Жизнь адмирала Нахимова
ModernLib.Net / Биографии и мемуары / Зонин Александр / Жизнь адмирала Нахимова - Чтение
(стр. 4)
Автор:
|
Зонин Александр |
Жанр:
|
Биографии и мемуары |
-
Читать книгу полностью
(892 Кб)
- Скачать в формате fb2
(376 Кб)
- Скачать в формате doc
(387 Кб)
- Скачать в формате txt
(373 Кб)
- Скачать в формате html
(377 Кб)
- Страницы:
1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30
|
|
- Да. Нехорошо. Кругом нехорошо. Против зла нужен союз нравственных людей... Под большим секретом, Павел: я написал из Лондона государю письмо. - Государю? О чем? - Когда прочитал в английских газетах, что в Вероне европейские монархи постановили не допускать распространения освободительного движения греков это, конечно, старая стерва Меттерних нашептал Благословенному, - я понял, надо открыть Александру Павловичу глаза. Он должен стать во главе международного общества нравственных людей. Моральная сила высоких, честных душ развалит реакцию, уничтожит насилие революции в корне. Государь поймет... Я предложил назвать общество Орденом Восстановления. Дмитрий сбрасывает простыню. - Проект продуман мною во всех деталях. Члены ордена будут носить на собраниях белые атласные туники и наплечники с красным крестом, голубые атласные нагрудники с крестом из золотых звезд. У них будут обоюдоострые мечи с рукояткой из креста и надписью: "Сим победим". А на ручной повязке девиз: "Достижение или смерть". Павел слушает, опершись головой в стенку каюты и вытянув босые ноги. - Новое масонство-с. Не вижу, какими путями голубая туника воспрепятствует офицерам выбивать зубы у матросов. - My dear, ты просто глуп, не видишь дальше своего носа. Торжество обрядов очищает души, уготовляет к откровению, а сие последнее сообщает безусловно истины. Павел фыркает. - Может, и глуп я, но ты спятил. Совсем как наш корпусной иеромонах проповедуешь. Замени отца Илария на фрегате. Кстати, он чересчур уж воняет от грязи и водки. - Нахимов выпрямляется и огорченно продолжает: - Я думал, ты используешь отличные свои отношения с Михаилом Петровичем, потолкуешь о мордобое, а ты... "Достижение или смерть!" - передразнивает он. - Истинно, кому достижение, кому смерть. Пока Завалишин на письме к государю карьер делает, Кадьян Станкевича в могилу загонит. - Господи, Нахимов стал оратором! - пытается обернуть спор в шутку Дмитрий. - Демосфен на фрегате! Ты обязательно должен стать членом моего ордена! Слышишь, Павел. Павел уже снова в своей раковине: - В шуты-с не годен... - Он задувает свечу: - Спокойной ночи. Первая станция после пересечения Атлантического океана Рио-де-Жанейро. Шли в португальскую колонию, а прибыли в столицу новой империи. Вишневский, конечно, когда рядом нет доверенных лиц Кадьяна, бросает едкое замечание: умеют рядиться короли и принцы, лишь бы сохранить власть. Вот как стал дон Педро Португальский патриотом Бразилии! К императорскому двору лейтенанты и гардемарины доступа не получили. Да, собственно, и не добивались. Любопытно было видеть не бразильское повторение дворов и столиц Европы, а то, чего в Европе нет и не может быть. А тут оказалось, что российский консул и временный министр при новом дворе, господин Ламздорф, может кое-что и настоящее бразильское показать "крейсерцам". Ламздорф, друг Крузенштерна и участник его похода, даже чувствовал себя обязанным выступить в роли радушного хозяина перед дорогими гостями из России. Ламздорф пригласил офицеров "Крейсера" и "Ладоги" на свою плантацию в глубине страны. В приливные часы к кораблям подошли туземные гребные суда. Черные полуголые гребцы направили их вверх по желтой от ила Януарии. Обогнули гору, разрезавшую надвое молодой город, и вступили в глубь почти безлюдных лесов. Потом, когда быстрое течение воспрепятствовало плаванию, хозяин и гости пересели на мулов и длинной кавалькадой потянулись по горным тропам. Все кажется невероятным тропической ночью: чужое звездное небо, мохнатые стволы гигантских пальм, крики птиц и зверей. Даже охота на рассвете, подготовленная Ламздорфом так, чтобы запомнился ее итог надолго, выглядела фантастично и сказочно. Негры с копьями рассыпаются в чаще, бьют в барабаны и дико кричат, чтобы выгнать ягуара на охотников. Вишневский убивает великолепного пятнистого зверя; негры повторяют свою воинственную какофонию и странные телодвижения танца. Они привязывают трофей к палкам и бегом несут его к дому плантатора. Два дня среди банановых и кофейных насаждений, и офицеры отправляются в обратный путь. На узких кривых улочках Рио-де-Жанейро копыта мулов вязнут в нечистотах. Толпы черных и коричневых от природы и грязи ребятишек окружают иностранцев, хватают мулов под уздцы. Путешественники вынуждены пробираться пешком через тесный рынок, забитый разноязычной и разноцветной толпой. Много раскрашенных индейцев и еще больше серых сутан католических монахов. Павла увлекает поток людей в сторону навеса, под которым производится продажа негров. Коренастый португалец, с лицом, изрытым крупными оспинами, взмахами плети заставляет живой товар показываться покупателям. Нахимов видит исполосованную мускулистую спину, обнаженные набухшие груди, закатившегося в немом крике ребенка, усталого старика с кривыми, изъязвленными ногами... Мерзкий запах больного, распаренного солнцем, немытого, истощенного человеческого тела шибает в нос. Павел отворачивается и видит рядом хмурых матросов. Тут Станкевич и Сатин, квартирмейстер Каблуков. - Ужасно! - беспомощно, упавшим голосом произносит Нахимов. Но Сатин презрительно сплевывает. - Обыкновенное дело, ваше благородие. В этом Абразиле арапов продают, как нашего брата в России. Зло и нарочито нагло глядит матрос: "Докладывай, мол. И пусть наказывают. А правда все ж моя..." Сейчас нужно что-то сказать обыкновенным голосом, нужно помочь матросу потушить его озлобление. И, неловко покосившись на каменные лица Станкевича и Каблукова - вот-вот и они заявят свою отчужденность, свое недоверие мичману, - Павел отирает потный лоб платком. - Вонь, конечно, - вежливо говорит Каблуков. - Да, запахи, - подхватил Павел с облегчением, будто вовремя кинул ему трос квартирмейстер и вовремя он схватил конец, чтобы подняться из залитой шлюпки на борт корабля. Так, еще одно усилие, и все будет - как будто ничего не было... Мичман делает два журавлиных шага и хрипло, строго объявляет: - С пушкой для вечерней зори быть на корабле. И Каблуков, уже весь во власти дисциплины, лихо вытягивается: - Есть, с пушкой быть на корабле. Но Сатин продолжает смотреть в упор с тем же необыкновенно злым и новым для добродушного костромича выражением. А Станкевич словно и совсем не замечает своего офицера. В конце марта в кают-компании вспоминают, что Павел Нахимов выслужил пять лет и сейчас в столице, наверное, подписан приказ о его производстве в лейтенанты. Вишневский даже дарит из своего запаса эполеты, а Завалишин приготовляет пунш и речь. Пьют торопясь, а речь и вовсе не слушают. Не до праздника, когда сильная качка кладет корабль с борта на борт, и он выпрямляется, кряхтя в шпангоутах, со скрипом рангоута, со стонами в снастях. Свистали всех наверх, и под проливным дождем Павел на вышке марса следит за уборкою парусов. Один из них не выдерживает напора шквала и с треском рвется в клочья. Матроса вырвавшийся на свободу конец паруса сбивает с рея. Вой ветра заглушает крик, и несчастный исчезает в штормовом облаке водяной пыли. Вода бурлит, как кипяток, и волны теряют свои очертания. Корабль рыскает, и авральная работа продолжается сорок часов. Наконец циклон отходит: его хвост еще грозно обозначается на половине неба пепельными полосами тяжелых облаков и волнением моря: все та же измучивающая бортовая качка, при которой фрегат то лезет на бугор до белого гребня, то, вздрогнув, падает набок, срывается вниз и снова, кряхтя, поднимается; но повреждения исправлены, паруса закреплены, и "Крейсер" идет по курсу в Индийском океане. Постепенно Павел приобретает морское зрение. В безбрежном океане можно наблюдать кипучую многообразную жизнь. Зачерпнутая мешком из флагдука океанская вода полна стеклянных радужных трубок-пиросан и обжигающей морской крапивы. Моряки вылавливают плоских паразитических прилипал и фантастических моллюсков в синей фольге с перпендикулярной перепонкой, похожей на парус. Сначала "Ладога" сигнализирует, что наблюдала птиц, потом и на "Крейсере" замечают белых альбатросов, а Вишневский подстреливает иссиня-черного буревестника с желтыми плавниками. Наконец, на траверзе острова Амстердам, они встречают стадо встревоженных китов и еще мертвую тушу, плывущую по течению, вверх брюхом. Видно, где-то недалеко бродят китоловы. Первого мая отряд в двухстах милях от Вандименовой Земли. Скоро конец трехмесячному плаванию, скоро стоянка. Все надоело - Индийский океан, зеленая бурная вода, частые дожди с градом и снегом. Надо снова конопатить подводную часть. В льялах "Крейсера" неизменно 10 - 14 дюймов воды, и все вахты беспрерывно стоят у помп. Надо проветрить и обсушить каюты и жилые помещения команд. Крейсеровцы досадуют на "Ладогу", потому что она плохой ходок: "Крейсеру" приходится убавлять паруса, брать грот и фок на гитовы, чтобы не разлучаться с тяжелым шлюпом, тогда как "Ладога" ставит все возможные паруса. Но наконец, 16 мая, при умеренном ветре и облачности отряд бросает якоря на рейде Дервента. В столице молодой колонии уже есть губернатор с чиновниками, деятельны горожане из отпущенных на поселение каторжан. Губернатор весьма любезен; горожане тоже устраивают офицерам русских кораблей радушный прием и берут втридорога за свежее мясо и зелень. Лазарев хочет скорее уйти в Тихий океан. Он не дает отдыха экипажу. Половина людей назначается в помощь плотникам и конопатчикам, другие наливают свежую воду в бочки, а партию в 20 человек посылают с мичманом Домашенко на рубку дров. Через десять дней дровосеки должны доставить топливо, но из реки не выходят плоты. Лазарев направляет Завалишина поторопить нерасторопного офицера. Исполненный важности, с пистолетами за поясом прыгает Завалишин в ял и громко командует: - Отваливай! - Завтра же пришлю донесение, - кричит он. Но опять много дней никаких вестей из лесного лагеря крейсеровцев. Когда наконец возвращаются сконфуженные Домашенко и Завалишин, Павел несет вахту и принимает рапорты прибывших офицеров. - Из числа посланных со мною на барказе для рубки дров самовольно отлучились матросы первой статьи Иван Малков, Илья Турышев, Терентий Прокофьев и Станислав Станкевич, - говорит Домашенко. - Во вверенной мне команде яла обстоит благополучно, - начинает Завалишин и вдруг чертыхается. - И у меня удрал Яков Сатин: Они уходят к Лазареву, и здесь под настойчивыми вопросами командира уясняется ход событий. На шестой день работы в засеке появились какие-то островитяне. Домашенко не придал значения их сношениям с матросами, так как никто из его команды не знал английского языка. Между тем среди незнакомцев был русский матрос. Насильно завербованный в английский флот, он сбежал сначала на американский китобой, а затем стал фермером на острове. В лагерь явился специально с целью соблазнить соотечественников прелестью вольной жизни. Домашенко наконец заметил, что после разговоров с островитянами матросы стали неохотно работать, ворчать на замечания. На девятый день, когда Домашенко после полудня уснул, по почину Турышева команда устроила собрание. За Домашенко побежал квартирмейстер Пузырь. Мичман поспел к концу заключительной речи Станкевича, звавшего матросов не возвращаться на фрегат. По требованию Домашенко часть матросов немедленно вернулась к работе, но другие не пожелали. Тогда он приказал квартирмейстеру Пузырю арестовать Станкевича и Турышева, как зачинщиков бунта и изменников присяге. Матросы толпой бросились на квартирмейстера и вырвали у него ружье. Домашенко для острастки выстрелил в воздух. У него тоже вырвали пистолет. - Тут, - Домашенко мнется, но храбро продолжает: - Станкевич сказал, что будь на моем месте Куприянов или Кадьян, он не оставил бы их живыми... - К делу, - перебивает Лазарев. - Остается сказать немногое. После неудачи Станкевич и Турышев скрылись с ружьем и пистолетами. На следующий день бежали матросы Малков и Прокофьев. Я организовал розыски, но преследование не имело результатов. Не нашли мы и русского смутьяна, бывшего соотечественника. Лазарев хмуро поворачивается в сторону Завалишина, - А вы, герой? - Прибыв в лагерь, продолжил поиски. По-видимому, все наши матросы в сговоре не выдавать беглецов. Я думаю, что Сатин встретился с прочими бунтовщиками. На обратном пути, - спешит он умаслить командира, - заявился к губернатору и потребовал выдачи дезертиров. - Хоть это догадались сделать, - отрывисто бросает Лазарев. Он тоже садится писать губернатору. Это невыразимо тяжело. Для англичан в происшествии нет никакой чрезвычайности. Ведь то же - и гораздо чаще! случается на британских кораблях. Лазарев сам был не раз свидетелем дезертирства с английских военных кораблей. И тем не менее капитану стыдно признаваться в том, что это случилось на его корабле. Но вывод Михаил Петрович делает один: надо подтянуть дисциплину, укрепить благодетельный страх в тех, кто равнодушен к возвращению на родину. Конверт запечатан. Лазарев поворачивается к продолжающим стоять офицерам. - Вот последствия либеральных бредней, господа. С одной стороны снисхождений проступкам, с другой - недостаточное воспитание. Затем, что мало бываете с матросами. О вас не говорю, Нахимов... Теперь во всей строгости придется применить устав. Он внезапно умолкает. В капитанскую каюту доносится грохот сваленных дров. Стучат молотки и визжат пилы, за кормой высокий голос тянет унылую песню: О-оой ты мо-ре, мо-ре синее... Это висит в люльке маляр и закрашивает вновь проконопаченный борт. "Крейсер" живет размеренной трудовой жизнью, и еще не все знают, что его налаженная жизнь подточена червем разложения и ненависти. Через шесть дней добровольно является Терентий Прокофьев, а еще через два дня, когда "Крейсер" готовится выбрать якоря, английские солдаты доставляют Малкова, Сатина, Турышева. Всех троих заковывают в кандалы... "Крейсер" и "Ладога" опять в плавании. Долго матросы сидят в цепях. Лазарев молчит, и офицеры не смеют спросить, что же делать? Так продолжается до 8 июня 1823 года. Этот день начинается при самом легком волнении океана. Командующий приказывает лечь в дрейф и "Ладоге" занять место в полукабельтове с подветренной стороны "Крейсера". Потом следуют сигналы собрать команду и читать из Морского устава главы семнадцатую и осьмую. Экипаж "Крейсера" выстраивается в две шеренги на шканцах. Караул приводит арестованных к грот-мачте. Лазарев принял рапорт, раскрывает толстый фолиант и без предисловий сердито читает: - "О возмущении, бунте и драке. Пункт 90. Не чинить сходбищ и советов воинских людей, хотя для советов каких-нибудь (хотя бы и не для зла) или для челобитья, чтоб общую челобитную писать..." "При чем тут челобитные", - думает Павел. Он старается смотреть в море, но глаза схватывают угрюмо настороженные лица матросов в строю, и жалко трясущиеся, обмоченные слезами щеки покаявшегося Прокофьева, и каменное упорство в лице Сатина. - "...через то возмущение или бунт может сочиниться, через сей артикул имеют быть весьма запрещены. Ежели из рядовых кто в сем деле преступит, то зачинщиков без всякого милосердия, несмотря на то, хотя они к тому какую причину имели или нет, повесить; а с остальными поступить, как о беглецах упомянуто". - Тяжело изложено. Пора бы написать новым стилем, - шепчет Дмитрий, никак не взрослеющий болтун. Павел брезгливо отодвигается - дальше от приятеля. Лазарев закрывает книгу и делает шаг к строю. - За сборища в лесу и слушание возмутительных речей обязан всех повесить. Однако для первого случая и того ради, что быстро одумались, прощаю. Он строго оглядывает матросов. Но в лицах нет признательной благодарности. Строй молчит. У матросов прежняя настороженность, тщательно упрятана вся работа их мысли. Лазарев раскрывает книгу на новой закладке: - "Из главы осьмой. Пункт 84. Ежели кто из службы уйдет и пойман будет, тот будет смертью казнен, равным же образом тот казнен будет, кто беглеца будет укрывать..." Также для первого случая допущу снисхождение. Приказываю Ивана Малкова, Андрея Сатина и Илью Турышева из матросов первой статьи в рядовые разжаловать и бить кошками сколько выдержат, по указанию лекаря. Терентия Прокофьева за добровольную явку от наказания освободить. Он добавляет скороговоркой: - Лейтенант Кадьян, приступите к экзекуции. Господин Алиман, осмотрите наказуемых. Кадьян молодцевато выдергивает саблю из ножен. - На караул! Под барабанную дробь шеренги матросов вытягивают головы к грот-мачте. Профосы - квартирмейстер Пузырь и презираемый матросами воришка Тимофей Иванов - мочат плети в соленой воде. Во внезапной тишине раздается первый сдавленный крик. Квартирмейстер Пузырь со всей силой прорезывает ремнем кожу Сатина. Он бьет с наслаждением, он мстит за побои в лесу. Уже свистали отбой. Уже подвахтенные спустились вниз. Нахимов у фок-мачты отдает приказания марсовым. Что-то мешает ему говорить. Он путает команды. Он радуется, что налетает ветер. "Хорошо бы шторм, долгий шторм, чтоб очистить застоявшийся воздух на фрегате". Вечером, сдав вахту, он неохотно идет в каюту. Дмитрий ерошит волосы и бегает из угла в угол. Он кипит: - Невозможно. Я совершенно разочарован в Михаиле Петровиче. Знай я, что у нас получатся подобные истории, не пошел бы в плавание... Но я еще больше утверждаюсь в мысли о значении моего ордена. Будь Лазарев связан словом члена общества... - Довольно болтать-с, Дмитрий Иринархович! До-вольно-с, - вдруг неожиданно для себя выкрикивает Нахимов. - Я вам приказываю... Что вы понимаете? Разве легко Михаилу Петровичу? Он в остервенении мнет подушку, ложится ничком, "Что нужно, чтобы на корабле не применять кошек? - спрашивает он себя. - Что нужно, чтобы матрос не чувствовал себя крепостным рабом и так же любил Российский флот и свой корабль?" - Решили выслуживаться, Павел Степанович! Счастливого пути! - обидчиво бормочет Завалишин. Кадьян на правах старшего офицера дает волю своей жестокости. Наказание кошками становится повседневным на "Крейсере". Плети за чарку водки! За два самовольно взятых сухаря! Плети за промедление в постановке парусов! Плети за плохо высушенную одежду! Кажется, что профос не покидает зловещего поста у грот-мачты. И все больше, все больше становится на корабле матросов второй статьи, несмотря на долгую и славную службу. Вишневский говорит в кают-компании: - Плавучую каторгу устраивает Кадьян. Завалишин поддакивает, а Павел хмурится. Слова Завалишина его бесят: за словами так часто не следуют дела. Он завидует тому, как Бутенев спокойно принимает все, что бы ни происходило. Завидует розовому Путятину, который с телячьей убежденностью молодого карьериста подражает каждому шагу Кадьяна. Но он не может быть Бутеневым, не может быть Путятиным. И у него созревает убеждение, что с корабля должно списать Кадьяна. Не может быть, чтобы того не понимал Лазарев. А корабль подвигается на север - и вот уже Таити. Здесь очаровательны и грациозны туземки, ласкает слух музыка укулеле, девственно-прекрасны голубые лагуны, окруженные белыми рифами и величавыми пальмами, но все, все кажется Павлу таким же мерзким, как рынок в Рио-де-Жанейро, как арестантские казармы в Архангельском адмиралтействе. - Выслуживается! - уверяет Завалишин Вишневского, когда лейтенант удивляется, что Нахимов избегает поездок на берег и постоянно хлопочет на фрегате. - Выслуживается! - решают все молодые лентяи, замечая, что Нахимов с исключительной ревностью обучает матросов парусным и артиллерийским экзерцициям. А Лазарев доволен рвением молодого офицера и, насколько возможно, чтобы не подорвать авторитета старшего офицера, поручает Нахимову ряд задач, которые требуют работы с командой. Фрегат проходит северным Тихим океаном без "Ладоги". Шлюпу назначено рандеву в центре российско-американских колоний - Новоархангельске. Теперь, когда не нужно поджидать тихоходного товарища, "Крейсер" оправдывает свое название. Он мчится при попутном ветре со скоростью в 12 узлов, навещает на короткий срок рейд Сан-Франциско и 3 сентября подходит к Ситхе. Штиль. Туман застилает изрезанные берега. После Калифорнии здесь холодно. Офицеры в пальто толпятся на шканцах, и Лазарев, повеселев перед портом назначения - достигнута цель кругосветного плавания! - рассказывает о первом своем приходе на Ситхинский рейд. - Правитель колоний Баранов был крутенек. И то сказать - без характера с такими владениями не управиться. Старик половину жизни провел в Америке. При нем создались оседлости промышленников на Командорских островах, в Атхе, Уналашке, на островах Павла, Георгия и Кадьяке, в заливах Ситхинском, Кенайском, Чугацком и Якутате. Его энергией продвинута оседлость русских в Калифорнию... Он перебивает себя: - Что-то лоцмана не посылают... Велите, Нахимов, еще раз выпалить из пушки. На носу откатывают орудие. Эхо разносит пушечный гул по островкам, скалам и в синеющие лесные чащи. Лазарев восхищенно продолжает: - И ведь сколько неудач постигало человека, а он не терял бодрости. В самом начале деятельности своей, когда отправился сюда еще по частному поручению купца Шелехова, галиот "Три святителя" постигло крушение. Но он не вздумал отступать. С горстью людей начал войну против колошей - здешнее весьма воинственное племя, до сих пор не замиренное, - завел бобровый промысел, построил бриг "Феникс", создал крепость в Ситхе, отразил нападение иностранных каперов, устроил боевую эскадру из бригов "Ольга", "Александра" и "Елизавета". Когда Лисянский пришел на "Неве", Баранов доверху наполнил трюмы этого шлюпа мехами. Потом был у Баранова новый шквал бед. С колошами возобновилась война. Они сожгли якутатское селение, осадили Новоархангельск. В то же время несколько шхун компании потерпели крушение. Два авантюриста, Наплавков и Попов, подняли мятеж... Наконец, погиб фрегат "Юнона", которым командовал в вояже к Японии знаменитый Хвостов. Что же, Баранов стал унывать? Нет! Купил несколько американских судов, подписал договор с королем Сандвичевых островов Камеамеа о торговле и возмечтал о приобретении сих островов... Чересчур рьяный авантюрист доктор Шеффер интригами против Камеамеа сорвал этот грандиозный план... И умер Александр Андреевич хорошо: адмиральскую смерть принял на бриге "Кутузов" в Зондском проливе, 72 лет от рождения. О волевой упорной работе этого человека - для российского юношества надо написать книгу. Поучительно будет! - А что у вас с ним вышло, Михаил Петрович? - любопытствует Завалишин. - Вздор. Ну, нашла коса на камень. Хотел мною управлять. Из пушек крепости приказал палить по "Суворову" за то, что я снялся с якоря без его разрешения. Нет, замечательный был человек. А жестокий, как Кортец, это тоже правда. Вишневский в стороне бормочет: - Бесполезная растрата сил. И сколько их разметала Русь по миру. - Вы думаете? - сердится почему-то Нахимов. - Нет-с, семя, в почву упав, всегда рост дает. - Шлюпка из залива, - кричит марсовой. - Вот и лоцман, - говорит Лазарев. - Снимайтесь, пойдем в гавань... Кто вахтенный начальник? Анненков? Вахту передайте Нахимову. А вам я поручения дам на берег... После тропиков и калифорнийского тепла моряки плохо переносят северную дождливую и ветреную осень. С фрегата все грузы свезены - выкуривают крыс, и экипаж живет в палатках на заболоченном берегу. Хотя офицеры поселяются в блокгаузе, где массивный бревенчатый сруб долго хранит жар русских печей, они тоже болеют. Слегли Вишневский, Завалишин, Анненков, Куприянов. Здесь очень трудно работать, еще труднее поддерживать дисциплину: квартирмейстеры все чаще и чаще рапортуют о дерзких разговорах части матросов, о противозаконных речах промышленников. Матросы здесь чувствуют себя много свободнее, чем в чужих портах. У правителя колоний вся воинская сила - инвалидная команда. Подвыпивший рулевой с тендера "Баранов" приходит гулять в палатки крейсеровцев. Его бутыль американского джина быстро распита. Рулевой шумит о воровстве Компании и правителя колоний. Мехов продают на сотни тысяч долларов, а снабжение дрянное, голодное. Компания уже за два года задолжала сукно, кожу, порох охотникам и экипажам. Муку отпускают на голодный паек, а цены... - Не приведи бог вам, ребята, быть на ихней службе, - каторга, - вопит один. - А у нас не слаще. - Чуть что, в подвал под домом правителя, - вторит другой промышленный. На пьяные крики подходят еще охотники и крейсеровские матросы. Моряков начинают соблазнять мехами в обмен на одежду. Тут же возникает торг. Некоторые отчаянные матросы продают новоархангельцам казенные бушлаты, сапоги, связывают в узлы бобровые шкурки. Дежурный по экипажу Домашенко вызывает караул и разгоняет сборище. Правитель колонии спешно принимает меры. Отсылает в море промысловые шхуны. Бриги назначаются в Петропавловск, Охотск и Кантон. Военный шлюп "Аполлон" будет сопровождать "Крейсер" в обратном плавании на рейд Сан-Франциско за пшеницей и живыми быками. Но так как страсти не утихают, пускается в ход испытанное средство. По селению начинают бродить слухи о подготовке колошами нового нападения на крепость. Это оправдывает переход на суровое военное положение. По ночам на угловых башнях блокгауза жгут смоляные факелы, а свободных от промысла жителей расписывают по стенам и батареям. Лазарев видит, что обстановка колонии разлагает экипаж, а его ближайший помощник Кадьян не только не может поддержать дисциплину, но всем своим поведением способствует подрыву ее. Приходит время для крутых решений. Лазарев дает Кадьяну и Завалишину отпуск для возвращения в Петербург через Охотск. Команда не должна считать, что командир сделал ей уступку. Так нужно для дисциплины. Лейтенант Нахимов в стороне от этих событий. Его с командой штрафных матросов Лазарев командировал из Новоархангельска на Озерный редут. Здесь на водяной мельнице Нахимов должен перемолоть пшеницу и приготовить запас дров. Уже по ночам заморозки, и на заре деревья и травы стоят в голубом инее, а с зеркальной глади воды поднимается пар. Павел умывается выше мельничной запруды, докрасна растирает шею и идет к артельному кашевару. - С нами, Павел Степанович? - С вами. Он примащивается на пенек рядом с Федяевым. Каблуков тщательно обтирает для него деревянную ложку. Угрюмый Сатин стучит по меди, и десять рук дружно тянутся к котлу. - Черти, - неизменно говорит Каблуков, - и лба не перекрестили. Молитву! Проглатывая слова и посматривая на пышную кашу, матросы бормочут: "И помилуй нас..." Павел делает все то же, что и матросы. Он отдыхает, он снова верит, что море создает товарищество моряков независимо от чинов и званий. К вечеру молодежь крепко засыпает, но стариков мучает бессонница. Каблуков раскуривает трубку и делится с другом Федяевым. - А ведь испортят парня? - Известно, - отвечает Каблуков. - Уж так положено от века. - А сейчас ничего... - А сейчас он свойский. Грех жаловаться. - Пропали наши с тобой лычки. - В могилу их не возьмешь. Они дымят, и дым гонит злую, не желающую помирать мошкару. В шканечном журнале фрегата "Крейсер" на пути из Ситхи в Сан-Франциско обычные сухие записи: "От 15 ноября. Шторм. Сильная боковая качка. Изорван грот-марсель. Воды 19 дюймов (восемь дюймов прибыло с 5 до 8 пополудни). В полдень 8 дюймов (это значит, что работали все помпы), но в 4 часа пополудни уже снова 12 дюймов. Шторм возобновился с огромной силой. Фрегат несет зарифленный фор-марсель, штормовую бизань, фор-трисель". Лазарев оголяет рангоут, чтобы яростный ветер не встречал препятствий. Но ветер не идет по прямой. Неожиданно совершает предательский обход, нападает на судно с бакборта и уничтожает грот-трисель. Грот-штаги ослабли, и многопудовую мачту расшатывают удары уплотненного воздуха. Цепляясь за штормовые леера, марсовые волокут новый грот-трисель. А "Крейсер", пока парус поднимают и закрепляют, зарывается носом, и волны лижут верхний дек. От 16 ноября. Шторм с полудня возобновляется. Новый грот-трисель изорван. 17 и 18 ноября риф-марсельный ветер. 19 и 20 ноября штормы в прежней силе. Штормовая неделя измотала людей. 20 ноября для работы в парусах не хватает рук. Лазарев приказывает послать наверх всех канониров: - На корабле каждый моряк должен быть артиллеристом и каждый артиллерист моряком! Но в шторм даже опытные марсовые с трудом управляются в снастях. Канонир Егоров только накануне был признан здоровым. После шестидневного пребывания в лазарете он сразу задохнулся от ударов ветра, наполнивших его уши и рот холодным сжатым воздухом. В отяжелевшей голове что-то застреляло, ввинтилось в затылок острой болью. Егоров должен пройти по портам до нока рея, но всякий раз, когда он хватается руками за мокрое и холодное бревно, фрегат стремительно летит в бездну и рей уходит вниз. Наконец он изловчился обнять бревно и перекинуть ногу, когда корабль круто идет вверх на гребень волны. Он сидит на шаткой скрипучей снасти и порывы шквала то прижимают его к дереву, то стремительно рвут в сторону. Ему кажется, что он попал в какой-то вихревой круг, что вода и небо переместились, а корабль совсем исчез. Он кричит, и ощущение, что он существует, что он может звать людей, на мгновение возвращает ему равновесие, а с ним является стыд перед товарищами за преступное промедление и трусость. Он судорожно ползет вперед, натирает колена до крови о подпертки. В несколько секунд добирается до нока рея, но ему эти секунды представляются часами, и животный безграничный страх перед бездной моря опять овладевает им. Не может освободить даже руку для работы. Делает это жмурясь, с противной слабостью и дрожью в ногах. И тут ветер валит обмякшее тело. Егоров летит головой вниз в водяное облако. - Человек за бортом! Павел Нахимов не на вахте и только что вышел наверх взглянуть на лютую стихию. Распорядиться должен вахтенный начальник, но покуда он лишь приказал сбросить спасательные буйки. Тогда Павел кричит спускать ял, и матросы во главе с Сатиным без раздумья забираются в шлюпку. Но как спустить ее на качке? Удар в борт разобьет ял в щепы.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30
|