XXXII

На рассвете следующего дня Кассии — отец и сын — покинули виллу Антонии. Обычно болтливый Мамерк стал угрюмо молчаливым. И отец напрасно ломал голову, пытаясь угадать причину сей внезапной перемены.

Друзилла не покидала опочивальни. Она лежала на постели, вытянувшись поверх красного парчового покрывала, и молчала. На бледном лице застыло выражение тоски и брезгливости. Тягостное безмолвие юной госпожи пугало двух покорных рабынь.

Устав бесцельно валяться на ложе, Друзилла поднялась и приблизилась к окну. И отшатнулась, увидев Калигулу. Он стоял между тонкими деревцами аканфа и смотрел на окно Друзиллы взглядом побитой собаки.

«Милый, милый брат!.». — подумала девушка, и сердце тоскливо сжалось. Припомнились детские игры, маленькие радости и недолгие обиды. Ну почему боги посылают сыну и дочери Германика это испытание?!

Друзилла поспешно отошла от окна. Повалилась на ложе и накрыла голову подушкой. Рабыня-германка поспешными семенящими шажками подошла к Юлии Друзилле и боязливо тронула её за плечо.

— Госпожа, — прошептала она. — Твой брат велел передать тебе это.

Друзилла отшвырнула подушку, резко приподнялась и уставилась на рабыню. Та держала в руках несколько веточек едва расцветшего жасмина. Девушка выхватила из рук рабыни белые цветы.

— Пошла прочь! — надменно велела она.

Оставшись одна, Друзилла поднесла к лицу жасмин и жадно вдохнула душистый запах. Жёлтая пыльца оставила несколько пятен на лице. Мимолётная улыбка заиграла на пухлых нежно-розовых губах и тут же превратилась в гримасу. Друзилла, злобно кривясь, ломала тонкие ветки и бросала их в горящую жаровню. Бледные лепестки, подобно снегу, усыпали мозаичный пол.

Жасмин дотлевал в жаровне. Сладкий запах, смешавшись с серым дымом, заполнил опочивальню. Юлия Друзилла, жалко скорчившись на роскошном ложе, глотала солёные слезы. Ей вот-вот исполнится шестнадцать лет, а жизнь уже требует трудных решений.

Ночью Друзилле приснился сон. Девушке чудилось, что она лежит на незнакомом ложе в незнакомой опочивальне. Она почти по-кошачьи свернулась клубочком, положив ладони между колен. А позади неё тяжело дышит мужчина. Друзилла не видела его лица, но знала, (как всегда знают во сне), что это — её суженый. Боги благословили их союз. Друзилла не помнила — когда; эту часть сна она, по-видимому, пропустила. Но твёрдое знание о благословлении богов присутствовало. Девушку мучала навязчивая мысль о том, что она должна повернуться и обнять мужчину, который дышит ей в спину. Ладони стали липкими от охватившего её волнения. Наконец Друзилла решилась. Охваченная робостью и истомой, она медленно обернулась, и её протянутые руки коснулись обнажённого мужского тела — тела родного брата, Гая Калигулы…

Она проснулась в ужасе. Беспорядочно перевернула покрывала, стремясь убедиться, что она одна. И все же, Калигула незримо присутствовал в опочивальне Друзиллы. Закрыв глаза, девушка видела улыбку брата. У Гая была странная манера улыбаться — одной половиной рта. Левый уголок губ насмешливо полз вверх, правый — горько опускался вниз. Такие маски одевают актёры, представляя на Священных играх греческую трагедию. Порою Друзилла засматривалась на улыбающегося брата. И не замечала, как её постепенно развращает порочное очарование этой змеиной улыбки.

Насилу дождавшись рассвета, Юлия Друзилла закуталась в покрывало из козьей шерсти и вышла в сад. Долго бродила между пиниями и кипарисами, вдыхая свежий утренний воздух и оглаживая ладонью статую Дианы, розовую от солнечных лучей. «Неужели боги, такие бесстрастные в своей мраморной красоте, тоже терзались запретными страстями и неразрешимыми волнениями?» — думала она.

Подняв к террасе покрасневшие от слез и бессонницы глаза, Друзилла увидела Калигулу. Он стоял у мраморной вазы, украшающей перистиль, и сосредоточенно обрывал розовые лепестки. Зеленые глаза юноши с неугасающей надеждой следили за сестрой.

У Друзиллы мучительно закружилась голова и сжалось сердце от тоски и умиления:

«Милый брат! — подумала она. — Как трогателен и предан его взгляд! Как он красив, когда восходящее солнце освещает его волосы — золотисто-рыжие, как у меня! Если бы Гай не был моим братом — я непременно полюбила бы его! Мы с ним так похожи, что лишь его одного я могла бы любить вечно!»

Эти мысли послужили первой ступенькой к последующей гибели Друзиллы. Стоило только девушке подумать: «Я полюбила бы его…», и тут же в глубине души начался некий незаметный процесс. Постепенно стирались всякие условности, отпадали мешающие «если». Часто повторяющаяся мысль: «Я могла бы любить…» с бегом времени почти всегда принимает форму: «Я могу любить»!

XXXIII

Мир раскололся на две части. В одной — привычно текущая жизнь, ежедневные хлопоты, строгая бабка и гнусный Тиберий, заживо разлагающийся на своей страшной вилле. В другой части — Калигула и Юлия Друзилла. И та сумасшедшая, кровосмесительная страсть, которая вдруг овладела ими.

Друзилла по-прежнему избегала брата. Но теперь уже не от отвращения, как прежде, а из опасения. Она боялась влечения, которое все больше и больше охватывало её при встречах с Гаем.

По утрам она кормила павлинов хлебом, вымоченным в молоке. И долго стояла у ограды, ожидая, когда самец самодовольно распустит сине-зелёный хвост. Там застал Калигула Друзиллу.

— Почему ты избегаешь меня? — едва слышно спросил Гай, остановившись за спиной девушки и горячо дыша ей в затылок.

Друзилла отметила, что Калигула с недавнего времени избегает называть её сестрой. «Не хочет думать о нашем родстве! — подумала она. — Нужно напомнить ему. Иначе он и меня заставит забыть о том, что мы — дети одного отца и одной матери!»

— О, Гай! — Друзилла обернулась и посмотрела на брата с какой-то тоскливой обречённостью. — Не преследуй меня! Любовь между единокровными братом и сестрой противна законам божеским и человеческим.

— Человеческим — возможно! Но не божеским! Это знают все! — сверкнул глазами Калигула. — Мы стоим выше обыкновенных людей, мы — почти как боги! — исступлённо шептал Гай, и сам верил этому. И для Друзиллы, тоже уверенной в своей исключительности, речь брата звучала убедительно. Пугающе убедительно!

— Уходи… Оставь меня… — хрипло прошептала Друзилла, отворачиваясь и бессильно закрывая глаза.

— Позволь мне поцеловать тебя на прощание, — донеслась до неё едва слышная ответная просьба Гая.

— Нет! — просительно застонала она и почти мгновенно ощутила жаркие губы Калигулы на тонкой шее, похожей на стебелёк полевого цветка.

Друзилла вздрогнула, словно от прикосновения раздвоенного змеиного языка. Раздражённо обернулась. Но Калигула уже ускользнул. Только бледно-зелёная юношеская туника мелькнула среди зарослей жасмина.

— Друзилла прикусила нижнюю губу, стараясь удержать подступившие к горлу слезы. «Какая ты покорная!» — сказала ей некогда Агриппина, слишком проницательная и самостоятельная для своих лет. Неужели сестра была права, и Друзилла действительно готова идти за любым, кто поманит её обещанием любви? Девушка, содрогаясь от смутного стыда, вспомнила Мамерка Кассия. Ведь она была готова отдаться ему, почти незнакомому и не особенно ей понравившемуся! Потому, что хотела изведать неизвестное. И потому, что в глазах Мамерка светился глухой огонь желания, а у Друзиллы не нашлось сил сказать «нет». Была ли это покорность, равнодушие или прирождённая склонность к пороку? Друзилла вспоминала дерзкие речи Агриппины: «Ты станешь рабыней того, кто уложит тебя в постель!..» Теперь слова сестры казались ей страшным пророчеством.

Ночью пошёл дождь. Бледная молния разрывала на куски чернильно-чёрное небо. Казалось, будто кривые небесные кинжалы вонзаются в землю.

Калигула испуганно привстал на постели. Может, он прогневал Юпитера-Громовержца, в дерзком безумии сравнив себя с повелителем богов?! Гаю сделалось страшно. Что, если очередной кинжал-молния попадёт в него?

Он в диком ужасе заметался по опочивальне. Попытался забраться под ложе. Но медные изогнутые ножки оказались намного короче, чем у кроватей Палатинского дворца. Калигула никак не мог втиснуться в узкое пространство между ложем и полом. А удары грома становились все более частыми и пугающими.

Завернувшись в тяжёлое покрывало, Калигула вывалился в коридор. Пламя одинокого факела освещало искажённое страхом лицо. Капли дождя гулко ударялись о черепицу.

Калигула, испуганно озираясь и вздрагивая от каждого удара молнии, добрался до опочивальни Друзиллы.

Девушка, услышав посторонние шаги, почти мгновенно очнулась от тревожного, неглубокого сна. Испуганно приподнялась на ложе, натянув покрывало до подбородка.

— Что ты ищешь, брат? — спросила она, чувствуя, как губы перестают повиноваться ей.

— Я боюсь грозы, Друзилла! — жалобно ответил Калигула. — Позволь остаться с тобой! Только на эту ночь…

— Оставайся… — взгляд девушки вдруг стал отрешённым и пустым. Ну что ж, пусть случится то, что рано или поздно должно случиться! Судьба её решилась без её участия. А Юлия Друзилла была не из тех, кто смеет противиться судьбе.

Белокурая рабыня Гета, спавшая на циновке у ложа госпожи, обратила к ней одурманенный сном и непониманием взгляд.

— Уходи… — велела Друзилла непослушными, окаменевшими губами. — Я подарю тебе новую тунику за молчание.

Германка Гета послушно выскользнула из опочивальни. Она давно заметила странные взгляды, которыми юная госпожа обменивалась с родным братом. Она была незаметной свидетельницей угрюмых слез Друзиллы, жадных взглядов Калигулы, недомолвленных фраз, передаваемых из рук в руки веточек жасмина… «Брат и сестра!.. — ошалело думала Гета. — Мудрые старейшины моего племени запрещают такие браки! От них рождаются дети слабые и склонные к безумию». Выбравшись из опочивальни, германка усмехнулась со злорадством: «Пусть выродятся эти проклятые римляне!»

Рассвет был бледен и тускл. И тело Юлии Друзиллы тоже выглядело серовато-бледным, когда Калигула поцеловал его в последний раз.

— Уходи, пока никто не проснулся, — безжизненным голосом прошептала девушка.

Калигула послушно поднялся с ложа, натягивая нижнюю тунику. Друзилла со смешанным чувством стыда и нежности засмотрелась на худощавую юношескую спину. Какое стройное тело у него — её брата, её любовника, её первого мужчины!.. «У меня никого нет, кроме Гая! Никто никогда не полюбит меня так, как он!» — растерянно думала Друзилла. И отчаянно цеплялась за эту мысль, казавшуюся ей оправданием.

Калигула не смел обернуться и взглянуть в глаза Друзилле. Боялся прочесть во взгляде девушки безмолвный упрёк. Он и сам чувствовал, что этой ночью перешёл некий Рубикон, отделяющий дозволенное от недозволенного. И никогда Калигуле уже не стать прежним.

Под сердцем неприятно закопошились угрызения совести. Гай поспешил заглушить их. Жить с угрызениями совести трудно, подчас — невыносимо. Лучше не испытывать их.

Калигула нерешительно застыл, не зная, что сказать Друзилле на прощание. После такой ночи!

— Ты меня любишь? — прошептала девушка, нарушая тягостное молчание.

— Люблю! — выдохнул Гай, радостно поворачиваясь к ней. О, как он был благодарен Друзилле за то, что она заговорила первой! С каким небывалым приливом нежности он прижал к груди её растрёпанную рыжую голову!

— После случившегося между нами ты не смеешь оставить меня.

— Мы будем вместе до самой смерти, — искренне пообещал Калигула.

XXXIV

Днём жизнь продолжалась по-прежнему. Непреклонная Антония сажала внучек за прялку и веретено. Неустанно делала строгие замечания покорно склонившим головы девочкам. Друзилла начала тяготиться скучной и монотонной жизнью на бабкиной вилле.

А ночи были наполнены пьянящей порочностью. Юлия Друзилла жгла в опочивальне восточные благовония; наблюдала, как скользят серые облака по темно-синему небу; дотрагивалась до шелка покрывал, ощущая почти плотское удовольствие. И, замирая, прислушивалась к ночным звукам. Ждала Калигулу.

Друзилла научилась забывать, что её любовник — родной брат. Это было не трудно. Ведь они не росли вместе, и не виделись в течении почти десяти лет. К тому же, в характере девушки преобладало какое-то покорное равнодушие, граничащее с безразличием. Она не умела сопротивляться обстоятельствам, и плыла по течению, объясняя случившееся волею богов.

Калигула открыл девушке новый мир — мир запретных страстей и наслаждений. И Друзилла с удовольствием убегала в этот мир от рутины, в которую втягивала её жизнь на провинциальной вилле.

Жаркая душная весна, напоённая зноем раскалённых камней и стрекотом цикад, властно приказывала любить. А кого любить Друзилле, если на сотни стадий вокруг живут только прыщавые недоучки-провинциалы, вроде Мамерка Кассия?!

Одним словом, все эти обстоятельства так перемешались в рассудке Друзиллы, что она сама не знала, какое из них сильнее толкнуло её в объятия брата.

Гай приходил в опочивальню сестры около полуночи. Неслышно крался по пустынному коридору, пугливо замирая у каждой колонны.

Калигулу радовало выражение нежности, с которым Друзилла встречала его. Порою он опасался, что девушка вскоре наскучит ему, как наскучили Галла и Домитилла. Но этого не случалось. Ночь за ночью Калигулу неизменно тянуло к Друзилле. И сердце замирало в неизъяснимом содрогании. Гай ещё не понимал, что это — любовь. Ненормальная, извращённая, но все же — любовь!

Они лежали, прикрывшись красным покрывалом и прижавшись друг к другу усталыми, разгорячёнными телами.

— Хочешь вина? — спросил Калигула.

Друзилла лениво кивнула. Гай выбрался из постели. Поискал брошенную у ложа тунику и накинул её на вспотевшее тело. Налил розового вина в серебрянную чашу, сделал несколько жадных глотков и, присев на край ложа, передал чашу девушке.

Друзилла пила вино большими быстрыми глотками. Несколько капель скользнуло по груди. Вино опьянило любовников, заставило позабыть об осторожности.

— Хочешь, я спою тебе песенку, которой обучился в Риме? — довольно громко спросил Калигула.

— О любви? — с пьяным кокетством отозвалась девушка.

— О Тиберии! — засмеялся Гай и запел, подражая гнусавому голосу уличных певцов:

Друзилла засмеялась, увлечённо хлопая в ладони.

— Это ещё не все! — ещё сильнее развеселился Калигула. — Я знаю другую песню: о вонючем козле с острова Капри! Хочешь, спою?

— Молчи! — девушка испуганно округлила глаза. — Ты всех разбудишь пением!

А сама при этом восторженно хохотала, откидываясь на темно-красные подушки. Её звонкий пьяный голос тревожил ночную тишину. И ни Калигула, ни Друзилла не услышали шагов в коридоре!

— Что за шум ты поднимаешь в ночное время? — раздался у двери скрипучий голос старой бабки.

Друзилла вздрогнула и выронила чашу. Она уподобилась холодному изваянию, увидев Антонию, изумлённо застывшую у входа. Лицо старухи посерело ещё больше, морщинистая челюсть дрябло отвисла. Опешившая бабка рассматривала Друзиллу, прикрывшую ладонями обнажённую грудь, и Калигулу, в нижней тунике сидящего на ложе сестры.

— Как понимать это? — наконец проговорила Антония, внутренне закипая гневом.

Любовники молчали, отведя в сторону глаза. Бабка, пошатываясь от внезапной слабости в коленях, добралась до ложа Друзиллы. Тяжело присела. И покрывало, которым укуталась девушка, поползло в сторону ямки, выдавленной грузным телом старухи. Друзилла отчаянно вцепилась в ускользавшую парчу, стараясь прикрыть наготу.

А прикрываться было уже бесполезно. Внимательный взгляд Антонии приметил все: дрожь внучки; потную, прилипшую к телу тунику Калигулы; предательские пятна на белой простыне… Старой опытной женщине было нетрудно связать воедино эти мелочи и понять случившееся. Но рассудок отказывался верить в увиденное. Слишком невозможным казалось оно.

— Наверное, я прогневила богов, — зловеще оцепенев, шептала Антония. — И они наказывают меня через моё потомство. Ранняя смерть Германика, грехи Ливиллы, беспросветная глупость Клавдия… А теперь ещё и это свалилось на меня! Родные внуки предаются мерзкому блуду под моим кровом! Это же сестра твоя! — резко выкрикнула она, хватая Калигулу за руку. — Что ты сделал с ней?!

— Ничего! — оправдывался он, пытаясь вырвать запястье из цепких бабкиных пальцев. — Мне не спалось, и я зашёл к Друзилле, чтобы скоротать остаток ночи за беседой.

— И вы беседовали голыми? — саркастично засмеялась Антония. Она оставила в покое внука и резким движением дёрнула к себе покрывало. Друзилла, оставшись неприкрытой, взвизгнула и безуспешно прикрылась тонкими руками. Бабка брезгливо осмотрела её худое, ещё по-детски недоразвитое тело с маленькими острыми грудками. Характерный синяк — след затяжного поцелуя — красовался под левой ключицей.

— Мерзкая дрянь! — прохрипела Антония и с размаху ударила внучку по щеке.

Друзилла захлебнулась судорожным рыданием. Её слезы разозлили Антонию ещё сильнее. Она схватила девушку за рыжие волосы и стащила с постели. Калигула болезненно скривился, увидев тело, знакомое ему до последнего волоска, до последней родинки, распростёртым на полу.

— Отпусти её! — вызывающе крикнул он бабке. И, задыхаясь от бессильной злости, сжал кулаки.

— Что?! — оставив растрёпанные волосы Друзиллы, обернулась к нему Антония. — И ты ещё смеешь?.. — бабка запнулась, не находя подходящих слов. — Вон из моего дома! — она обречённо махнула рукой. — Живи, где знаешь и как знаешь! Ты больше не внук мне!

Калигула не шевельнулся. Он тяжело дышал и угрожающе, исподлобья смотрел на бабку.

— Позвать рабов, чтобы выбросили тебя с позором? — прошипела Антония. В этот момент она со всем пылом гордой римской матроны ненавидела внука — до боли похожего на любимого сына, и вдруг оказавшегося таким порочным!

— Я уйду! — затравленно огрызнулся Калигула. И мстительно добавил: — Старая мегера!

Антония ощутила болезненный укол в груди. Никто прежде не наносил ей подобного оскорбления. Сердито раздувая ноздри, она проговорила сквозь зубы:

— С недавних пор из яиц, лежащих в орлином гнезде, начали вылупливаться змеёныши!

Но Калигула уже не слушал бабку. Громко шлёпая босыми ногами, он спешил в свою опочивальню. Антония устало обернулась к Друзилле. Девушка жалко всхлипывала, сидя на полу и прижавшись спиной к украшенной завитушками ножке кровати.

— Я напишу императору: пусть приищет тебе подходящего мужа, — дрогнувшим голосом заявила бабка. — У тебя будет возможность вернуть утраченную честь. Воспользуйся ею!