Сербия о себе. Сборник

Вследствие этого расчетливые, но беспомощные работники торговли были вынуждены изменить тактику выживания. Для сокращения убытков они складировали товар до лучших времен и продолжали продажу только нескольких его видов . Многие магазины самообслуживания сократили время работы с двенадцати до семи часов в день. Тем самым они существенно уменьшали опасность обесценивания своего товара и, что еще важнее, выигрывали драгоценное время для выполнения одной необычайно серьезной, но изнуряющей физической работы – каждодневной смены ценников на товарах.
      Наконец выяснилось, что наиболее успешная тактика поддержания существования сферы торговли – это установление расценок на товары по принципу «чем выше, тем лучше». То есть работники торговли поняли, что выгоднее заломить такие цены на товар, по которым его никто не купит, чем продавать его за бесценок. Поэтому цены изначально устанавливались недоступные рядовому покупателю и ежедневно росли для сохранения недосягаемого уровня. Таким образом возник феномен, который общественность назвала «инфляцией немецкой марки», поскольку в результате росли также и цены, выраженные в немецких марках. Возможно, в будущем экономическая наука откроет некие сложные эконометрические модели, которые позволят подвергнуть этот феномен точному расчету; вопрос в том, окупятся ли когда-либо усилия, предпринятые в этом направлении. Наверняка «инфляция немецкой марки» не была результатом мудрствований работников торговли, а появилась из-за страха перед неизвестностью и общего недоверия созидателям экономической политики государства.
      Наряду с причинами, которые мы только что привели, дефициту в магазинах способствовала и «ловкая» мера государства, замышлявшаяся как средство борьбы с денежным хаосом. Как оказалось, члены правительства были осведомлены о ситуации, которой сами счастливо избежали, поэтому после августовской инфляции в 1880% они приняли решение о замораживании цен. После этой меры в секторе цен наступило относительное затишье, ибо их рост в сентябре составил каких-то 643%, а в октябре – разумных 1 896%, дефицит на рынке возрос. Несчастные работники торговли, разумеется, среагировали единственным здравым способом: они отправили товар на склады, не желая продавать его за бесценок. Тогда началась «всеобщая» (в действительности выборочная) травля их самих и облава на их товары; государственные СМИ педантично фиксировали практически каждый случай сокрытия товара и обнаружения различных «потайных» складов; дикторы государственного телевидения целыми днями сообщали общественности имена многочисленных нелегальных частников-спекулянтов, деятельность которых вскрыли надлежащие инспекционные органы. Однако, как и много раз раньше, силовые меры оказались тщетными против трезвого экономического расчета людей, поэтому, несмотря на давление государственных репрессий, магазины продолжали пустеть. Многие магазины временно закрывались, а их персонал, не занятый «учетом», дружными рядами «уходил в отпуск». В конце октября правительство окончательно признало свое поражение и отменило замораживание цен, решив контролировать только цены на отдельные виды продуктов и услуг . Но ноябрьская инфляция превысила 20 000%, в таких условиях дефицит невозможно устранить, а только смягчить при одновременном возникновении феномена «инфляции немецкой марки».
      Денежный хаос сильнее всего поразил тех, чье существование зависело от регулярных персональных выплат.
      В условиях гиперинфляции реальный уровень зарплат и пенсий зависел не от результатов труда, а исключительно от производительности денежной фабрики в Топчидере. Ударным трудом в три смены эта фабрика в день могла отпечатать максимум 1 900 000 штук купюр, из которых 300 000 предназначались для сербских краев. Рабочие в Топчидере воистину были великомучениками тогдашней власти. Они трудились без устали, а все критиковали результаты их работы. И хотя день и ночь штамповались самые крупные денежные знаки, реальное количество наличных денег в обращении неудержимо снижалось. Например, во второй половине декабря 1993 г. не было ни одного момента, когда бы масса наличности превысила сумму в 5–6 млн. немецких марок . Количество (стоимость) свежеотпечатанных наличных денег росло линеарно, рост же цен и курса немецкой марки был экспоненциальным. По этой причине реальные средние недельные выплаты около 3,2 млн. трудящимся и пенсионерам в СРЮ лимитировались производительностью Топчидера практически суммой в 1–2 млн. немецких марок !
      В конце 1993 г. динар был полностью вытеснен из практического употребления. Итак, власть, возглавляемая самыми бескомпромиссными борцами за национальные интересы, сделала так, что национальной валютой стала немецкая марка. Динары больше никому не были нужны, все стремились как можно скорее от них избавиться. Многие торговые точки перестали принимать у граждан и чеки. Доверие внушала только немецкая марка. Между тем истощенное двухлетней инфляцией население продавало эту валюту мелкими суммами, а покупало и того меньше. Уличные дилеры, которым раньше и в голову не приходило торговать мелочью, вынуждены были приспособиться к новой ситуации и обеспечить достаточное количество монет, чтобы отсчитывать сдачу обнищавшим продавцам валюты. Это сделало возможным ввести в обращение в мелких расчетах и немецкие пфенниги. Гиперинфляция окончательно обессмыслила вызвавшую ее причину.
      В условиях вопиющей бедности у народа хватило сил не пасть духом. Всю свою боль он выражал и заглушал песнями. В этом населению от души помогали отечественные СМИ, транслируя народную музыку в новой аранжировке , смирявшую недовольство и гасившую помыслы о бунте. После римейков отдельных популярных номеров еще времен Тито (к примеру, «Хоть я беден, но люблю жизнь») огромным успехом у публики пользовалась по-новому аранжированная песня с хитом-рефреном: «Друг, у меня нет ни денег, ни счастья». Окрыленные успехом, композиторы множили песни на подобную тематику (во вдохновении недостатка не было), а СМИ их усиленно передавали, стараясь хоть как-то угодить населению, в большинстве своем проводившему вечерние часы перед экранами телевизоров, так как мало кто мог себе позволить выйти в город. Помимо воздействия через музыку на души и сознание граждан, на TВ шла активная скрытая пропаганда: политические энтузиасты неустанно и очень настойчиво обращались к народу. Результат такого насыщенного, но дозированного идеолого-культурного «седативного средства» оказался неожиданно удачным для правящей партии, державшей под жестким контролем все ведущие отечественные СМИ: вопреки пагубным последствиям денежного хаоса и общего отчаянного положения в государстве она одержала очень легкую и убедительную победу на декабрьских парламентских выборах (1993 г.). Как оказалось, многим избирателям гораздо легче было поверить собственным ушам, нежели глазам.

Эпилог

      Пелена спала 20 ноября 1923 г. Как и за год до этого в Австрии, конец инфляции наступил внезапно; немецкая гиперинфляция завершилась поразительно легко. Может быть, она закончилась именно потому, что не могла длиться вечно. В тот день, 20 ноября, было объявлено об изъятии из обращения старой рейхсмарки. Вводилась новая национальная валюта – рентенмарка. Одна рентенмарка заменяла биллион старых рейхсмарок. Новая валюта объявлялась конвертируемой и обеспечивалась землей и другой государственной собственностью Германии. Речь, конечно, шла о своего рода фикции: в обстановке творившегося тогда экономического хаоса превратить земельные и промышленные активы в реальные деньги можно было только теоретически, поэтому любой немец, рассчитывавший на это, в серьезных официальных кругах считался повредившимся рассудком. Вся комбинация, однако, неплохо сработала. Помогло стечение обстоятельств .
      В тот же день, когда старая марка ушла в прошлое, 20 ноября 1923 г. по странному совпадению скончался президент Рейхсбанка Рудольф Хавенштайн. На его место был назначен Яльмар Шахт, который быстро приобрел репутацию творца чуда, сотворенного рентенмаркой. Шахт слыл экономическим чудотворцем очень долго. Согласно популярному мифу, он был финансовым гением, спланировавшим экономическое обновление Германии в правление Адольфа Гитлера, создавшим финансовую базу для нового вооружения страны и вершившим немецкую экономическую политику в первые, успешные для Германии, годы Второй мировой войны. Мало кто получил столь коварную награду за свою финансовую репутацию: благодаря ей о Шахте пошла молва как о жизненно важном орудии злодейств Гитлера, в результате чего он оказался на скамье подсудимых на Нюрнбергском процессе. Таким образом, в который раз магия денег оказалась роковой для того, кто пытался повелевать ими.
      Феномен и репутация Шахта, как, впрочем, и многие другие экономические феномены, стали воистину плодом случайности, того обстоятельства, что он оказался в нужное время в нужном месте. Если бы давление на немецкий центральный банк насчет денежной эмиссии без погашения продолжилось и после 1923 г. , никто не мог бы поручиться за спасение ни новой марки, ни авторитета Шахта. Но население, пережившее все ужасы гиперинфляции, неожиданно поверило в новые деньги и готово было принять любой миф, который подкрепил бы эту веру, так что стабилизация стала возможной и осуществимой.
      Двадцать один год и несколько месяцев спустя группа американских экономистов прибыла в Германию для анализа негативного воздействия войны на ее экономику; помимо прочего, они встречались с экс-президентом Рейхсбанка Шахтом, отбывавшим заключение под Франкфуртом, в специальном изоляторе для высокопоставленных руководителей Третьего рейха . Шахт утверждал, что в годы фашизма не имел практически никакого влияния на события. По его словам, ему не удавалось убедить Гитлера, что немецкий бюджет необходимо уравновесить, что следует ограничить банковские кредиты и в целом строго придерживаться неизменного, вечного закона ортодоксального ведения денежной политики. Американские специалисты вернулись домой с убеждением, что Шахт не лгал, что он действительно человек ограниченного и устаревшего склада ума, который, судя по всему, и вправду не мог оказать ощутимого влияния на гораздо более прагматичную национал-социалистскую экономическую политику немецкого Рейха. Позднее и суд пришел к аналогичному заключению и оправдал Шахта.

* * *

      Если читателю предыдущих строк показалось, что он случайно заглянул в эпилог какой-то другой истории, он прав лишь отчасти. Действительно, вышеизложенное является фрагментами книги Д.К. Гэлбрайта «Деньги: откуда они приходят и куда они уходят» , относящимися к концу немецкой гиперинфляции. Между тем сходство с завершением югославской гиперинфляции столь разительно, что мы не могли их не процитировать. Вообще говоря, у всех гиперинфляций в экономической истории начало было схожим, протекали они специфично, а заканчивались одинаково.
      Югославская гиперинфляция неожиданно прекратилась 24 января 1994 г. с применением старого, отработанного средства. Была произведена замена денег: в обращение пущен новый динар, который приравнивался к 12 млн. старых . Курс новой валюты относительно немецкой марки устанавливался 1:1, новый динар объявлялся конвертируемым, гражданам предоставлялась возможность свободной купли-продажи валюты в банках. Между тем эта конвертируемость была односторонней и по сути фиктивной. На тот момент государство располагало валютными резервами на сумму в 300 млн. немецких марок, но это мало кому что-то говорило. Населению разрешалось продавать валюту государству без каких-либо ограничений, а вот покупка лимитировалась административным ограничением: в день можно было купить не более 100 марок. Разумеется, поначалу никто и не стремился покупать валюту, так как новых динаров катастрофически не хватало, тем более что процесс внедрения новых денег только начался. В банках выстраивались длинные очереди жаждущих продать свои валютные запасы, чтобы приобрести деньги на насущные нужды. Валютный резерв страны постепенно рос . Совершалось новое экономическое чудо.
      К величайшему изумлению населения, до той поры убежденного, что конец гиперинфляции не наступит никогда, цены стали падать. Боязнь поверить в новую ситуацию вскоре сменилась всеобщим воодушевлением, восторгом и безграничным оптимизмом относительно будущего. Хотя снижение цен объяснялось тем, что денежная реформа и прекращение лавинообразной эмиссии остановили гиперинфляционные ожидания производителей и работников торговли, а также тем, что предусмотренный в ценах валютный курс на 60–100% превышал установленный 24 января, то есть цены снизились в результате адаптации к новым паритетам , сам факт их снижения чрезвычайно благотворно сказался на психике граждан. После длительного периода неизвестности люди хотели стабильных денег, в которые они могли бы верить и которые не были бы мертвым грузом. Их инстинктивная вера была настолько сильна, что мастеру политического маркетинга не составило большого труда создать новый миф о чуде. Этот миф поддерживался еще и тем, что победа над гиперинфляцией была одержана исключительно внутренними силами, без зарубежного вмешательства, в условиях экономической блокады и вопреки продолжавшейся войне на территории бывшей СФРЮ. Удивительно, что мифотворцам и народу в тот момент вовсе не помешало то, что совсем недавно те же факторы считались единственными причинами, вызвавшими страшную двухлетнюю гиперинфляцию.
      Подобно тому как когда-то в Германии, заслуга экономического волшебства, создавшего новый динар, была приписана его учредителю и промоутеру, вновь избранному председателю Народного банка Югославии 75-летнему профессору на пенсии, бывшему эксперту Мирового банка Драгославу Аврамовичу . По невероятному совпадению в тот самый день, когда был назначен новый председатель НБЮ, 2 марта 1994 г., умер бывший председатель Борислав Атанацкович . Таким образом, совершив виток, история вновь сыграла злую шутку с судьбами отдельных людей и целого народа.
      Вскоре Аврамович приобрел репутацию «чудесного доктора» финансовой системы страны. Новую валюту, его творение, отечественные СМИ прозвали «супердинаром», а вслед за тем и сам председатель НБЮ приобрел прозвище «супердедуля». Население, испокон веков обожавшее мифических героев, с готовностью восприняло рождение нового идола. Аврамович был осиян ореолом славы и со всех сторон осыпан почестями .
      Понятно, что во всем этом было преувеличение. Основной замысел прозорливого Аврамовича заключался в фиксировании курса нового динара по отношению к немецкой марке как 1:1. Это, несомненно, сильнейшим образом воздействовало на психику граждан, привыкших во время гиперинфляции осуществлять финансовые операции в немецкой валюте . Кроме того, замена денег и формальная конвертируемость динара способствовали снижению инфляционных ожиданий. Разумеется, в такой ситуации психология не помогла бы, если бы государство внезапно не приняло решение о прекращении лавинообразной денежной эмиссии. Когда это произошло, гиперинфляция прекратилась сама по себе , после чего начался рост производства, обратный эффект Танзи – Оливера, и государственный бюджет стал понемногу уравновешиваться.
      Между тем гиперинфляция оставила глубокий след, и от ее последствий СР Югославии нелегко было избавиться. Многолетняя экономика деструкции набросила тень на все ключевые рыночные категории. Она полностью ниспровергла институт частной собственности, чему во многом способствовала спекулятивная деятельность различных парагосударственных институций – банков, сберкасс и предприятий, представлявшихся общественности как частные. Принятие закона о приватизации в условиях астрономической гиперинфляции привело к вопиюще несправедливым решениям, что впоследствии послужило противникам частной собственности дополнительным аргументом для полного отрицания ее преимуществ. Конечно, коммунистическому режиму в Сербии всерьез никогда не было дела до развития частной собственности, это расходилось с его принципами сохранения власти . Форсированием и цементированием общественной собственности на практике власть постаралась, чтобы деньги «не испортили» людей и не настроили их против политических властителей, что неминуемо произошло бы в случае широкого распространения частной инициативы .
      Помимо частной собственности, создатели деструктивной экономики ниспровергли и важнейшие постулаты банковского дела. У наученного горьким опытом населения появилось предубеждение к сберегательным вкладам в банки, займам и другим видам изъятия свободных денежных средств. Отдавая себе отчет, что общее недоверие к банковской системе приведет к множеству нежелательных последствий, власть на совесть потрудилась, чтобы хоть как-то смягчить эффект своей неправедной миссии в предшествующий период. Так, например, было принято решение о пересчете стоимости облигаций займа для экономического возрождения Сербии, который гиперинфляция полностью обесценила. К сожалению, эта мера только подтвердила известную народную мудрость «как волка ни корми, он все равно в лес смотрит». Напомним, что на счет этого займа население перевело порядка 130 млн. немецких марок в динарном эквиваленте. Но, применив некую специфическую формулу высшей математики, правительство высчитало, что сумма государственной задолженности составляет 40 млн. немецких марок. С учетом финансовой ситуации, которая, как всегда, в этой стране была объективно тяжелой, в конце концов решили, что гражданам хватит и 24 млн. динаров из бюджетных денег. Таким образом, речь шла о по крайней мере тройном обмане : во-первых, неправильно рассчитан долг государства; во-вторых, правительство великодушно предложило выплатить населению менее 60% от этой неправильно рассчитанной суммы; в-третьих, правительство мудро решило выплатить в пять раз меньшую сумму из государственного бюджета – то есть из денег налогоплательщиков, которые, по сути, являлись заимодавцами. То, как большинство отечественных СМИ прокомментировало этот жест доброй воли со стороны правительства, очень интересно и психологически показательно для постгиперинфляционного периода. Ведущее издание в стране писало: «Оказав помощь своими сбережениями экономическому развитию страны, ожидать, что страна вовремя вернет долг, а ныне получить только половину займа, выглядит как большая несправедливость. Но, учитывая все события, произошедшие в стране за последние несколько лет, особенно в прошлом году, когда у вкладчиков была отнята последняя надежда, этот жест республиканского правительства можно трактовать и как дар государства, которого никто не ожидал» . Видимо, народ надо было довести до нищенства, чтобы он оценил своих щедрых правителей.
      Интенсивная деструкция экономики разрушила югославское общество. Народ ограбили и материально, и духовно, отняли у него право на нормальную жизнь. Ненормальные явления стали в порядке вещей, убита здоровая экономическая логика, общество криминализировалось. Люди свыклись с теневой экономикой и черным рынком, финансовые спекуляции и злоупотребления в условиях недействующей правовой системы привлекали больше, чем честный труд, а дача взяток и уплата различных комиссионных стали неотъемлемой частью существования как богатых, так и бедных. Создалась атмосфера, исказившая сознание и психику людей. Народ воспринимал стояние в очередях как объективную реальность, отвык от труда и жизни по результатам этого труда, стал невосприимчив к любым обманам и несправедливостям, идущим от государства, и готов был переносить любые лишения, невзирая на цели. Краски сгущали государственные СМИ, всегда готовые тяжелейшие национальные поражения обратить в эпохальные триумфы, способные глупейшие экономические меры представить как самые рациональные и даже убедить общественность в их полном соответствии светлым принципам рыночной экономики.
      Очевидно, что в подобных общественных условиях твердая уверенность, добрые намерения и несокрушимая воля председателя НБЮ Аврамовича не могли быть достаточным залогом его успеха. К счастью, власть оказала ему решительную поддержку. В высших эшелонах наложили суровый запрет на бесконтрольную денежную эмиссию (без погашения) и пришли к соглашению, что в дальнейшем государственный бюджет будет пополняться из реальных источников. Помимо этого, постановили раз и навсегда покончить с «теневой эмиссией», поэтому институции, в предшествующий период участвовавшие в несанкционированных финансовых операциях, постепенно упразднили. Сначала были закрыты народные банки республик и краев, затем ликвидирована Служба безналичных финансовых операций и Казна федерации. Власть предстала в новом и значительно более привлекательном обличье. Решимость довести до конца денежную реформу доказывалась во всем и на всех общественных собраниях. Даже сам президент СР Югославии Зоран Лилич всерьез объявил, что попытка «срыва экономической программы будет рассматриваться как тяжкое уголовное преступление» .
      Хотя после 24 января 1994 г. произошли значительные сдвиги в денежной сфере, в реальном секторе экономики практически ничего не изменилось. Однако Аврамович был твердо уверен, что инъекция здоровых денег в больную экономику сама по себе окажет исцеляющее действие. Была развернута кампания по реанимации производства путем краткосрочных банковских кредитов. Между тем эти кредиты выделялись сообразно традиционному духу банковского дела времен реального социализма, неселективно (главными заемщиками были крупные и нерентабельные общественные предприятия), без серьезной оценки финансово-экономической рентабельности и риска возврата средств. Помимо этого, банкам предписывалось предоставлять кредиты по фиксированной процентной ставке максимум 9% в год. Конечно, большинство банков приняло это предписание безоговорочно, понимая, что за ним стоит гораздо более серьезная сила, чем аргументы председателя НБЮ Аврамовича. Желая задобрить власть имущих и одновременно угодить им, некоторые уполномоченные государственные банки предоставляли кредиты, превышавшие их кредитоспособность, в результате чего оказывались в минусе. Но, несмотря на это, результат финансовых вливаний был на первый взгляд впечатляющим: промышленное производство, которое в предшествующий период практически полностью стояло, начало расти, в отдельные месяцы достигая десятков процентов роста. Странно, однако, что мало кому приходило в голову, что это всего лишь логическое последствие резкого прекращения гиперинфляции, которая душила всякое производство, даже не зависевшее от импорта-экспорта. Так или иначе, рост промышленного производства общественность приписывала колоссальному успеху программы Аврамовича и относила к разряду невиданных экономических чудес, несмотря на то что уровень, относительно которого этот рост измерялся, был исключительно низким, фактически нулевым . Мало кто не восхищался экономическими переменами (пусть с известной долей осторожности). Среди пессимистов, которых высмеивали и над которыми злорадствовали, оказался еженедельник «Экономическая политика», сравнивший рост промышленного производства с пресловутым медицинским фактом – «И у покойника ногти растут» .
      Вопреки непоколебимому оптимизму и обаянию, которые излучал Аврамович во время многочисленных выступлений перед общественностью, наряду с ростом промышленного производства увеличивалась и неликвидность банков. В начале июля около 80 из 100 югославских банков оказались в минусе . Предприятия, в предыдущий период научившиеся жить в долг, и не думали возвращать кредиты, зная, что против них не будут применяться санкции. Отговариваясь сомнительными причинами, в силу которых они не в состоянии выполнить обязательства перед банками, и преподнося их как объективные, должники настоятельно просили новых и больших кредитов. Но банки, кредитный резерв которых не пополнялся, не могли тут же удовлетворить эти просьбы и искали помощи у НБЮ, требуя уменьшить ставку обязательных резервов и предоставить кредит для обеспечения ликвидности на более выгодных условиях, чем раньше . Председатель НБЮ Аврамович, стяжавший тем временем славу чудотворца и популярность в народе, под закат своих дней не мог отказать себе в удовольствии продлить эти дивные грезы. Вероятно, уступая также нарастающему давлению со стороны политического истеблишмента, он постепенно отпускал поводья денежной политики. В конце концов вопрос ставился не о кредитовании, а о субвенции нерентабельной экономики эмиссией денег. НБЮ даже перестал скупать ценные бумаги крайне нерентабельных учреждений и общественных предприятий, финансируя тем самым их неэффективность. Помимо этого, в конце июня 1994 г. вновь появилась разница в курсах, что также означало спекулятивную мотивацию лоббирования заемщиков и породило новую волну фиктивных импортеров, чьей основной целью было паразитировать на разнице курсов .
      Упорно взбадривая производство описанным способом и все еще теша себя надеждой, что процесс денежной реформы не завершился, НБЮ выпускал все больше денег без реального погашения. В основном эти деньги уходили в спекулятивные каналы или в номинально растущие зарплаты работников общественных предприятий, большинство которых находилось в принудительных отпусках. Финансовая недисциплинированность принимала все больший размах, а вместе с этим нарастал и квазифискальный дефицит, предрекая новую инфляцию. Предприятия изворачивались, как могли, лишь бы не выплачивать ранее взятые кредиты. Очень часто они открывали по несколько расчетных счетов в разных банках одновременно, уходя из тех банков, где у них был долг и гарантии по валютным кредитам, и получая новые кредиты в тех банках, которым они еще не были должны. И без того хрупкие валютные резервы страны начали неудержимо таять. Учитывая, что номинальные персональные выплаты населению значительно увеличились, а официальный валютный курс остался без изменений, повысилась и способность граждан покупать валюту. Уже в середине 1994 г. в банках шел процесс, обратный тому, который наблюдался на старте программы «чудесного доктора». Теперь мало кто стремился продать свою валюту, наоборот, все валюту покупали. Поняв, что валютные резервы испаряются, а спрос населения растет, банкиры прибегли к одному весьма необычному трюку.
      Они внезапно прекратили продажу самой востребованной валюты – немецких марок и американских долларов – под предлогом ее отсутствия в сейфах. Взамен же гражданам галантно предлагали экзотическую валюту – испанские песеты, японские иены, датские кроны и т. д. Но после кратковременной настороженности граждане стали скупать и «экзотическую валюту», так что в начале осени 1994 г. пришлось полностью прекратить свободную продажу валюты. Новый динар лишился своей ограниченной конвертируемости.
      Тем временем промышленное производство, ради которого было пожертвовано стабильностью и конвертируемостью нового динара, стало хиреть, его уровень в 1994 г. был всего на 1,2% выше, чем в период гиперинфляции 1993 г. Председатель Аврамович сталкивался со все более серьезными проблемами, которые ему пока удавалось искусно скрывать от общественности. Просто непостижимо, с какой энергией и вдохновением «супердедуля» убеждал журналистов и экономистов в том, что расход бюджета с середины 1994 г. финансируется исключительно из реальных источников и нет никакой опасности возобновления инфляции, при этом искренне изумляясь, что кто-то и после его заверений рвался скупать валюту. Наверное, Аврамович знал тогда, что обманывает не только народ, но и себя. А после этого произошло нечто, что должно было развеять розовый туман, в котором пребывал председатель НБЮ, насчет стабильных денег, а также развенчать все его надежды на воплощение этой мечты в существующей общественно-политической ситуации. Спустя всего десять дней после громкого заявления об ответственности за попытку срыва экономической программы государство (вероятно, за спиной Аврамовича) осуществило значительную «теневую эмиссию»!
      Случилось это в середине октября 1994 г., после почти годичного перерыва, по каналам, применявшимся во времена гиперинфляции . Судя по всему, тогда было эмитировано по меньшей мере 150 млн., а по некоторым данным, 450 млн. «теневых» динаров. Как следствие этого «тяжкого уголовного преступления» вновь взвился валютный курс на черном рынке, достигнув в некоторых городах соотношения 2,2:1 с немецкой маркой. «Теневая эмиссия» неизбежно вызвала рост цен. Первыми выросли цены на бензин, нелегальная продажа которого открыто велась на улицах. Так, 22 октября цены на «super» неожиданно подскочили с 3 до 6 динаров за литр. На эти события сбитые с толку СМИ реагировали растерянно, и общественность так и не узнала, что же произошло на самом деле. Один журналист из «Политики», например, удивленный и озадаченный происходящим, причиной роста цен счел сильную «кошаву» (северо-восточный ветер с низовьев Дуная. – Прим. переводчика) на югославско-румынской границе, заставшую контрабандистов за работой и сократившую поставки горючего во внутренние районы страны . Между тем все споры и сомнения разрешил лично Драгослав Аврамович, заявив, что «направил просьбу Службе безналичных операций о прекращении всех кредитов, которые до тех пор предоставляли казна республики и государственные органы. Речь идет о кредитах, которые они предоставляли банковскому сектору, в то время как банкам предписывалось остановить предоставление кредитов республиканским и союзным бюджетам и другим бюджетам и фондам» . Тем, кто был хорошо знаком с югославской экономикой деструкции и усвоил ее уроки из периода гиперинфляции, не составит труда понять заявления председателя НБЮ.
      Драгослав Аврамович оказался в той же ситуации, что и некогда Анте Маркович. Так же как и Марковичу, Аврамовичу не хватило сил оставить свой пост с чистой совестью, прежде чем корабль вместе с рулевыми пошел ко дну. Как и многим известным людям до него, ему, вероятно, помешали тщеславие, необоснованный оптимизм и непреодолимое желание любой ценой сохранить статус человека, творящего чудеса, ведущего к неугасимой исторической славе. Понимая позицию Аврамовича и его внутренние порывы, я искренне надеюсь, что столь амбициозного и благонамеренного человека не постигнет судьба президента немецкого Рейхсбанка Шахта. Хотя сомневаюсь, что история могла бы повториться в таких подробностях. Но и Монтескье сомневался в силе Макиавелли, был уверен, что люди способны распознать и помешать любой игре, которая ведется против их здравого рассудка, верил в борьбу человека против манипулирования, против лжи о необходимости, был убежден, что угнетаемый восстанет против гонений во имя свободы и сохранения мира, но опять оказалось, что это был лишь самообман и вызов безнадежности.