XIV

В ту ночь Калигула не мог заснуть. Огромное бледно-жёлтое пятно мерцало за окном, странно будоража юношу. Казалось, нечеловеческое лицо заглядывает в опочивальню.

Гай неслышно поднялся, прислушиваясь к мерному храпу рабов. Босиком подошёл к окну и растворил его. Полная луна низко нависала над кипарисами. Ночь была безоблачной и тихой, монотонно стрекотали цикады в саду, тоскливо выли собаки на римских окраинах.

Неожиданно Калигулу охватило желание излить в стихах охватившее его ощущение. Пусть мысли сложатся в благородный гекзаметр, отражающий красоту ночи и умиротворяющее спокойствие звёздного неба… А ещё — страстно захотелось мечтать о Домитилле теми словами, какими слепой грек воспел прекрасную Елену.

Калигула бродил по опочивальне, вполголоса бормоча напыщенные фразы и подсчитывая на пальцах количество слогов. Увы! Мысли упорно не желали втискиваться в строгий классический размер, по-змеиному расползаясь в стороны. Оказывается, для стихотворства необходимы, помимо желания, ещё и способности!

Водяные часы, именуемые клепсидрой, монотонно отсчитывали минуты, а Калигуле все ещё не удавалось сочинить более-менее сносную строфу. Он уже был готов разочароваться и обидеться на музу поэзии, упорно не желающую спешить на помощь высокородному Гаю. Но шум за стеною отвлёк его.

Калигула на цыпочках подошёл к выходу и прислушался. До насторожённого слуха юноши донеслось бряцание меча, приглушённый женский шёпот и отрывистые фразы, произнесённые мужчиной. Гай осторожно отвёл в сторону тяжёлый парчовый занавес и выглянул наружу: Макрон шёл в опочивальню Тиберия в сопровождении незнакомой женщины.

Сильное любопытство заставило Калигулу последовать за ними. Выждав немного, юноша тихо прокрался в сторону императорских покоев.

Дюжина преторианцев несла ночное дежурство в прихожей. Калигула, затаившись за широкой дорийской колонной слышал смех и грубый говор:

— Видали женщину, вошедшую к цезарю? Красотка!

— Везёт старику! А мне отказывают даже кривобокие шлюхи!..

— Вот бы посмотреть, что они делают…

— А ещё лучше — поучаствовать!..

Последовал взрыв похабного смеха.

— Вина бы сейчас! И сыграть в кости хоть разочек…

— Ага! Тиберий выйдет, увидит и… И сыграет в кости твоей головой!

— Не выйдет! Он занят — ублажает красотку. Будь у меня тысяча сестерциев — не пожалел бы, чтобы взглянуть хоть ненадолго!

— Точно, не выйдет! А тут неподалёку есть одна таверна, где торгуют вином в ночные часы…

— Может, купим пару бутылок?

— Не торопитесь, идиоты! Разве вас выпустят из дворца парни, несущие дежурство снаружи? Ещё донесут императору, чего доброго!..

— А мы с ними поделимся вином! Им, должно быть, тоже холодно, скучно…

— А ведь верно!.. Эй, ребята, у кого есть деньги — бросайте сюда!

Наверное, кто-то из преторианцев снял шлем: Калигула услышал, как монеты звонко ударяются о медное дно.

— Неплохо! На эти денежки можно изрядно напиться!

— Кто пойдёт за вином?

— Я!.. Я!.. Я!.. — желающими оказались все без исключения.

— Нет, так нельзя! Если все пойдут за вином — кто будет стеречь цезаря?!

— Ничего с ним не случится!

— Не стеречь, а охранять! О боги, когда вы запомните: стерегут преступника!

— Пусть несколько человек сходят в таверну и принесут вина остальным.

— Я не останусь здесь! Знаю, как вы падки на вино! Вылакаете все по дороге, а сюда ни капли не донесёте!

— Я тоже не останусь!

— И я…

— Но ведь кто-то должен остаться!!!

Страсти накалялись, шум возрастал. Неожиданно раздался резкий голос Макрона — единственный, который безошибочно распознал Калигула:

— Идите все! Я останусь здесь. Смотрите, не попадитесь ночному дозору. Идите дружным строем, словно вам поручено следить за порядком на улицах Рима. Если попадётесь — скажете, что ушли своевольно, предварительно оглушив меня. Я отпускаю вас за вином, но отвечать за вашу невоздержанность не намерен!

— Не попадёмся! — недружным хором заверили преторианцы. — Если же попадёмся, то не выдадим тебя.

Калигула едва успел отпрянуть и схорониться в темноте, за колонной. Преторианцы, тихо позвякивая мечами, цепочкой прошли мимо него. Будь Калигула постарше, он бы возмутился, узнав, как слабо поддерживается порядок в преторианской гвардии. Но сейчас отсутствие солдат даже порадовало его.

Гай подождал, пока стих в отдалении топот и заглянул в помещение. Ушли все. Только Невий Серторий Макрон одиноко сидел в углу на низкой дубовой скамье. Трибун преторианцев устало уронил голову на руки и прикрыл глаза. На стене потрескивал оранжевыми искрами факел, наполняя узкую прихожую копотью и смрадом. Калигуле показалось, что Макрон спит.

Юноша неслышно приблизился к янтарно-золотому занавесу, слегка отвёл его дрожащей рукой, заглянул в узкую щёлку и замер… Молодая женщина, повернувшись спиной к Калигуле, раздевалась около императорского ложа. Затаив дыхание, Гай смотрел, как упала на мозаичный пол тёмная туника, как заиграли рыжие отблески огня на выгнутых бёдрах. Женщина поспешно забралась в постель, и лишь тогда Калигула заметил императора. Лихорадочно стягивая через голову тунику, Тиберий навалился на хрупкое женское тело…

— Как ты сюда проник? — услышал Калигула за спиной изумлённый голос Макрона. Он поспешно обернулся, чувствуя, как неприятно вспотели ладони и предательски покраснели щеки.

— Я видел, как ты вёл женщину к Тиберию, — дерзко заявил Калигула, стараясь под дерзостью скрыть досаду оттого, что его застали подсматривающим.

— Понимаю! — вдруг широко улыбнулся Макрон. — Ты ещё никогда не ходил к гетерам.

— Никогда… — шепнул Калигула, ощутив внезапную сухость в горле.

— Я отведу тебя завтра, — пообещал Макрон. Он снова отошёл к дубовой скамье и устало опустился на неё, опершись спиною о холодную стену.

— В лупанар? — сдавленно спросил юноша, присаживаясь на край скамьи, рядом с Макроном.

— Цезарь не замечает, что ты уже вырос и нуждаешься в женщине, — усмехнулся трибун, пристально разглядывая Калигулу. — В этом нет ничего дурного: к гетерам ходят все.

— Ты ходишь? — полюбопытствовал Гай, внимательно разглядывая свои сандалии.

Макрон утвердительно кивнул.

— Мой отец тоже ходил? — расспрашивал юноша.

— Твой отец?.. — удивлённо повторил Макрон. Помолчал в раздумии и, передёрнув плечами, добавил: — Наверное, в молодости — да, как и все. А после женитьбы, должно быть, нет! Видишь ли, Германик женился на женщине, которую любил. Зачем ему ещё и гетеры?

Калигула притих, прислушиваясь к возне, донёсшейся из императорской опочивальни. Макрон, глядя на него, размышлял: «Странные вопросы задаёт этот мальчик! Что ему до того, ходил ли к гетерам его отец? Я никогда не смел думать о том, есть ли наложницы у моего отца, или любовники — у матери. Родители для меня — нечто священное!»

— А ты женат? — любопытству Калигулы не было предела. Но Макрону этой ночью почему-то захотелось быть откровенным с юношей, внушавшим ему жалость.

— Нет. Но скоро женюсь.

— Ты любишь свою невесту?

Макрон вздохнул. Ответить на этот вопрос оказалось труднее всего.

— Не знаю! — скорее самому себе, а не Калигуле, прошептал Макрон. — Есть в ней нечто, что безудержно влечёт меня. Энния — как дикая кошка. Порою ласкается, выгибая спину, а мгновение спустя готова оцарапать! Умом я понимаю, что Энния недобра и хитра. Но когда не вижусь с ней — тоскую…

«Как дикая кошка…» — зачарованно повторил про себя Гай. В этот момент он решил, что только таких женщин и можно любить!

— Почему ты отпустил преторианцев? — спросил Калигула, удивляя замечтавшегося Макрона неожиданным поворотом мысли.

— Иногда следует идти на уступки, чтобы преторианцы не взбунтовались, — поразмыслив, ответил Макрон. — Горстка вооружённых солдат опаснее, чем стотысячная толпа безоружной черни!

Калигула возвратился к себе прежде, чем преторианцы вернулись с вином. Долго не мог заснуть, ворочаясь под шёлковым одеялом. Он снова и снова вызывал в памяти обнажённую фигуру женщины, увиденной в опочивальне Тиберия.

XV

На следующий день Калигула издали неотступно следил за Макроном: помнит ли он? Отведёт ли к гетерам, как обещал?

Третья когорта сменила вторую на дежурстве. Центурионы получили от императора пароль на сегодняшний день. Но Макрон не спешил покидать дворец. Посмеиваясь, он беседовал о чем-то с трибуном третьей когорты и двумя подчинёнными центурионами. «Неужели забыл?» — разочарованно подумал Калигула.

Наконец Макрон, достаточно нашутившись с товарищами, подошёл к юноше.

— Благородный Гай! — хладнокровно улыбнулся он, словно не замечая растущего волнения Калигулы. — Желаешь, чтобы я сопровождал тебя на прогулке?

— Да, — хрипло пробормотал Гай.

Они покинули Палатинский дворец. Макрон шёл рядом с внуком императора, на полшага позади. Трое преторианцев, следовали за ними, громыхая короткими мечами.

— Я не знаю, куда идти, — шепнул Калигула.

— На Субуру, — отозвался Макрон.

Нет в Риме улицы, которую можно поставить наравне с Субурой! Субура — душа плебейского Рима, жизненосная аорта в запутанной системе его улиц. Это даже не улица — это беспорядочное сплетение грязных многолюдных переулков. Это — целый район, особый мир со своими порядками и обычаями.

Аристократ прохлаждается в парках и оливковых рощах, раскинувшихся на холмах. Порядочный горожанин предпочитает прогулки на Марсовом Поле. Плебею по сердцу шумная, беспокойная, грязная, весёлая Субура.

А впрочем, и богатые патриции не гнушаются толчеёй Субуры. Где ещё продаётся обувь, сделанная из такой мягкой, приятной на ощупь кожи? А тонкая шерстяная ткань, окрашенная в голубой, лиловый, шафранный цвет? Капуста и маслины, баранина и фазаны — все имеется в субурских лавочках. Благовония и притирания, румяна и лечебные травы предлагают торговцы за несколько сестерциев. Есть и приворотные любовные напитки, охотно раскупаемые женщинами. Найдётся и настой из горчичных семян, который помогает избавиться от нежеланного приплода… Словом, если на Субуре чего-нибудь нет, значит, во всем Риме этого не сыщется!

О женщинах Субуры разговор особый. Они изящны и стройны, словно мраморные статуи. Медные браслеты призывно позвякивают на запястьях. Лукавые миндалевидные глаза подведены сурьмою, привезённой из покорённого Египта. Порою, посреди толпы, мужчина повстречается взглядом с этими влекущими глазами и забудет, куда шёл. Словно зачарованный последует за красавицей туда, куда она без слов зовёт его — в субурскую таверну, где за медную монету сдаются комнатки парам, ищущим временное пристанище. Может быть, именно в тёмных подворотнях Субуры сманивала благородных римлян Лесбия, отвергнувшая влюблённого Катулла.

Макрон уверенно подошёл к низкому скособоченному дому. Засаленная дверь была призывно открыта. Изнутри доносился запах жареного мяса.

— Это лупанар? — удивлённо шепнул Калигула. Не таким он представлял себе подобное заведение. В разгорячённом юношеском воображении рисовался роскошный домик с яркой вывеской. (А как же иначе? Разве без вывески знаешь, куда нужно идти?) Ароматные курения и благовония, женщины в коротких пеплумах, открывающих округлые колени… А тут вдруг — грязная развалина, пропахшая горелым салом! Разочарованию Калигулы не было предела.

— Лучше! — ободряюще улыбнулся Макрон. — Это — таверна русоволосой Галлы.

Калигула опасливо вступил внутрь. Огляделся, любопытствуя. Трое пьянчужек у длинного каменного стола трясли отяжелевшими головами, возбуждённо доказывая друг другу нечто несомненно важное, но совершенно непонятное: горькое, как уксус, ватиканское вино некстати заплело им языки. Повинуясь взгляду Макрона, преторианцы вытолкнули пьяниц на улицу, слегка поддав каждому под зад.

Из кухни уже спешила Галла, хозяйка заведения. Тридцатилетняя женщина, ещё сохранившая свежесть, но уже смертельно уставшая от жизни. Имени её никто не знал; Галла хранила своё истинное имя в тайне, как драгоценную частицу минувшей, вольной жизни. Прозвище напрашивалось само собой — по названию родины, почти позабытой ею. Калигула исподтишка разглядывал женщину — русоволосую, голубоглазую, с круглым румяным лицом и острым носиком. В медовых волосах блестела ярко-синяя лента, вместо излюбленной субурскими женщинами тонкой медной диадемы.

По-видимому, Макрон был завсегдатаем таверны. Галла заискивающе улыбалась ему, усердно вытирала каменный стол от потоков вина и блевотины, хлопотливо усаживала его и спутников на каменные скамьи. Заинтересованно глянула на Калигулу из-под мохнатых ресниц: что делает юный хрупкий мальчик среди гуляк-преторианцев? И, узнав внука императора, испуганно упала на колени перед ним.

— Хватит валяться на полу! — развязно крикнул Макрон. — Тащи своё пойло! Пусть благородный Гай отведает, что пьют варвары! — и, развеселившись, подмигнул Калигуле.

Галла, послушно кивая, бросилась на кухню. Вернулась оттуда, неся медный поднос с пятью ковшами, вырезанными из дерева. Никогда прежде Калигула не видел странных варварских посудин. Он обхватил ковш ладонями и осторожно вдохнул хмельной медовый аромат. Светло-коричневое «пойло» пенилось и шипело. Юноша сделал глоток, ещё один.

Галла, прислонясь к стене, печально улыбнулась. Широко открытые голубые глаза женщины смотрели в пространство: мимо прокопченых стен, мимо волосатых мужчин, жадно хлебающих варварское «пойло», иначе — пиво. Женщине мерещилась забытая родина — Галлия, откуда её вывезли ещё девочкой. И вдруг исчезли узкие шумные улицы, мраморные храмы, жаркое солнце, маслиновые деревца с тонкими кривыми ветками… Галла видела развесистые вековые дубы, душистые вересковые поляны, холодное серое море и угрюмых друидов, священнодействующих у вздыбившихся каменных глыб. Невыносимо хотелось вернуться на север, вдохнуть хмельной аромат липы и хвои, услышать пение жаворонка… А с улицы сквозь открытую дверь доносился запах ослиной мочи, и заморские павлины душераздирающе кричали в клетках торговцев.

— Научи его… — грубо теребил Макрон её руку. Галла тупо смотрела на него. Видение рассеялось. Постепенно до женщины доходил смысл просьбы трибуна: она должна научить императорского внука искусству любви!

Макрон всунул в безвольную руку Галлы мешочек с сестерциями. Она крепко сжала мешочек и улыбнулась Калигуле — ласково, почти по-матерински:

— Идём со мной.

Макрон подтолкнул юношу. Преторианцы ободряюще подмигивали ему. Калигула ощутил дрожь в подгибающихся коленях.

Галла привела его в маленькую квадратную комнатку — кубикулу. Такую маленькую, что в ней помещалась лишь одна кровать. Калигула оглянулся. Многочисленные клиенты, побывавшие здесь, исцарапали стены непристойными рисунками. И, словно этого было недостаточно, снабдили их пояснительными надписями.

Галла, привычно улыбаясь, сбросила тунику и призывно протянула руки к юноше. Калигула громко сглотнул слюну. Мучительно-сладкое томление внизу живота возрастало, становилось невыносимым. Он прижался к женщине, неумело и жадно ощупывая её тело. Ложе Галлы покрывала горько пахнущая медвежья шкура. Содрогаясь в предвкушении непознанного наслаждения, Калигула хмелел от смешанного резко-сладкого запаха — запаха женщины и зверя…

Прошло полчаса.

— Теперь мне уйти? — спросил Калигула, утомлённый и ошалевший.

Галла лежала рядом, странно притихшая.

— Зачем же? — едва слышно прошептала она. — Можешь остаться до утра. Отдохни немного, и я научу тебя делать это по-другому.

Калигула прижался к длинному белому телу Галлы. Сквозь узкую отдушину в потолке заглядывали первые звезды.

Только на рассвете Калигула покинул пропахшую чужим потом, исцарапанную непристойностями кубикулу Галлы.

Возвращаться в Палатинский дворец не хотелось. Он бесцельно бродил по улицам в сопровождении преторианцев, оставленных Макроном. Горожане, продирая опухшие глаза, спешили по своим делам. Уличные торговцы продавали свежий хлеб и тёплое молоко. Из окон школы уже раздавался нестройный хор детских голосов и свист учительской розги.

Калигула пытливо всматривался в лица прохожих. Юноше казалось, что все непременно должны заметить перемену, случившуюся с ним ночью. Ведь должно же познание плотской любви оставлять какой-то особый след на лице, в глазах?! Но случайные прохожие равнодушно скользили взглядом по лицу Калигулы и проходили мимо. Гай ощутил лёгкую досаду и желание крикнуть во весь голос, что этой ночью он спал с женщиной!

Незаметно для себя он очутился на Форуме. Утреннее солнце успело лизнуть треугольный портик храма Весты. Из дома напротив вышли весталки, одетые в белое, и направились к храму. Римляне почтительно приветствовали их — увядших без любви женщин и десятилетних девочек-учениц, которых ждёт та же судьба. Впереди торжественно и чинно шли четыре жрицы. Ещё две находились внутри храма, ночь напролёт охраняя священный огонь.

Калигула остановился, высматривая среди весталок Домитиллу. Она шла, выпрямив гибкую спину и опустив глаза. Бесстрастное спокойное лицо казалось мраморным. Тонкие смуглые руки сложены на груди. «Сорвать бы с неё белую тунику; повалить на жаркую, смрадную медвежью шкуру… И овладеть ею неистово и нетерпеливо, как накануне — бесстыдной Галлой!..» — неожиданно подумал Калигула. Теперь он знал, чего хочет от Домитиллы!

XVI

Октавиан Август, продолжая дело Юлия Цезаря, устроил в Риме новый Форум — чистый, просторный, с храмом Венеры и статуей обожествлённого Цезаря. Но жители города предпочитали старый — шумный, тесный, лежащий на осушенном болоте.

С раннего утра до позднего вечера не утихала жизнь на Форуме. В лавочках между колоннами шла бурная торговля. На мраморных скамьях азартно переругивались игроки в кости. Важные новости вперемешку со сплетнями передавались из уст в уста.

Вдоль Форума тянулась расшатанная деревянная платформа — преторское судилище. Ежедневно, исключая лишь великие священные празднества, претор Марк Варрон вершил здесь суд. И любой римлянин, любопытствующий или праздношатающийся, мог собственными глазами видеть победу или попрание правосудия.

Марк Варрон вступил на Форум. Шесть ликторов бежали перед ним, неся пучки розог и секиры — символ власти претора. У судного места собирались истцы и ответчики. Преторианцы привели на суд подозреваемых в тяжких преступлениях.

Солдаты в кожаных панцирях и шлемах, украшенных конским волосом, грубо расталкивали зевак — освобождали дорогу. На Форум, медленно покачиваясь, вползли носилки Тиберия. Прохожие с любопытством останавливались, толпились поблизости. Ведь суд — само по себе занятное зрелище. А если на суде присутствует цезарь, то тем более стоит посмотреть, кого будут судить.

Тиберий остановился напротив Марка Варрона, грозно восседавшего на складном табурете. Велел отдёрнуть занавеску, но из носилок не вышел. Продолжал лежать среди пурпурных шёлковых подушек, время от времени протягивая крупную морщинистую руку к блюду с виноградом.

Пока претор разбирал спорное дело о наследстве, Тиберий не проявлял никакого интереса. Он равнодушно обрывал продолговатые виноградинки и алчно отправлял их в глотку. Но, когда перед Варроном поставили женщину в тёмной тунике, Тиберий заметно оживился.

Женщина была бледна и измучена недосыпанием. Подол туники неопрятно обтрепался, на запястьях виднелись кровавые шрамы — след от верёвки. Никто не узнал бы в ней Маллонию, красивую вдову, которая два дня назад молила цезаря о справедливости.

Варрон хладнокровно зачитывал обвинение:

— Маллония, вдова квирита Секста Квинция, обвиняется в том, что растоптав честь отца и покойного мужа, бесстыдно продавала своё тело за деньги. Некий знатный и благородный римлянин, пожелавший остаться неизвестным, свидетельствует, что она открыто предлагала ему свои ласки, требуя взамен плату!

Лёгкий ропот пробежал по толпе.

— Бесстыжая! — пронзительно взвизгнула какая-то старуха в чёрном. — Хочешь спать с мужчинами за деньги — стань гетерой! Оставь дом мужа и уйди в лупанар, где тебе и место, потаскуха! Но не покрывай позором римских матрон!

Маллония затравленно обернулась и замерла, увидев императора. Тиберий пристально смотрел на неё и усмехался.

— Признаешь себя виновной в указанном мною? — гремел с высоты помоста обличительный голос Варрона.

Маллония громко всхлипнула и отрицательно затрясла головой.

— Подведите эту женщину ко мне, — император вяло махнул рукой. — Своему принцепсу она без утайки скажет: правда ли то, в чем её обвиняют, или клевета.

Долговязый преторианец грубо толкнул Маллонию в спину, и она упала на колени у императорских носилок. Тиберий большим и указательным пальцами поднял её подбородок, заставил взглянуть себе в лицо.

— Жалеешь теперь? — мстительно улыбнулся он.

Маллония смотрела на Тиберия и чувствовала, как тошнотворная волна подкатывает к горлу. О, как она ненавидела мерзкого, похотливого императора!

— Невиновна я! — отчаянно выкрикнула Маллония. Все притихли, чтобы не пропустить ни единого слова матроны. Даже император замер, от неожиданности позабыв отдать приказ закрыть рот бесстыднице. — А знатный и благородный римлянин, обвиняющий меня — это цезарь Тиберий! Он насильно заставил меня отдаться, но не смог заставить… — женщина на мгновение запнулась и, презрительно глядя на Тиберия, добавила: — …Облизывать его!…

Толпа угрожающе зароптала. Тиберий испугался: ох уж эти бунты римской черни! Даже Юлий Цезарь благоразумно опасался их! Император поспешно велел задёрнуть занавески. Восемь рабов подхватили носилки. Преторианцы, обнажив короткие мечи, плотно обступили повелителя. Тиберий покидал Форум посреди глухого молчания. Сжавшись в глубине роскошных носилок, он мысленно призывал на помощь Юпитера-громовержца. И, страшась, вспоминал последнего царя Рима — Тарквиния, потерявшего корону и жизнь, потому что его сын надругался над добродетельной Лукрецией!

Маллония, плача, пробиралась сквозь толпу. Римляне безмолвно расступались перед отчаявшейся женщиной. Никто не посмел задержать её. Даже претор Марк Варрон.

— Ведите следующего обвиняемого, — хмуро распорядился он, вытирая со лба капли холодного пота. Взяв в руки другой свиток, Варрон читал:

— Кальпурний, содержатель таверны на улице Этрусков, обвиняется в том, что без разрешения властей нарисовал на стене заведения некую фигуру в лавровом венке. И написал возле оной фигуры: «Октавиан Август». Пьяницы, выходя из таверны, имеют обыкновение мочиться в том месте. И посему изображённый Август оказался непотребно изгаженным! Что скажешь в твоё оправдание?

— Таверна моя, того и гляди, отсыреет и рухнет от мочи! — плаксиво жаловался Кальпурний, краснолицый и сизоносый. — Всякий норовит опорожниться на неё, словно других отхожих мест нет в Риме! Вот я и нарисовал Августа для того, чтобы люди постеснялись мочиться на стену. А оказалось, что для мерзавцев нет ничего священного! Вы не меня обвиняйте в оскорблении величия, а тех, кто изгадил покойного цезаря…

Римская жизнь шла своим чередом. Для всех, кроме Маллонии. Прибежав домой, матрона схватила остро отточенный кухонный нож — предпочла смерть позору и бесчестию. Гибель её потрясла даже самых жестокосердных. А несколько дней спустя злоязыкие римляне распевали новую песенку о ненавистном императоре: «Старый козёл облизывает молодых козочек». Прячась в полумраке Палатинского дворца, Тиберий растерянно потирал ладони и горестно вздыхал: «Ну почему меня так ненавидят?» Он искренне недоумевал: почему!

XVII

Вот уже несколько дней подряд Калигула покидал дворец с первыми лучами солнца. Храм Весты манил его запретной сладостью. Впрочем, не сам храм, а одна из его жриц — юная Домитилла.

Калигула наблюдал, как она по утрам выходит из дома весталок и направляется в храм. Раздевал её взглядом; хмелел, пристально рассматривая девичью грудь, вырисовывавшуюся под тонкой тканью туники.

Однажды Домитилла заметила Калигулу, стоящего у подножия ростральной колонны. И с тех пор чувствовала на себе обжигающий, бесстыдный взгляд юноши.

Она научилась мгновенно выделять его из многоликой толпы. Одним лишь краешком глаза Домитилла замечала знакомую светло-зеленую тунику — и мучительно краснела. Сердце девушки колотилось бешенно и гулко. Взор туманился. Тело пылало неизведанным ранее жаром. Сумбурные мысли терзали её: «О, внук императора — такой юный и золотоволосый, дерзкий и почтительный! Уйди, не мучай меня жарким взглядом. Нет, не уходи! Ты — единственный, заговоривший со мной о любви!»

Тёмные южные ночи соединяли их удивительным образом. Гай, метаясь без сна среди роскошных покрывал, представлял себе стройное тело весталки. Домитилла, лёжа на узкой постели, мечтала о любви Калигулы.

Домитилле оставалось пройти двадцать шагов, чтобы укрыться под спасительной сенью храма от обжигающего взгляда юноши. Но девушку подвёл слабо завязанный ремешок сандалии. Весталки уже ушли вперёд, а Домитилла замешкалась. Присев на каменную скамью, она поспешно обматывала вокруг голени тонкие кожаные ремешки.