– Я ничего не имею против него лично, Яков. У меня никогда не было детей, и я никогда особо не любил их. Насколько я помню, у вас есть ребенок?
– Да, сын… Помню, было приятно возиться с ним, когда он был маленьким. Может, поэтому я и хочу пользоваться местоимением мужского рода для Фоллома. Это возвращает меня на четверть века назад.
– Я не против вашего желания, Яков.
– Вы тоже полюбите его, если дадите себе шанс.
– Я уверен в этом, Яков, и может, когда-нибудь дам себе шанс сделать это.
Пилорат вновь заколебался.
– Еще я вижу, что вы устали спорить с Блисс.
– Не думаю, чтобы мы спорили много, Яков. Вообще-то мы с ней ладим довольно хорошо. Мы даже поговорили с ней – без криков и взаимных обвинений – о ее задержке с дезактивацией Охранных Роботов. Она спасла наши жизни, поэтому я не мог не предложить ей своей дружбы.
– Да, я видел это, но я не имел в виду спора, в смысле ссоры. Я имел в виду эти постоянные стычки насчет Галаксии, противопоставляемой индивидуальности.
– Ах, это! Думаю, это будет продолжаться… но вежливо.
– Как вы смотрите, Голан, если я приму в этом споре ее сторону?
– Это совершенно естественно. Вы приняли идею Галаксии, как свою собственную или просто чувствуете себя счастливее, когда соглашаетесь с Блисс?
– Честно говоря, как свою собственную. Я думаю, что будущее за Галаксией. Вы сами избрали этот курс, и я постоянно убеждаюсь, что это правильно.
– Потому что я выбрал это? Это не аргумент. Понимаете, что бы ни говорила Гея, я могу ошибаться. Поэтому не позволяйте Блисс убедить вас на этом основании.
– Не думаю, чтобы вы ошиблись. Это показала мне Солярия, а не Блисс.
– Как?
– Ну, прежде всего, мы с вами изолянты.
– Это ее термин, Яков. Я предпочитаю думать о нас, как о личностях.
– Это семантические тонкости, старина. Называйте это как хотите, но мы заперты в своей собственной шкуре, окружены своими собственными мыслями и прежде всего думаем о себе. Самозащита для нас – основной закон природы, даже если это означает помеху другому существованию.
– Но ведь были люди, отдававшие жизни за других.
– Это редкость. Известно гораздо больше людей, приносивших в жертву потребности других ради своих глупых прихотей.
– А как это связано с Солярией?
– На Солярии мы видели, чем могут стать изолянты… или, если хотите, личности. Соляриане с трудом разделили между собой весь мир. Они считают жизнь в полной изоляции идеальной свободой. Они не любят даже своих собственных отпрысков и убивают, если их становится слишком много. Они окружают себя невольниками-роботами, для которых поставляют энергию, так что если они умирают, все их огромное поместье символически умирает тоже. Вы согласны с этим, Голан? Можете вы сравнить это с добротой и заботливостью Геи?.. Блисс не говорила со мной об этом, это мои собственные чувства.
– И вам нравится чувствовать это, Яков, – сказал Тревиз. – Я согласен с вами. По-моему, солярианское общество ужасно, но оно не всегда было таким. Они происходят от землян и, более непосредственно, от космонитов, которые вели гораздо более нормальную жизнь. По той или иной причине соляриане выбрали путь, который привел их к крайностям, но вы не можете рассматривать Солярию, как крайность. Во всей Галактике с ее миллионами обитаемых миров найдется хотя бы один, который сейчас или в прошлом имел общество, подобное солярианскому или хотя бы отдаленно похожее на него. Кстати, имела бы Солярия такое общество, если бы не была так насыщена роботами? По-моему, общество индивидуумов может достичь солярианского кошмара и без роботов.
Лицо Пилората скривилось.
– Вы во всем пробиваете бреши, Голан… то есть я хочу сказать, что вы не теряетесь в защите вида Галактики, против которого выступаете.
– Меня ничем не собьешь с ног. Это разумно для Галаксии и, когда я найду Землю, я все узнаю и получу. Или же, более точно – ЕСЛИ я ее найду.
– Думаете, может быть и такое?
Тревиз пожал плечами.
– Откуда мне знать… Вам известно, почему я жду несколько часов, прежде чем совершить Прыжок, и почему готов уговорить себя подождать несколько дней?
– Вы сказали, что если мы подождем, Прыжок будет более безопасен.
– Да, я так сказал, но мы в достаточной безопасности уже сейчас. На самом же деле я боюсь, что эти миры космонитов, координаты которых у нас есть, вообще ничего не дадут нам. У нас их всего три, и мы уже использовали две возможности, каждый раз едва избегая смерти. При этом мы не получили даже намека на местоположение Земли или хотя бы на факт ее существования. Сейчас перед нами третий и последний шанс, и что если он тоже обманет нас?
Пилорат вздохнул.
– Знаете, есть старая история – одна из тех, которые я дал Фоллому для практики – в которой некто получил три желания, но только три. Вообще тройка является важным числом в этих вещах, возможно, потому что она первая нечетная цифра и самая маленькая из решающих чисел. Помните, две из трех побед… Так вот, вся суть в том, что в этих историях желания не используются. Никто не может пожелать правильно и в этом, как я всегда предполагал, заключается древняя мудрость: эффект от вашего желания должен последовать немедленно, а не… – Он вдруг смущенно замолчал. – Простите, старина, но я отнимаю у вас время. Я становлюсь болтливым, когда говорю о своем хобби.
– Мне всегда интересно с вами, Яков. Я согласен с вашей аналогией. Мы получили три желания, использовали два, и они не привели ни к чему хорошему. Сейчас осталось только одно. Я уверен в очередной неудаче и потому стараюсь отсрочить ее. Вот почему я откладываю Прыжок снова и снова.
– Что же мы будем делать, если нам опять не повезет? Вернемся на Гею? Или на Терминус?
– О, нет, – сказал Тревиз шепотом, качая головой. – Поиски должны быть продолжены… но если бы я знал, как…
XIV. Мертвая планета
60
Тревиз чувствовал себя подавленно. Успехи, достигнутые после начала поисков, никогда не были окончательными – они только временно отсрочивали поражение.
Он откладывал Прыжок к третьему миру космонитов до тех пор, пока его беспокойство не передалось остальным. Когда же он наконец решил, что просто обязан дать команду компьютеру вести корабль через гиперпространство, Пилорат стоял в дверях в пилотскую рубку, а Блисс была за его спиной, сбоку. Даже Фоллом стоял там же, по-совиному глядя на Тревиза и крепко держась за руку Блисс.
Тревиз взглянул на них поверх компьютера и сказал довольно грубо:
– Какая семейная группа! – впрочем, это только отразило его сомнения.
Он проинструктировал компьютер таким образом, чтобы тот вывел корабль в обычное пространство на большем расстоянии от звезды, чем это было необходимо. Тревиз говорил себе, что это потому, что он научился осторожности в результате событий на первых двух мирах космонитов, но сам не верил в это. На самом деле он рассчитывал оказаться достаточно далеко от звезды, чтобы не иметь возможности сразу определить: есть ли у нее пригодная для жизни планета. Это должно было дать несколько дополнительных дней полета в пространстве, прежде чем он узнает это и – возможно – встретит горечь поражения лицом к лицу.
Поэтому сейчас, с «семейной группой», следящей за ним, он глубоко вздохнул, на мгновение замер, а затем свистнул, тем самым давая компьютеру последнее указание.
Рисунок звезд изменился, и экран стал более пустым, поскольку они оказались в районе, где звезды были значительно более редкими. И почти в самом центре экрана мерцала яркая звезда.
Тревиз резко хмыкнул, поскольку это была своего рода победа. В конце концов третьи координаты могли оказаться ошибочными и в пределах поля зрения могло не оказаться звезды типа G. Он глянул на остальную троицу и сказал:
– Вот она. Звезда номер три.
– Вы уверены? – мягко спросила Блисс.
– Смотрите, – сказал Тревиз. – Я помещу на экран компьютера карту Галактики и если эта яркая звезда в центре исчезнет, значит, в памяти ее нет, и это то, что нам нужно.
Компьютер выполнил его команду, и звезда исчезла, как будто ее и не было, но все остальное поле осталось прежним в своем величественном равнодушии.
– Мы нашли ее, – сказал Тревиз. И все-таки он направил «Далекую Звезду» вперед на скорости, лишь немного превышающей половину того, что она могла с легкостью делать. Вопрос наличия или отсутствия пригодной для жизни планеты по-прежнему оставался открытым, и Тревиз не торопился решать его. Даже после трех дней такого полета, нельзя было сказать ничего определенного.
Впрочем, не совсем ничего. Вокруг звезды вращался огромный газовый гигант. Он был очень далеко от звезды и его дневная поверхность, которую они видели как толстый полумесяц, светилась бледно-желтым цветом.
Тревизу это не понравилось, но он постарался не показать виду и заговорил сухо, как путеводитель:
– Перед вами большой газовый гигант. Довольно эффектно, не правда ли? Имеет пару колец и два крупных спутника, видимых в данный момент.
– Большинство систем содержат газовые гиганты, разве не так? – сказала Блисс.
– Да, но этот очень велик. Судя по расстоянию до его спутников и их периоду вращения, этот газовый гигант почти в две тысячи раз массивнее пригодной для жизни планеты.
– А какая разница? – спросила Блисс. – Газовый гигант это газовый гигант и не все ли равно, какие размеры он имеет? Они всегда находятся на больших расстояниях от звезды, вокруг которой вращаются, и из-за своих размеров никогда не бывают пригодны для жизни. Чтобы найти обитаемую планету, нужно подойти к звезде поближе.
Тревиз заколебался, но потом решил объяснить.
– Дело в том, что газовые гиганты, – сказал он, – имеют тенденцию к очистке пространства между планетами. Материал, который они не могут поглотить в себя, будет объединяться в достаточно крупные тела, которые образуют систему спутников. Эти гиганты мешают объединению других обломков даже на значительных расстояниях от себя, так что наиболее вероятно останутся единственными крупными планетами системы. Там будут только газовый гигант и астероиды.
– Вы хотите сказать, что здесь нет пригодной для жизни планеты?
– Чем крупнее газовый гигант, тем меньше шанс найти обитаемую планету, а этот гигант так массивен, что фактически является карликовой звездой.
– Можем мы увидеть его? – спросил Пилорат.
Все трое уставились на экран. (Фоллом находился в комнате Блисс с книгой).
Зрелище было величественное. Пересекая яркий полумесяц примерно на его середине, тянулась темная линия – тень от системы колец, которая сама была видна на небольшом расстоянии за поверхностью планеты, как мерцающая дуга, уходившая за темную сторону.
– Ось вращения планеты, – сказал Тревиз, – наклонена на 35 градусов к плоскости вращения, а кольцо расположено в экваториальной плоскости планеты, так что звездный свет приходит к нему снизу, и тень кольца ложится выше экватора.
– Кольца довольно жидкие, – сказал Пилорат.
– Пожалуй, их размер выше среднего, – сказал Тревиз.
– Согласно легенде, кольцо, окружающее газовый гигант в системе Земли, гораздо шире, ярче и более плотное, чем это. Эти кольца фактически карлики по сравнению с газовым гигантом.
– Ничего удивительного, – сказал Тревиз. – Если история тысячелетиями передается от человека к человеку, можно представить, во что она превратится под конец.
– Это великолепно, – сказала Блисс. – Полумесяц как будто корчится и извивается под нашими взглядами.
– Атмосферные бури, – сказал Тревиз. – Их можно увидеть гораздо яснее, если выбрать свет, подходящей длины волны. Сейчас я попробую. – Он положил руки на панель и отдал компьютеру приказ пройтись по спектру, остановившись на подходящей длине волны.
На слабо освещенный полумесяц обрушилось буйство красок, которые менялись так быстро, что глаза почти не успевали следить за ними. Наконец, он стал красно-оранжевым и в пределах полумесяца стали видны движущиеся спирали, которые сходились и расходились по мере движения.
– Невероятно, – пробормотал Пилорат.
– Восхитительно, – сказала Блисс.
Вполне вероятно, подумал Тревиз, и что угодно, только не восхитительно. Ни Пилорат, ни Блисс, глядя на эту красоту, не думали, что планета, которой они восхищались, уменьшала шансы на разгадку тайны, над которой бился Тревиз. Да и зачем им это было? Оба были довольны тем, что решение Тревиза верно, и сопровождали его в его поисках безо всякой эмоциональной связи с ним. Обвинять их в этом было бесполезно.
– Ночная сторона выглядит темной, – сказал он, – но если бы наши глаза могли видеть более широкий спектр волн, мы увидели бы ее как мрачно-темно-гневно-красную. Планета в огромных количествах излучает в пространство инфракрасные лучи, потому что достаточно велика, чтобы раскалиться докрасна. Это более, чем газовый гигант, это суб-звезда.
Он сделал паузу, затем сказал:
– А сейчас забудем о ней и поищем пригодную для жизни планету, которая МОЖЕТ существовать.
– Возможно, так оно и есть, – улыбаясь сказал Пилорат. – Не сдавайтесь, старина.
– Я и не сдаюсь, – ответил Тревиз без особой уверенности. – Формирование планет слишком сложный процесс, чтобы быть быстрым. Мы говорим только о вероятностях. С этим монстром, висящим в пространстве, вероятность уменьшается, но не до нуля.
– А почему бы не представить это иначе? – сказала Блисс. – Поскольку первые двое координат дали нам две обитаемые планеты космонитов, значит и третьи, уже давшие подходящую звезду, дадут и пригодную к жизни планету. К чему тогда разговоры о вероятностях?
– Я искренне надеюсь, что вы правы, – сказал Тревиз, которого вовсе не утешили слова девушки. – Сейчас мы войдем в плоскость системы и направимся к звезде.
Компьютер выполнил этот маневр почти тотчас как только Тревиз сказал о нем. Он уселся в свое пилотское кресло и в который уже раз решил, что единственный недостаток пилотирования гравитационного корабля с таким совершенным компьютером заключается в том, что ты уже никогда – НИКОГДА – не сможешь управлять кораблем любого другого типа.
Сможет ли он вновь взять на себя все расчеты? Сможет ли вновь принимать во внимание ускорение и ограничивать его до некоторого разумного предела?.. Скорее всего, он забудет об этом и рванет вперед с такой скоростью, что все находящиеся на борту размажутся по внутренним переборкам.
Что ж, в таком случае он будет продолжать пилотировать этот корабль – или другой подобный ему, если такое изменение окажется возможным – всегда.
Чтобы отвлечься от вопроса о наличии или отсутствии в системе пригодной для жизни планеты, он принялся размышлять о том, что направляет корабль над плоскостью системы, а не под ней. Если не было какой-то определенной причины лететь под плоскостью, пилоты почти всегда выбирали полет над ней. Почему?
Кстати, почему одно направление считается верхом, а другое низом? В симметрии космоса это было совершенно условно.
Сам он всегда определял направление, в котором планета вращается вокруг своей оси и вокруг солнца. Если и то и другое было против часовой стрелки, значит поднятая рука указывала на север, а ноги на юг. А по всей Галактике север ассоциировался с верхом, а юг – с низом.
Это была чистая условность, уходящая в туманное прошлое, и все рабски следовали ей. Если бы человек взглянул на знакомую карту с южной стороны, он бы не узнал ее. Чтобы она обрела смысл, ее следовало повернуть.
Тревиз вспомнил о сражении, проведенном Бенн Риозом, императорским генералом, жившим триста лет назад, который в критический момент повел свою эскадру под плоскостью системы и захватил врага не готовым к схватке. Потом были жалобы, что он сманеврировал нечестно, разумеется, со стороны побежденных.
Такой могучий и такой изначально старый обычай мог зародиться только на Земле, и это внезапно вернуло мысли Тревиза к вопросу об обитаемой планете.
Пилорат и Блисс продолжали смотреть на газовый гигант, который медленно вращался на экране. Солнечные лучи коснулись его, и шторм на поверхности стал еще более безумным и гипнотизирующим.
А потом пришел Фоллом, и Блисс решила, что ему нужно поспать, да и ей это тоже не помешает.
Пилорат остался, и Тревиз сказал ему:
– Я подойду к газовому гиганту, Яков. Мне хочется, чтобы компьютер изучил гравитационное пятно с его правой стороны.
– Конечно, старина, – сказал Пилорат.
Однако, все было сложнее. Дело было не только в пятне, которое должен был изучить компьютер. Тревиз хотел получить еще несколько дней, прежде чем обретет уверенность.
61
Тревиз вошел в свою комнату – мрачный и хмурый – и вздрогнул. В комнате его ждала Блисс вместе с Фоллом, набедренная повязка и туника которого распространяли безошибочный запах паровой и вакуумной обработки. В этом наряде он выглядел лучше, чем в одной из ночных рубашек Блисс.
– Я не хотела отрывать вас от компьютера, – сказала Блисс. – А сейчас послушайте. Давай, Фоллом.
И Фоллом заговорил своим высоким музыкальным голосом:
– Приветствую вас, Протектор Тревиз. Это большая радость для меня, что я по… па… путешествую с вами на вашем корабле. Я также доволен добротой моих друзей, Блисс и Пила.
Фоллом закончил, мило улыбнулся, и Тревиз снова подумал: воспринимаю я его как мальчика или девочку, а может, как то и другое вместе?
Он кивнул.
– Очень хорошая память. Произношение почти совершенное.
– Это вовсе не заучено, – сказала Блисс. – Фоллом сочинил это сам, и спросил меня, можно ли высказать все это вам. Я даже не знала, что Фоллом может говорить, пока не услышала сама.
Тревиз с усилием улыбнулся.
– В таком случае это действительно хорошо. – Он заметил, что Блисс избегает пользоваться местоимениями.
Блисс повернулась к Фоллому и сказала:
– Я говорила тебе, что Тревизу это понравится… А сейчас иди к Пилу и можешь немного почитать, если хочешь.
Фоллом выбежал, а Блисс сказала:
– Просто удивительно, как быстро Фоллом схватывает Галактический. У соляриан явная склонность к языкам. Вспомните, что Бэндер заговорил на Галактическом послушав разговоры по гиперсвязи. Их мозги должны быть хороши не только для преобразования энергии.
Тревиз хмыкнул, а Блисс добавила:
– Только не говорите, что вам не нравится Фоллом.
– Я ни к кому не испытываю ни любви, ни ненависти. Просто это существо заставляет меня беспокоиться. Это страшное ощущение – иметь дело с гермафродитом.
– Бросьте, Тревиз, это смешно, – сказала Блисс. – Фоллом – идеально приспособленное к жизни существо. Для общества гермафродитов должны казаться отвратительными вы и я – вообще мужчины и женщины. Каждый является половиной целого и для воспроизведения должен основывать временный и нелепый союз.
– А вы против этого, Блисс?
– Не делайте вид, что не понимаете. Я пытаюсь взглянуть на нас с точки зрения гермафродитов. То, что для них отвратительно, для нас совершенно нормально. Поэтому Фоллом кажется отвратительным вам, но это просто близорукая, ограниченная реакция.
– Честно говоря, – сказал Тревиз, – меня раздражает, что непонятно, какое местоимение использовать применительно к этому существу. Это мешает разговору и мыслям о нем.
– Но это недостаток нашего языка, – сказала Блисс, – а не Фоллома. Ни в одном человеческом языке не предусмотрен гермафродитизм. Но я рада, что вы заговорили об этом, потому что сама думала на эту тему… Говорить «оно», как хотел того Бэндер, не выход. Это местоимение применимо к объектам, для которых пол не имеет значения, а для тех, которые сексуально активны в обоих смыслах, местоимения вообще нет. Почему бы просто не выбрать произвольно одно из местоимений? Я думаю о Фоллом, как о девушке. Во-первых, у нее высокий голос, а во-вторых, она способна произвести на свет ребенка, что является определяющим для женственности. Пилорат согласен со мной, так почему бы не согласиться и вам? Будем говорить «она» и «ее».
Тревиз пожал плечами.
– Хорошо. Правда довольно странно называть ОНА того, кто имеет яички… Но пусть будет.
Блисс вздохнула.
– У вас дурная привычка обращать все в шутку, но я знаю, что вам тяжело сейчас и мирюсь с этим. Пожалуйста, используйте для Фоллом местоимение женского рода.
– Я буду делать так, – Тревиз заколебался, но не в силах сдержаться, сказал: – Фоллом выглядит вашим ребенком каждый раз, как я вижу вас вместе. Может, это потому, что вы хотите ребенка и думаете, что Яков не сможет вам его дать?
Глаза Блисс широко раскрылись.
– Он со мной не ради детей! По-вашему, я пользуюсь им как удобным приспособлением для производства детей? Просто время иметь детей для меня еще не пришло, а когда придет, это будет ребенок Геи, и тут Пил ничем не сможет мне помочь.
– Вы имеете в виду, что Яков будет отвергнут?
– Вовсе нет. Просто он временно отойдет в сторону. Кстати, все может быть сделано искусственным осеменением.
– Полагаю, вы будете иметь ребенка только тогда, когда Гея решит, что он необходим, когда появится брешь, проделанная смертью в рядах человеческой части Геи.
– Бесчувственно думать так, но это близко к истине. Гея должна быть хорошо уравновешена во всех частях и отношениях.
– То же самое условие соблюдается и у соляриан.
Губы Блисс сжались, а лицо слегка побледнело.
– Ничего подобного. Соляриане производят больше, чем им нужно, и уничтожают избытки. Мы производим только то, что нам нужно, и у нас никогда не возникает потребности в уничтожении. Точно так же вы заменяете отживший слой кожи, производя нужное количество клеток и ни одной больше.
– Я понял, что вы имели в виду, – сказал Тревиз. – Кстати, надеюсь, вы учитываете чувства Якова.
– В связи с возможностью ребенка для меня? Разговора об этом не было и никогда не будет.
– Нет, я думал о другом… Я замечаю, что вы все больше и больше интересуетесь Фоллом. Яков может решить, что им пренебрегают.
– Никто им не пренебрегает, и он так же интересуется Фоллом, как и я. Она даже еще больше сближает нас. Скорее уж это ВЫ решите, что вами пренебрегают.
– Я? – он был искренне удивлен.
– Да, вы. Я понимаю изолянтов не больше, чем вы понимаете Гею, но чувствую, что вам нравится быть в центре внимания на этом корабле, и вы можете видеть в Фоллом соперника.
– Ерунда!
– Не большая, чем ваше предположение, что я пренебрегаю Пилом.
– Тогда давайте объявим перемирие и кончим на этом. Я попытаюсь взглянуть на Фоллом, как на девушку и не буду чрезмерно тревожиться о чувствах Якова.
Блисс улыбнулась.
– Спасибо. Тогда это все.
Тревиз отвернулся, и тут Блисс сказала:
– Подождите!
– Да? – спросил он слегка устало.
– Тревиз, мне совершенно ясно, что вы грустны и печальны. Я не собираюсь зондировать ваш мозг, но может, вы расскажете мне, в чем дело? Вчера вы сказали, что в этой системе есть подходящая планета и были вполне довольны… Надеюсь, она никуда не делась. Ошибки в определении не было, не так ли?
– В системе есть подходящая планета, и остается здесь по-прежнему, – сказал Тревиз.
– И она нужного размера?
Тревиз кивнул.
– Поскольку она подходящая, значит, размер у нее тот, что нужен. И она на нужном расстоянии от солнца.
– Тогда что же неладно?
– Мы достаточно близки к ней, чтобы анализировать атмосферу, однако у нее нет ничего, о чем стоило бы говорить.
– Никакой атмосферы?
– Ничего, о чем стоило бы говорить. Это необитаемая планета, а других, хотя бы немного пригодных для заселения, здесь нет. Третья попытка дала нулевой результат.
62
Мрачный Пилорат никак не мог решиться нарушить молчание Тревиза. Он смотрел сквозь дверь в пилотскую рубку, видимо, надеясь, что Тревиз сам начнет разговор.
Однако тот молчал.
Наконец, не в силах выносить это, Пилорат довольно робко сказал:
– Что мы теперь будем делать?
Тревиз поднял голову, на мгновение глянул на Пилората, отвернулся и сказал:
– Садиться на планету.
– Но раз там нет атмосферы…
– Компьютер ГОВОРИТ, что ее там нет. До сих пор он всегда говорил то, что я хотел услышать, и я принимал это. Сейчас он сказал мне такое, чего я слышать не хотел, и я собираюсь проверить это.
– Вы думаете, с ним что-то не в порядке?
– Нет, не думаю.
– А может, по какой-то причине он испортился?
– Едва ли.
– Тогда почему вы беспокоитесь, Голан?
После этих слов Тревиз повернулся с креслом к Пилорату и с лицом, выражавшим почти отчаяние, сказал:
– Разве вы не видите, Яков, что я не могу думать ни о чем другом? Мы не нашли ничего, касающегося нахождения Земли, на первых двух мирах, а теперь и третий оказался осечкой. Что мне теперь делать? Бродить от мира к миру, осматривать их и спрашивать: «Простите, где находится Земля?» Земля слишком хорошо скрыла свои следы. Нигде не осталось даже намека. Мне начинает казаться, что мы не можем заметить эти следы, даже если они существуют.
Пилорат кивнул и сказал:
– Я и сам думал об этом. Может, поговорим немного? Я знаю, старина, что вам очень плохо и вы не хотите разговаривать, поэтому, если скажете, я могу уйти и оставить вас одного.
– Давайте поговорим, – сказал Тревиз, издав звук, очень похожий на стон. – Что еще я могу делать, кроме как слушать?
– Непохоже, чтобы вы действительно хотели разговаривать, – сказал Пилорат, – но, может, это пойдет нам на пользу. Пожалуйста, остановите меня, если решите, что больше не можете выдержать… Мне кажется, Голан, что Земле нужны не только пассивные отрицательные сведения, чтобы укрыть себя. Ей недостаточно просто уничтожить все упоминания о себе. Может, она не насаждает фальшивые доказательства, а активно работает в другом направлении?
– Что вы имеете в виду?
– В нескольких местах мы слышали, что Земля радиоактивна, и это может предназначаться для того, чтобы отбить желание искать ее. Если она действительно радиоактивна, достичь ее совершенно невозможно. По всей вероятности, на нее даже невозможно высадиться. Даже роботы-исследователи, если бы у нас был хоть один, не смогут выстоять против радиации. Зачем же тогда искать? А если же на самом деле она не радиоактивна, то сможет жить спокойно, исключая визиты случайных пришельцев, но даже на этот случай у нее могут быть какие-то способы маскировки.
Тревиз с трудом улыбнулся.
– Довольно странно, Яков, но эта мысль посетила и меня. Мне пришло в голову, что этот невероятно огромный спутник был выдуман и вставлен в легенды многих миров. Что касается газового гиганта с чудовищной системой колец, то он так же невероятен, и точно так же мог быть вставлен. Возможно, все это предназначено для того, чтобы мы искали нечто несуществующее, так что мы можем пролететь через искомую систему, смотреть на Землю и не узнать ее, потому что фактически нет ни огромного спутника, ни окруженного кольцами соседа, ни радиоактивной оболочки. Следовательно, мы не узнаем ее, и у нас не возникнет даже мысли, что мы видели Землю… Впрочем, все может быть еще хуже.
Пилорат подавленно посмотрел на него.
– Что может быть еще хуже?
– Это возможно, если ваш разум погружается в глубины ночи и начинает изучать обширное королевство фантазии. Что если способности Земли прятаться неисчерпаемы? Что если наш разум может быть затуманен? Что если мы можем двигаться мимо Земли с ее огромным спутником и окруженным кольцами газовым гигантом и не видеть ничего этого? Что если мы уже проделали это?
– Но если вы верите в это, почему вы…
– Я не сказал, что верю в это. Я говорю о больной фантазии. Мы будем продолжать искать.
Пилорат заколебался, затем сказал:
– Но как долго, Тревиз? В какой-то момент нам все равно придется сдаться.
– Никогда, – яростно сказал Тревиз. – Если мне придется провести остаток жизни бродя от планеты к планете, осматривая их и спрашивая: «Простите, сэр, где находится Земля?», я буду заниматься этим. Однако вас с Блисс и даже Фоллом я в любой момент могу вернуть обратно на Гею и продолжать поиски в одиночку.
– О, нет! Вы же знаете, что я не покину вас, Голан, так же как и Блисс. Если нужно, мы будем искать планету вместе с вами. Только ЗАЧЕМ?
– Потому что я должен найти Землю и сделаю это. Не знаю как, но сделаю… А сейчас я попытаюсь занять положение, с которого можно изучать солнечную сторону планеты, так что прервемся на время.
Пилорат замолчал, но не ушел. Он продолжал наблюдать как Тревиз изучает на экране изображение планеты, более чем наполовину освещенной солнцем. Для Пилората в нем не было ничего особенного, но он знал, что Тревиз, соединенный с компьютером, видит ее с большей детальностью.
– Там туман, – прошептал Тревиз.
– Значит, должна быть атмосфера, – буркнул Пилорат.
– Но не обязательно плотная. Ее слишком мало для поддержания жизни, но достаточно для возникновения ветров, которые поднимают пыль. Это хорошо известная особенность планет с разряженной атмосферой. Они могут даже иметь небольшие ледяные шапки на полюсах. Как вы знаете, на полюсах постепенно отлагается водяной лед. Этот мир слишком теплый для твердой двуокиси углерода… А сейчас я хочу отключить радар. Без него работать на ночной стороне будет проще.
– В самом деле?
– Да. Конечно, сначала я попробую, но на фактически безвоздушных и, следовательно, безоблачных планетах, попытка использовать видимый свет вполне естественна.
Довольно долго Тревиз молчал, пока экран был заполнен радарными отражениями, создающими нечто подобное тому, что мог бы создать художник Клеонского периода. Потом он произнес:
– Ну… – и снова замолчал.
Выдержав паузу, Пилорат спросил:
– Что значит это «ну»?
Тревиз взглянул на него.
– Я не вижу никаких кратеров.
– Никаких кратеров? А это хорошо?
– Это совершенно неожиданно, – сказал Тревиз. Лицо его исказила усмешка. – И ОЧЕНЬ хорошо. Точнее, это просто великолепно.
