LXIII

Ночь безмятежно сияла множеством звёзд. Невий Серторий Макрон терпеливо ждал жену, задержавшуюся на свидании с Калигулой.

«Прошло много времени с тех пор, как Энния сошлась с Гаем Цезарем! — бродя по тёмным комнатам, угрюмо думал он. — А заговор все ещё не сдвинулся с места! Весь Рим уже знает о их связи. Шепчутся за моей спиной, смеются над глупым обманутым мужем… Никто не знает, какой грандиозный план овладел моим рассудком! Пусть Энния убедит Калигулу убить императора, а затем я просто-напросто прогоню её! Найду себе новую жену — мягкую, скромную, целомудренную, покладистую… Поскорее бы! Мне сорок лет, дальше ждать невмоготу. Хочется провести остаток жизни в вымечтанном и старательно подготовленном счастье!»

Макрон вздрогнул, очнувшись от волнующих мыслей. Возбуждённо смеясь, наконец вернулась Энния.

— Ты здесь? — глупо хихикнула матрона, завидев мужа. Её дыхание обильно пахло вином.

Макрон улыбнулся ей, старательно скрывая отвращение. Ему казалось, что на оголённой шее жены отчётливо видны влажные липкие пятна — следы поцелуев Калигулы.

Энния притихла, заметив, что муж внимательно разглядывает её. Завернулась в синее, затканное серебряными цветами покрывало, скрывая наготу роскошных плечей. Но это не помешало Макрону мысленно видеть жену обнажённой, в объятиях другого. И сейчас префект претория остро ненавидел Эннию, пахнущую пороком и вином, несущую на своём теле отпечаток чужого. Макрон уже не любил её. Остатки чувства исчезли в тот момент, когда Энния согласилась на позорную сделку. Но память о былой любви заставляла его ревновать.

— Ты говорила с Гаем Цезарем? — глядя в сторону, поинтересовался Макрон.

— Да, — осторожно ответила Энния, оценив деликатность мужа. Он предпочёл сказать «говорила», а ведь мог выбрать и иное слово. Должно быть, Макрон чувствует себя неловко, отправляя жену на любовные свидания с Калигулой! Что же, сам виноват! Пусть терпит!

— Он согласен убить Тиберия? — хрипло, с трудом раздирая слипшиеся губы, спросил Макрон.

Энния задумчиво отошла к окну. Выглянула в сад сквозь слюду, и ничего не различила, кроме неясной синей мути.

— Ну что же? — настаивал Макрон, уставившись на её лопатки, прикрытые дорогой синей тканью. «Неужели я должен зависеть от этой толстой глупой шлюхи?» — отчаянно думал он.

— Он хочет, чтобы Тиберия убил ты, — Энния рассеянно подышала на слюду и провела пальцем по образовавшемуся мутному пятну.

Макрон дёрнулся и приложил ладонь к пылающему лбу. Энния зло усмехнулась: ей нравилось мучать мужа. Она ещё немного помолчала, ожидая ответа. Но ответа не последовало. Префект претория беззвучно открывал рот и снова закрывал его, ничего не сказав. Слова путались в мозгу и упорно не связывались в определённую фразу.

— Калигула боится, — помедлив немного, заявила Энния. — Предпочитает, чтобы кто-то другой полез за него в огонь.

Макрон присел на резной табурет и в отчаянии ударил себя ладонью по лбу. Энния исподтишка наблюдала за ним. «Сейчас он сам полезет в ловушку, расставленную им для другого!» — мстительно думала она.

Энния подошла к мужу и стала позади его. И, словно в первое, безоблачное время брака, коснулась ладонями его мускулистой спины. Она умело мяла и массировала упругие мышцы, чувствуя, как напряжение постепенно исчезает под её гибкими пальцами. Макрон расслабился, прикрыл глаза и откинул уставшую голову, почти касаясь волосами полной груди Эннии.

— Но Гай Цезарь согласен действовать вместе с тобой, — заманчиво шептала она, склонившись к уху мужа.

Макрон, не открывая глаз, слабо улыбнулся. Надежда ещё оставалась. Энния, чутко уловив колебания мужа, продолжала:

— Соглашайся! Общее преступление крепко привяжет его к тебе!

— Поделив со мной опасность, ему придётся поделить и власть, — размышлял Макрон.

— Дальше медлить нельзя! — настойчиво шептала Энния, вцепившись в плечи Макрона как стервятник. — Ты знаешь Калигулу: он труслив! Если мы не поспешим убрать Тиберия сейчас, пока Гай Цезарь полон решимости — упустим возможность!

— Ты права, ты права!.. — упорно бормотал Макрон. — Сейчас — или никогда!

Энния смолкла и предусмотрительно отошла к стене, оставив Макрона одного. Она ловко натолкнула мужа на нужное ей решение. Но принять его Макрон должен без постороннего участия. Чтобы сильнее прочувствовать ответственность, которую берет на себя!

— К исходу месяца я должен отправиться на Капри, с очередным донесением для императора, — шептал Макрон, до предела раскрыв невидящие глаза. — Если Гай Цезарь согласится сопровождать меня…

— Я передам ему, — едва слышно отозвалась Энния.

Несколько дней спустя Макрон встретил Калигулу на Марсовом поле. В компании тщательно завитого, со всеми учтивого Пассиена Криспа, Гай прогуливался по лавочкам в портике Ливии.

— Макрон, мой друг, подойди сюда! — дружелюбно крикнул он, завидев префекта.

— Приветствую тебя, — послушно поклонился Калигуле Макрон. — И тебя, благородный Крисп. Как поживает твоя молодая супруга?

Гай Цезарь высокомерно улыбнулся. Макрон с горечью припомнил былого мальчика, жалкого, испуганного. Как заботился о нем Макрон! Учил притворяться! Учил выжить после смерти братьев! Водил в лупанары, чтобы запретными удовольствиями привязать к себе неокрепшую душу! Сколько лет прошло с тех пор?

— Слыхал я, что ты собираешься на Капри? — осведомился Гай Цезарь. И глаза его сверкнули огнём, понятным лишь одному Макрону.

— Да, благородный Гай, — подтвердил он.

— Я тоже желаю проведать деда, — удовлетворённо кивнул Калигула. — Согласен ли ты сопровождать меня?

— С превеликим удовольствием! — бесстрастно отозвался Макрон, прислушиваясь к бешенному стуку сердца.

— А твоя жена, прекрасная Энния, тоже поедет с нами?

Макрон краем глаза заметил, как насмешливо шевельнулись губы Пассиена Криспа.

— Нет, Гай Цезарь, — мягко улыбнулся он. — Женщины — большая помеха в важных государственных делах.

— Это верно! — нагло смеясь, подтвердил Калигула.

И Макрон, горделивый префект претория, вдруг почувствовал себя униженным.

LXIV

Остров Капри выглядел безмятежным в окутавшем его призрачном спокойствии. Весла биремы едва слышно плескались в серой рассветной воде. Трепетал над палубой прямоугольный парус с оскалившейся волчьей головой. Капитолийская волчица — извечный символ Рима.

Калигула и Макрон сошли на берег. Деревянный настил мерно поскрипывал и прогибался под ногами. Солнце неуклонно поднималось за неясно видным Неаполем, окрашивая в розовый цвет волны и дымящийся Везувий.

— Император ещё спит, — почтительно кланяясь, приговаривал розовый, упитанный Антигон, любимый раб Тиберия. — Едва он проснётся — я доложу о вашем прибытии.

Нежно-розовыми казались строения, составляющие императорскую виллу. Серебристыми — листья низкорослых оливковых деревьев. Сладкий, пряный запах жасмина витал в прохладном утреннем воздухе. У Калигулы болезненно заныло сердце: разве можно такую божественную красоту расходовать на причуды вонючего старца Тиберия?!

Гай Цезарь присел на каменную скамью у края террасы. Солёный бриз, доносящийся с моря, небрежно развевал светло-рыжие, слегка вьющиеся волосы. Белые точки рыбацких парусов усеивали морскую синь. И почти зримо висело в воздухе умиротворяющее, ленивое спокойствие. Гай понял, почему император не пожелал навсегда переехать в душный, переполненный народом Рим.

— Ты надолго задержишься здесь? — тихо спросил Макрон, присаживаясь рядом.

— До тех пор, пока будет нужно, — хрипло ответил Калигула.

Макрон удовлетворённо прикрыл глаза. Смуглое лицо его по-прежнему оставалось бесстрастным, словно высеченным из пористого камня. Калигула огляделся по сторонам, старательно изображая скуку.

Они понимали друг друга без слов. Оба знали, зачем они приехали на Капри. Но ни разу не осмелились открыто поговорить о задуманном деле. Каждый ждал, чтобы другой сделал первый шаг.

Мир ещё не видел таких заговорщиков. Они даже не осмеливались обсудить детали задуманного убийства! Как убрать Тиберия? Ножом? Отравой? И Калигула, и Макрон полагались исключительно на счастливый случай.

Приблизился Антигон, стуча деревянными подошвами сандалий по серым и белым мраморным плиткам, сложенным в причудливый узор.

— Император уже проснулся, — доложил он. — Я проведу вас.

Макрон рывком поднялся со скамьи.

— Сначала ты иди к цезарю, — продолжал сидеть Калигула. — Я немного погуляю по саду, а потом зайду к деду.

— Как тебе угодно, благородный Гай Цезарь! — раболепно склонился перед ним Антигон. Намного раболепнее, чем в предыдущие встречи. Антигон знал, что здоровье Тиберия сильно ухудшилось. Кто наследует ему? Тиберий Гемелл или Гай Калигула? В любом случае, лучше зараннее обрести благосклонность будущего императора.

Калигула спустился в сад. Узнал розовую аллею, в конце которой нашёл Тиберия в прошлый приезд. Те же самые безлистые магнолии колыхались по краям ухоженной дорожки. Но за несколько истёкших лет деревья разрослись и причудливее искривили ветви. Калигула устремлялся все дальше, разыскивая знакомую поляну, на которой некогда разыгрывалось для Тиберия особое, незабываемое зрелище.

Добравшись до конца аллеи, Калигула присел на замшелый холмик. Былые нимфы и сатиры покинули своё царство. Напрасно Калигула мечтал снова увидеть их бесстыдные игры. Но ведь они бродят где-то здесь, неподалёку — эти извращённые спинтрии! Хрустнула веточка рядом, в насаженной ровными рядами оливковой рощице. Калигула, замирая, обернулся на звук. Мимо него прошелестел павлин, таща по траве длинный сложенный хвост. Гай разочарованно вздохнул: павлин — не спинтрий! Его можно увидеть где угодно!

«Когда стану императором — что делать со спинтриями?» — неожиданно подумал Калигула. И прикрыл глаза, вздрагивая от зарождающейся похоти. Лежать на постели, прикрытой пятнистыми звериными шкурами!.. И пусть эти спинтрии — все, сколько их тут есть! — ласкают его!.. Десятки рук — мужских и женских! Десятки губ покрывают медленными томными поцелуями каждую частичку его тела! В жизни осталась ещё сладость, пока неизведанная Калигулой. Когда он станет императором — не будет ни одной, неизвестной ему!

Но как сильно римляне ненавидят Тиберия! Из-за спинтириев, из-за дикой нечеловеческой похоти, захлестнувшей старика! Не перенесётся ли ненависть народа на Калигулу, если он уподобится Тиберию? Гай вздохнул. Он хотел, чтобы его любили, как покойного отца, или как легендарного Гая Юлия Цезаря, имя которого носил сам Калигула.

— Я знаю, почему ты приехал! — раздался над ухом Гая зловещий, скрипящий голос.

Обернувшись, он увидел Тиберия. Старик, прищурившись, смотрел на Калигулу и мерзко усмехался. Немощные сморщенные руки опирались на позолоченный посох, дряблый тяжёлый подбородок — на кисти рук. Император страшно исхудал и стал похож на высохший скелет, наспех завёрнутый в широкое полотнище тоги. Жидкие седые прядки волос облепляли полулысый череп. Венок из зелёных лавровых листьев обвивал морщинистый лоб, криво нависая над кустистыми седыми бровями.

— Цезарь!.. — Калигула поспешно приподнялся с травы.

— Молчи! — Тиберий предупреждающе выбросил вперёд дрожащую руку. — Не надо лести! Ты пришёл, чтобы увидеть, скоро ли я умру!

Император расхохотался — страшно, пугающе. Но взгляд болотных глаз оставался холодным. Калигула был вынужден перевести дыхание.

— Неправда, цезарь! — испуганно возразил он. — Я искренне желаю тебе долгих лет жизни!

Император насмешливо скривился. Каким проницательным казался угасающий, блеклый взгляд Тиберия! Калигуле показалось, что император читает самые потаённые его мысли. Те, никому не известные, заставлявшие Гая не спать ночами и приведшие его на Капри.

— Иди за мной! — отрывисто велел Тиберий и отвернулся от внука.

Медленно переставляя ослабевшие ноги, император побрёл прочь. Калигула последовал за ним. Утренняя роса ещё не высохла. Подол туники и края тоги Тиберия вскоре стали мокрыми и неприятно ударяли его по ногам. Но Тиберий упрямо шёл к одному ему известной цели. Старческие тощие ноги порою путались в густых травах, и Калигуле думалось, что император вот-вот упадёт. «Подхватить его, когда он начнёт падать?» — думал он. И злорадствовал: «Пусть упадёт грязный старикашка! Пусть во весь рост растянется среди травы, ударившись виском о камень или обломок колонны!»

Но Тиберий добрёл. Семьдесят шестой год доживал он. Двадцать второй год правил Римской империей! Двадцать второй год подряд подданые ждали смерти сварливого старика! А он жил назло всем. Даже назло самому себе! Он пережил двух сыновей — родного Друза и приёмного Германика. Пережил двух внуков, которых сам погубил. И теперь надеялся пережить третьего — Гая Калигулу!

Тиберий привёл Гая к самому краю скалы. Кряхтя и задыхаясь, повалился на скамью в белой мраморной беседке. Император стонал и отдувался, посылая проклятия тому, кто вынудил его забраться так далеко.

Калигула почти не слушал его. Закипая злостью, он смотрел на тощую шею Тиберия, на которой некрасиво вздулись сине-лиловые узловатые жилы. Почтительному внуку до смерти захотелось обхватить сильными ладонями шею Тиберия и сдавить её. И не разжимать её до тех пор, пока старик не перестанет хрипеть! А потом плюнуть ему в выпученные болотные глаза!

Но Калигула сдержался. Между невысокими оливковыми деревьями застыли крепкие солдатские фигуры — преторианцы, тенью следующие за императором. Гай вовремя заметил их. Он подошёл к краю скалы и, затаив дыхание, посмотрел вниз. Чайки пронзительно кричали, пролетая почти у самого лица Гая. Белая пена дрожала на волнах — где-то далеко внизу. Калигула ощутил тошнотворное головокружение и отполз от пропасти.

Тиберий уже отдышался.

— Сядь рядом со мной! — приказал он. Из старческой груди вырывался натужный свист.

Калигула послушно присел на край скамьи, подальше от деда.

— Ближе, — прошелестел Тиберий.

Калигула придвинулся не намного, лишь на ширину ладони. Полудохлый, умирающий Тиберий вдруг резко потянулся к Гаю, чуть не упав. Но не упал. В дряхлом теле скрывалось ещё много сил. Недаром Тиберий так холил его с ранней молодости! Вцепившись пальцами в руку Гая, Тиберий властно притянул его к себе. Следы от длинных кривых ногтей остались на руке Калигулы.

— Хочешь стать императором? — устрашающе прошипел Тиберий.

Калигула испуганно дёрнулся и умоляюще округлил глаза.

— Не отрицай! Я знаю, что это так! — безжалостно настаивал Тиберий. — Ждёшь моей смерти? Смотри, как бы тебе не пришлось издохнуть раньше!

— Дедушка, прошу тебя… — Калигула сжался в комок, словно в ожидании неминуемого удара.

— Видишь Неаполь? — неожиданно спросил дед.

Калигула выпрямился и оглянулся. С беседки на скале был виден Везувий. А за ним нечётко угадывался далёкий светлый город, тонущий в золотистой туманной мути.

— Вижу, — прошептал он.

— То селение около южной, близкой к нам окраины называется Байи, — говорил Тиберий, тыча кривым пальцем по направлению к Неаполю.

Калигула молчал в недоразумении. Ну, Байи! Ну и что?!

— А тот мыс, за Неаполем видишь ли? — Тиберий, прищурившись, указал на выступающий далеко в море мыс, на север от Неаполя.

— Вижу.

— Это Путеолы, — усмехнулся Тиберий.

Калигула, морща лоб, рассматривал то деда, то незначительный, небольшой городок Путеолы, примостившийся на оконечности мыса. Он все ещё не понимал, к чему клонит цезарь.

— Так вот! — торжествовал Тиберий. — Ты станешь императором только тогда, когда на коне проскачешь путь, напрямик ведущий из Байи в Путеолы!

Калигула низко склонил голову, чтобы укрыть от императора злобу и обиду, охватившие его. Безмятежная водная гладь залива отделяла два места, названные Тиберием. Неискоренимая ненависть Тиберия отдаляла Калигулу от заветного императорского венца!

— А если я сумею проскакать на коне до Путеол? — Гай неожиданно поднял голову и заглянул в глаза императору.

— Утонешь! — презрительно усмехнулся тот.

— Если упрямый человек чего-то хочет — находит способ достичь желаемого! — Калигула просительно улыбнулся, стараясь жалобной улыбкой смягчить ответ и не рассердить Тиберия. — Я могу верхом на коне взойти на корабль, плывущий в Путеолы.

— Попробуй! — старческий кашель внезапно охватил Тиберия. Старательно откашлявшись и сплюнув зеленоватую слюну, он хладнокровно продолжил: — Ещё никому не удавалось обмануть судьбу. Не удастся и тебе! Я решил назначить наследником Тиберия Гемелла. Завещание уже готово.

Редкие крупные слезы оставили на розовом гравии мокрые пятна. Калигула плакал. Тиберий торжествовал.

— Я люблю моего брата, — униженно прошептал Калигула, цепляясь за последнюю надежду. — Но Тиберий Гемелл ещё не достиг совершеннолетия.

— Осталось полтора года, — насмешливо кивнул император. — Но я уверен, что доживу до этого.

«Ты сдохнешь раньше, чем думаешь!» — настойчиво, до умопомрачения, думал Калигула. Император насмешливо изучал обиженно вытянутое лицо внука: «Ничтожество! Он никогда не посмеет всерьёз воспротивиться мне!» О, если бы Тиберий знал, как умеют мстить оскорблённые ничтожества!

LXV

Проводив Калигулу насмешливым взглядом, Тиберий облегчённо вздохнул. Правителям трудно любить родственников. Им кажется, что родные нетерпеливо ждут их смерти, чтобы получить власть. И часто — слишком часто! — правители правы.

— Счастлив Приам, переживший всех близких! — прошептал Тиберий, вставая со скамьи. Ему казалось, что эти слова непременно нужно произнести стоя, чтобы подчеркнуть их торжественную правоту. Ведь эта фраза стала жизненным правилом императора Тиберия — второго из славной, страшной династии Юлиев-Клавдиев.

Тиберий стоял, задрав подбородок и расправив плечи, — высокий, как и прежде; но уже не крепкий и статный, а до невозможности тощий. Белая тога трепетала на ветру. Белые жидкие волоски облепили шею. И лицо, изъеденное белесыми язвочками, сливалось с белизною одеяния и волос. Тиберий накануне смерти стал похож на собственные статуи, установленные в храмах империи.

Долго стоять он уже не мог — сил не хватало. Снова закашлявшись, император почти рухнул на скамью. Обхватил руками закружившуюся голову и устало прикрыл глаза. И неподвижно замер, ничего не видя и не слыша. Время текло, но старец не замечал безудержного бега минут.

— Славься, великий цезарь, — тихо проговорил некто, склонившийся перед Тиберием.

Тиберий приоткрыл правый глаз, затем левый. Перед ним упал на колени бедный рыбак. Обветренное до красноты лицо, босые потрескавшиеся ноги, серая заплатанная туника… Как он попал на неприступный остров, где все дороги неусыпно охраняются надёжными преторианцами?

— Как ты проник ко мне? — испуганно отшатнулся от рыбака император.

— Лодка моя осталась внизу, — пояснил бедняк. — Я словил великолепную рыбину. И, увидев тебя на вершине скалы, решил преподнести в дар цезарю улов, достойный богов.

Только теперь император заметил, что рыбак действительно держит в протянутых руках огромную рыбину. Красно-серый хвост свесился до земли. Плоская голова была размером с рыло упитанного трехмесячного поросёнка. Светлое толстое брюхо отливало серебром. Рыбак не напрасно гордился уловом.

— Но как, как?.. — ошеломлённо бормотал Тиберий.

— Есть узкая тропка в скалах. Трудно подниматься по ней. Но я поднялся, цепляясь за каменные уступы и колючий кустарник, — уразумев вопрос, объяснил рыбак. — Мне сильно хотелось поднести тебе рыбу! — добродушно улыбнувшись, добавил он.

«Значит, кто угодно может пробраться сюда! — с возрастающим ужасом думал Тиберий. — Заговорщики, мстители, враги! Как много тех, кто ненавидит меня и жаждет моей смерти!»

Император глухо зарыдал. Лицо, щедро усыпанное подсохшими гнойными прыщами, страшно перекосилось. Рыбак, не смея подняться с колен, с недоумением смотрел на него.

— Дай рыбу! — провыл Тиберий, отнимая от глаз сухие морщинистые ладони.

Схватив за хвост поднесённый дар, император наотмашь хлестнул дарителя по лицу. Рыбак отшатнулся в испуге. Поднёс к лицу согнутую руку, чтобы защититься. Глаза его, наполненные страхом и непониманием, отчаянно молили о пощаде. А Тиберий хлестал несчастного по лицу им же словленной рыбиной! Смачно шмякался скользкий рыбий бок об обветренные щеки. Серебристые чешуйки прилипали к сухой красной коже бедняка.

Неожиданно Тиберий схватился за сердце. Издал дрожащим ртом несколько сдавленных хрипов и, корчась, повалился на скамью. Тяжёлая рыба выпала из ослабевших рук.

Рыбак, покорно терпевший удары императора, теперь вскочил с колен и попытался удрать. Но преторианцы, прячущиеся в соседней рощице, уже спешили к цезарю. Схватив незадачливого рыбака, солдаты скрутили ему руки, заставив вскрикнуть от невыносимой боли.

Нервный припадок постепенно оставлял Тиберия. Увидев верных солдат, он обрёл утерянную смелость.

— Бейте презренного наглеца! — завизжал он.

Один из преторианцев наомашь ударил рыбака по лицу, пока другие держали его за руки. Сильным был удар обученного солдата. Струйка крови потекла по подбородку бедняги и запачкала серую тунику.