После рекогносцировки адмирала Путятина Николай решил, что пришло время потеснить других нянек Турции. Его дипломаты досаждают турецкому правительству требованиями новых привилегий православному духовенству.
      Следует сказать, что турецкое правительство не придерживалось политики исключительного благоприятствования мусульманскому духовенству. Но в русском требовании заключалась не столько забота о православии в Турции, сколько о создании повседневной опеки турецких православных церквей русскими властями. Так, например, в числе русских требований было притязание на территорию в Иерусалиме или в его окрестностях для постройки там целого городка - с церковью, странноприимным домом для паломников, больницей и домом для неимущих. Предполагалось, по русским представлениям турецкому правительству, что все административные права и обязанности в отношении этих учреждений будет выполнять российский генеральный консул для Сирии и Палестины.
      Это притязание в свете других требований означало, что русские подданные в Турции будут подчиняться только русским консульским учреждениям. Русская декларация требовала еще больше - по ее смыслу любой православный вступал в Турции под защиту России, что означало установление для огромной части населения Турции двойного подданства.
      Но большой аппетит на турецкое наследство заявляла и бонапартистская Франция. Наполеон III - авантюрист и глава реакционных групп, подавивших революцию, - стремился успехами агрессивной внешней политики отвлечь народное внимание от гнусных порядков внутри страны. Он объявил, что Франция должна продолжать политику своих христианнейших королей. Наполеон поощрил организацию католических миссий в Турции, обещал католическому духовенству поддержку против православного духовенства в Иерусалиме, щедро снабдил миссионеров деньгами французского народа.
      Николай I никак не ожидал, что Франция сделает вопрос о доходах от иерусалимских храмов и паломничества к "гробу господню" оружием дипломатической - войны против России.
      Николай ведь воображал себя после 1848 года новым руководителем нового Священного союза. Николай Палкин считал, что покорность ему устрашенных народов России распространяется и на все государства Европы. Попытки противиться его политике в Турции поэтому означали для царя, что от тактики выжидания он должен перейти к решительным действиям. Это заставит отступить всех, кто самовольно потянулся к турецкому пирогу или пообещал Турции свое, покровительство. Николай был убежден, что решать судьбы Турции никто ему не помешает. Когда же, с его согласия, кое-что перепадет Англии, она будет признательна России не меньше, чем Пруссия и Австрия...
      Князь Меншиков, бездарный и чванный, как царь Николай, не понимал, что собирается делать политику слепого и глухого.
      С чем он пришел 16 февраля 1853 года на "Громоносце" в Стамбул? Прежде всего он привез в Константинополь свой сплин, свою барскую кичливость, свое неумение работать. Он оставил Петербург, не поладив с министром иностранных дел Нессельроде, и он знал, что последний будет рад каждой его ошибке. Необходимость выступать в роли охранителя православия была отвратительна его скептическому и циническому уму. Он искренно выразил отвращение к своей миссии в первой встрече с Корниловым.
      Имел ли он другие идеи для решения сложной дипломатической задачи? Нет, - и, в сущности, он выложил тому же Корнилову всю свою программу: "Давить, пока турки не уступят". Он начинал игру, даже не догадываясь, как в ней будут участвовать сильные противники - "послы Англии и Франции.
      Меншиков надменно подчеркнул, что привез в Константинополь ультиматум явившись к визирю на парадный прием в пальто.
      Наконец, Меншиков думал, что его миссия отнимет несколько дней, а турки затянули переговоры.
      Не отклоняя русских предложений, они консультируются с соперниками России и выводят русского посла из равновесия. Внезапно он осознает, что ответ на требования России зависит совсем не от воли турок. Он растерянно запрашивает Петербург: должно ли доводить настояния до прекращения дипломатических сношений с Портой? Можно ли довольствоваться нотой либо другим документом вместо формального трактата? В случае разрыва согласно ли с видами императора объявить, что Россия будет требовать удовлетворения любыми средствами?
      От чванной уверенности князь переходит к страху перед войной с коалицией западных держав. Он спешит сообщить царю заявление британского посла: "Если вы домогаетесь новых прав, то встретите сильное противодействие и вооружите против себя коалицию... Скажу вам прямо, слишком тесная дружба между вами и Турцией возбудит столько же подозрений в Европе, сколько разрыв, который поведет за собой войну".
      Николаю I и графу Нессельроде угрозы посла Англии в Стамбуле представляются не стоящими внимания. Уверения в доброжелательности Англии и ее премьера следуют из Лондона от барона Бруннова неизменно. Меншиков получает предписание предъявить ультиматум и покинуть Турцию вместе с поверенным в делах, если турецкое правительство не подпишет конвенции в соответствии с требованиями России.
      Турки колеблются. Их страшит появление в Босфоре Черноморского флота. Тогда послы Радклиф и де Латур заявляют султану и визирю, что средиземноморские эскадры Англии и Франции будут вызваны в Босфор для защиты Константинополя. Они убеждают турок решительно отклонить ультиматум... Этот акт провоцирует войну, которой так хотят Англия Пальмерстона и Франция маленького Наполеона.
      Всем своим воспитанием и образованием кадрового морского офицера, стоящего в стороне от политической жизни, Корнилов не подготовлен к самостоятельной оценке дипломатической войны в Константинополе и действий Меншикова. Давнее обаяние острого ума и важной манеры князя также сказывается на впечатлительном и увлекающемся Владимире Алексеевиче.
      Из Константинополя он пишет жене без всякой тревоги за успех миссии: "...Вчера мы были у султана. Князь прекрасно говорил ему и, кажется, до некоторой степени рассеял сомнение в наших благородных намерениях, нашептанное туркам английскими интригами и французским тщеславием. Вначале физиономия Абдул-Меджида имела выражение человека, приготовленного отразить нападение, но когда пошла учтивая, но вместе с тем твердая речь князя, вид султана принял покойное выражение и под конец уже прояснился... Итак, первый шаг сделан; через неделю, я надеюсь, что напишу тебе о своем возвращении, а покуда прошу не скучать и о войне не думать; от войны мы так далеко, как и в самое обыкновенное время, а может быть, и далее, именно потому, что готовнее наших соперников..."
      Впрочем, за развитием дел и ошибок Меншикова Корнилов не имеет времени наблюдать. Осмотрев константинопольское адмиралтейство, он уходит на "Громоносце" в Дарданеллы и Архипелаг, а затем возвращается в Одессу.
      На прощание Меншиков сказал, что турок придется попугать приготовлениями армии и флота к войне, что на этот счет есть распоряжения из Петербурга, и предложил сообщить о готовности флота в Константинополь.
      В Одессе чуть ли не с первого часа Корнилов ощущает что-то неладное. Офицеры штаба пятого корпуса, предназначенного действовать на нижнем Дунае, распоряжаются средствами флота, нарушая существующие инструкции. Но разобраться, оставаясь тут, невозможно. Надо ехать в Николаев и убеждать главнокомандующего адмирала Верха отменить сделанные распоряжения. Либо отправляться в Севастополь и исправлять дело на месте, обходя Верха. Поддаваясь раздражительному чувству и уверенности, что получит поддержку Меншикова, Корнилов уходит в Севастополь.
      - Служить у нас скоро будет не честью, а позором, - говорит он Нахимову в первом свидании после бурных объяснений с командиром Севастопольского порта адмиралом Станюковичем и вице-адмиралом Юрьевым, командующим эскадрой. - Как вы, Павел Степанович, здесь не протестовали? Вы, командир пятой дивизии и вице-адмирал, и главное - самый опытный начальник на нашем флоте?
      - Перед кем протестовать-то? У вас есть власть, а мне идут только предписания. Да я лишь по слухам знаю о распоряжениях, потому что моей дивизии они не касались.
      - Завтра коснулись бы. У вас лучшие казармы хотели отобрать для войск. Желаете, я вам перечислю все, что натворили выжившие из ума старики? Во-первых, безо всякой критики стали делать репетиции гребных судов по указаниям генерала Андерса.
      - Это со щитами от пуль?
      - Вот, знаете же!
      - Да, давеча прибегал командир "Ягудиила", плакался.
      - Главное, выдумали ставить щит на баке... А как стрелять тогда? Затем приняли расписание судов флота для погружения войск и тяжестей, предложенное неким полковником Залецким на смех и грех. Затем передали наш сухарный завод, будто флоту продовольствоваться не нужно... Я за дружбу с армией. Мы не две державы. Но нужно знать меры, которые способствовали бы взаимному усилению. Разве мы станем подменять генералов? Они обучены своему делу, а мы своему.
      - И вы все это творение прикрыли? - восхищается Нахимов.
      - Полностью отменил. А завтра князю сообщу и потребую вовсе избавить нас от стариков.
      - Да бог с ними, не гневайтесь. При вас старцы тише воды, ниже травы.
      Успокоясь, Корнилов описывает паровой завод и орудийные мастерские Константинополя, содержание батарей и флота. Его мнение против 1833 года не изменилось. Если выросли средства турецкой обороны, то в еще большей мере увеличились средства черноморцев для решительного наступления. Нужно сделать диверсию в сторону румелийских портов, чтобы турки обманулись и стянули туда свои силы. А тем временем вооружить флот и подготовить десант на Босфор. Если наступление будет стремительно, англичане не поспеют с Мальты, а французам с главными силами потребуется еще больше времени.
      - Все верно-с, все верно-с, - соглашается Нахимов. - Одна беда - мы с вами скованы в действиях. Последние предписания из Петербурга не таковы, чтобы можно было надеяться на решимость воевать, а через несколько месяцев будет поздно.
      - Почему же поздно?
      - А может быть, и слишком рано, - вырывается у Нахимова. - Парового флота все-таки не завели. Припасов не имеем. С сухарями не случайная история. Загляните глубже - ужаснетесь вооружению пехоты против англо-французов. А с генералами вы познакомились.
      19 мая из Одессы Меншиков направляет в Константинополь новую ноту. Проект конвенции, составленный им, должен быть подписан в восьмидневный срок, иначе русские войска получат приказание перейти границу. Армия не откроет военных действий, но приобретет материальный залог до получения от Турции нравственного ручательства в исполнении справедливых требований России. Это бряцание оружием - крупнейшая ошибка. Пользуясь угрозой Меншикова, послы добиваются согласия султана призвать эскадры англичан и французов. Адмиралы Ласюсс и Дундас могут вводить корабли в Дарданеллы, а турецкое правительство вновь заявляет, что не допустит нарушения его верховной власти.
      Россия угрожала войной, но к войне не готова, И Николай бесплодно теряет время в переписке со своими советниками о плане военных действий.
      14 мая Нахимов поднимает флаг командующего 5-й флотской дивизией на семидесятичетырехпушечном корабле "Ягудиил" и приказывает приготовить корабли к выходу в море...
      Весна запоздала. Стоят пасмурные, дождливые дни. Холодные ветры обходят все румбы картушки. Но это не мешает адмиралу с утренней пушкой начинать строгую проверку кораблей и фрегатов дивизии. 15 мая Павел Степанович проводит боевые тревоги. 16-го - заставляет командиров ставить и крепить паруса. 17-го - с половины дня - назначает спуск десантных отрядов на Северную сторону.
      Шлюпки и барказы еще заполняют рейд, когда за Константиновской батареей в сером небе показываете высокий столб дыма и телеграф с вышки Морской библиотеки сообщает, что идет "Громоносец".
      Лейтенант Острено, старший адъютант Павла Степановича, спешит доложить эту весть адмиралу. Он находит Нахимова, на "Урииле" занятым осмотром шкиперского склада. Будничный сюртук Павла Степановича выпачкан смолой, брюки помяты и вымокли.
      - Ваше превосходительство, надо ехать переодеться. Его светлость князь Меншиков будет через полчаса на Графской.
      - А зачем я там понадобился? - удивляется Павел Степанович. - Вам хочется скорее узнать новости, вы и езжайте на Графскую.
      Но Острено настойчиво упрашивает адмирала, и Нахимов наконец сдается. Гичка Павла Степановича все же пристает к Графской с опозданием. "Громоносец" ошвартовался, и князь со свитой съехал на берег. На лестнице от моря и на площади за колоннадой густая толпа любопытных, в которой за достоверное передают, что война объявлена и флот отплывает к Босфору.
      - Павел Степанович, скоро уходите в море? Павел Степанович прикладывает пальцы к козырьку.
      - Каждую весну уходим, сударыня.
      - Но теперь вы не так уходите?! Не в простое плавание.
      - Плавание, сударыня, никогда легким не бывает, - отшучивается Нахимов, направляясь к князю.
      Меншиков, пожелтевший, усталый - он плохо перенес морской переход, небрежно протягивает Павлу Степановичу руку, указывает на диван.
      - Владимир Алексеевич, - Меншиков делает вежливый жест в сторону Корнилова, - убеждал меня сейчас познакомить вас с предположениями государя...
      Это значит, что адмирал лично для себя не нуждается во мнении Нахимова. Павел Степанович вынимает трубку и набивает крепким табаком.
      - Вам не помешает дым, князь?
      - Пожалуйста... (какой мужик!). Так вот, его величество думает, что сильная морская экспедиция может решить дело в Царьграде... ежели флот в состоянии поднять в один раз 16 тысяч человек с орудиями и необходимым числом лошадей?
      - Можем-с, - цедит Павел Степанович в облаке дыма. - Больше можем.
      - В какой срок? - раздраженно спрашивает Меншиков.
      - С утра начнем грузить, а послезавтра можем уйти.
      - Войска надо брать здесь и в Одессе, - тихо вставляет Корнилов.
      - А тогда еще три дня на поход эскадры. Впрочем, все это вам, Владимир Алексеевич, известно.
      - Значит, вы считаете план государя выполнимым?
      - Я сказал, ваша светлость, что флот готов поднять войска, но я еще не слышал о плане.
      Меншиков сердито хмурит брови. После Константинополя князю в словах каждого чудится обидная преднамеренность.
      - Извольте слушать, - отрывисто говорит он и с неодобрительной интонацией читает письмо Николая Павловича: - "Оба десанта должны садиться в один день, и в Севастополе и в Одессе, и потом идти на соединение к Босфору. Ежели турецкий флот вышел бы в Черное море, то прежде следовать будет с ним сразиться и, ежели удастся его разбить, тогда уже входить в Босфор. Но буде флот не выйдет, тогда приступить прямо к прорыву в Босфор или высадкой в тыл батареям или прямой атакой мимо батарей, на самый Царьград...
      Поставя город под огонь флота, десантный отряд должен будет атаковать турецкую армию и, разбив, ограничиться сим... Но ежели правительство Порты не будет просить примирения и станет стягивать свои силы у Галлиполи и Эноса в ожидании помощи от французов, тогда должно занять Дарданеллы..."
      Это слово в слово то, что говорил три года назад Нахимов Путятину. Краска проступает в лице Павла Степановича. Он сжимает в ладони горячую трубку.
      - "Здесь рождается другой вопрос, - продолжает читать Меншиков, - можем ли мы оставаться в Царь-граде при появлении европейского враждебного флота у Дарданелл, и в особенности ежели на флоте сем прибудут и десантные войска? Конечно, предупредить сие появление можно и должно быстрым занятием Дарданелл..."
      - Ну-с, каково же ваше мнение? - скрипит Меншиков и стучит письмом царя по лакированному столику.
      - Следственно, государь опасается военных действий морских держав? Павел Степанович взглядывает на Корнилова, и тот кивком головы показывает, что помнит давние сомнения адмирала.
      - Ваша светлость, план хорош, если мы немедля идем в Босфор, усилимся там флотом турок и уже через десять дней займем дарданелльские батареи. В две недели положение изменится. У британцев на Мальте один винтовой корабль, винтовые фрегаты "Империус", "Амфитрион", "Хайфлайер", пароходо-фрегаты "Тигр", "Инфлексибль", "Ретрибюшен", "Файербранд", "Сампсон" и "Фиркс". В эскадре адмирала Дундаса сверх того восемь парусных линейных кораблей и три фрегата. Эти силы уже равны нашим, и от Мальты до Дарданелл они пройдут скоро, как только электрические телеграфы принесут известие о нашей экспедиции. Кроме того, у французов в греческих и сирийских портах восемь пароходов, три винтовых и пять парусных кораблей.
      - Откуда такие подробные сведения, Павел Степанович? - иронически спрашивает князь.
      - Читаю "Moniteur" и "Т1те5", ваша светлость. Павел Степанович невозмутимо ровен, несмотря на вызывающий тон князя.
      Меншиков жует отвисшую старческую губу.
      - А что вы сказали, Павел Степанович, об усилении турецким флотом? Непонятно, как вас неприятель усилит?
      - Это Владимир Алексеевич лучше меня пояснит. Он нынче турецкий флот видел.
      Павел Степанович имеет в виду захват части турецкого флота, находящегося без вооружения в Константинопольском адмиралтействе.
      Корнилов думает о другом:
      - Турки могут обороняться крепко. В соединении их флот представит 38 судов с двумя тысячами пушек. Артиллерия их превосходна.
      - А Павел Степанович, - желчно вставляет Меншиков, - собирается перемахнуть через турецкий флот к Дарданеллам.
      - Потому что в море артиллерия без умелых эволюции ничего не стоит, поясняет в защиту взгляда Нахимова Владимир Алексеевич. - Потому что внезапным ударом мы предупредим вооружение большей части турецких кораблей.
      Павел Степанович встает и глухо говорит:
      - Двадцать лет Михаил Петрович готовил флот к сражению, учил нас добиваться внезапности и быстроты действий. И морская история нам такой пример показывает. Нельсон бомбардировкой Копенгагена сразу принудил Данию выйти из враждебного Англии союза. Незабвенный Ушаков внезапной атакой разгромил у Калиакрии силы тройного превосходства. Приказывайте флоту, ваша светлость, пока британцы и французы не вошли в Дарданеллы, да и турки не собрали свой флот из Архипелага.
      - Я не могу советовать государю нападение на Константинополь и уже объяснил это Владимиру Алексеевичу.
      - Кто говорит о советах? - волнуется Корнилов. - Советовать поздно. Надо начинать амбаркацию и слать курьера за приказом сниматься с якорей.
      - Такого распоряжения я не сделаю. Буду писать государю, что приемлемее второй план - занять Дунайские княжества.
      - Тогда европейская коалиция составится и выиграет время для нападения на нас, и мы у себя увидим англо-французский флот. Ведь так, Павел Степанович?
      Нахимов упорно смотрит на рисунок ковра. Он кажется старым, сгорбленным. "Нечего сказать, фигура! А тоже о лаврах Ушакова и Нельсона мечтает", - презрительно щурится Меншиков и после паузы говорит:
      - Пошлите, господа, крейсеры в море. Турки поспешают сейчас переброской войск на азиатскую границу. Пусть крейсеры наблюдают за выходом из Босфора. Но не начинать баталии ни в каком случае.
      "Зачем было ходить, - думает Павел Степанович, - знал же, что незачем, а пошел". Он поднимает глаза на князя и просит разрешения удалиться для распоряжений, по дивизии.
      - Тяжелый характер! - восклицает Корнилов по дороге с пристани. - Я о князе говорю, Павел Степанович. Я нынче его в ином свете увидел. Нет, не такому человеку государь должен был подчинить флот и войска Крыма.
      - Петербургская натура, - односложно отвечает Нахимов. - Подождите меня, Владимир Алексеевич. - Он сует цветочнице рубль и торжественно взмахивает пестрым громадным букетом.
      - Я к вашим деткам без подношений не являюсь.
      - Вам жениться надо. - Корнилов рассеянно выдирает лиловый ирис и вертит в пальцах. - Вы будете превосходным отцом.
      Корнилов выполняет приказ Меншикова о рассылке крейсеров. На "Громоносце" собираются командиры бригов "Язон", "Птоломей" и "Эней", фрегатов "Коварна" и "Кулевча".
      Молодые капитаны рвутся в бой и разочарованно выслушивают распоряжения начальника штаба. Они не должны подходить на видимость к турецким берегам; не должны останавливать купеческие суда и опрашивать их. "Состоявшийся разрыв есть дипломатический, а не коммерческий, и формального объявления войны не было, дела еще могут быть улажены миролюбивым образом".
      Все это Корнилов упоминает скороговоркой, теребя генерал-адъютантский аксельбант. Он становится спокойнее, когда его адъютант, лейтенант Железнов, раскладывает на столе карту юго-западной части Черного моря. Карандашные линии размечают сектора крейсеров. "Язону" - на параллели Бургаса. "Птоломею" - напротив Босфора. "Энею" - восточнее "Птоломея" и служить для передачи сведений на фрегаты, располагающиеся к осту от бригов.
      - Следом за вами в море выходит эскадра под флагом вице-адмирала Нахимова, - указывает Корнилов на карте район плавания. - Все ваши донесения спешите передавать Павлу Степановичу.
      Теперь остается сформировать вторую эскадру для смены в море Нахимова и усилить Черноморскую линию, чтобы предупредить внезапную помощь черкесам со стороны Трапезунда и Батума. Письмом к Корнилову новый начальник линии вице-адмирал Серебряков просит срочно усилить постоянный крейсерский отряд. Начальник штаба с обоими командующими эскадрами - Нахимовым и Новосильским (Юрьева Владимир Алексеевич в море больше не пускает) - решает составить для Серебрякова два отряда. В первом, северном, остаются суда, растянутые обычно от Геленджика до Поти. В новом, южном, будет фрегат "Месемврия", шхуны "Смелая" и "Дротик", тендер "Скорый" и корвет "Калипсо". Последний будет крейсировать на меридиане Синопа для связи с босфорскими крейсерами и эскадрою Нахимова.
      Когда окончательно распределены корабли между эскадрами и выделены отряды, когда пароходы собраны в особое соединение под командованием контр-адмирала Панфилова, Корнилов удовлетворенно смотрит на карту.
      Флот владеет Черным морем - от Батума до Босфора. Ни один парус не ускользнет от зорких наблюдателей с марсов крейсеров.
      Он ждет выражения удовольствия князя. Но Меншиков смотрит и слушает так, будто ребенок хочет его заинтересовать своими игрушками.
      - Отлично, Владимир Алексеевич. Только Севастополь совсем опустеет. Дамы уже жалуются, что в Морском собрании не с кем танцевать, а на пикники приходится приглашать армейцев.
      - Время ли шутить, ваша светлость, - и взволнованный Корнилов в упор смотрит на князя.
      Меншиков отводит свой взгляд и с гримасой объясняет по-французски:
      - Я всю жизнь шутил, любезный Владимир Алексеевич. Зачем же мне на старости становиться скучным.
      Глава третья.
      Война на море
      Проходило лето 1853 года, а о войне официально не объявляли, хотя русские войска распространялись по Молдавии и Валахии, имея боевые столкновения с частями турецкой армии. Князь Горчаков, впрочем, не торопился действовать. У него было всего восемьдесят тысяч солдат против ста двадцати тысяч турок, а из Петербурга, смущенного поведением Австрии и Пруссии, не обещали подкреплений.
      Да, теперь уже многим военным и гражданским деятелям страны, которые раньше боялись самостоятельно думать о внешних и внутренних делах империи, боялись даже тени императора, становилось ясно, что по всем статьям Россия в некоем тупике. И прежде всего страшна изоляция России в Европе. Лопнули надежды на признательность Вены за подавление революции в Венгрии. На всем протяжении границы с Австрией - а она тянулась на многие сотни верст - надо было ставить гарнизоны и военные магазины. А кроме "подлой" Австрии была еще неблагодарная, тоже обязанная России своим существованием и приобретениями двуликая Пруссия. И она оказывается способной ударить в спину, если на границе, на путях к обеим столицам не собрать войска. А еще приходится думать об обороне Балтийского побережья от возможных, англо-французских десантов. И, наконец, войска нужны на незамиренном Кавказе, куда с помощью горцам теперь уж непременно поспешат турецкие армии.
      Об этих невеселых обстоятельствах в двухмесячном плавании своей практической эскадры Павлу Степановичу некогда было осведомиться. Только кой о чем догадывался, получив с опозданием столичные и европейские газеты. Но в Севастополе его ждал гость из Петербурга, давно желанный и все же - по времени - нежданный.
      Гостем был милый друг, закадычный приятель, Михайла Францевич. Если и не было у него широко распространившейся славы одного из флагманов российского флота, то, во всяком случае, он заслужил гидрографическими трудами уважение моряков всех стран. Недавно завершен был его многолетний труд - описание Балтийского моря, и никого не удивило, что, как признанный глава русских гидрографов, генерал-майор Рейнеке назначен директором Гидрографического департамента.
      Павел Степанович, конечно, заставил друга переселиться к себе, отдал комнату с видом на Южную бухту. Предполагалось, что отсюда поутру гость будет следить, как живут черноморцы на кораблях. Но, конечно, с первых дней этот план оба друга вместе поломали. Столь многое следовало обсудить и составить общее мнение, что Михаила Францевич сопровождал командира пятой дивизии на его флагманский корабль и по судам всех трех бригад. А Павел Степанович отправлялся с Михайлою Францевичем к командиру порта, пренеприятному Станюковичу, вырывать средства и людей для начала черноморских описей по планам прибывшего ученого Друга.
      Они были бы совершенно довольны своим свиданием, возможностью несколько месяцев обходиться без переписки, продолжавшейся уже 30 лет, если бы не мысли о войне, если бы не ощущение, что с них, моряков, в этой войне наиболее спросит родная страна. От Михаилы Рейнеке Павел Степанович впервые услышал, что оба западных соседа отказались объявить дружественный нейтралитет, и оттого на огромных территориях от Дуная до финляндских шхер Россия теперь должна содержать полумиллионную армию.
      - Если бы еще всюду были так готовы, как у вас, - говорит Рейнеке 11 августа, любуясь вместе с приятелем вновь пришедшими в Севастополь кораблями - трехдечный "Великий князь Константин" и двухдечный "Императрица Мария".
      - Живем трудами покойного Михаила Петровича, осуществлением его программы. И хорошо, что имеем ревностного Владимира Алексеевича. Вот поглядишь завтра, как Корнилов поведет корабли в двух колоннах на Севастополь, изображая соединенного неприятеля.
      - А ты, Павел, будешь оборонять вход?
      - Вернее, буду устанавливать слабые места обороны...
      Маневры - для них требовался сначала вестовый ветер - начались в первом часу.
      В 2 часа свежий ветер отходит к зюйд-весту, эскадра ложится правым галсом ниже Херсонесского маяка и быстро спускает гребные суда с ростров. На "Двенадцати апостолах" взвиваются один за другим сигналы:
      - Сняться с дрейфа.
      - Поставить все паруса, какие можно нести, не вредя рангоуту.
      - Атаковать неприятеля.
      - Сделать по три выстрела из орудий, начиная по второй пушке адмиральского корабля.
      Огонь батарей явно недостаточен, чтобы воспрепятствовать белокрылым колоннам, хотя бы и с сильными повреждениями, войти на рейд. Кроме того, заранее спущенные на воду барказы сейчас отдают концы и гребут к берегу. В правой колонне их прикрывает пароход "Владимир", в левой - пароход "Грозный". Пристрелка по барказам чрезвычайно затруднена. Десант надо встречать ружейным огнем. Отбивать в штыки.
      Корнилов на "Двенадцати апостолах" проходит мимо "Ростислава", "Святослава" и "Чесмы" и, бросив якорь против "Императрицы Марии", открывает огонь.
      За флагманом становятся "Париж", "Три святителя" и "Храбрый". Командующий кораблями севастопольского отряда имеет два свободных от атаки корабля - "Варну" и "Селафаил". Они поворачиваются своими батареями "Варна" против колонны фрегатов, "Селафаил" против кораблей, но на этом завершаются маневры.
      Павел Степанович уходит в каюту, делает заметки в памятной книжке. Разумеется, с таким числом судов ни одна эскадра не посмеет войти на рейд. И прежде она должна подавить береговые батареи. Но если эскадра будет в 3 - 4 раза сильнее и будет идти на парах, независимая от ветра, что ее остановит? Вход на рейд должен быть заперт не только огнем. Нужно заграждение.
      Вечером у Корнилова, склонив свою крупную голову на руку, он слушает игру Лизаветы Васильевны на фортепьяно и задумчиво смотрит на выход с рейда.
      - В Пунические войны Карфагенский порт запирался цепями. Очень ловко. Ежели бы мы придумали бон для Севастополя. Пожелали выйти на фарватер отомкнули...
      Корнилов тоже смотрит на рейд через его плечо; сразу от общих вопросов он переходит к деловому обсуждению:
      - Ставить надо между Александровской и Константиновской батареями. А ширина порядочная. Цепи придется сделать на буйках.
      - С инженерами потолкуем. Если не возражаете, я займусь, - предлагает Павел Степанович. Он доволен. Он знает, что Владимир Алексеевич, если принял мысль, непременно быстро и хорошо добьется дельного решения.
      А Корнилов порывисто срывается с места, наискось пересекает комнату и глухо бормочет:
      - Все оказывается неосновательным: устройство портов, число пароходов, береговые батареи. Как мы этого раньше не замечали? Где корень наших ошибок и на что надеяться?
      - Уж так ли неосновательно, - добродушно журит Павел Степанович. Корабли отличные, экипажи молодецкие. Все еще поправится, Владимир Алексеевич. Пройдет гроза, построим паровой флот, заведем новые порты. Черное море останется русским морем.
      Павел Степанович искренно заботится вернуть равновесие Корнилову. "Шутка ли, на нем все дело Лазарева".
      Корнилов неожиданно успокаивается и улыбается.
      - Бодрите меня, а тон у вас грустный, завещательный.
      - Так мне шестой десяток пошел. Я дедушка. - Павел Степанович ласково привлекает к себе дочурку Корнилова и нежно гладит черную головку.
      В один из следующих хлопотливых дней Меншиков неожиданно приглашает обоих адмиралов к себе. На лице его гримаса (разыгралась подагра). Он сразу объявляет: