След на воде - Беловодье

      — А каких захочется. Ведь это — Беловодье!
      Вода в озере бурлила и выплескивалась на дорожки. Фонтанчики поднимались там и здесь. Все играло. Будто там в глубине кто-то резвился и радовался.
      Роман повернулся к Наде.
      Красавица смотрела на него мрачно: взгляд исподлобья не сулил ничего хорошего.
      — Ты и меня воскресил, как ее! — заявила Надя без тени сомнения.
      — С чего ты взяла?
      — Я помню серую хмарь. Пустоту. Ничто. Ощущение, что просыпаешься и не можешь проснуться. И однообразные сны. Сны, в которых я умираю. А потом сижу в клетке и не могу выйти. Да, я умерла. А теперь жива. И ты нарочно показал мне Глашино воскрешение, чтобы я это поняла. — Говоря это, она все повышала и повышала тон. Теперь она уже почти захлебывалась воздухом. — Чтобы чувствовала себя обязанной, чтобы благодарила тебя и кланялась в ножки. Так?
      — Так. Но не совсем. Я не благодарности искал…
      — Самовлюбленный подленький колдунишка! — Взглядом она готова была испепелить. К счастью, подобного дара ожерелье в ней не открыло.
      — А что было делать?! — Роман не оправдывался, наоборот, нападал. — Ты вновь готова была броситься в объятия своему Гамаюнову. Хотя прежде обещала его забыть. А тут вновь: ах, создатель Беловодья, ах, учитель! А до того клялась уйти от него, если я тебя спасу.
      Надя молчала. Но лицо ее становилось с каждой фразой Романа все холоднее, все надменнее.
      — Он — никто нынче. У него больше нет ожерелья, — мстительно сказал Роман, чувствуя, что вновь ее теряет.
      — Беловодье — его ожерелье!
      — На это ожерелье претендует Сазонов. Выходит, если Сазонов одолеет, ты кинешься на шею ему?
      — Сазонов погиб.
      — Это вы так думали. Но он здесь. И едва не захватил все.
      — Я никому не позволю себя оскорблять. Ни тебе, ни… — Она запнулась.
      «Гамаюнову», — мысленно продолжил за нее колдун.
      Она неожиданно отступила.
      — Роман… я была счастлива несколько минут назад. А теперь я тебя ненавижу. — У нее задрожали губы.
      — За что?
      — И он еще спрашивает! Ты загоняешь меня в клетку! В угол клетки!
      — Нет, я пытаюсь открыть тебе глаза. Не понимаю даже, почему ты его любишь? Вообразила, что он творец, гений! — Роман театрально вскинул руки. Потом резанул ладонью, будто хотел оборвать невидимую нить. — Но нет, нет… Он всего лишь тиран. А ты — надменная, дерзкая львица, на которую он надел ошейник. И ты не можешь этот ошейник сдернуть. Ожерелье — ошейник, который Гамаюнов тебе милостиво подарил… — Роман вспомнил, как создавал ожерелье для Юла. Тогда он коснулся губами неотвердевшей нити и навсегда установил связь со своим птенцом. Но то была возможность слышать мальчишку на расстоянии так, как никого на свете Роман больше слышать не мог. Чуть больше слюны, растворенной в воде, чуть больше власти, и ученик уже не ученик, а раб, он не просто слышит тебя, ты ему приказываешь. — Иван Кириллович управляет тобой через ожерелье!
      — Нет! — Надя отвернулась.
      — Да, дорогая, да. Объясни иначе, почему ты не можешь от него уйти? Жалость гложет? Признательность удерживает? Нет и нет. Ты не из таких. Из жалости ты не останешься рядом ни на минуту. Ты не умеешь утешать, зато умеешь причинять боль.
      — Так зачем же ты меня добиваешься? Хочешь, чтобы я тебя немного помучила? — Прежний дерзкий тон вновь к ней вернулся.
      Колдун улыбнулся: ну, так-то лучше. — Я не ищу утешения. А вот Гамаюнову нужна подпорка, костыль. Без тебя он ничто. — Роман знал, что ей сейчас больно, и сознательно бил по больному. — Ты — его раба. Он сначала одарил тебя ожерельем, потом затащил в койку, потом — сделал женой… А ты шла на поводке и бесилась от ярости. Неволю свою принимала за любовь. Ты ведь даже забеременеть от него не могла: так все внутри тебя восставало. Твоя суть — на его. И твоя колдовская сила убивала всякий раз дитя, едва жизнь зарождалась. Так ведь?..
      — Роман, прекрати! Или я тебя задушу!
      — Как глупо — душить человека, который хочет тебе помочь! И потом, задушить меня тебе не хватит силы. Чисто физической силы, даже если я не пущу в ход колдовство. Или хочешь попробовать?
      Она бросилась к нему и схватила за шею. В тот же миг его ожерелье стало вибрировать. И ее-он видел это — вибрировала в, такт. Он тоже положил ей ладони на шею, вслушиваясь в биение водной нити.
      — Почему же ты не душишь? — спросил, приближая свои губы к ее губам. — Я жду.
      Она закрыла глаза и судорожно вздохнула.
      — Баз сказал?
      — Нет. Я догадался, милая. Моя мать так ограждала себя от материнства, а я появился на свет случайно, когда она решила, что больше не может забеременеть, и забыла ненавидеть.
      — Пошли к старику! — Надя сняла ладони Романа со своей шеи. Сняла, но не отпустила, напротив, изо всей силы стиснула пальцы. — Пойдем и спросим его напрямик — правду ли ты говоришь?
      — Да если бы и правда, что с того, Наденька? Ведь на самом деле человек отличить не может — околдован он или сам по себе влюбился. И та любовь зла, и эта боль причиняет. И обе они томят, заставляя сердце замирать. А без любви человек несчастным становится.

* * *

      Гамаюнов всякий раз был иной. То надменный, то по-стариковски брюзгливый. Сейчас он притворялся наивным, и это было неприятно.
      — Отпусти меня, — сказала Надя. Но ни капли просительности в голосе. Она вообще не умела унижаться.
      — Не могу, — покачал головой Иван Кириллович. — Старость — она ведь на самом деле злая.
      — Дед Севастьян не был злым, — заметил. Роман.
      — Вам легко упрекать — вы сами ничего не создали. А я создал. Это я, именно я задумал Беловодье… Сколько лет о нем мечтал, сколько раз проклинал мечту и вновь к ней возвращался. Ведь Сазонов чем меня купил? Он мне обещал помочь с воплощением. Я знал, что он совсем иначе понимает Беловодье. Но других союзников не было, и я решился. Думал, что Беловодье его переменит, как переменил когда-то Чернобыль. Младший брат Сазонова был на Чернобыльской АЭС в восемьдесят шестом и получил смертельную дозу. Умирал долго, страшно. От Вадима ему костный мозг пересаживали. А мозг не прижился. Вадим тогда… как бы сказать поточнее… Перестал быть карьеристом и стал совершенно иным человеком. На время. Был придуман проект — неуничтожимый город, упрятанный глубоко под землей, чтобы в случае любой катастрофы… Ведь если вдуматься, мы все живем накануне Армагеддона. Ежеминутно, ежечасно он может случиться. Но все — или почти все — об этом не думают. Понимают лишь единицы. Тот, кто прикоснулся. Как Вадим. Деньги на проект нашли. Огромные деньги. И тут мы случайно с ним встретились. Вадим услышал про Беловодье, про Шамбалу и забыл про свои чертежи. Он рассматривал мой проект вульгарно, напрямую. Как средство спасения физическое. Но неважно… Ради того, чтобы создать Беловодье, я готов был согласиться и на эту помощь. Я его не разубеждал, а поддакивал. Да, именно таким Беловодье и будет, каким оно кажется Вадиму. Сазонов был человек с положением, со связями. Без него я бы никогда не смог сделать того, что сделал. Так что я ему благодарен. Нет, не осуждайте, но послушайте! Представьте, вы встречаете человека, и он начинает вам рассказывать, что располагает неограниченными средствами, а средства эти готов употребить на осуществление ваших замыслов. Вот подлинное исполнение всех желаний. Я от- ринул все сомнения. Да, разум мой с ехидной настойчивостью подсказывал, что такого просто не может быть. Что за всем этим должен быть какой-то расчет, обман… Что за все придется заплатить. Но ни обмана, ни расчета я тогда распознать не мог. Ну да, бриллианты были фальшивые. Что из того? Бриллианты — это не цель, а средство. И вот… я стал создавать Беловодье. И творение меня подчинило. Но как я был тогда счастлив! — В голосе Гамаюнова слышались мечтательные нотки.
      «Воспаряет», — подумал Роман и весь передернулся, потому что слово это было из лексикона Сазонова.
      — Вы очень ловко придумываете оправдания. А те ребята, из которых вы обещали создать элиту для своей Шамбалы и которых просто-напросто убили? Вас совесть не мучает, когда вы их вспоминаете?
      — Нет, же мучает, — ни на миг не поколебавшись, ответил Иван Кириллович. — У меня не было другого выхода. Те люди, что стояли за Сазоновым, требовали огромные суммы за свои милости. Причем валютой. Мы продавали бриллианты и расплачивались с покровителями, и потом, работа над проектом сама по себе забирала огромные средства.
      — Да, всегда так получается: строят новый мир, а выходит дорогая дача.
      — Роман, помолчи, — попросила Надя. — И выйди. Я с… Иваном Кирилловичем наедине поговорить хочу.
      — Надя!
      — Выйди, прошу тебя.
      Он покинул маленький, чем-то похожий на китайскую пагоду домик, Башня… Ну, конечно — башня из слоновой кости, как иначе мог мыслить свое убежище Гамаюнов? Запереться, спрятаться. Но не одному ведь! С собой надобно кого-нибудь непременно запереть, чтобы обихаживать долгую старость. Но Надю Роман ни за что не отдаст. Если что, срежет с нее ожерелье и навсегда подчинит… Нет, так нельзя, недопустимо. Она не стерпит, не простит. А что можно? Что?..
      Надя отворила дверь и приглашающе кивнула.
      — Ну?
      — Заходи.
      — Так что вы решили?
      — Он меня отпускает. Но только если останется здесь, внутри. Выполни его просьбу, Роман.
      Все-таки выторговал свое гнездышко, свою башенку. Да пусть забирает!
      — В конечном счете, он же создал Беловодье, — напомнила Надя.
      — Да, да, что сотворил, то и имеешь, — согласился (почти) Роман.
      — Вы сейчас уедете? — спросил Иван Кириллович. — Знаю, знаю, уедете, и не отрицайте. Что вам теперь здесь делать со мной вот таким? — Он понимающе улыбнулся и тронул руками шею, где осталась мертвенно-белая полоса. На том месте, где много-много лет Гамаюнов носил ожерелье.
      Полчаса назад Гамаюнов был напорист, почти яростен, и не желал сдаваться, и вдруг обмяк весь, смирился.
      «Артист», — подумал Роман.
      Но гнева больше не было.
      — Прошу вас, опасайтесь Вадима Федоровича. Он человек очень последовательный. Цель наметит и идет к ней. Ни за что не отступит.
      — Разумеется, буду опасаться, — согласился Роман. — Ведь он хотел меня убить.
      — Он тогда не знал, что у меня больше нет ожерелья и новых кругов я ему создать не могу. Боялся, что вы ему все испортите. Вы, Роман Васильевич, очень сильный колдун. Он сказал, что за вами давно наблюдает, специально даже для этого дом себе в Темногорске приобрел. Он опасался, что вы здесь все по-своему начнете обустраивать. И решил, что, как только ограда будет починена, он вас обезвредит.
      — Нож с водным лезвием вы сделали?
      — Вадим сам умеет. Правда, очень слабый. Сутки держится, не больше. Когда вы внезапно покинули Беловодье и он понял, что ограда не восстановлена, мы с ним еще раз все обсудили. И он решил вас не трогать. Потому что только вы можете ему помочь.
      — В чем помочь?
      — Ему нужны семь новых ожерелий с водными нитями, чтобы создать семь дополнительных кругов. Он полагает, что в этом случае Беловодье включится.
      — Что значит — включится?
      — Сейчас оно хаотически реагирует на некие приказы. А потом… Это только гипотеза… Если круги будут созданы, Беловодье начнет осуществлять направленное преобразование мира.
      — Под руководством Сазонова?
      — Я всего лишь хочу объяснить логику этого человека. Вы сейчас думаете, что все поняли и все знаете. А на самом деле ничего не поняли и не знаете ничего. А когда сами ошибетесь, когда вас будут упрекать, вот тогда меня и вспомните.
      — Иван Кириллович!
      — Я вам зла не желаю. Но говорю: вспомните. Имейте в виду, то, что я вам рассказал, — гипотеза Сазонова. А теперь идите… И не забудьте перед уходом забрать ваше кольцо. Когда вы покинете Беловодье, оно вновь станет моим. Моим… — Гамаюнов повернулся к окну, и вымученная улыбка появилась на его губах. — Вам, Роман Васильевич, на самом деле Беловодье не нужно. Вам только хотелось доказать, что вы сильнее, что можете и не такое? И главное, надо было меня одолеть. Так ведь?
      Признаваться, что это правда, не хотелось. Но и лгать колдун не желал. Особенно при Наде.
      — Так, — выдохнул Роман.
      — Ну что ж, вы доказали. Вы победили.
      — Нет. Не победил. Беловодье создали вы. Как бы то ни было. — Каждое слово давалось с трудом. На Надю Роман не смотрел. — Мне такое не под силу.
      — Еще создадите. Какие ваши годы. — Роману показалось, что весь этот разговор вел какой-то другой, не прежний Гамаюнов. Прежний ни за что бы так не сказал. — Вы счастливец, — вздохнул Иван Кириллович. — У вас нет своего Сазонова.
      — У меня есть ваш Сазонов, — не удержался, чтобы не съязвить, Роман.
      — А мы с тобой будем счастливы? — спросил Роман Надю, когда они вернулись в усадьбу.
      — Конечно.
      — Эта спальня точь-в-точь как у Марьи Гавриловны. — Надя упала на широченную кровать под балдахином. — Моя спальня.
      Они вновь поцеловались.
      В этот миг время замедлилось во всем Беловодье, мечта погрузилась в аморфное ничто, остановилось мгновение, в котором Роман был наконец с Надеждой.
      — Ты все-таки добился своего. — Она положила ему голову на грудь и смотрела на сгусток света, что плавал над их кроватью. В этом свете кожа казалась платиновой. И волосы Надежды тоже отливали белым металлом.
      — Я всегда добиваюсь своего, — улыбнулся Роман. — Когда я в первый раз увидел тебя, понял: ты будешь моей.
      — Приз, который надо выиграть?
      — Может быть. Но думаю, что ты — моя судьба. И путеводная нить. И звезда. — Он запнулся. Потому что ожидал, что она начнется насмешничать.
      Но Надя лишь спросила:
      — Не слишком ли много?
      — Мало… напротив. Ты — мое проклятие и мое мучение.
      — Пожалуй, хватит. А то еще сочинишь, что я — твоя смерть.
      — Кто знает. Надо у Стена будет спросить — может, это и так.
      — Сотри мне память, чтоб я не помнила о прошлом. Ни про Антона, ни про роман с Лешкой. И Гамаюнова тоже хочу забыть. Ну их всех в болото. Будем ты и я. Будем жить без оглядки. И чтоб прошлое не холодило спину. Наслаждаться жизнью будем. Я так хочу!
      — Я не хочу ничего в тебе стирать. А то станешь похожа на других.
      — Боишься, значит?
      — Может быть. Я оружия огнестрельного боюсь. Огня. И еще — тебя.
      — И правильно делаешь, что боишься. Я у тебя всю силу отберу. Выпью тебя, одна шкурка останется. Возьму и ту шкурку выброшу.
      — Нет, ты обманываешь. Напротив — ты мне силы даешь.
      — Значит, я воскресла какой-то другой, не той Надей, которая умерла. Не помню, чтобы я хоть кому-то прежде могла что-то дать. Если не употреблять, конечно, это слово в пошлом смысле.
      — Мне нравится, когда ты говоришь пошлости.
      — Это тебя возбуждает? А что, если наша любовь разрушит Беловодье? Ты не боишься? Если каждый оргазм подталкивает творение Гамаюнова к гибели?
      — Тогда мы погибнем вместе с ним.
      — Ну что ж, давай разрушим его поскорее.
      И ночь их счастья продолжалась год…
      Роман вновь выплыл из прошлого в настоящее. Но еще один черный лоскуток беспамятства остался. Несколько дней? В Беловодье всего лишь несколько минут. Их тоже предстояло вспомнить. Колдун прикрыл глаза и так лежал, не в силах поверить, что там, в его снах, Надя только что была рядом. Была и исчезла… Почему? Где она?
      Вспоминай, Роман, вспоминай скорее!
      Остались последние
      ВОСПОМИНАНИЯ…
      Что произошло, Роман сказать не мог. Удара как такового не было — физического удара. Кажется, сначала он летел куда-то, а перед глазами его сыпалось крошево стекол и мелькало серое, зеленое, коричневое, потом опять зеленое, пока наконец не вспыхнуло ослепительно, как блик солнца на воде, и оборвалось черной непроглядностью. Потом в воспоминаниях пошла тьма. Будто сон без сновидений. Роман не мог вспомнить то, чего не видел и не знал.
      …Он слетел с кровати от удара. Хотел подняться, но кто-то наступил ему ногой на грудную клетку. Хотел произнести формулу изгнания воды — губы не шевельнулись. Тело сделалось ватным, бессильным, в мозгу — тоже вата, туман, нет, не туман — дым, дым… Да что ж это такое?
      — Быстрее, — крикнул кто-то из темноты, и Роман узнал голос Сазонова.
      Как же Беловодье его отпустило? Ведь велел… Неужели этот колдунчик смог пересилить господина Вернона? Нет, конечно, не колдунчик, Сазонов силен, и очень даже. Роман рванулся, губы шевельнулись, но заклятия не выдохнули.
      — Скорее, — повторил Сазонов.
      Мелькнул свет — кто-то зажег свечу. Клубы дыма наполняли комнату. Колдуну казалось, что кто-то держит его за руки и за ноги. Но нет, никто его не держал. Только руки и ноги его приросли к полу. К полу, который был частью Беловодья. И свечу держал над колдуном край занавески. Скрутился, обратившись подобием руки, и прислуживал. Сазонов нагнулся над колдуном. Острое лезвие вспороло кожу на груди.
      — Быстрее, — бормотал Сазонов, орудуя скальпелем.
      Кому он приказывал? Сам себе? Или кому-то другому? Или… скальпелю? И Надя? Где Надя?
      Еще один порез, и еще… Роман пытался произнести заклинание, но не мог. В мозгу плавал серый разъедающий мысли дым. Как Сазонов вырвался? Не мог он, не мог. Вода-царица… Еще один порез… Колдун, прежде почти всемогущий, чувствовал себя беспомощным поросенком, которого собрались прирезать. Он не мог даже кричать от боли. Боль стекала внутрь, переполняя душу. Когда сам создаешь ожерелье и ведешь скальпелем по коже, боли нет. Лишь ощущаешь прикосновение металла. А тут саднило, как при настоящем порезе. Чужое колдовство! Новый порез. Каждый куда длиннее того, что необходимы для создания ожерелья. Что Сазонову нужно? Зачем? Семь новых кругов Беловодья? Чепуха. Бесконечная пытка. Все качалось и плыло. Роман подумал с надеждой, что сейчас потеряет сознание. Но сознание не уходило. Он рванулся еще раз и выкрикнул самое простое заклятие, какое смог осилить. Тут же одну руку удалось освободить.
      Сазонов в ответ тоже ругнулся магически. И Роман вновь был пленен.
      — Лучше держи, — велел Сазонов.
      Кому он приказывал? Роман не мог понять. Кроме них двоих в комнате никого. Неужели повелевает Беловодьем? Но как? Где Надя?
      И такая ненависть вскипела в Романе, что ненавистью этой обожгло пленителя. Раздалось шипение, волна пробежала по полу и…
      Сила, что его держала, ослабла на миг. Но вырваться Роман не смог — необоримой была сила. Лишь успел колдун пожелать:
      — Чтоб вам мои ожерелья бедой обернулись.
      Как простой смертный пожелал. А может, и как колдун — он и сам не понял. Но от всей души. Говорят, дурного желать нельзя, мстить нельзя, и все такое. Но эти правила не для колдунов писаны.
      — Тихо, — повелел Сазонов. — На меня проклятия твои не действуют.
      — Еще сочтемся, — пообещал Роман.
      — Воду! — наконец крикнул Сазонов. И кувшин сам собою подъехал к нему.
      И Сазонов вылил на колдуна полный кувшин пус-тосвятовской воды. Произнес заклинание, схватил пинцет и принялся ковыряться в ране, выдернул первую серебряную нить, вторую, третью…
      — Ну что, говнюк, кто из нас сильнее? — раздался над Романом торжествующий голос, и плевок обжег щеку.
      И колдун, наконец, потерял сознание.
      — Грег! Грег! Где ты? Что случилось? Почему? — закричал Юл.
      Грег вынырнул из толщи воды. В руках у него был небольшой черный саквояж. На вид — старинный.
      — Я ухожу отсюда, — сказал Грег.
      — Что случилось? Сазонов вырвался, а Роман…
      Грег взял мальчишку за руку и покачал головой, заметив перстень на среднем пальце.
      — Зачем ты надел кольцо? Этого нельзя было делать.
      — Но ты же отдал мне этот перстень Романа и сказал…
      — Сказал: береги. — Грег опять сокрушенно качнул головой. — Надевать его было нельзя.
      — Я не знал! Ты во всем виноват!
      Роман не сразу сообразил, что его ожерелье в миг беспамятства соединилось с ожерельем Юла и теперь колдун путешествует по воспоминаниям мальчишки. «Жаль…» — пробилась мысль сквозь колдовской сон наяву. Теперь воспоминания утратят чистоту. И сам колдун будет другим — не таким, как прежде. А каким станет? Впрочем, плевать. После всего, что уже вспомнилось, плевать…
      Юл швырнул кольцо в воду с воплем:
      — Повинуйся Роману. — Зеленый перстень сверкнул и пропал где-то в толще воды.
      Грег проследил за кольцом взглядом.
      — Ты зря обвиняешь меня. Я нашел кольцо и отдал тебе. Только и всего. А ты надел кольцо на палец. Не надо было. Роман утратил связь с Беловодьем, а Гамаюнов, видимо, восстановил.
      — Я все исправил. Теперь Роман вновь будет повелевать Беловодьем!
      — Ничего подобного. Твой приказ Беловодье не слышит. Кольцо — не твое.
      — Откуда ты знаешь?
      — Ты забыл? Я понимаю суть.
      — Ты — охранник.
      — Я — хранитель. И Беловодье сейчас делает то, что приказывает ему Иван Кириллович. А тому — Сазонов. — Грег отогнул ворот свитера. На шее у него не было ожерелья. — Да, я слишком хорошо понимаю, что происходит. И больше не хочу быть охранником. Ухожу. К счастью, для того чтобы выйти из Беловодья, не нужен пропуск. — Грег улыбнулся. — Я сказал, к счастью… Надо же.
      Но Юлу было не до душевных переживаний Грега. Птенец Романов так и кипел:
      — Ты знаешь, что делать?
      — Кольцо ищи.
      — А потом?
      — Надень Роману на палец.
      Юл бросился в глубину. Ему казалось, чтo сквозь толщу воды он различает слабое свечение зеленого камня.
      Все закружилось.
      Вода на веках высохла, и воспоминания прервались.
      Роман вздохнул. Надо же! Оказывается, Юл все это устроил. Глупый мальчишка! Да, глупый мальчишка. Но Роман не злился на него. Почему-то не мог.
      Посмотрел на кольцо на мизинце. Все-таки Юл вернул его. Нашел, значит…
      Нет, нет, нельзя размышлять.
      Назад, назад, в
      ВОСПОМИНАНИЯ
      уже свои…
      Очнулся Роман, лежа на полу. Он был раздет, и боль была такая, что он едва сдерживался, чтобы не закричать в голос. Кто-то сидел рядом с ним на корточках и стирал платком кровь с тела.
      — Кто здесь? — Он сёл рывком. Перед глазами все плыло. — Кто здесь?
      — Это я, — узнал он Глашин голос.
      — Где Надя? Что с ней?
      — Роман… — Надя взяла его за другую руку.
      — Что случилось? Как такое возможно?
      — Возможно… — прозвучало эхом.
      — Как?
      — Беловодье не на нашей стороне. Теперь. А его пересилить ни у кого нет сил.
      — А как же кольцо? Я отдал ему кольцо…
      — Выходит, твой дар отринут.
      И тут закружило. Комната куда-то поехала, как поезд, отходящий от перрона в никуда. Вещи и люди плыли вместе с комнатой. И Надино лицо менялось постоянно. Она то смеялась, то замирала, то вновь начинала хохотать. А сквозь пол просунулась рука и надела Роману на мизинец кольцо. И… будто лопнула невидимая нить. Комната прекратила кружение. И Роман осознал — но не сразу, — что ничто его больше не держит. Путы Беловодья исчезли.
      — Эй, вы как? — донесся снаружи голос База.
      — Сюда! — крикнула Надя. — Скорее! Помоги!
      — Заперто. Я сейчас…
       Раз, два, три,
       Нам, Беловодье,
       Замок отвори.
      Стеклянная дверь разлетелась осколками, и в комнату вбежал Баз. Добрый доктор глянул на распростертого на полу Романа:
      — Он жив?
      — Живой. Только искалечен, — отозвалась Надя. Баз встал на колени рядом с колдуном, оттеснив
      Глашу.
      — Порезы неглубокие. Надо швы наложить… Роман, тебя всего трясет. Похоже на шок.
      — Это и есть шок. Постколдовской.
      — Так эти порезы — колдовство?
      — Не только.
      — Пустосвятовская вода поможет?
      — Не знаю. Должна… Только не купаться, а облиться водой…
      — Скорее, уходим! Вдвоем с Глашей Баз помог колдуну подняться.
      — А с тобой что случилось, Баз? — спросила Надя.
      — Ничего не понял. Сначала я вдруг прирос к полу своей комнаты и сделался пленником. А сейчас все закружилось, а потом… потом сила, меня державшая, исчезла.
      — А Сазонов где? — спросил Роман.
      — Меснер сказал, что его уже нет в Беловодье. Ушел через комнату с картинами.
      — Пустосвятовская вода. В гостиной должна быть еще бутыль.
      Надя с Глашей кинулись искать. Баз взял колдуна за руку.
      — Ну у тебя и пульс! А у меня с собой из лекарств ничего нет. И Беловодье не откликается…
      — Сазонов, тина болотная… постарался.
      — Да, он мерзавец, к сожалению. Но человек дела. Единственный среди нас. Если он создаст семь новых кругов, Беловодье оживет. Все изменится. Вся жизнь. Может, это и к лучшему.
      — Когда он успел тебя убедить?
      — Он ни в чем меня не убеждал. Но мы много с ним говорили. Всю долгую ночь, пока ты был с Надей. Я не принимаю его методов, ни в коем случае… но…
      Надя вернулась, принесла бутылку с водой. Роман глотнул, стало легче.
      — Баз, Надя… Идите в ту комнату, где картины. Снимите часть со стен, поставьте на пол и поверните красочным слоем к стенам. Остальные пусть висят. Но тоже переверните.
      — Гамаюнов вновь их повесит.
      — Нет, — слабо улыбнулся Роман. — Он слишком боится своего старого приятеля.
      Они выбежали из усадьбы и бросились к границе круга. Белые плавучие дорожки колебались под ногами. И все Беловодье волновалось и куда-то плыло. Куда — Роман не мог разобрать. Его вели, он не сопротивлялся.
      — Дядя Гриша где? — спросил Роман.
      — Да вон он стоит. Матерится. Его тоже скрутило. Он из молока очередную бутылку водки сделал. А выпить не успел. Пузырь рядом, а он дотянуться не может. Теперь глотнул и еще больше разозлился. Грозит начать хулиганить.
      — А Юл?
      — Ушел вместе со Стеном.
      Роман отрицательно мотнул головой:
      — Нет, Юл вернулся.
      — Откуда ты знаешь?
      — Знаю. — Роман снял руку с плеча База и указал на воду: — Под водой… Внутри Беловодья.
      — И как нам до него добраться?
      — Сам выйдет. Ему никто не поможет, — сказала Надя.
      — Будем ждать.
      — Нет времени. Нужно снять шок! — запротестовал Баз.
      — Я без него не уйду.
      Роман уперся, и сдвинуть его с места ни Надя, ни Баз не могли.
      И тут вода взметнулась фонтаном, и из воды, окатив всех водою, поднялся меснеровский джип. За рулем сидел Юл. Он отворил дверцу. Наружу хлынула вода.
      — Эй, ребята! Вы что, пешком драпать собрались? По-моему, на колесах удобнее.
      — У нас есть вертолет, — напомнил Баз. — Стоит возле моей клиники. Роману надо как можно быстрее в Пустосвятово. Так что полетим на геликоптере.
      Колдун с трудом вникал в смысл слов. Глаша и Баз помогли ему сесть в машину.
      — О, Вода-царица, что же они с ним сделали! — причитала Глаша.
      — Как ты? — спросил мальчишка колдуна.
      — Нормально…
      — Врешь. Я знаю, как тебе тошно. А про Беловодье все вранье…
      — Вранье… — эхом отозвался Роман. Он с трудом понимал, что ему говорят и о чем спрашивают. Чужое колдовство отравило его сильнее самого сильного яда.
      — Ну да, вранье. Никакая это не Шамбала. То есть его можно использовать как Шамбалу. Но не это главное…
      — А что главное? — механически повторил колдун.
      — Главное, что оно похоже на комп, в котором не хватает больше половины программ. Постоянно глючит.
      — По-моему, оно похоже на глупую бабу, — заметила Надя.
      — Нет, на чокнутый комп, — уперся Юл. — Я там был внутри, я знаю. И оно ждет, что кто-то наконец запустит программу.
      Мотор взревел, и они вырвались из города счастья.
      — Стойте! — закричал Роман. — Стойте!
      Он не стал ничего объяснять, вылез из машины и, шатаясь, побежал назад по стеклянной дороге. Добрался до границы Беловодья. Прижал кольцо с зеленым камнем к ограде и произнес заклинание. Никто теперь через ограду не войдет. Выйти сможет, а обратно вернуться — нет. Не попасть тебе внутрь, Сазонов, никогда не пройти без соизволения господина Вернона.
      — Роман, ты сам себя прикончишь! — крикнул Баз, подбегая, ухватил колдуна за плечи и повел к машине.
      Колдовская просека серебристой дорожкой пролегла по густому лесу. И вдали блестел какой-то свет. Они мчались к нему. Летели…
      Тут был провал. Но он был и в памяти Романа. Колдун очнулся уже в вертолете. Сидел в кресле, ноги его были закутаны одеялом. Надя рядом. Баз — в кресле пилота. Четвертой в винтокрылой птице помещалась Глаша. Судя по всему, летели они уже давно: повязка на груди, наложенная Базом, намокла. Надя с Глашей дремали.
      — Где Юл? Дядя Гриша? Меснер? — спросил Роман, оглядываясь.
      Надя проснулась, глубоко вздохнула. Взгляд у нее был отсутствующий. Она провела ладонью по лицу, потом уставилась на Романа, будто видела того впервые.
      — Они на колесах. Мы торопимся, — последовал ответ База. — Мы добрались до клиники, я сделал тебе укол, но не помогло.
      Романа продолжала бить дрожь.
      — Только ты сам себя и можешь излечить, — добавил Баз. — Или кто-то из твоей братии.
      Надя обняла колдуна.
      — Так лучше?
      — Конечно, — соврал Роман.
      И тут же вновь согнулся. Его мутило. Не от болтанки воздушной, а оттого, что все внутри переворачивалось.
      — Меня сейчас вырвет, — пробормотал он.
      — Потерпи чуток. Уже недалеко.
      — Да?.. — неопределенно протянул Роман. Глянул вниз. В самом деле, места были знакомые. Надя открыла дверцу. Вихрь свежего воздуха ворвался в кабину.
      — Так легче дышать?
      Роман глотнул воздуха, как воды…
      И тут почувствовал сильный толчок в спину. Кувыркаясь, он полетел вниз, не сообразив даже, что произошло.
      «Надя выкинула меня из кабины», — пробилась сквозь колдовской сон догадка из реальности. Потому что там, во сне, Роман такого подумать не мог.
      — Стой! — завопил Баз. И вслед донеслось:
       Приземляйся мягко.
      О, Вода-царица! Как такое возможно! Как допускается, чтобы человек мог сочинять подобные заклинания?!
      Ну вот, все встало на свои места: далее было совсем просто — беспамятство, а после краткой темно ты Роман Вернон очнулся в доме Данилы Ивановича Большерука.
      Сон кончился, но колдун не мог разлепить веки.