Жизнь адмирала Нахимова

      - Затянули, Григорий Иванович, свой маневр. Кончайте быстрее. Теперь пора подходить ближе и заставить спустить флаг, - неожиданно для себя обращается он к капитан-лейтенанту.
      - Слушаю! - отвечает Бутаков. Досадно, что он сам не догадался сочетать превосходные эволюции с решительной атакой.
      "Владимир", повинуясь новым командам, ложится на параллельный курс. В продолжение получаса борта обоих судов гремят без остановки. Теперь, когда "Владимир" держится на одном курсе, турецкие ядра и бомбы начинают попадать во "Владимир". На палубе раздаются стоны. Уносят матроса с покалеченными йогами, и Железнов узнает того канонира, который утром расторопно объяснял действие нового прицела. Грот-мачта треснула в основании; одна за другой упали бомбы перед люком, ведущим в машинное. Уже зачастили штуцерные пули, и их тонкий свист неприятно напоминает о жалящих крымских мухах.
      Корнилов продолжает невозмутимо ходить по мостику. Отдав приказ, он снова не вмешивается в распоряжения Бутакова. Он даже несколько успокоился; шум боя совсем отогнал неприятные мысли.
      - Разрешите, ваше превосходительство, послать лейтенанта Железнова вниз. У нас штурвал плохо слушается и, кажется, в машинном потери.
      - Пожалуйста, - соглашается адмирал.
      Железнов обрадован поручением. Он сбегает к люку и сильными, ловкими руками опирается на перила трапа, чтобы привычно перескочить через несколько ступенек. Снизу его обдает паром. Влажный воздух бани обволакивает входное отверстие. "Каково там людям без смены", - жалеет лейтенант механика и кочегаров. И в этот момент кто-то с силой отрывает его руки от перил.
      - Не толкай, дурак! - выкрикивает он и, сбитый ядром, разворотившим его спину, летит вниз. "Разобью голову, не упасть бы головой". Он не понимает, почему немеет его тело, и не знает, что умирает, когда его руки в последнем судорожном усилии прикрывают лицо. Он еще дергается и что-то шепчет, пока его кладут в стороне от трапа на пыльные угольные мешки.
      А Корнилов, поцеловав в лоб своего адъютанта, такой же невозмутимый возвратился к Бутакову. Просунув между пуговицами сюртука подзорную трубу, он утверждает:
      - Видите, бортовые залпы на близкой дистанции решили дело. Давайте отбой.
      На "Перваз-Бахри" спускается турецкий стеньговый флаг и медленно ползут вверх, разворачиваясь под наступающим легким бризом, цвета русского флага. "Перваз-Бахри" стопорит машины. На море мгновенно возвращается тишина. Мелкая зыбь идет от "Владимира" к первому большому трофею Крымской войны. Волны глухо шлепаются у гребных колес искалеченного судна.
      На палубе "Владимира" прокатывается громкое "ура".
      Фрегат "Флора" покинул Севастополь 31 октября, следуя к отряду вице-адмирала Серебрякова в Сухуме.
      Он благополучно обходит шторм, который в этот день калечит корабли в эскадре Нахимова, и с тихим ветром достигает кавказских берегов. 6 ноября в полдень по приказу командира "Флоры" штурман берет пеленг Гагры и Пицундского храма, а через час записывает в шканечном журнале: "Увидели дым. Идут три трехмачтовых парохода, коим сделали опознавательный сигнал". День малооблачный, и видимость на море хорошая. Но пароходы продолжали идти по курсу OSO и не отвечали на позывные. Капитан-лейтенант Скоробогатов приказал бить тревогу. Еще не смолкла барабанная дробь, а пушки уже заряжены и матросы на своих местах с любопытством смотрят на пароходы.
      Невольно Скоробогатову вспомнились бои с чектыр-мами. "Господи, твоя воля, предстоит неравное сражение". Но, обходя верхнюю и нижнюю батареи, он бодро сказал матросам:
      - Не посрамите, братцы, флага. Уйти от врага нельзя, - значит, надо его разбить. Бриг "Меркурий" от двух линейных кораблей отбился. Русским матросам сильный враг не впервой.
      - Есть, разбить! - кричат матросы. Пароходы вышли на траверз фрегата в начале 2-го часа, соединились на подветренной стороне "Флоры" и открыли огонь. Прицел турок хорош, но "Флора" вовремя уклоняется и сама опоясывается огнем двадцати орудий левого борта.
      Тогда один пароход спешит пройти за кормой "Флоры" на правый борт, чтобы поставить фрегат в два огня. Скоробогатов, угадав маневр, поворачивает через фордевинд. Весь отряд турок снова оказывается с левого борта тесно друг к другу, и "Флора" накрывает его своими ядрами. Тогда командующий турецким отрядом решает повторить маневр охвата, прорезав курс фрегата перед его носом. С "Флоры" видят черные густые клубы дыма над судами противника. Турки усиленно кидают уголь в топки для увеличения скорости. Дым так низко стелется над бирюзовым морем, что заходит и в паруса "Флоры".
      - Похоже, турки собираются нас закоптить, - шутит Скоробогатов. Он спускается под ветер и открывает частый огонь. В течение 20 минут на палубах стоит непрерывный грохот канонады. Батальный огонь вынуждает турок отойти, но и "Флора" получает пробоину под фор-русленем у первого пояса меди.
      Пароходы, выйдя за предел огня фрегата, сближаются. Скоробогатов довольный разглядывает их.
      - Ну, пусть посовещаются, а мы пока заделаем пробоину и приготовим запасец гостинцев. Действуйте, господа, - рассылает он офицеров.
      В три часа турецкие пароходы возобновляют атаку, но фрегат по-прежнему лавирует на разных галсах, и его артиллерия действует с ужасающей турок точностью, с поражающей их быстротой. С новыми повреждениями пароходы опять убегают за дистанцию огня пушек "Флоры".
      Третья и последняя атака начинается в исходе 5-го часа. Окрашенный в черный цвет пароход "Таиф" с вице-адмиральским флагом на фор-брам-стеньге (на нем находятся англичанин Слейд, он же Мушавер-паша) подходит на дистанцию в двести саженей и стреляет всем бортом из больших бомбических орудий. Под ядрами врага матросы "Флоры" балансируют на реях, заменяют искромсанные паруса и укрепляют сбитую стеньгу.
      Положение "Флоры" критическое, но два других парохода, тоже имеющие по 10 бортовых бомбических орудий, не решаются выйти на линию своего флагмана. После получасовой дуэли "Таиф", потеряв половину прислуги у пушек, вынужден прекратить бой.
      Фрегат не может преследовать турецкие пароходы. Маловетрие, и "Флора" едва делает полтора узла. К ночи же совсем штилеет. Притом удача дня не кружит голову командира "Флоры". При лучшей выучке турецких команд, при настоящем знании дела и боевой настойчивости турецких командиров, конечно, "Флора" была бы утоплена или ее пришлось бы взорвать.
      Всего лучше воспользоваться ночью и уйти от турок, фонари которых покойно мигают в ночной темноте. Беда - отсутствует ветер. Нельзя надеяться и на спасение фрегата под защитой одного из ближайших черноморских укреплений: Гагр а, Бомборы и даже Сухум хороши против горцев, но их маленькие полевые орудия не достанут парохода в море.
      Экипаж "Флоры" проводит ночь на боевых постах. Турки исправляют повреждения и часто переговариваются световыми сигналами. В море тихо, и слышно унылое пение на судах турецкого отряда. Может быть, муллы читают молитвы над убитыми.
      Бой возобновляется с рассветом и протекает в этот день очень быстро. В журнале "Флоры" записаны его важнейшие этапы:
      "В начале восьмого часа в расстоянии трех миль увидели на ветре шхуну "Дротик", которая шла под всеми парусами к Бомборскому укреплению. При восхождении солнца был поднят на фрегате кормовой флаг при пушечном боевом выстреле; в сие время турецкие пароходы находились от нас в расстоянии трех миль за кормой, уже построенные в боевой строй; на них тоже подняли кормовые флаги, но без выстрелов.
      В 8.15 пароходы разделились и построились как бы в две колонны под ветром; под вице-адмиральским флагом шел на левый борт, другие два - на правый, но вскоре передовой взял направление к шхуне "Дротик". Через пять минут он опять переменил направление и вступил в кильватер наветренного. В 8.30 пароходы подошли на пушечный выстрел к шхуне, открыв огонь из носовых орудий. В сие время фрегат поворотил и открыл батальный огонь левым бортом по оставшемуся за кормой пароходу. Это действие заставило остальных прекратить покушение на шхуну и обратиться к фрегату.
      В 9.30, действуя по неприятелю, отражали их нападение. Фрегат получил пробоину под грот-русленем в медь первого пояса из орудия шестидесятивосьмифунтового калибра.
      В 10 часов турецкие пароходы прекратили бои, сомкнулись вместе. Приостановив действие машины, адмиральский пароход пошел на буксире. В это время фрегат, по прекращении боя, поворотил овер-штаг на левый галс, находясь от Пицундского укрепления в одной миле".
      Капитан-лейтенант Скоробогатов с полным основанием заявляет в рапорте командиру восточного отряда Черноморского флота:
      "Пароходы решительно были не в состоянии выдерживать огонь моей артиллерии и постыдно бежали по направлению к весту, оставя поле сражения парусному фрегату, получившему от них только две подводные пробоины".
      Конечно, пароходы, сражавшиеся с "Флорой", не были потоплены по вине вице-адмирала Серебрякова. По расписанию Черноморского флота крейсеры Серебрякова должны были занимать посты вдоль восточного берега Черного моря. В распоряжении вице-адмирала имелись фрегаты "Мессемврия" и "Сизополь", корветы "Андромаха" и "Пилад", пароходы "Херсонес", "Боец" и "Могучий". Но посты не были заняты. Несмотря на то, что "Флора" дралась с турецким отрядом в продолжение двадцати часов, вице-адмирал Серебряков ничего не знал о бое, шедшем в ста милях от него. Его пароходы при правильной дозорной службе могли успеть к сражению и довершить победу "Флоры". Но начальник восточного отряда в это время без всякой пользы подставлял пароходы и весь свой парусный отряд под выстрелы турок, занимавших пост св. Николая. И пароходы Слейда получили возможность укрыться в Синопе до большой катастрофы турецкого флота.
      Корабли "Мария" и "Чесма" недолго оставались одни на виду турецких берегов. К вечеру 6 ноября подошла эскадра Новосильского. Возвращаясь в Севастополь, он передал в распоряжение старшего флагмана корабли "Святослав" и "Ростислав" вместо "Храброго" и "Ягудиила". Новосильский также сообщил, что Корнилов захватил турецкий пароход и увел на буксире в Севастополь.
      Павел Степанович и одобрял и ворчливо корил:
      - И совсем это не дело Владимира Алексеевича гоняться за призами, еще попадет под шальное ядро-с. А он у нас один. - Он сосал неизменную трубку и вдруг лукаво улыбнулся, взглянув на Новосильского:
      - Так, значит, он пароход турецкий в негодность привел? А мы без порчи взяли. И я Крюднера с подарком отослал в Севастополь. Кланяйтесь Корнилову, с боевым крещением в эту войну упредил он нас. И попросите его последить, чтобы порт не задерживал суда в ремонте. Ваши-то "Ростислав" и "Святослав" хороши-с?
      - Да, в лучшем положении, чем остальные. Впрочем, и "Святослав" воды имеет в интрюме сверх ординара, а в ходу тяжел. Один риф на прочих судах брали, чтобы он не отставал, - признается Новосильский.
      - Значит, оставлю только "Ростислава". Мне опекатть больных некогда-с. А ежели понадобится для дела, вызову из Севастополя. Вы передайте высшему начальству, что я пойду осмотреть Синоп.
      - Почему Синоп, Павел Степанович?
      - У меня здесь рыбак, грек. С фелюгой его захватили. Говорит, что в Синопе три парохода и два фрегата. Я рыбака придержал до проверки. Он к тому же на турецком флоте долго служил и будто хорошо знает все их суда.
      Оба отряда снимаются с дрейфа одновременно. Новосильский круто забирает на север. Нахимов лавирует вдоль берега на восток. На море опять ветер разводит крупную зыбь, и солнце садится зловещим красным шаром в мрачных сизых тучах. Ночью ветер падает, наступает тишина, потом возникает ровный грозный гул. Медленно, длинными правильными шеренгами, с ровными интервалами из мрака от норд-веста катятся высокие валы, вздымаются и атакуют корабли Нахимова.
      С резким плачем опускаются морские птицы на холодные плотные гребни. Темнота сгущается, гул растет, и, странно светясь, во мраке кружатся крупные снежинки.
      Опасаясь, что корабли прибьет к берегу, Павел Степанович дает, приказ привести в бейдевинд. Но и валы учащают свой бег; их задние ряды наползают на передние, обрушивают гребни на шкафуты, и вода заливает палубы. Снежинки уплотняются, косым потоком бьют в ставни портов, набиваются в паруса. Уже нельзя различить свиста ветра, скрипа снастей, шума моря. Все звуки сливаются в однотонный бесконечный рев бури.
      Нахимов не заходит в адмиральскую каюту. Под личным его надзором идут авральные работы на "Марии". Он непрестанно следит за эволюциями задних кораблей и приказывает жечь фальшфейеры, чтобы обозначить место корабля. Но находит время для шуток с матросами, чтобы ободрять измученный экипаж.
      Во второй день шторма сильный порыв ветра сбивает крюйс-брам-стеньгу, и куски ее летят на палубу. Павла Степановича вовремя отталкивает матрос. Он всматривается, узнает разжалованного лейтенанта Евгения Ширинского-Шихматова и дружески протягивает ему руку:
      - Спасибо, Евгений. Я помню о тебе.
      - Знаю, Павел Степанович, - тихо говорит матрос и застенчиво отдергивает свою руку.
      В этом году Нахимов добился перемещения бывшего лейтенанта из ластового экипажа на "Марию" и произвел в квартирмейстеры. Адмирал не теряет надежды теперь, на войне, возвратить бывшему мичману "Силистрии" офицерский чин.
      Павел Степанович хочет позвать Ширинского, но он уже скрылся в снегопаде, вместе с матросами взбирается по обледенелым вантам вверх. Снег слепит глаза, забирается в рот, в нос, в уши. Бывший лейтенант с остервенением закрепляет парус. Он должен был сказать адмиралу, что ему ничего не надо, не надо никакого звания. Жить и умереть с матросами. Или в деревню - учить крестьянских ребят... Когда он спускается, младший брат, вахтенный лейтенант, презрительно бросает:
      - Ты чересчур ревностен, милейший. Наверху и без тебя хватит рук, и я вовсе не хочу казниться перед мамашей за твою смерть.
      Шестьдесят часов продолжается шторм; шестьдесят часов на кораблях Нахимова о смене дня и ночи знают только потому, что мгла то принимает свинцово-серый оттенок, то снова становится чернильно-черной. 10 ноября лавирующие против ветра корабли выходят на траверз мыса Пахиос. В разрывах туч впервые голубеет небо. Серые скалистые обрубы берега в клокочущей пене. Выплывает Аклиман-бухта, у которой на песчаное прибрежье волны выбросили горы леса и водорослей. И наконец перед эскадрой Синоп.
      Узкий низменный перешеек не виден за волнами.
      Желтый каменистый полуостров представляется окруженным водой со всех сторон. Сначала в мрачном небе вырастает зубчатая древняя башня, потом выступают своды замка и пониже их - амфитеатр белых крыш с узкими минаретами.
      - Приблизимся к рейду, Павел Степанович? - спрашивает капитан Барановский.
      - Да, на пушечный выстрел. Камней бояться нечего-с. Лучший и наиболее безопасный рейд Анатолии, глубина везде хорошая. Манганари здесь делал промеры тщательно.
      - На рейде много мачт, Павел Степанович.
      - Здесь верфь. Строят коммерческие суда и казенные транспорты. Очень неплохо строят, и дерево весьма прочное-с.
      - Да нет, ваше превосходительство, взгляните. Мачты фрегатские.
      - Так, так! Острено, - подзывает адмирал адъютанта, - Пошлите-с за греком.
      Нахимов велит дрейфовать к самому входу в залив, на траверз горы Ада-Кьой. Солнце в это время прорывает сизую тучу и ярко освещает прибрежные каменные бастионы и обнаженные красные скалы.
      На западной оконечности мыса у турок две четырех-орудийные батареи. Две батареи к северо-востоку от Ада-Кьой имеют по восемь пушек. Между молом, выступающим впереди города, и старой городской стеной тоже восьмиорудийная батарея, а на юго-восток от города, на мысу Киой-Хисар, десять пушек. Как под Наварином, турецкие корабли стоят слабовогнутым полумесяцем, прижимаясь к городу. Концевые суда северо-западнее киой-хисарской батареи и северо-восточнее бастиона, прилежащего к городу. В центре дуги против мола расстояние между судами больше, чтобы не мешать огню центральной батареи. В западной части двухдечные фрегаты, имеющие шестьдесят четыре пушки, "Навек-Бахри" ("Морская стрела") и "Несими-Зефер" ("Зефир победы"), тридцатипушечный корвет "Неджми-Фешан" ("Лучезарный"), фрегат с сорока четырьмя пушками "Фазли-Аллах" ("Божья помощь") и тридцатипушечный корвет "Гюли-Сефид". На "Ауни-Аллахе" флаг вице-адмирала.
      В восточной части фрегаты "Дамиад" и "Каиди-Зефер" ("Путеводитель победы"), имеющие по пятьдесят четыре пушки, двухдечный фрегат "Низамие" ("Порядок") с шестьюдесятью четырьмя пушками и, наконец, корвет "Фейзи-Меабуд" с двадцатью четырьмя пушками. На крюйс-брам-стеньге "Низамие" флаг второго флагмана турецкой эскадры. За "Дамиадом" держатся пароходы "Таиф" с двадцатью орудиями и "Эрекли" - с четырьмя пушками. У верфи еще два вооруженных транспорта. Под лесистым зеленым берегом мыса Киой-Хисар - два купеческих брига.
      Старый грек крючковатым пальцем указывает на суда и уверенно называет их. По его словам, старшим начальником должен быть Осман-паша, а второй флагман - Гуссейн-паша. На большом пароходе всегда ходит англичанин Мушавер-паша.
      Османа адмирал помнит по Наваринскому сражению. В нем Осман командовал корветом и был подобран шлюпкой "Азова". А Мушавер-паша, вероятно, капитан Слейд, что уже двадцать лет на службе в турецком флоте.
      "Турки, значит, следом за Новосильским прошмыгнули. Хорошо, что мы сразу после шторма нагрянули. Завтра поминай как их звали, пошли бы к Батуму", - с досадой думает адмирал. А капитан Барановский недоверчиво переспрашивает грека:
      - Ты говорил - три парохода. А здесь два. Те, что раньше стояли?
      Грек смотрит из-под руки, чешет горбинку носа и объясняет: "Таиф" был раньше с двумя большими пароходами. Куда-то они ушли. Может быть, в Амастро, в Зунгулдак или в самый Константинополь.
      Грек говорит правду. Названные им пароходы - те самые, что имели неудачный бой с "Флорой". Два в канун шторма оставили "Таиф" чиниться в Синопе, а сами проскочили севернее эскадры Нахимова.
      - Отпустите старика вниз, - распоряжается Павел Степанович. Грек низко кланяется и уносит с собой тяжелый запах рыбы и чеснока.
      - Турки готовятся к обороне, - замечает Острено.
      В самом деле, от мола непрерывно отходят шлюпки. С фрегатов завозят шпринги, а в открытых верхних батареях у пушек суетятся артиллеристы. Пароходы начинают дымить. По берегу скачут кавалеристы; увязая в дорожной грязи, ползут на быках двуколки с орудийными ящиками. На ближайших батареях вспыхивают белые дымки, и в нескольких кабельтовых шлепаются в воду ядра.
      Павел Степанович опускает трубу и задумывается. На трех кораблях у него двести восемьдесят пушек, если действовать в два борта. Но прорезать линию неприятеля хорошо в открытом море. Здесь у турок пристрелян рейд, и они стоят слишком тесно. Прежде чем входящие корабли смогут использовать свою артиллерийскую мощь, пушки врага приведут их в негодность. Недооценивать приморские укрепления - вернейшее из средств проиграть сражение. Корабли неспособны бороться с сильными береговыми батареями иначе, как в самом близком расстоянии. Подойти на такое расстояние, без сомнения затруднительно, если противник откроет огонь вовремя из искусно размещенных орудий большого калибра.
      Адмирал снова, осматривает берег в стекла трубы и подсчитывает:
      "Положим, что первая и вторая батареи в западной части мыса Ада-Кьой безвредны. Идя на норд, легко можно их миновать. Но тридцать четыре орудия на земле стоят сотни орудий на качающихся палубах. Ежели с батареей на молу расправиться нетрудно (она весьма низко от воды, и корабельные деки будут командовать ею), то прочие установлены в двадцати - тридцати футах над морем и смогут бить настильно, что самое страшное для кораблей...
      Надо считать, что в первый час боя два корабля будут заняты четырьмя батареями... Теперь, на семь фрегатов и три корвета, чтобы в тот же час решить дело, надо еще четыре корабля. И в море следует держать пароходы или ходкие парусные суда, иначе пароходы противника прорвутся".
      Павел Степанович сдвигает фуражку на затылок, кладет свою старую трубку в карман шинели. Он шагает и вычисляет перед чинами штаба - старшим штурманом Некрасовым и капитаном артиллерии Морозовым:
      - Матросы наши ловки и заряжают орудия быстро, но залп с борта составит сто сорок бомб и ядер против... против (он быстро прикидывает) трехсот пушек крепостной и судовой артиллерии, тоже считая один борт. Уничтожение неприятеля, буде оно удастся, может стоить потери кораблей. Сколько притом напрасно погибнет людей? А люди и корабли сейчас нужны России не против одних турок...
      - Турки - вздор, ерунда-с. Турки от нас не уйдут, - поддерживает Морозов.
      - Что, ваше превосходительство? Начнем? - спрашивает командир, "Марии" Барановский.
      - Ворочайте оверштаг и сигнальте отряду собраться у мыса Инджи-Бурну. Мы блокируем турок.
      - Слушаю, - разочарованно козыряет Барановский.
      Город и рейд скрываются, тонут за перешейком турецкие мачты, и снова поднимаются возвышенности Воз-Тепе. В просветлевшем небе холодно сверкают голубые снежные цепи и простираются их причудливые вершины.
      Павел Степанович подзывает второго флаг-офицера, мичмана Костырева.
      - Вы что приуныли, мичман? Скучно в плавании? Сражаться хотите? Или мечтаете оказаться на родине Митридата и Диогена?
      Мичман смущен своим невежеством и молчит. А корабельный иеромонах, неприятный и навязчивый доноситель, картежник и пьянчужка, елейно вмешивается в беседу:
      - Здесь, ваше превосходительство, не токмо об язычниках может вспомнить христианин. Синопские святые мужи в древности Русь посещали и пособляли утверждению православной церкви во славянах.
      - Любопытно-с. Что предки наши на стругах делали набеги в здешние места, знаю, а про святых не наслышан. - Нахимов иронически поглядывает на монаха. - И как они в мореходстве преуспевали? Или молитвою спасались на море?
      - Молитвами укрепляется мужество защитников престола, - с обидою отвечает иеромонах.
      - Да, да, конечно, отец Милетий. Но я ведь не о нас. О предках, кои иной власти, кроме своей сабли, не ведали, - о запорожских казаках.
      Павел Степанович чувствует, что Милетий сейчас разразится рядом наставлений и в первую очередь о том, что столбовому дворянину не след поминать предков из безродных. Он поворачивается к Костыреву, отдает ему подзорную трубу и вместе с мичманом идет к другому борту:
      - А вы тоже не знали, Костырев, что я потомок запорожца? Может быть, мой пращур здесь вытягивал свой струг...
      Внезапно отцовским жестом он кладет обе руки на плечи юноши.
      - Слушайте, Костырев. Трудную задачу я на вас возложу. Неделю скучать не будете.
      - Я готов, ваше превосходительство.
      - Трудно будет потому, что "Язона" мы услали, а надобность сообщить мои предположения и требования в Севастополь очень велика... Придется вам пойти на фелюге. Выберите шесть охотников. Грека-шкипера с собою возьмете. В.Севастополе его с фелюгой отпустите и наградите за беспокойство.
      - Ваши распоряжения будут устные?
      - Изустно только кланяйтесь от меня Михаилу Францевичу Рейнеке. Письма пошлю князю Меншикову и Корнилову Владимиру Алексеевичу. Покуда изготовитесь, напишу. Обоим нам час на сборы. Так?
      - Как прикажете, Павел Степанович. Уже иду распорядиться.
      Глаза четвертая.
      Синопское сражение
      Остовый свежий ветер вынуждает уменьшить парусность. Крутые волны в белых пышных гребнях гулко бьются в борта кораблей и разливаются шипящей пеной по палубам. Командирам и вахтенным офицерам нельзя зевать. Берег близок и опасен. Минутная потеря управления - и волнение потащит корабли на камни. Особенно страшно к ночи, когда сумрак сгущается и туман, насыщенный водяными парами, заволакивает все вокруг кораблей.
      Фор-марсовым обещаны добавочные порции за сообщение о появлении парусов "Святослава" и "Храброго". Но проходят дни и ночи, а "Мария", "Чесма" и "Ростислав" по-прежнему одни перед Синопом.
      Подавляя беспокойство, командующий шагает по шканцам и кормовой галерее. Видимо, Корнилова с пароходами нет в Севастополе. Новосильский без предписания выйти в море не может. А Станюкович остается и в военное время байбаком. Рычать на матросов и младших офицеров недостаточно, чтобы ускорить исправление кораблей.
      Меншиков, конечно, получил письмо и, может быть, преднамеренно не торопится посылать корабли. Вот-де торчал, торчал Нахимов в море, четыре корабля отослал исправляться и выпустил врага, не решаясь напасть. "Наделала синица шуму, а море не зажгла..."
      Поворот оверштаг. Под низкими тучами открывается Синоп. Вместе с Барановским Нахимов пересчитывает суда неприятеля. Они на местах с оголенными мачтами. Пароходы не дымят. "Таиф", верно, зализывает раны, нанесенные Скоробогатовым. Остальные тоже предпочитают оставаться под защитой батарей: мало ли что случится, если выйти в море на виду русских кораблей.
      А если другое? Если турецкий флагман спокойно ожидает поддержку? Грек уверял, что английская и французская эскадры вместе с силами турок пришли в Босфор. Из блокирующего отряд Нахимова внезапно может оказаться в положении обороняющегося. Позор! По милости равнодушного севастопольского начальства "Кулевча" стоит в порту более месяца. А "Святослав" и "Храбрый" в сутки могли снабдить реями и парусами со старых кораблей. Могли также выслать "Ягудиила" и один из стопушечных новых кораблей. Наконец, что делают пароходы? Ведь в письме подчеркнул, что в настоящее время без них - как без рук...
      По адресу старого князя просится на язык матросская злая ругань. Павел Степанович, едва сдерживаясь, резким движением складывает трубу.
      - Еще две мили к весту, капитан, и снова пройдем на выход из Синопа.
      - Есть. К ночи как?
      - Тоже. Будем с вами наблюдать. А чтобы несчастья не было, пусть корабли обозначат свои места фальшфейерами. Риск необходим.
      И еще ночь. Ветер воет в снастях. Во мраке свиваются змейками сорванные гребни. От берега доносится яростный гул прибоя. Рассыпается столб огня, прочертив дорогу в черный полог низкого неба, осветив корабли, несущие все паруса. Спать нельзя до серого, хмурого рассвета.
      "Если и сегодня не придут, надо решаться на атаку..."
      Кажется, ночи не будет конца. Павел Степанович шагает и шагает, пока не бледнеет мрак, пока не возникает наконец линия горизонта в аспидно-серой дали.
      Вдруг марсовые, едва слышные в стоне ветра, закричали, перебивая друг друга:
      - Паруса с веста!
      - Три корабля!
      - Фрегаты на норде!
      Капитан Барановский решается высказать вслух тревожащую Нахимова мысль:
      - Неужто новые турецкие силы?
      Кажется, что отряд неизвестных кораблей держит курс прямо на вход в Синопскую бухту. Нахимов молча наблюдает. Как бы то ни было, без боя идущим кораблям не войти. Курсы пересекутся перед входным мысом. Он наставляет трубу на быстро выдвигающийся вперед фрегат. Что-ты в нем хорошо знакомое. Этот длинный бушприт, слишком короткая бизань... Конечно, "Кагул". Вот его позывные ползут к клотику фок-мачты.
      - Либо поддержка, либо смена нам, капитан.
      Нахимов высказывается возможно равнодушней. Но Барановский угадывает, что, если случится смена, адмирал будет глубоко обижен.
      - Как можно на смену, ваше превосходительство? Мы терпели месяц с неделею все беды крейсерства, заперли противника, а теперь другие будут славу получать?
      - А вы подождите возмущаться, вон фрегат доносит, что у него на борту наш Костырев. Ложитесь в дрейф, примите мичмана и пошли ко мне.
      Но еще до прибытия Костырева обстановку уясняет сигнал с головного корабля под контр-адмиральским флагом. Новосильский пришел с "Парижем", "Тремя святителями", "Константином", "Кулевчей" и "Кагулом" под команду Нахимова.
      - Это все сделал Владимир Алексеевич, - рассказывает мичман. - Я был вызван к нему немедля. Князь зачем-то уезжал в Симферополь, и Владимир Алексеевич ему вдогонку послал свое решение. И как он, Павел Степанович, при мне распек Станюковича за бездействие, за промедление ремонта кораблей нашей дивизии! Обещался лично быть с пароходами, как только их приготовят в плавание.
      - Сейчас хоть один самовар готов?
      - Никак нет. Но к концу недели четыре смогут идти. Войска перевозили из Одессы, и машины у них сейчас разобраны.
      - Поздно. Будем действовать без них, мичман.
      Шканечный журнал "Трех святителей" буднично рассказывает о дне 17 ноября. "В исходе седьмого часа пополудни сигналом велено развесить мокрое белье для просушки. В 8 часов сигналом велено построиться в две колонны на правый галс по упавшему под ветер кораблю "Ростислав".
      В 8 часов по рапорту воды в корабле 15 дюймов, больных по команде нижних чинов 4 человека. В 8 часов пеленговали Пахиос, находились от оного к М\У в расстоянии 25 миль.
      Ветер брамсельный, средний, с зыбью. Облачно.
      В начале часа спустились на 5. Корабль "Ростислав" держал ближе к ветру. В половине часа, придя в кильватер корабля "Ростислав", привели бейдевинд на правый галс. В ? часа эскадра построилась в ордер похода двух колонн по назначенной диспозиции. В сие время по сигналу с корабля "Императрица Мария" отдали у марселей один риф. В 9 часов сигналом требовали со всех судов командиров. В сие время, обсервуя адмирала, убрали паруса, остались под марселями, легли в дрейф на правый галс.
      В четверть часа спустили с боканцев шлюпку. Командир корабля, капитан 1-го ранга Кутров, отправился на корабль "Императрица Мария" к вице-адмиралу Нахимову..."
      В кают-компании "Марии" собираются все командиры кораблей. Наваринец Истомин - капитан 1-го ранга и командир "Парижа", бывший лейтенант "Силистрии" Ергомышев - командующий на "Константине", отличный моряк Кузнецов - командир "Ростислава", командир "Чесмы" Микрюков, угрюмый холостяк (относительно его сломанного носа флотские остряки пустили не один анекдот), и молодые капитан-лейтенанты Будищев и Спицын, командующие фрегатами. Они все в сборе, когда приезжает Кутров, и сгруппировались вокруг стола, на котором разложен вычерченный флаг-штурманом Некрасовым план рейда с неприятельскими стоянками и береговыми батареями. Кутров становится сзади Истомина и через его лысеющую голову всматривается в раскрашенную бумагу.