особенности после того, как сконструированный Ричардом большой компьютер облегчил нам доступ к информации. Теперь мы получили возможность воспользоваться всеми энциклопедическими знаниями, хранящимися на борту военного корабля «Ньютон». В настоящее время «единицей изучения» — так Майкл называет свой организованный отдых — является история искусств. В прошлом месяце он все твердил о Медичи, римских папах эпохи Возрождения, Микеланджело, Рафаэле и прочих великих художниках тех времен. Сейчас он увлекся XIX веком, на мой взгляд, более интересным периодом в истории искусства. Мы много спорили о так называемой «революции», которую произвели импрессионисты, однако Майкл не согласен со мной в том, что импрессионизм явился естественной реакцией на изобретение фотоаппарата.
Майкл часами возится с Симоной. Он терпелив, ласков и заботлив. Он тщательно следил за ее развитием и отмечал основные достижения в электронном блокноте. Сейчас Симона уже знает двадцать одну букву из двадцати шести (она путает «C» и «S», «Y» и «V», по каким-то причинам не может справиться с «К»), а в удачный день может сосчитать и до двадцати. По рисункам она умеет различать птиц, октопауков и четыре наиболее часто встречающиеся разновидности биотов. В то же время она может назвать по именам и всех двенадцать апостолов, что не доставляет радости Ричарду. Мы уже успели провести «переговоры в верхах» относительно духовного образования наших дочерей и разошлись в вежливом несогласии.
Но это не считая меня самой. Я в основном счастлива, за исключением тех дней, когда суетливому Ричарду, крикливой Кэти или же просто абсурдности нашей странной жизни удается вывести меня из равновесия. Я всегда занята. Планирую всю повседневную жизнь, решаю, что есть и когда, слежу за распорядком дня у детей, укладываю их спать. И никогда не прекращаю интересоваться тем, куда мы летим… отсутствие ответа не в силах разочаровать меня.
Моя собственная интеллектуальная деятельность куда скромнее, чем я могла бы желать, однако в сутках огромное число часов. Частенько Ричард, Майкл и я затеваем оживленную беседу, абсолютно не нуждающуюся в стимуляции. Но ни тот, ни другой не обнаруживают большого интереса к некоторым областям, бывшим прежде частью моей жизни. В частности, я еще со школы гордилась своими способностями к языкам и лингвистике. Несколько дней назад мне приснился жуткий сон — я забыла все языки, кроме английского. После того в течение двух недель я каждый день проводила часа по два не только за обожаемым французским, но еще и за итальянским и японским.
В прошлом месяце Ричард однажды вывел на черный экран изображение нашего Солнца, окруженного тысячью звезд. Оно, конечно, было ярче прочих, но ненамного. Ричард напомнил нам с Майклом, что мы находимся более чем в двенадцати миллиардах километров от нашей покрытой океанами планеты, обращающейся вокруг заштатной далекой звездочки.
Потом, в тот же вечер, мы смотрели фильм «Королева Алиенора», один из примерно тридцати, прихваченных «Ньютоном» для развлечения экипажа. Фильм довольно точно следовал знаменитым романам отца об Алиеноре Аквитанской. Его снимали во многих местах, которые мы с отцом посещали, когда я была девочкой. Последние сцены фильма, посвященные годам, предшествующим смерти Алиеноры, были отсняты в аббатстве де Фонтевро. Помню, как в четырнадцать лет я стояла в аббатстве перед резным изображением королевы и дрожащей от волнения рукой сжимала ладонь отца. «Ты была великой женщиной, — сказала я тогда, обращаясь к духу королевы, определившей в XII веке историю Франции и Англии. — Такому примеру следует подражать. Я не разочарую тебя».
Той ночью, когда Ричард уснул и Кэти на время притихла, я вновь вспомнила тот день и опечалилась; чувство глубокой потери трудно было даже сформулировать в словах. Заходящее солнце и юная девушка, дающая клятву королеве, которой уже тысячу лет как не было на свете, еще раз напомнили мне о том, что со всем моим прошлым, что было до Рамы, покончено. Обе мои младшие дочери никогда не увидят мест, столь дорогих мне и Женевьеве. Они никогда не узнают, как в начале лета пахнет скошенная трава, как прекрасны цветы, как щебечут птицы, как красива встающая из океана полная луна. Им не увидеть Земли, никого из ее обитателей, кроме горстки своих спутников, которую будут звать своею семьей — крохотный осколок разнообразия, царящего на благословенной планете.
Тогда я позволила себе поплакать, понимая, что с утра должна буду лучиться оптимизмом. В конце-то концов, все могло быть и хуже. У нас было самое главное: пища, вода, укрытие, одежда, доброе здоровье, компания и, наконец, любовь. Последний ингредиент едва ли не самый существенный из тех, что складываются в счастье — на Земле, Раме и где угодно. И если из всех богатств оставленного нами мира Симоне с Кэти доведется испытать лишь любовь, этого будет довольно.
7
1 апреля 2204 года
День этот был необычным во всех отношениях. И как только все проснулись, я объявила, что посвятим мы его памяти Алиеноры Аквитанской, скончавшейся, если историки не врут, ровно тысячу лет назад. К моей радости, никто не протестовал, и Ричард вместе с Майклом вызвались подготовить праздник. Майкл, единицей изучения которого теперь стало поварское дело, предложил приготовить в честь королевы что-нибудь средневековое. Ричард метнулся в сторону с МБ в руках, предварительно шепнув мне, что кроха-робот вернется Генрихом Плантагенетом.
Я преподала Симоне короткий урок истории, познакомила дочь с Алиенорой и миром, каким он был в XII веке. Слушала она с необычным вниманием. Даже Кэти, не способная просидеть на одном месте больше пяти минут, не мешала нам и почти все утро занималась своими игрушками. В конце концов Симона спросила меня, от чего умерла королева Алиенора. Я ответила, что от старости, и моя трехлетняя дочка задала еще один вопрос: «На небо ли отправилась королева?»
— Откуда ты знаешь о небе?
— От дяди Майкла. Он сказал мне, что хорошие люди после смерти отправляются на небеса, а плохие — в ад.
— Некоторые люди считают, что небеса существуют, — поразмыслив, ответила я, — другие верят в то, что называется перевоплощением душ, когда люди после смерти возвращаются обратно на землю и проживают новую жизнь животным или человеком. А некоторые полагают, что чудо жизни конечно и что смерть прекращает существование каждой личности, — улыбнувшись, я погладила ее по головке.
— А во что веришь ты, мама? — спросила меня дочка.
Я ощутила нечто вроде паники. И ограничилась некоторыми комментариями, пытаясь сообразить, что сказать. Выскочила строчка из любимого моего Т.С.Элиота — «чтобы вести тебя к огромному вопросу»… К счастью, тут явилось спасение.
— Приветствую вас, молодая леди, — вступив в комнату, объявил МБ, облаченный в некое подобие средневековой дорожной одежды. Он объяснил Симоне, что является Генрихом Плантагенетом, королем Англии и мужем королевы Алиеноры. Симона просияла улыбкой. Кэти подняла на него глаза и ухмыльнулась.
— Мы с королевой создали огромную империю, — проговорил робот, широко разводя короткие ручки, — включавшую тогда всю Англию, Шотландию, Ирландию, Уэльс и половину нынешней Франции. — МБ выступал с большим вкусом, развлекая Симону и Кэти жестами и подмигиваньем. Потом, опустив руку в карман, он извлек оттуда миниатюрные нож и вилку и сообщил, что ему-то «варварская Англия» обязана умением пользоваться этими предметами.
— А почему же ты тогда заточил королеву Алиенору в тюрьму? — спросила Симона, когда робот закончил. Я улыбнулась. Она действительно слушала внимательно. Голова робота обратилась к Ричарду, тот поднял вверх указательный палец, требуя перерыва, и выскочил в коридор. Через какую-то минуту МБ, сиречь Генрих II, вернулся. Робот направился прямо к Симоне.
— Я полюбил другую женщину, — сказал он, — и королева Алиенора разгневалась. И чтобы сквитаться, восстановила против меня моих же собственных сыновей…
Мы с Ричардом завели легкий спор относительно
истинныхпричин заточения Алиеноры, — нам уже неоднократно случалось обнаруживать, что каждый из нас изучал англо-французскую историю в различном истолковании, — когда сверху донесся ясный крик. Буквально через какие-то секунды мы впятером уже оказались наверху. Крик повторился.
Мы поглядели в небо над головой. В нескольких сотнях метров над крышами небоскребов летала птица. Мы поспешили к набережной — оттуда, от берегов Цилиндрического моря было лучше видно. Три раза огромное существо облетело вокруг острова, издавая громкий крик в конце каждой петли. Ричард махал руками и кричал, однако его как будто не слышали.
Через час девочки заскучали, и мы решили, что Майкл отведет их в подземелье, а мы с Ричардом останемся наверху, пока сохраняется возможность контакта. Птица летала как и прежде.
— Как ты думаешь, она ищет что-нибудь? — спросила я Ричарда.
— Не знаю, — ответил он и вновь принялся махать и кричать. Птица оказалась почти над нами. На этот раз она изменила курс и начала опускаться, изящно скользя по винтовой линии. Когда она оказалась поближе, мы с Ричардом заметили серо-бархатное брюшко и два ярких вишнево-красных кольца на шее.
— Помнишь — это наш друг, — шепнула я, узнав в ней предводительницу птиц, которая четыре года назад помогла нам перебраться через Цилиндрическое море.
Но это было уже не прежнее могучее создание, возглавлявшее тройку, уносившую нас из Нью-Йорка. Птица казалась тощей и изможденной, бархатистое оперение взлохматилось и взъерошилось.
— Она больна, — заметил Ричард, когда птица приземлилась метрах в двадцати от нас.
Она что-то неразборчиво пробормотала и нервно повела головой, словно ожидая кого-нибудь увидеть. Ричард шагнул к ней и птица, взмахнув крыльями, отпрыгнула на несколько метров.
— Что у нас есть из еды? — негромко поинтересовался Ричард. — Не найдется ли чего-нибудь наподобие манно-дыни?
Я покачала головой.
— У нас нет ничего, кроме вчерашнего цыпленка… — я перебила себя. — Постой, есть еще тот зеленый пунш, который нравится детям. Он похож на жидкость, заполнявшую середину манно-дыни.
Ричард исчез прежде, чем я договорила. Он вернулся минут через десять, тем временем мы с птицей молча разглядывали друг друга. Я попыталась думать о том, что птица вызывает во мне дружеские чувства, надеясь, что мои добрые намерения отразятся хотя бы во взгляде. Насколько я могла видеть, выражение глаз птицы однажды переменилось, однако я не представляла, что все это значило.
Ричард вернулся с одной из черных чаш, наполненных зеленой жидкостью. Поставил ее на землю и показал птице, мы же с ним отступили метров на шесть-восемь. Птица приближалась к чаше короткими осторожными шагами и наконец остановилась перед сосудом. Опустила клюв в жидкость, прихлебнула ее, откинула голову назад, чтобы проглотить. Напиток подошел — чаша опустела буквально в минуту. Покончив с питьем, крылатое создание отступило на два шага, широко расправило крылья и совершило полный оборот.
— А теперь и мы поприветствуем, — проговорила я. Взяв Ричарда за руку, мы повернулись кружком, как делали это четыре года назад, а потом отвесили птице легкий поклон.
И Ричарду, и мне показалось, что птица улыбнулась, однако подобное несложно и домыслить. Потом серо-бархатное существо расправило крылья и поднялось в воздух над нашими головами.
— Куда, интересно, она направилась? — спросила я Ричарда.
— Умирать, — ответил он негромко. — Прощается со всем своим миром.
6 января 2205 года
Сегодня мой день рождения. Мне теперь сорок один год. Вчера мне приснился еще один из моих ярких снов. Я была старухой: волосы мои поседели, а лицо покрылось морщинами. Я жила в замке, где-то возле Луары, неподалеку от Бовуа, с двумя взрослыми дочерьми (во сне ни одна из них не была похожа на Женевьеву, Симону или Кэти) и тремя внуками. Это были подростки, крепкие и здоровые на вид, но что-то в них было не так. Они казались тупыми, какими-то несообразительными. Помню, однажды во сне я объяснила им, как молекула гемоглобина переносит кислород от легких к мышцам. Никто ничего не понял.
Проснулась я в унынии. Была середина ночи и все семейство спало. И как часто это делаю, вышла в коридор, чтобы проверить, не вылезли ли девочки из-под легких одеял. Симона ночью и не пошевелится, но Кэти, как всегда, разметавшись, сбросила одеяльце. Прикрыв ее, я опустилась в одно из кресел.
Что же так тревожит меня? — думала я. Зачем мне снятся эти сны о детях и внуках? На прошлой неделе я как бы шутя завела речь еще об одном ребенке, и Ричард, находящийся в очередной депрессии, едва не выпрыгнул из собственной кожи. Мне кажется, он жалеет, что я уговорила его на Кэти. Я немедленно оставила тему, не желая выслушивать очередную нигилистическую тираду.
Неужели я и впрямь хочу ребенка? Какой в этом смысл, учитывая наше положение? Помимо личных мотивов в новых родах была насущная биологическая необходимость. Даже в лучшем случае нельзя надеяться на новую встречу с человеческой расой. И будучи последними, мы должны учесть один из основных принципов эволюции — максимум генетического разнообразия повышает шансы на выживание в меняющихся условиях.
Я проснулась полностью и принялась обдумывать, что будет дальше. Предположим, что Рама никуда не прилетит, во всяком случае, в ближайшее время, и жизнь нам доживать придется в этих самых условиях. Тогда скорее всего Симона и Кэти переживут нас троих. А что дальше? — спросила я себя. Если не сохранить каким-то образом семенную жидкость Майкла или Ричарда (невзирая на все возникающие при этом биологические и социологические проблемы), мои дочери не смогут родить. Быть может, окажутся в истинном раю, в нирване, просто в другом мире, но они умрут, а вместе с ними и гены.
Ну а если я рожу сына. Тогда у девочек появится ровесник и проблема воспроизведения нового поколения обретет решение.
И тут меня осенила действительно безумная идея. Во время обучения по специальности я много занималась генетикой, в особенности наследственными дефектами. Помню результаты изучения королевских родов Европы; между XV и XVIII веками в них отмечено немало «неполноценных» личностей, что объясняется близкородственными браками. Набор хромосом нашего с Ричардом сына, Симоны и Кэти окажется идентичным. И дети его от наших дочерей, наши внуки, будут нести те же самые гены, рискуя получить генетическое заболевание. В то же время генетический код моего сына от Майкла лишь наполовину совпадал бы с кодом дочерей, и если память не отказывает мне, отпрыски от брака его с Симоной и Кэти будут обладать заметно лучшей наследственностью.
Я попыталась прогнать возмутительную мысль, увы, она не уходила. Надо было спать, а я все раздумывала. Что будет, если я вновь забеременею от Ричарда и опять рожу девочку? — спросила я себя. Придется снова повторить весь процесс. Мне уже сорок один. Сколько еще лет осталось до наступления менопаузы, даже если ее удастся задержать с помощью лекарств? Учитывая оба имеющихся экспериментальных свидетельства, возможно, от Ричарда я буду рожать лишь девочек. Можно, конечно, затеять сооружение целой лаборатории, чтобы выделить из его семени мужские сперматозоиды, но для этого придется потрудиться, затратить не один месяц на углубленные переговоры с раманами. А потом все равно возникнут сложности, связанные с хранением спермы и перенесением ее в яичники.
Я подумала об известных методиках корректировки пола младенца (выборе диеты мужчины, образе и частоте сношений, времени оплодотворения с учетом овуляции) и заключила, что мы с Ричардом, наверное, вполне способны произвести на свет Божий мальчишку. Однако в любом случае предпочтительнее, чтобы отцом его был Майкл. Мысль эта не оставляла меня. В конце концов у него естественным путем из троих детей родилось двое сыновей. И если все методики лишь повысят вероятность рождения сына от Ричарда, их применение гарантирует рождение сына, если отцом его будет Майкл.
