Сербия о себе. Сборник

      «The show must go on!»
 
       Перевод Евгении Потехиной

Силвано Болчич
Миграция рабочей силы и «утечка мозгов» из Сербии в 90-е годы

      Во всем мире, и особенно в Европе, 90-е годы прошли под знаком «новых миграций» (Morokvasic and Rudolf, 1996). Новыми они считаются по тому, что их обусловило, по характеристикам мигрантов и в особенности по характеру самих миграций. Потому что теперешние миграции все чаще представляют собой разновидность мобильности рабочей силы, а не «эмиграцию»-«иммиграцию» населения. Новые миграции, особенно в рамках Европы, означают пересечение государственных границ (не обязательно «эмиграцию»), временный отъезд из дома в целях повышения качества жизни семьи в той среде, в которой не получается жить так, как бы хотелось. Имеются в виду частые миграции в смежных по территории странах Восточной и Западной Европы (Польша, Чехия, Словакия, Германия, Венгрия, Австрия, Хорватия, Словения, Италия и т. д.) Эти страны составляют особое «миграционное пространство», не разграниченное, а пересеченное государственными границами. Многие классические для мигрантов вопросы (например, легально или нелегально они находятся на территории данной страны; временно или постоянно они там проживают; «адаптируются», «ассимилируются» ли мигранты в новой среде и т. д.) теряют свою прежнюю важность. Новые миграции чаще «маятниковые», в виде частых отъездов-приездов. Такие мигранты пребывают в данной среде, пока продолжается найденная работа, работают периодами и часто возвращаются «домой», чтобы потом вновь уехать. Опорой для новых мигрантов являются социальные «сети» родственников (земляков, знакомых, а также «отечественных» работодателей, у которых они работают), а не государственные филиалы (организации по трудоустройству и т. п.), которые в течение предыдущих десятилетий (60–70-е гг.) выступали посредниками в трудоустройстве работников за границей.
      Миграции населения Сербии в течение 90-х гг. отличаются от миграций 60–80-х. Они стали носить явный массовый характер в виде вынужденного переселения большой части населения всех возрастов вследствие военных действий на территории бывшей Югославии. Но массовый характер носили и миграции работоспособной части населения молодого возраста (вследствие всеобщего крушения «нового» югославского общества в 90-е гг.). Значительная часть мигрантов из Сербии направилась в те европейские страны (Германия, Австрия, Франция, Швеция), где еще раньше (в виде временно-постоянных «отъездов на работу за границей») были созданы многочисленные общины «югославов». Но участились сейчас миграции (краткосрочные и долгосрочные) и в страны востока (Венгрия, Чехия, Словакия) и юга Европы (Греция, Болгария, Турция). Наконец, достаточно значительна и миграция в заокеанские страны (США, Канада, Австралия, Новая Зеландия, ЮАР). Туда преимущественно переселяются целыми семьями на постоянное место жительства.
      Трудно судить о точных масштабах миграции из Сербии в 90-е годы из-за отсутствия достоверной информации (последняя перепись населения была в 1991 г., а в 2001 г. перепись не состоялась). В обществе преобладает уверенность в том, что все виды миграции носят массовый характер и что уезжают в основном молодые и образованные люди. Некоторые публично объявленные оценки количества уехавших несомненно были преувеличены. Если при оценке размеров и характера миграций 1994 и 1999 гг. опираться на данные анкетирования, проведенного Институтом социологических исследований философского факультета в Белграде, то можно заключить, что в 90-е гг. из Сербии уехало (на «долгий срок», а многие, вероятно, навсегда) около 5% всего населения, что превышает показатели предыдущих десятилетий (1971 – 2,5%, 1981 – 3,6%, 1991 – 3,9%, – R a?evi?, 1995. С. 101). Достоверность имеющихся данных опросов об объемах и характере миграций в Сербии довольно ограниченна (респонденты подавали сведения только о двух членах семьи, уехавших в 90-е гг.). Интересно, однако, отметить, что во второй половине 90-х общий процент заявленных в опросах мигрантов выше, чем это было в первой половине 90-х (в августе 1994 гг. – 2,6%, а в августе 1999 г. – 5% мигрантов по отношению к потенциальному количеству членов семей, в которых проводилось анкетирование). Таким образом, хотя вторую половину 90-х гг. мы можем назвать постдейтонским периодом, когда военные действия, в которые была вовлечена Сербия, в основном прекратились, миграции из Сербии, как следует из имеющихся данных, продолжились. В пользу этого факта говорят и данные о «предполагаемых» миграциях (об этом мы можем судить на основании ответов респондентов на вопрос «думаете ли вы об отъезде за границу?») за 1994 и 1999 гг.

Таблица 1 «Предполагаемые» миграции населения Сербии в 1994 и 1999 годах

       (Думаете ли вы об отъезде (на долгий срок) за границу?)

 
      Таким образом, если в первой половине 90-х около трети респондентов подумывали (серьезно или немного) об отъезде из страны, то во второй половине 90-х это количество составило уже почти половину всех респондентов (46%). Сравнительных данных по другим странам у нас нет, но вполне реально предположить, что в Европе, даже в непосредственном окружении Сербии, мало стран, где такое количество граждан хотело бы уехать из страны. Вероятно, столь широкая «предполагаемая миграция» также является одним из факторов, которые поддерживают преувеличенное общественное мнение относительно массовости реальной эмиграции из Сербии в 90-е годы.
      Из ограниченных данных анкетирования, проведенного Институтом социологических исследований философского факультета в 1994 и 1999 гг., можно сделать выводы и о некоторых характеристиках мигрантов из Сербии в 90-е гг. Очевидно, что явное большинство мигрантов – молодые люди (в 1994 г. 62% составляли лица, родившиеся после 1960 г., это значит, что к моменту анкетирования им было менее 35 лет, а в 1999 г. эта группа мигрантов составила 63%). Если к этой группе мы добавим еще и родившихся между 1950 и 1960 гг. (а таких в 1999 г. было 28%), тогда очевидно, что среди мигрантов явное большинство (91%) составляют представители младшего и среднего рабочего контингента. Это значит, что Сербия в 90-е гг. теряла значительную часть своей лучшей потенциальной рабочей силы. В краткосрочной перспективе отъезд за границу работоспособных граждан мог уменьшить проблемы с трудоустройством в стране и помешать еще более выраженному росту безработицы, в отличие от официально зарегистрированной в Сербии в 90-е гг. В долгосрочной перспективе, если значительная часть уехавших за границу людей не вернется (для чего есть много причин), с учетом долгосрочно снижающегося естественного прироста населения эти миграции 90-х гг. могут обусловить недостаток рабочей силы (особенно квалифицированной) в Сербии в период нового подъема экономической активности.
      Дополнительную причину обеспокоенности долгосрочными последствиями массовых миграций младшего и среднего работоспособного населения представляет факт, очевидно следующий из имеющихся анкетных данных, об уровне образования мигрантов, уехавших на долгий срок за границу в 90-е годы. Действительно, 90-е гг. в Сербии прошли под знаком не только миграции рабочей силы, но и людей с образованием (и с высшим образованием), то есть под знаком так называемой утечки мозгов. Об этом свидетельствуют данные таблицы 2.

Таблица 2 Уровень образования мигрантов из Сербии в 1990-е годы

 
      Мобильность кадров с высшим образованием – явление общемировое, сопровождающее процессы транснационального развития («глобализации») науки, технологии, финансовых и других экономических трансакций. «Утечка мозгов» – один из видов этой мобильности, и раньше она представляла собой прежде всего многочисленные миграции лучших кадров из Европы в Америку, затем миграции лучших кадров из неразвитых стран Азии, Африки и Латинской Америки в Европу и США с 1995 г. Новая волна более массовой «утечки мозгов» началась в 90-е гг. из бывших социалистических стран Европы на Запад (в Европейский союз, Канаду, США, Австралию). В этой волне оказались и многие лучшие кадры из Сербии. Но помимо этих лучших специалистов, которые прежде работали в Сербии, а уехав на Запад, продолжили там работать по специальности (что изначально и подразумевает понятие «утечки мозгов»), из Сербии уехало много молодых людей с высшим образованием, которые и не начинали здесь карьеру по специальности и были вынуждены потом за границей, по крайней мере поначалу, выполнять работу намного меньшей квалификации, чем их специальность.
      Эта вынужденная массовая миграция лучших специалистов стала частью общественного крушения в Сербии в 90-е гг. Это большая потеря не только для общества, но и для тех молодых людей, чьи продуктивные и креативные годы пройдут под знаком профессиональной деградации, застоя в работе по специальности, это высокая цена общественного регресса из-за плохих условий жизни в Сербии в 90-е гг.
      Принимая во внимание данные таблицы 3, можно подумать, что процент «потенциальных миграций» по отношению к общему числу населения не столь велик, если серьезными «потенциальными мигрантами» считать только тех, кто ответил «серьезно думаю». Таких в 1994 г. было 11%, а в 1999 г. – 21%. Но если «потенциальными мигрантами» считать и тех, кто ответил «немного думаю об отъезде», тогда общее количество составит треть всех респондентов в 1994 г. (т. е. треть всего взрослого населения Сербии, если считать данную анкету показательной) и почти половину всех респондентов в 1999 г. Данные об увеличении вдвое процента тех, кто в 1999 г. (по сравнению с 1994 г.) «серьезно думал» об отъезде за границу, бесспорно должны настораживать. Эти данные наравне со многими другими говорят об ухудшении условий жизни в Сербии во второй половине 90-х гг., хотя номинально после Дейтонского соглашения были прекращены военные действия, а после реформы Аврамовича реально выросла заработная плата. «Массовый исход» из Сербии, реальный и потенциальный, таким образом, не прекратился, а продолжился и во второй половине 90-х гг.

Таблица 3 Потенциальные мигранты из Сербии в 1990-е годы

       (Думаете ли вы об отъезде на долгий срок за границу?)

 
      Как среди реальных, так и среди потенциальных мигрантов из Сербии преобладают молодые люди с высшим образованием и с более выраженными предпринимательскими наклонностями. Такая тенденция была отмечена в первой половине 90-х гг., а в конце 90-х она стала еще более интенсивной. Об этом говорят данные таблицы 3.
      Данные таблицы ясно показывают, что склонность к миграции более выражена у молодых людей (до 30 лет) со средним и высшим образованием и предпринимательскими наклонностями. В некоторых группах желающие уехать составляют около 3/4, а те, кто не думает об отъезде – оставшуюся четверть респондентов. Так, среди людей старшего возраста те, кто не думает об отъезде, составляют большинство, что понятно. Но интересно отметить, что по сравнению с серединой 90-х гг. тех, кто думает об отъезде за границу (серьезно или немного), в конце 90-х стало больше во всех возрастных группах, включая и людей среднего и пожилого возраста (41 и более лет). Этот факт нужно увязать с буднями сербского общества в конце 90-х, когда происходило долгосрочное падение уровня жизни вплоть до нищенского существования. Об этом свидетельствуют данные об оценке респондентами настоящего и будущего уровня их жизни в 1994 и 1999 гг.

       Студенты подписывают петицию в поддержку Свободного Университета
 
      Если такие оценки респондентов в основе своей реальны, то можно сделать следующий вывод: для граждан Сербии, живших из года в год все хуже и хуже, в 1999 г. по сравнению с 1994 г. нормальны более пессимистичные оценки будущего уровня жизни. Принимая это во внимание, становится понятно, почему в качестве одной из самых важных причин раздумий об отъезде за границу респонденты называют уверенность в том, что «в этой стране долго нельзя будет достичь желаемого уровня жизни» (так думали 34% респондентов в 1994 г. и 45% в 1999 г.). Среди других причин респонденты назвали следующие:
      – за границей легче достичь желаемого уровня жизни (29% в 1994 г. и 17% в 1999 г.);
      – за границей заработная плата соответствует выполняемой работе (14% в 1994 и 1999 гг.);
      – за границей можно создать условия для надежного будущего детей (10% в 1994 г. и 12% в 1999 г.).

Таблица 4 Оценка респондентами уровня жизни в 1994 и 1999 годах

       Источник: Анкеты Института социологических исследований философского факультета в Белграде, 1994 и 1999 гг.
 
      Уверенность в том, что «за границей можно получить знания, необходимые для квалифицированной работы по своей специальности», респонденты высказывали реже (3% в 1994 г. и 7% в 1999 г.). Это значит, что работа по специальности и потребность в профессиональном развитии, являющиеся в развитых странах важными причинами для мобильности и миграции лучших кадров, «утечки мозгов» из менее развитых в более развитые страны, в Сербии 90-х гг. не являлись важным мотивом для миграции рабочей силы. По данным анкеты, из общего числа эмигрировавших в 90-е гг. респондентов половину составляли те, кто был трудоустроен в Сербии. Тогда логично предположить, что именно отсутствие перспективы «светлого будущего» в Сербии, которая в общественном плане разрушалась в течение десятилетия, стало важной причиной и для реальных миграций, и для массового потенциального «миграционного» обращения к загранице, особенно среди молодежи. Медленный выход из состояния общественной разрухи (выраженной в основательном разрушении институтов всех сфер общественной жизни), замедленное, несмотря на политическую смену режима в 2000 г., выздоровление экономики Сербии и включение ее в современные эволюционные течения, замедленное реальное установление законов и основанных на них норм общественных действий – вот причины неуверенности людей в том, что в этой стране в обозримом будущем можно будет жить нормально, как в других современных обществах. Из-за таких мрачных для Сербии перспектив невозможно ожидать прекращения тенденции к массовой миграции из страны, а тем более возвращения в Сербию тех, кто из нее уехал в 90-х. Таким образом, если миграции из Сербии в 60–70-е гг. имели ряд благоприятных краткосрочных и долгосрочных эффектов для общества и экономики страны, то массовые миграции преимущественно работоспособного населения в 90-е гг. будут иметь серьезные неблагоприятные долгосрочные последствия для общего развития Сербии.

Литература:

      Bol?i?, Silvano (1995): «Izmenjena sfera rada» // Dru?tvene promene i svakodnevni ?ivot: Srbija po?etkom devedesetih / S. Bol?i?. Beograd: Institut za sociolo?ka istra?ivanja Filozofskog fakulteta, 79-108.
      Laky, Terez (2000): Labor Market Report, 2000, National Center for Labor Research and Methodology, Budapest.
      Morokvasic and Rudolf (ред.) (1996): Migrants: Les nouvelles mobilit?s en Europe. Paris: L’ Harmattan.
      Mundende and Chongo (1989): The Brain Drain and Developing Countries // The Impact of International Migrations on Developing Countries / R. Appleyard. Paris: OECD.
      Ra?evi?, Mirjana (ред.) (1995): Razvitak stanovni?tva Srbije 1950–1991. Beograd: Centar za demografska istra?ivanja IDN.
 
       Перевод Дарьи Костюченко

Слободан Цвейич
Неформальная экономика в условиях постсоциалистической трансформации: теневая экономика в Сербии 1990-х годов

1. Введение

      Сфера неформальной экономики – одна из основных, где зарождался процесс распада командной экономики и деконструкции главного институционального механизма европейских социалистических обществ. Резкое разрастание этой сферы, необычная активность носителей экономической деятельности в неформальной экономике, а также разнообразные виды мимикрии теневых бизнесменов в институциональном вакууме и экономическом кризисе в период крупных перемен неминуемо привлекли внимание как специалистов, так и широкой общественности. Сербия в этом отношении не представляет исключения. С учетом некоторых специфических исторических обстоятельств, а именно социалистического экономического наследия, слабо развитого третичного сектора, войны в непосредственном окружении, экономических санкций ООН, продолжительной агонии протосоциалистической системы, а также опустошительных налетов Североатлантического альянса, можно было бы сказать, что Сербия представляет собой особый случай дуализации постсоциалистической экономики. В изучении теневой экономики, помимо объема, структуры и форм проявления, важное значение имеет динамический размер и возможность редукции этого феномена. Автор настоящей статьи пытается дополнить уже опубликованные исследования данными из экономической социологии. Результаты этих исследований (см., например, Mrk?i?, 1994; Bol?i?, 1995; Krsti? i dr., 1998; Cveji?, 2000) в тексте статьи будут представлены суммарно в целях обобщения проблемы неформальной экономики в Сербии в условиях постсоциалистических изменений.

2. Выводы социологического анализа теневой экономики

      Теневая экономика – феномен не новый ни в эмпирическом, ни в научном отношении. Начиная с экономического кризиса 70-х гг. прошлого века это явление зафиксировано во всех типах экономических систем, на всех уровнях экономического развития и во всех крупных мировых культурах. Тем самым и результаты специальных исследований, экономические, социологические и антропологические, кумулируются и глубже проникают в структуру проблемы. Этим же определяется и попытка представить неформальную экономику в Сербии в конце ХХ века. Что касается теории, то между жестким ортодоксальным экономическим подходом, достигшим апогея в дефиниции Международного бюро труда (ILO), рассматривающего теневую деятельность как исключительную и связывающего такого рода деятельность с урбанистической средой, низким уровнем образования, чрезмерной эксплуатацией рабочей силы и нерегулируемым рынком в неразвитых экономиках, и противоположной точкой зрения, согласно которой неформальная экономическая деятельность является моделью существования в условиях нехватки рабочих мест, народный ответ на жесткую «меркантилистскую» политику в Латинской Америке (E. de Soto) путем проникновения действительных рыночных сил в экономику, скованную государственной регуляцией (А. Portes, 1994:427), возник «срединный подход», относящийся к теневой экономике дифференцированно. Согласно этому подходу, к неформальной экономике относятся все доходные виды деятельности, не регулируемые государством, в обществе, где подобные виды деятельности регулируются (Castells and Portes, 1989:12). Необходимо отличать неформальную экономику от нелегальной, недекларируемой и незарегистрированной экономической деятельности. Но поскольку эти формы могут пересекаться, следует выделить отличительные признаки нелегальной экономики. Нелегальная экономика включает в себя производство и оборот товаров и услуг, запрещенных законом. Уточненное определение неформальной экономики подразумевает все виды экономической деятельности, избегающие затрат и не защищенные законом и административными правилами, регулирующими отношения собственности, торговые права, трудовые соглашения, кредитование и систему социального страхования (Feige, 1990, Portes, 1994:428). Но если попытаться дать краткое и более емкое определение неформальной экономики, то мы неминуемо столкнемся с трудностями как из-за скрытости теневой экономической деятельности, так и из-за огромного ее разнообразия, связанного со специфическими особенностями конъюнктуры. То же самое касается и методов измерения размеров неформальной экономики (Mrk?i?, 1994:23–27; Krsti? i dr., 1998:15–19). В силу этого небесполезно было бы рассмотреть последствия, мотивы и цели ухода в теневую экономику. И хотя в некоторых случаях последствия теневой экономики могут оказаться позитивными (снижение уровня бедности, поддержание пульса экономики, дерегуляция рынка, даже сигментированный экономический рост), все же чем интенсивнее неформальная экономика, тем больше негативные последствия превалируют над позитивными (экономический спад, стихийность и ненадежность в осуществлении трудовой деятельности и найма; Krsti? i dr., 1998:1).
      Основные мотивы ухода в область теневого рынка следующие:
      1) отсутствие/недостаточность легального рынка (например, неэффективность в условиях командной экономики, оскудение при экономическом кризисе);
      2) слишком крупные затраты и риски, связанные с деятельностью на легальном рынке (высокая ставка налогообложения, коррупция, нерегулируемый имущественный статус, неэффективное администрирование);
      3) небольшие затраты/риски, связанные с деятельностью на неформальном рынке (неэффективная политика штрафов, слабо развитый социально-культурный капитал).
      Возможны и комбинации этих трех мотивов.
      С учетом целей различаются три типа неформальной экономики:
      – прожиточная неформальная экономика, при которой отдельный человек или хозяйство производят основные продукты питания или предлагают свои услуги на рынке;
      – неформальная экономика зависимой эксплуатации, характеризующаяся неофициальным наймом сотрудников в условиях повышенной менеджерской флексибильности и при уменьшенных затратах на оплату труда;
      – неофициальная экономика роста, в которой доминирует организованная аккумуляция капитала со стороны мелких фирм, базирующихся на солидаристских отношениях, повышенной флексибильности и уменьшенных затратах (Portes, Castells and Benton, 1989). В реальных обстоятельствах три этих типа не могут возникнуть одновременно. Кроме того, некоторые черты первого типа, изначально соотносимые с бедными обществами, сейчас можно распознать и в развитых обществах, что во многом объясняется влиянием постматериалистической системы ценностей. В процессе социализации в более богатой и надежной среде ориентированность на самообеспечение и самоподдержку рассматривается как позитивная черта идентичности (?tulhofer, 2000:130).
      Введение культурных элементов в трактовку экономической деятельности – один из важнейших вкладов социологии в исследования этой проблемы (Di Maggio, 1994). Этот подход описывает два основных течения сегодняшней экономической социологии: одно концентрируется вокруг общественных институций, а второе фокусируется на концепции зависимости от предшествующего пути развития (path dependence) (Stark, 1992) или на понятии включенности экономики в общество (embedded-ness) (Granovetter, 1985) . В этом смысле теневая экономика, как и в целом постсоциалистическая институциональная трансформация (см. Eyal, Szelenyi and Townsley, 1998:15–16), считается зависимой от развития институционального окружения в данной экономике и определяется укорененностью теневых предпринимателей в их специфичном социальном окружении. Систематизация влияния культурных элементов на социальную (а тем самым и на экономическую) деятельность позволила выделить понятия социального, культурного и социокультурного капитала. В исследовании А. Штулхофера (A. ?tulhofer), посвященном хорватскому опыту «транзиции», социокультурному капиталу (СКК) отведено центральное место. Согласно этому автору, социокультурный аспект, приведенный в действие механизмом социокультурного капитала, играет роль катализатора общественных перемен (?tulhofer, 2000:87). Слабым сторонам аспектов социокультурного капитала приписывается (отдельно взятое или в комбинации с элементами макроэкономической политики) решающее влияние на разрастание неформального сектора, коррупции и криминала (там же: 86, 109). СКК – интерперсональная реальность доверия, взаимодействия и ограниченной солидарности, следовательно, и их дефицита, то есть совокупность доминантных норм, ценностей и доверия в рамках определенной общественной группы, которые передаются через социализацию. Аналитический подход, объединяющий понятия зависимости от предшествующего пути развития и включенности экономики в общество, утверждает значимость упомянутых неформальных институций (доверие, взаимодействие и ограниченная солидарность). Они служат не только структурным ограничением экономической деятельности, но и моральной сферой, где берут начало (или блокируются) общественные перемены, и участвуют в создании формальных институций. Формальные институции (законодательные, исполнительные, образовательные, политические, экономические) оказывают обратное воздействие на институции неформальные. Неформальные институции поддерживаются социализацией и инерцией, то есть обладают исторической преемственностью. Их устойчивость проявляется в периоды изменения идеологических систем, а основывается на перцепции функциональности, то есть на той мере, в которой они обеспечивают успешность интеракции. Эта инструментальность неформальных институций не может иметь в качестве исхода экономическую оптимальность (там же: 58, 81–82).
      Три основные неформальные институции имеют следующее значение:
      1) доверие – вероятность того, что одна сторона в процессе интеракции припишет другой стороне кооперативное поведение (Hwang and Burgers, 1997:67);
      2) взаимодействие в переплетении общественных интеракций с точки зрения временной перспективы обеспечивает продолжительность кооперативных отношений, налагая обязательства на носителей интеракции;
      3) ограниченная солидарность базируется на основополагающей норме общения и подразумевает готовность одной из сторон отказаться от части собственной выгоды в пользу других участников интеракции (там же: 84).
      В связи с вышесказанным Штулхофер отмечает, что механизм транзиционной аномии заключается в разрушении базовых неформальных институций, следовательно, в снижении взаимодействия и доверия между участниками интеракций, вызванном прежде всего появлением новых возможностей некооперативного поведения, особенно для представителей элиты. Подобная ситуация есть прямое следствие нарастания оппортунизма и иерархической нелояльности в социализме за счет горизонтального доверия и лояльности (там же: 92). Деление институций на горизонтальные и вертикальные проистекает из их основной направленности на три цели: 1) уменьшение трансакционных затрат, 2) уменьшение эффекта индивидуальной иррациональности (рациональное профилирование коллективной акции) и 3) поддержание иерархической мощи структуры. Горизонтальные институции направлены на первые две цели, а вертикальные подчиняют их третьей. Природа институциональной организации общественных групп или сообществ влияет и на характер институциональной перемены: там, где доминирует горизонтальная институционализация, перемены преемственны и основываются на адаптации к изменениям в окружении; а в преимущественно вертикально институционализированных общественных группах перемены прерывисты и носят взрывной характер вследствие медленного восприятия внешних перемен и иерархизированного (замедленного) протока информации (там же: 70–72).
      Таким образом, реалистичный подход к проблеме неформальной экономики подразумевает многоаспектное и многоуровневое исследование. Если задуматься о границах теневого сектора, то первый возникающий вопрос: возможно ли существование неформальной экономики как автономной системы? В другой формулировке этот вопрос звучит так: устойчива ли автономная экономическая система, в которой государство не играет никакой роли и где экономическая деятельность субъектов является стихийной, а экзистенциальное обеспечение зависит от прямого обмена товаров и услуг? На первый взгляд этот вопрос может показаться тривиальным в контексте модернизационных достижений современного мира. Однако нельзя упускать из виду, что существуют государства с очень низким уровнем институционального развития, в которых стабильные элементы государства проявляются исключительно в контрольно-принудительных институциях, а также тот факт, что иногда формируются и исторически специфичные конъюнктуры, в которых государства на высшей ступени институционального развития перенимают экономические механизмы слаборазвитых стран, естественно, с более сложной системой реализации. В качестве примера институционально слабо развитых государств можно привести хищническую систему Заира при длительном правлении режима Мобуту Сесе Секо (Evans, 1989, цитируется по Portes, 1994:432). Заирское государство деградировало до скопища должностей, свободно покупаемых и продаваемых, основной целью которых было извлечение прибыли из фирм и населения. Государство, таким образом, полностью абстрагировалось от экономических течений и само стало предметом (квази)рыночной конкуренции. Тем самым обозначились границы между двумя экономическими системами, формальной и неформальной, следствием чего стала неконтролируемая эксплуатация природных и экономических ресурсов, а также утрата возможности формулирования долгосрочной перспективы развития как для предпринимателей, так и для экономики в целом. Примером другой клиентурной системы, которую точнее всего можно определить как «политический капитализм», является как раз Сербия в конце ХХ века. Адаптивная реконструкция элит (Lazi?, 2000:33–56) в Сербии 1990-х гг. подразумевала налаживание связей между двумя системами, формальной и теневой, причем в условиях неразвитости демократических и рыночных институций, гиперинфляции и экономических санкций ООН. Длительное существование условий для быстрого и неконтролируемого извлечения прибылей пересеклось с интересом части государственного политико-делового истеблишмента, который путем «литургийной» налоговой политики (Veber, 1976:158), высшей точкой которой являлось налогообложение задним числом, пополнял государственный бюджет, истощенный нереальными политическими амбициями. Сложилась ситуация, когда коллективные интересы правящего класса и класса новых собственников встретились в сфере нелегальной деятельности. Тем самым изначальное структурное (конъюнктурное) сотрудничество старой и новой элит переросло в системное (функциональное), а отличительными чертами вновь возникшей системы стали: этатизм, автаркичность, протекционизм, контроль цен, превосходство политической элиты над экономической, традиционализм и ксенофобия (Cveji?