LXVI

Неуверенно стучал императорский посох о розовый гравий аллеи. Мягкие кожаные сандалии, шаркая, поднимали пыль. Тиберий бормотал себе под нос, упрямо глядя на дорогу:

— Все хотят убить меня!.. Все желают моей смерти!..

Под ноги императору попался червяк, жирный, розовый. Он переползал аллею, следуя от одной кучи навоза к другой. Завидев его, Тиберий остановился.

— Все они подлые, как червяки! — рассмеялся он. — Раздавить, раздавить!..

И Тиберий запрыгал в безумном припадке, стараясь растоптать червяка. Несчастный червяк давно превратился в мокрое место, а император все ещё хрипел и задыхался. Подоспевшие преторианцы подхватили его под руки и попытались успокоить.

— Убирайтесь прочь, — обиженно заявил Тиберий.

— Мы беспокоимся о твоём драгоценном здоровье, цезарь, — вразнобой отвечали солдаты.

— Я ещё силён! — нахмурился Тиберий. — Я всех раздавлю!

И, презрительно оттолкнув солдат, он хмуро потащился дальше. Преторианцы следовали за императором, не спуская с него озабоченных глаз. Тиберий время от времени оборачивался и поглядывал на рыбину и омара.

— Зачем отдавать собакам? — неожиданно заявил он. — Собаки и так прожорливы, как сенаторы. Хватит с них того, что имеют! Покормлю-ка лучше мою любимую змею!

И, повернув направо, он двинулся к зверинцу, где в золочёной клетке проживала африканская пятнистая змея.

— Где моя дорогая Драконица? — радостно закричал Тиберий, приближаясь к клетке. — Я принёс ей вкусное угощение!

Увидев императора, раб, надзирающий за животными, испуганно повалился на землю.

— Прости меня, цезарь! — горько заплакал он.

— Что случилось? — Тиберий нахмурил брови.

Раб судорожно рыдал, валяясь в пыли. Тиберий слабо пнул его сандалией и подошёл к золотой клетке. И хрипло вскрикнул: мёртвая змея валялась брюхом вверх, и крупные рыжие муравьи сновали по чешуйчатой коже. Муравьи успели выесть один глаз животного и коричнево-оранжевой кучей кишели на втором.

— Какое горе! — пришибленно зарыдал Тиберий. — Муравьи убили Драконицу! И меня тоже скоро убьют!

Император схватился за сердце и, хрипя, повалился на землю. Он выгибался в страшном припадке — уже не в припадке бешенства, а в настоящем, сердечном.

Испуганные преторианцы наскоро соорудили носилки из ветвей, прикрытых плащами. И поспешно потащили умирающего императора к вилле.

— Лекаря, лекаря! Цезарю плохо! — громко кричал солдат, бегущий впереди носилок.

Этот крик донёсся до Калигулы и Макрона, спокойно беседующих на террасе. Гай рывком прыгнул к перилам и, сильно перегнувшись, всмотрелся в неподвижное тело Тиберия, проплывавшее на носилках как раз под ним.

— Тиберий умирает, Тиберий умирает!.. — растерянно повторял он.

Макрон изумился, заметив крупные слезы, текущие по щекам Калигулы, и жалкое, испуганное выражение его лица. Префект претория с силой дёрнул Гая назад и прижал к себе, обхватив за грудь сильными мускулистыми руками.

— Этого ты ждёшь, не так ли? — горячо прошептал он в ухо молодому человеку.

Калигула отчаянно закивал головой.

— Тиберий составил завещание в пользу Гемелла. Нужно было прикончить его раньше… — простонал он сквозь зубы.

Макрон по-солдатски выругался и кулаком закрыл рот Калигуле.

— Молчи! — прошипел он. — Ты погубишь нас!

К счастью, никто не обратил на них внимания. Слуги и рабы суетливо сбегались к императору. Неожиданно Макрон ощутил противную липкость на ладони, все ещё закрывающей рот Гая. Он перевёл взгляд на Калигулу и с брезгливым ужасом заметил пену, появившуюся на губах императорского внука. Он забился в непроизвольных судорогах и повалился на мозаичный пол. Испуганный Макрон не сумел удержать корчащееся тело.

«Это — падучая болезнь, бич рода Юлиев! — с суеверным ужасом осознал он. — Даже великий Гай Юлий Цезарь страдал ею!» Спохватившись, Макрон оторвал от тоги длинную полосу, скрутил в жгут и ловко всунул в рот Калигуле. Чтобы тот случайно не откусил себе язык.

Затем, стоя на коленях у бесконтрольного тела Гая, громко заорал:

— Помогите внуку императора! Ему плохо!

Но никто не откликнулся на зов Макрона. Все спешили к Тиберию.

Макрон отчаянно огляделся по сторонам и заметил лекаря Харикла. Срочно разбуженный, он спешил к императору, на ходу оправляя тунику. Макрон вскочил и бросился за Хариклом. Догнал его уже на ступенях и схватил за подол туники.

Харикл, задыхаясь, обернулся.

— Пусти меня! Императору плохо! — делая страшное лицо, проговорил он.

Макрон не отпускал лекаря.

— Помоги Гаю Цезарю! — взмолился он. — У него падучая!

Харикл нетерпеливо оглянулся на бившегося в судороге Калигулу.

— Мой долг — помочь императору! — заявил он, выдирая край туники из цепких лап Макрона. — Оставь меня, или я закричу!

— А если завтра императором станет он? — гневно спросил префект, указывая на Гая.

— Значит, я помогу ему завтра! — лукаво усмехнулся Харикл и, вырвавшись из рук Макрона, поспешил к императору.

— Ты проживёшь столько же, сколько Тиберий. Не больше! Я об этом позабочусь! — сквозь зубы пробормотал Макрон, сверкнув тёмными глазами.

Он вернулся к Калигуле. Гай уже пришёл в себя и теперь сидел на полу, отплёвываясь и удивлённо вытаскивая изо рта мокрый обрывок тоги.

— Что со мной было? — спросил он, обращая к Макрону непонимающий взгляд.

— Ничего страшного. Небольшой припадок, — поспешил успокоить его Макрон.

Он тяжело опустился на пол рядом с Гаем и ласково прижал к плечу рыжую растрёпанную голову.

— Когда ты станешь императором — мы отомстим всем! — надменно скривившись, прошептал Макрон.

LXVII

Шли дни, недели, а Тиберий не умирал.

Он лежал на постели, распространяя вокруг себя зловоние. Рабы курили благовония, добавляли в светильники ароматное нардовое масло. Но смрад, идущий от императора, перекрывал остальные запахи. Всякий, кто входил в опочивальню, в скором времени покидал её, закрывая нос и корчась от подступившей тошноты.

Тиберий лежал среди красных подушек и покрывал. И на этом ярком фоне его лицо выглядело ещё бескровнее и бледнее. Длинный угловатый нос заострился, щеки впали, образовывая впадину между скулами и уголками тонкогубого рта. Хриплое дыхание с шумом вырывалось из груди. Но он не умирал.

Убедившись в том, что жизни императора не угрожает опасность, лекарь Харикл посетил Калигулу.

— Ты перенёс припадок эпилепсии, — поучительно тыча вверх указательным пальцем, заявил Харикл после того, как пощупал биение жилки на запястии Гая.

Калигула большую часть дня проводил в постели, чувствуя слабость в теле и боль в висках.

— Я знаю. Макрон рассказал мне, — хмуро отозвался он, надвигая одеяло до подбородка. И сразу же притушил движением век мстительный огонь в зелёных глазах. «Знаю, что ты отказался помочь мне из-за Тиберия!» — раздражённо подумал он.

— Слыхал я, что несколько таких припадков случились с тобою в детстве, — продолжал лекарь.

— Не помню, — отрывисто ответил Гай.

— Твои родители не поведали тебе? — прищурив левый глаз, полюбопытствовал Харикл.

Калигула медленно покачал головой, не отводя от лекаря презрительного взгляда. «Глупый грек! Что мог рассказать мне отец, подло отравленный, когда мне было семь лет? А мать, на долгие годы сосланная на Пандатерию?»

— Скажи лучше, есть ли лечение от падучей болезни? — нетерпеливо спросил он.

Лекарь задумчиво развёл руками:

— Есть ещё тайны, непознанные наукой врачевания!

— Повторятся ли со мной подобные припадки? И как часто? — лихорадочно спрашивал Гай, дёргая лекаря за рукав коричневой туники.

— На все воля богов! — торжественно отвечал Харикл, обращая к потолку хитрые глазки и потрясая смуглыми ладонями.

— Если ты ничего не знаешь — чего стоит твоё хвалёное умение лечить болезни? — рассердился Калигула. — Убирайся отсюда, подлый негодяй!

Харикл оскорбился. Пользуясь особым покровительством Тиберия, лекарь привык к уважению. Поджав тонкие губы, он сполз с табурета, стоящего у ложа Калигулы. Гай в бессильной злости метался по широкой постели в поисках предмета, который можно швырнуть в Харикла. Не находя ничего твёрдого, он схватил набитую левконской шерстью подушку и бросил её в спину повернувшемуся Хариклу. Лекарь, получив слабенький удар, насмешливо обернулся.

— Ты мне заплатишь! — заявил Калигула, презрительно оглядывая тщедушную фигурку в чересчур широкой тунике. — Когда наступит моё время!

Харикл в ответ лишь зловеще усмехнулся:

— Ты не станешь императором, благородный Гай Цезарь!

— Почему ты так уверен? — высокомерно отозвался Калигула.

— Цезарь Тиберий составил завещание в пользу юного Тиберия Гемелла. Я лично засвидетельствовал его! — Харикл слегка поклонился. Но не почтительным, а насмешливым выглядел поклон грека.

Слишком болезненным был удар! До сих пор Калигула сомневался: может, Тиберий сказал о завещании только чтобы напугать Гая. Теперь исчезли последние сомнения. Презренный раб подтвердил слова заносчивого господина! Но Калигула не сдавался: ради императорского венца он смолчал, без обвинений похоронив братьев и мать. Ради венца он лгал, притворялся и унижался перед Тиберием. Ради венца он, если нужно, готов пойти на преступление!

— Можно оспорить завещание, засвидетельствованное подписью такого ничтожества, как ты! — угрожающе заявил Калигула и крепко сжал губы. Правый уголок пополз вниз, нервно подёргиваясь. От этого лицо Гая выглядело ещё страшнее. «Если бы фурии были мужчинами, имели бы такой же облик!» — невольно подумал Харикл.

Испугавшись, лекарь поспешно выскользнул из опочивальни Калигулы. Гай Цезарь в изнеможении откинулся на подушки и заплакал, глотая солёные слезы.

К ночи Калигуле полегчало. Ночи всегда приносили ему успокоение после дня, наполненного заботами и разочарованиями.

Покинув опочивальню, он вышел на террасу. С наслаждением вздохнул воздух, напоённый терпкой свежестью моря. Синим было звёздное небо, темно-синими казались сбившиеся в кучу деревья и строения. Вдалеке ярко пылали оранжевые костры преторианцев, источая сине-серый дым. На мраморной скамье застыла фигура, тоже синяя в окружающей ночи. Прищурившись, Калигула узнал Тиберия Гемелла.

— Приветствую, Гемелл, — проговорил он, приближаясь.

— Славься, Гай! — благожелательно отозвался родственник-соперник.

— Что делаешь ночью на террасе? — спросил Калигула, присаживаясь рядом.

— Жду, — безмятежно ответил Гемелл.

— Чего ждёшь? — Гай Цезарь был настойчив.

— Особ, которых дед Тиберий должен прислать ко мне.

— Каких особ?

— Тех, кого именуют спинтриями, — мечтательно шепнул Гемелл.

Калигула опешил. Повнимательнее взглянул на Гемелла, с которым так редко доводилось встречаться Гаю. Длинное худое тело, облечённое в юношескую тунику. Светлые волосы, серые глаза. Торчат острые коленки. Сколько лет Гемеллу? Семнадцать? Восемнадцать? Он ещё не объявлен совершеннолетним. Калигула тоже ждал совершеннолетия до девятнадцати, из-за намеренной медлительности Тиберия. Но почему император не ускоряет совершеннолетия любимца Гемелла?

— Дед Тиберий присылает тебе спинтриев? — криво усмехнулся Калигула.

— Да, — лицо Гемелла было гладким и безмятежным. Похоже, спинтрии для него не позор, а высочайшая награда.

— Дед любит тебя, — тщательно пряча презрение, улыбнулся Гай.

Гемелл обрадовался.

— Это правда! — он восторженно пододвинулся к Калигуле. Не замечая в темноте странного выражения лица Гая, Гемелл взахлёб рассказывал: — Дед часто зовёт меня. Обнимает, гладит по голове, словно маленького. Говорит: «Ты — мой внук! Я сделал из тебя истинного внука не по крови, но по духу!»

Калигула усмехнулся половиной рта. Истинный смысл слов, непонятный наивному юноше, открылся ему. Гай знал о тайне рождения Гемелла.

— Понимаю, — кивнул он. — Тиберий любит спинтриев. Поэтому и ты обязан их любить.

— Что в этом плохого? — удивлённо раскрыл Гемелл светло-серые глаза.

Он искренне недоумевал. Воспитанный императором вдали от общества, на неприступном острове, именуемом с иронией «козлиным», Гемелл не догадывался о ненависти, окружающей Тиберия из-за его извращений. Шестнадцати лет он с ведома деда приобщился к любовным утехам. И рядом не оказалось никого, кто объяснил бы юноше основы морали. Впрочем, что бы это изменило? Калигула рос среди людей. Он знал о добре и зле. Ну и что?! Наставники учат одному, окружение — другому.

— Почему цезарь до сих пор не объявил тебя совершеннолетним? — полюбопытствовал Калигула. И затаил дыхание в ожидании ответа.

— Он хочет, — вздохнул Гемелл. — Противится сенат, говоря, что я ещё недостаточно развит и образован.

Шум, смех, нежные звуки флейты донеслись из-за угла. Собеседники прервали разговор. Распространяя пряный аромат восточных благовоний, показались спинтрии. Целая группка — два пятнадцатилетних мальчика и три юные девушки. Тиберий старел, а наложники оставались молодыми. Новые сменяли отставных. Но удивительно: все спинтрии имели одно лицо — лицо порочного наслаждения. И все же, насильно заученными были их любострастные улыбки.

Спинтрии увлекли за собой Тиберия Гемелла, театрально подхватив его под руки. Девушка с обнажённой грудью покрыла его голову венком из жёлтых роз. По-женски грациозно переставляли умащённые нардом ноги нарумяненные мальчики. Затаив дыхание, Калигула следил за комедией разврата, что теперь разыгрывалась для Гемелла.

Шум отдалился. Запах нарда перестал ударять в нос. Флейта зазвучала тише. Свернули за угол сладострастные спинтрии, уводя Тиберия Гемелла. Один из нарумяненных мальчиков напоследок обернулся и подмигнул Калигуле весьма игриво. Густые каштановые волосы мальчика были искуссно уложены в красивые кудри. Карие глаза подведены сурьмой на египетский лад, почти до самых висков. Губы — темно-красные, словно зёрнышки терпкого граната. Калигула смотрел на красивого спинтрия с отвращением, и все же — с любопытством.

Стихло все. В воздухе остался лишь слабый запах нарда, растворяющийся в ночной свежести. Калигула повалился на мраморный пол террасы. Прижался дрожащим телом к холодным плитам. «Гемеллу — все! А мне — ничего!» — до умопомрачения повторял он, оскорблённо всхлипывая. «Я сам — сам! — возьму то, что причитается мне! Я, Гай Калигула, по происхождению равный богам!»

Он решительно поднялся, положив руку на украшенную изумрудами рукоять ножа, висящего на узорном поясе. В это мгновение потух свет в окне Тиберия. Рабы загасили трепетный светильник. Император уснул.

LXVIII

Стараясь не шуметь, Гай крался по тёмному проходу. Прятался за каждой колонной, чутко прислушиваясь к звукам ночи.

Вот, наконец, дверь в покои Тиберия. Калигула медленно приоткрыл её, опасаясь предательского скрипа. Обошлось. Гай заглянул внутрь. Два раба спали на тюфяке, брошенном в углу. Мерно колыхался занавес, скрывающий вход в опочивальню. Было темно. Только по-южному большая, полная луна светила сквозь дорогое горное стекло, вставленное в окна. Бледно-голубыми казались лица и предметы, озаряемые призрачным светом луны.

Калигула осторожно проскользнул в опочивальню. Тиберий лежал на спине, со всех сторон обложенный красными подушками. Гай замер, всматриваясь в лицо спящего императора. Сердце билось гулко, порою ускоряя, порою замедляя ритм. «Тиберий убил всю мою семью: отца, мать, братьев! И, несмотря на это, спит спокойно, не боясь возмездия! Но возмездие пришло и стоит у ложа императора. Ты чувствуешь это, Тиберий? Кто посмеет осудить меня, если я убью убийцу?!»

Калигула вытащил нож. Занёс его над спящим. Но решительность вдруг покинула его. Гай застыл, держа в правой руке нож, блестящий голубизной в свете луны. Он разглядывал лицо Тиберия, охваченный ненавистью и страхом. Мучнисто-серыми казались щеки, хранящие остатки белил, которыми Тиберий замазывал гнойные прыщи. Ввалился рот, лишённый половины зубов. Отвратительный старец походил на собственное надгробие. Но он не умирал!

«Убить, убить!» — молча приказывал себе Калигула и непростительно медлил. Спящий Тиберий пошевелился во сне и по-детски зачмокал припухшими губами. Лихорадочный ужас прогнал Калигулу из императорской опочивальни. Убегая, он обронил нож.

Оружие упало на мозаичный пол и протяжно зазвенело. Тиберий проснулся.

— Кто там? — испуганно закричал он.

Пробудились рабы, но не упели различить в темноте удирающего Калигулу. Поспешив на зов императора, они застали Тиберия сидящим на ложе и протягивающим руки по направлению выхода.

— Кто был здесь? — натужно хрипел он. Испуганно мигали блеклые глаза.

Рабы молчали, опустив пристыженные, напуганные лица. Охраняя покой императора, им не следовало спать.

— Я слышал, как что-то упало, — продолжал император. — Что это было? Ищите!

Один из рабов послушно упал на колени и зашарил руками в темноте. Другой, Антигон, старший по должности и любимец императора, додумался принести факел из коридора.

При неясном дрожащем свете рабы внимательно осматривали пол. Верный Антигон вскрикнул, заметив лезвие ножа, высунувшееся из-под парчовых складок занавеса.

— Что там? — встрепенулся Тиберий. — Неси сюда!

Ему подали нож — хорошо отточенный с двух сторон, с рукоятью из слоновой кости, украшенной изумрудами. Тиберий скривился так, что длинные тонкие губы вывернулись, словно розовые тряпки. Старческие руки задрожали. Изменившимся дрожащим голосом Тиберий повелел:

— Ликас, скорее приведи в опочивальню дежурного центуриона! А ты, Антигон, ложись со мной! Я боюсь оставаться один. — Тиберий жалобно всхлипнул. — И никому не смейте говорить о случившемся. Пока я не решу, как поступить.

Антигон послушно откинул край покрывала и забрался на широкое ложе. Тиберий отодвинулся подальше, к краю. «Пусть Антигон окажется посередине постели, — думал он. — Чтобы убийца, если вернётся, принял его за меня!»

Небо бледнело. Близился ранний южный рассвет. Наконец Тиберий с облегчением услышал тяжёлые шаги центуриона. В опочивальню вошёл Децим Кастр, старый испытанный солдат, доблестью заслуживший высокую должность.

— Ты звал, цезарь? — встревоженно спросил он, приближаясь к ложу.

— Кто-то сейчас был в моей опочивальне, — Тиберий приподнялся и вытянул сморщенную шею, стараясь дотянуться до уха центуриона. — И обронил нож.

Порывшись в подушках, Тиберий отыскал припрятанное оружие и протянул Кастру. Центурион, нахмурившись, внимательно осмотрел нож. Дотронулся пальцем до острого лезвия.

— Прикажи — и я отыщу владельца! — по-солдатски отрывисто заявил он.

— Я догадываюся, чей это нож, — прошептал император на ухо Кастру. — Иди к Гаю Цезарю и спроси: не он ли обронил оружие у моей постели?

— Что делать — если он? — также шёпотом спросил центурион.

— Ничего, — странно улыбнулся Тиберий. — Вернёшься ко мне и в точности передашь ответ Гая! Любой ответ!

Децим Кастр вышел из опочивальни и направился к покоям Калигулы.

Калигула уже успел забраться в постель и притвориться спящим. Но Кастр не обманулся: взволнованное дыхание выдавало Гая Цезаря.

Солдат, прогнав испуганного раба, подошёл к ложу. В правой руке Кастр держал шлем с медными пластинами и красным султаном, в левой — злополучный нож.

— Гай Цезарь? — громко произнёс он.

Калигула вздрогнул. Но не выбрался из под одеяла.

— Я знаю, что ты не спишь, — хладнокровно продолжал Децим Кастр. — Посмотри на меня! Я пришёл к тебе по велению императора.

Медленно откинулось тканое серебром одеяло и показалось бледное, обескровленное лицо Калигулы.

— Это твой нож? — Кастр протянул руку, держащую оружие.

— Нет! — Калигула отчаянно замотал головой. Яркий румянец неровными пятнами покрыл бледные щеки.

— Император знает, что твой, — вздохнул Децим Кастр, устало присаживаясь в ногах ложа. — Зачем ты хотел убить его, благородный Гай?

— Спроси у Тиберия, зачем он убил моих родных! — хрипло прошептал Калигула.

Слова его были едва слышны, но Децим Кастр безошибочно уловил их. Старый солдат вдруг почувствовал, как сильно, почти до слез чешется левый глаз.

— Прежде я служил твоему отцу, славному Германику, — глухо заметил он. Широкая спина солдата сгорбилась. — То были времена чудесной молодости… Если бы я знал наверняка, кто именно извёл моего полководца! Но смерть его осталась тайной. А догадки?.. Они не в счёт.

Калигула затравленно молчал. И вдруг старый центурион грузно опустил на колени у изголовья постели и прижался сухими губами к руке Гая:

— Тебе, сыну Германика, я буду служить верно!

И, достойно выпрямившись, вышел из опочивальни, унося с собою нож.

— Что тебе сказал гадёныш? — жадно потирая руки, встретил центуриона Тиберий.

— Гай Цезарь заявил, что нож — не его! — почтительно склонив голову, ответил Децим Кастр.

— Его, его! — с хитрой улыбкой возразил Тиберий.

Центурион молчал, глядя в стену прямо перед собой.

— Теперь я точно знаю, — мстительно заявил император. — Калигула не только подлец! Он ещё и трус!

LXIX

Кудрявый спинтрий с карими глазами, подведёнными на египетский лад, находился у ложа больного императора. Поджав ноги, он сидел на подушке, небрежно брошенной на пол. Рядом с мальчиком, на узком овальном столике стоял серебрянный поднос с обедом Тиберия.

— Какой суп? — сердито спросил император.

— Из креветок и фазаньей грудки, — поспешно ответил мальчик.

Тиберий приподнялся на локтях и открыл рот, быстро теряющий последние зубы. Мальчик ловко влил императору в рот ложку супа. Тот удовлетворённо почмокал губами:

— Ещё.

Спинтрий терпеливо кормил императора. Ещё несколько месяцев назад он по-иному ублажал Тиберия. Теперь из всех былых удовольствий цезарь может наслаждаться лишь едой.

Две розовые креветки плавали в серебрянной ложке. Тиберий алчно проглотил их и поперхнулся. Куча гнилых обломков, некогда бывших императорскими зубами, не успела пережевать пищу как положено. Тиберий долго, до слез в глазах, откашливался.