Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Жизнь адмирала Нахимова

ModernLib.Net / Биографии и мемуары / Зонин Александр / Жизнь адмирала Нахимова - Чтение (стр. 17)
Автор: Зонин Александр
Жанр: Биографии и мемуары

 

 


      - Значит, каждый сверчок знай свой шесток? - обидчиво допрашивает лейтенант. - Адмиралу можно критиковать журналы, а нам нельзя.
      - И совсем не то. Упаси бог задеть патриотизм Павла Степановича, совсем, знаете, особенный патриотизм.
      Еще год. Во второй половине лета Павел Степанович принимает пятую флотскую дивизию, поднимает флаг на корабле "Ягудиил" и ведет эскадру к анатолийским берегам. На юге тянется сплошной зубчатый хребет. По его скатам плавно спускаются к морю возделанные поля, а под берегом пробираются тяжелые турецкие шхуны и фелюги с косыми парусами. Лишь в открытом море пустынно, и корабли - грозная стена пушечных фортов - окружены бесконечной искристой равниной воды.
      В воскресный день Павел Степанович дает эскадре отдых и сам приходит на бак послушать песни.
      В Ахтиаре на горе
      Стоят девки на дворе,
      запевает молодой матрос.
      На горе девки стоят,
      В море Черное глядят,
      поддерживает хор.
      В море Черное глядят,
      Меж собою говорят,
      молодецки выводит запевала.
      Скоро ль корабли придут,
      К нам матросов привезут,
      гудит палуба.
      К нам матросов привезут,
      Тоску нашу разнесут,
      сверкает белыми зубами матрос и бесстыдно паясничает.
      Нам наскучили солдаты,
      С виду хоть они и хваты,
      рявкает хор, и матрос комически подхватывает высоким и звонким речитативом:
      Да маленько простоваты.
      А матросы как придут,
      На все средствие найдут...
      Запевала выталкивает соседа в круг и пускается в пляс.
      Павел Степанович узнает старого знакомого Кошку.
      - Что ж ты, Кошка, солдат позоришь? Они тебе за такую песню шею наломают.
      - Невозможно, ваше превосходительство, против моряков им устоять.
      - И даже нехорошо. Скажем, перевозить будем войска. Они у вас вроде гостей будут, а вы в песне заноситься станете.
      Ой усаживается на бухту.
      - Что, ребята, кто еще песни знает?
      - Морские, ваше превосходительство?
      - Разумеется, морские. Ну-ка, старики! Сотня людей окружает адмирала. Такого случая на "Ягудииле" еще не было, чтобы адмирал веселился с матросами.
      - Можно "Как с вечера, с полуночи", - солидно предлагает старый канонир.
      Павел Степанович отрицательно качает головой.
      - Это не лихая. Спойте "То ли дело наша служба". Кошка, знаешь?
      - Никак нет, ваше превосходительство.
      - Мало, значит, ты еще просолился. Вперед выходит краснощекий рябой матрос, начинает неожиданно сильным чистым баритоном:
      То ли дело наша служба
      Летом по морю гулять.
      Павел Степанович подхватывает с матросами:
      Ай люли, ай люли, да гулять!
      Шторм иль буря, нет препоны,
      Ветер воет. Мы его
      Равнодушно слышим стоны.
      Не боимся ничего.
      Ай люли, ай люли, не боимся ничего!
      Головной корабль эскадры бриг "Аргонавт" передает, что на горизонте дым парохода. Вырастают высокие трубы "Владимира". Серое облако дыма ползет над ним. На его стеньге поднимается сигнал: "Желаю говорить с адмиралом".
      "Владимир" возвращается из Босфора с вице-адмиралом Путятиным, а такая встреча Нахимова не радует. Он Путятина никогда не любил. И на "Крейсере" и на "Азове" молодой карьерист возбуждал в нем неприязнь. Потом немало пришлось потрудиться на "Сидистрии", чтобы вытравить путятинский дух: напрасные обиды матросов, подобострастие в офицерах, доносительство унтер-офицеров. С 1843 года Путятин был на Каспии, в Персии, прожектировал захват туркменского берега - и сделал карьеру. Проныра, краснобай. "Надо же было эскадре оказаться на курсе "Владимира", - с досадой думает Павел Степанович. Однако приказывает принять гостя со всеми почестями, положенными Путятину по чину вице-адмирала и званию генерал-адъютанта.
      Он сух и сдержан, но Путятин этого не хочет замечать. Когда Путятину кто-либо нужен, он любезен и мил. Без умолку рассказывает какие-то пустяки о константинопольских гаремах, скандалах в посольской колонии, угощает Павла Степановича турецкими лакомствами, сожалеет, что Павел Степанович не обзавелся семьей (какие прекрасные шелка он везет петербургским дамам!), и много раз заявляет свою радость видеть старого товарища.
      Наконец становится серьезным и конфиденциально нагибается:
      - Знаете, Павел Степанович, зачем я ездил в Константинополь?
      - И турки об этом знают. Да ведь ничего нового, думаю, с 1848 года. А тогда Истомин облазил и европейский и азиатский берега.
      - Вы знакомы с запиской Истомина?
      - Читал и вопросы Меншикова и истоминские ответы. Память у меня основательная. Заслуживало внимание указание Истомина о превосходстве турок над нами в пароходах. Они, кажется, в Сан-Стефано пароходный завод устроили?
      - Совершенно верно. И начальствует на верфи тулонский инженер Серизи. Командует отрядом пароходов англичанин, капитан Слейд. Главная его сила четыре парохода типа "Таиф", по двадцать орудий имеют на поворотных станках.
      - Солидно-с для турок.
      - Для вас бы это не было препятствием прорваться в пролив, Павел Степанович?
      Нахимов щиплет свои редкие усы и щурит голубые глаза: "Вот оно что! Господин Путятин смелый прожект пишет царю. Хочет стороной вызвать тактическое решение задачи. Чего бы проще выложить прямо, Нахимов не станет набиваться к императору с докладом".
      - Не бывал я в этих местах и карт не имею на корабле, Ефим Васильевич.
      - Нет, в самом деле любопытно, как вы оцениваете, Павел Степанович. Давайте обсудим тактическую задачу. У меня, кстати, и карты с пометками силы батарей есть. Поедемте ко мне на "Владимир".
      Нахимов возвращается на "Ягудиил" в сумерках. Корабли лежат в дрейфе, и темень уже охватила их корпуса, только верх рангоута резко выделяется в чистом воздухе.
      Путятин хотел знать, может ли Черноморский флот высадить десант из двух-трех дивизий, опрокинуть турок на европейском и азиатском берегах и открыть Черноморскому флоту путь в Константинополь. Нахимов доказал - может. Даже в следующую неделю флот подвезет вторую партию десанта... И, конечно, все это так. Просто глупо было в войне 1829 года не воспользоваться флотом в полной мере. Двенадцати линейных кораблей Черноморского флота, шести фрегатов и восьми пароходов при двух десятках транспортов для решения такой задачи более чем достаточно. Турки плохие моряки, а их иностранные инструктора - сброд авантюристов.
      Но он не признался Путятину в самом главном, в своих затаенных мыслях, идущих от опыта Ушакова. При первых признаках ухудшения отношений между Россией и Турцией, по глубокому его убеждению, в Босфоре окажутся средиземноморские эскадры англичан и французов.
      Чего проще - вновь пойти на "Владимир" и сказать: "Упустил, Ефим Васильевич, одно соображение. Главное в вопросе проливов - не турецкая враждебность, а враждебность европейских эскадр. Надо добиться дружбы с Турцией, представить султанскому правительству невыгоды для Турции следовать политике морских держав, превращающих ее в колонию, надобен союз с Турцией, и на его основе совместная оборона входов в проливы из Эгейского моря... Это дело должны готовить дипломаты, а задача флотоводцев - представить стратегический расчет..."
      Но вдруг Путятин сотворит из этого невесть что?! Скажут - Нахимов спорит с Петербургом.
      Корнилов передал черноморцам царское повеление: не опасаться входа в Черное море иностранных эскадр. Значит, и не стоит возвращаться к этому. Моря не зажжет один из контр-адмиралов российского флота, не переубедит царя, считающего себя руководителем целой Европы...
      Но все же Нахимов ощущает в себе что-то нечистое, мелкое: есть грех на совести. Куда легче справляться со стихиями воды и воздуха, чем с отношениями к Петербургу.
      Глава вторая.
      Скованные
      В недостроенном храме открыт склеп. Испуганные наплывом людей, взлетают с верхних лесов галки. Резко каркают вороны, и птичий гомон стоит над сдержанным гулом в толпах севастопольцев, высматривающих похоронную процессию из-за цепи матросов.
      Жарко. Нагрелись стволы штуцеров и обнаженные палаши, но шеренги черноморцев неподвижны и суровы. Лишь изредка вскинутся глаза стариков к вышке телеграфа, где реют траурные флаги. Семнадцать залпов доносятся из Южной бухты. Там, с "Владимира", на руках адмиралов плывет в последнее путешествие тяжелый свинцовый гроб. Шаркают ноги по ступеням Графской пристани. Шаркают ноги по лестнице на Мичманский бульвар. Гравий хрустит на аллеях подле триремы Лазарского. Хоругви и золотые ризы проходят мимо чугунной ограды Библиотеки.
      Дробь барабанов. Надрывно бряцают тарелки. На высокой, грустной ноте замирают флейты и кларнеты. Трубят валторны и трубы. На все голоса плачут флотские музыканты.
      Жарко. Запах ладана разносится в неподвижном воздухе вместе с мрачным рыданием церковного хора. Древняя византийская обрядность растит горе утраты, и Корнилов не в силах ее выносить. Услышав стук гроба, опущенного на каменный пол склепа, он невольно ищет опоры Нахимова, защиты от невыносимой муки...
      А Павел Степанович, увидав корабли, приспустившие флаги, войдя на "Владимир", затянутый черными полотнами, замкнулся в страдании. Сутулясь больше обычного, в надвинутой на глаза фуражке, он молчит. Молчит, поддерживая плечом угол гроба и уступая в очередь дорогую ношу Истомину. Ему не расстаться с вереницею образов прошлого. Под свинцовую крышку гроба с Лазаревым полегли тридцать лет его собственной пестрой морской службы. Лазарев учил его делать первые командирские шаги. Встают в памяти и далекое кругосветное путешествие, и война на Средиземном море с Наварином и Мальтою, и плавания на корвете, и два десятилетия черноморской деятельности. Теперь учителя нет. Что их различия во мнениях, что значат слабости адмирала, англоманство и природное барство перед великими заслугами. Был учитель и кормчий - и нет его. Тридцать лет захлопнуты крышкою гроба. Зачем сейчас, когда сбираются грозовые тучи? Когда образованному трудами Михаила Петровича флоту предстоит, быть может, поверка и ответственное испытание, и в борьбе ставкою явится честь, достоинство, слава России?!
      Твердой рукой Нахимов поддерживает локоть Корнилова и подавляет вздох. Комок в горле ширится и душит, но нельзя давать волю чувствам. Совсем худо будет Корнилову. Тогда он тоже ищет опоры, устремляя взор поверх людских голов, через зев окна к морю, блестящему гладью за холмами Северной стороны и равнодушно отражающему отвесные лучи солнца.
      Дамы под зонтиками прикладывают к глазам и губам надушенные платочки. Дамы без зонтиков шепчутся в углах. На похороны адмирала явились дамы-утешительницы и дамы-плакальщицы, дамы соболезнующие и дамы любопытствующие. Павел Степанович, почувствовав на себе чужие женские взгляды, внезапно озлился. Он пустил бы в храм не этих сорок-зрительниц, а народ, и в первую очередь тех, что с полной выкладкой десантников стоят на солнцепеке, обнажив стриженые, седые и лысые, прокаленные солнцем и солеными ветрами головы черноморских ветеранов.
      Поддерживая Корнилова, Нахимов сходит в склеп с группой флагманов и капитанов. Здесь безучастный Берх и престарелый Дмитриев, багровый и хмурый Станюкович, строгий Новосильский. Кучкой жмутся к стенам капитаны Микрюков, Кузнецов, Барановский, Истомин, Панфилов. Эти не стесняются своих слез.
      Рука Корнилова дрожит. Может быть, вывести его?
      - Вам нехорошо, Владимир Алексеевич?
      После многих часов молчания од не узнает своего голоса в хриплом шепоте.
      Корнилов, не отвечая, сдавливает пальцы друга. Корнилов старается унять лихорадочную дрожь в руках и ногах. Одна мысль гложет его: как теперь работать? Чьим именем требовать исполнения от чиновников, инженеров, капитанов, работников. Разве именем этого равнодушного старца, режущим русское ухо именем Морица Верха, можно вооружать батареи и корабли, увеличивать черноморскую силу России?
      В последний раз грохают штуцерные залпы, и с площади ползет пороховой дым.
      Адмиралы остаются в склепе, склоняя головы перед проплывающими ризами. Кончились речи. Слышно, толпы вверху расходятся. Оглянувшись, видя только близких товарищей, в порывистом движении приникает Владимир Алексеевич к плечу Нахимова. Истомин просит:
      - Вам надо лечь, Владимир Алексеевич. Потом я приду рассказать о последних часах Михаила Петровича. Он вас и Павла Степановича вспоминал до последнего забытья, называл своими наследниками и завещал вести нас для славы родного флота.
      - Ах, Истомин, вы помните? И вы, Павел Степанович... Вижу нашего благодетеля на "Азове" расхаживающим под огнем с турецкого адмирала. На "Азове" все мы получили воспитание, не правда ли? Как будем теперь без своего капитана?
      - Все-с тлен, - угрюмо произносит Нахимов, подводя Корнилова к лестнице. - Я хотел бы одного - место обрести рядом с Михаилом Петровичем. С ним трудился, с ним и успокоиться.
      Привычка действовать пробуждает Корнилова.
      - Да, да. Нам это дело надо решить. В склепе учителя будет вечный дом учеников. Я распоряжусь. Кому же, как не нам.
      Рука об руку они выходят из собора к Библиотеке. Корнилов вдруг начинает быстро говорить об ускорении постройки собора.
      - Наше первое дело - закончить священный памятник Михаилу Петровичу. Ведь так?
      Павел Степанович снова частый гость семьи Корнилова. Старшие мальчики Корнилова уже учатся в корпусе, а Танюша в Смольном институте, но младшие также любят доброго адмирала. Он может часами просиживать у постели больной Сонюшки и ухаживает лучше всякой няни.
      Владимир Алексеевич, если он не в Николаеве и не в крейсерстве, томится без Павла Степановича. Нахимов - преданный общему делу товарищ, тут, которому можно рассказать о всех неприятностях и волнениях. А причин к недовольству у Корнилова всегда много. Потому что для исполнения планов устройства, флота у начальника штаба слишком мало власти. После высочайшего смотра он и генерал-адъютант, вице-адмирал, и служит связью Черноморского флота с государем, но для дела этого недостаточно. Решать вопросы нельзя в обход иерархического начальства - главного командира Берха и управляющего морским министерством. А Берх все задерживает, все хоронит по неспособности и трусости.
      - Неужто нельзя найти более способного адмирала? Противно входить в дом Лазарева и находить там Морица, глупую обезьяну. Читали вы Эженя Сю "Саламандру", Павел Степанович? Комический капитан корвета - это он, а я его старший лейтенант, Дон-Кихот в морском мундире.
      Расстегнув тужурку, Корнилов устраивается на оттоманке. Поджав ноги, он крутит папиросу.
      - Что, молчите? Хотите сказать - коли не нравится, уходи? Но если я считаю, что это будет изменою памяти покойного благодетеля? Что сказал бы Михаил Петрович вслед оставившим руль в обстоятельствах общего несчастья?
      Нахимов у окна в глубоких креслах. Как всегда, его глаза далеко. Может быть, сейчас следят за тучкой, ползущей на Мекензиевы горы. Но он не безучастен. Он с верою в свои слова убеждает:
      - Вам нельзя уходить. Пусть вам и кажется ваше положение фальшивым, нельзя.
      - Конечно, фальшивое. Я имею случайное и косвенное влияние на главные артерии механизма управления, на интендантство и строительную часть. А попадет под нарекание кто? Я. Без всякого официального признания, а государь сказал, что на меня одного полагается.
      В чуть заметной усмешке дрогнули усы и губы Нахимова: даже трогателен бессознательный эгоизм Владимира Алексеевича.
      - Ну-с, и попадет вам, что с того?! Усугубляйте деятельность, покажите, что сделанное Лазаревым сделано не только хорошо, но и прочно.
      Корнилов задумывается. Выпуская дым, он размышляет вслух:
      - Положим, князь Меншиков в последнему смотре был со мною внимателен и любезен, может быть, он и устранит служебные затруднения? Он сказал, что я имею право и должен знать все. Или вы по-старому не верите князю? Это напрасно. Он лично хлопотал о вице-адмиральском чине для вас.
      - Поживем - увидим, - уклоняется от разговора о Меншикове Павел Степанович. - Во всяком случае, я не отчаиваюсь в судьбах флота, пока вы трудитесь, любезный друг. Самый страшный враг - рутина в общем смысле. Берх только ее порождение.
      Попав в русло своих важнейших мыслей, Павел Степанович не может беседовать сидя. Он ходит большими шагами, то останавливаясь перед Корниловым, то кружа вокруг стола с моделью "Владимира".
      - Я посмотрел ваши черновые соображения о корабельном комплекте. Вот где основа всему. Разве может быть большее дело! Через головы дурных советников вы ясно указали на необходимость отныне строить лишь винтовые корабли. Правда, с опозданием приступаем. Но мы - русские, мы постоянной армией и флотом обзавелись тоже позднее других держав, а это не помешало нам сделать их лучшими в мире. Авось из упадка выведем. Или другое ваше дело заказ Мальцеву паровых машин для винтовых шлюпов и шхун. Превосходно! Давно пора поощрять своих предприимчивых людей, развязаться с услугами англичан и вообще иностранцев...
      - Это была ваша мысль. Я ее урезал, Павел Степанович, для верности своих машин для больших кораблей не сделать.
      - Возможно, я и не корю. По нынешним обстоятельствам лучше маленькое дело, чем большие мысли без дела. Но заметьте, Владимир Алексеевич, что русский человек все может. "Азов" и "Палладу" Ершов строил не по чужим образцам. Мы не хуже других просвещенных народов.
      Корнилов не любит общих рассуждений и хочет вернуть беседу в русло флотских дел.
      - Это крайность, Павел Степанович. Нам еще долго в учениках у Европы быть. Я сочувствую патриотизму славянофилов, но не их презрению к иностранному.
      - А по мне, и патриотизм господ Аксаковых чаще смешон. Но, принимая взгляд, что от ученического положения нам не избавиться, мы себе учителей не вырастим. Суворов на Фридриха не оглядывался. Покойный Ми-~хаил Петрович практически служил опровержением этой идеи подражания. Помните, как подсказал, что английская метода обучения по артиллерии для нас чересчур педантична. Да вот, пожалуйста, еще пример. Вы из Англии привезли громоотводы. А почему их у нас нет? Приказу не дали сверху!
      - Экий вы сегодня полемист, - принужденно смеется Корнилов. - Вернемся лучше на нашу грешную землю.
      - Вернемся, - остывает Нахимов, - какой пункт для рандеву?
      - На верфи наши в тишайшем Николаеве. В будущем году мы будем иметь на плаву "Императрицу Марию". Чтобы не удлинять этот стапель для двухдечного винтового корабля, не лучше ли заложить винтовой фрегат?
      - Фрегатов у нас мало, а для крейсерств они нужны. Пожалуй, полезно так решить вопрос, если на новое строительство стапеля по берегу Ингула в Петербурге согласятся. Выгодно перейти на постройку трехдечных кораблей стопушечных. Но тогда полный комплект двух дивизий образуется к какому году? Позвольте, Владимир Алексеевич, карандаш и бумагу.
      - Лизанька, прикажи дать нам лампу! - кричит, оживляясь, Корнилов.
      На зиму дела флота вынуждают Владимира Алексеевича уехать с семьею в Николаев. Опять Нахимов одинок в холостяцкой квартире. В его маленьком садике на изрытых дождями клумбах отцвели самые поздние осенние цветы. Перевезенная из Редут-Кале магнолия укутана в солому от ветров с моря. Капризные ветры атакуют море за мысом Лукулл и катят волны мимо Херсонеса на Александровскую и Константиновскую батареи либо взбаламучивают Большой рейд, мчась через пологие холмы Северной стороны. Частая сетка дождя закрывает Сапун-гору и протягивается к Инкерману до Дуванки на севастопольской дороге. Снег не выпадает, но оттого город кажется особенно мрачным. Оголенные деревья скучны и неестественны, как голые мачты. Листва должна одевать акации, каштаны и тополя, как паруса корабельное дерево. Тогда жизнь становится полнее, и прочь уходят грустные мысли о старости, и не беспокоит застарелый ревматизм.
      Трудно в эту зиму соблюдать свои привычки, регулярно посещать доки с разоруженными кораблями и казармы, подниматься на гору в Библиотеку. Но отказаться от дел еще труднее. Становиться на мертвый якорь в спальне или в кабинете Павел Степанович не хочет. Чем тогда он будет отличаться от развалины Юрьева или николаевского главнокомандующего, расслабленного Верха? Командиры бригад Вукотич, Вульф и Панфилов, старый его лейтенант с "Наварина", должны видеть пример в исполнении служебного долга и ваботы об экипажах.
      В одно февральское утро, кашляя и пряча руки в карманы верблюжьего пальто, Нахимов сходит с крыльца, но звон бубенцов за спиною заставляет его повернуть голову. Из коляски выпрыгивает офицер и бежит к нему. Кажется, Платон, племянник. В самом деле, это капитан-лейтенант Воеводский, лихой командир шхуны "Ласточка", и с ним Скоробогатов, вновь назначенный командир фрегата "Флора", и Керн, командир корвета "Андромаха". Все трое имели отпуск в столицу.
      - Откуда вы, молодые люди?
      - Сейчас прямо из Симферополя, а вообще из Петербурга, ваше превосходительство, - басит Скоробогатов. - Честь имею явиться и прошу разрешения вернуться к исполнению обязанностей.
      - Я, дядя, уговорил их ехать прямо к вам. Ведь иначе искать весь день пришлось бы или отложить новости до вечера.
      - Новости чьи?
      - Общие и домашние. Тетушка Александра Семеновна шлет вам привет. От нее, от Сергея Степановича и маленькой Саши письма вам.
      - Так-с. Ну что же, я вижу, господа, вы рассчитываете на мое гостеприимство.
      - Нет, как можно, мы затем в гостиницу, - вместе опровергают Керн и Скоробогатов, но покоряются доброму жесту хозяина, уже распахнувшего дверь.
      - Платон, ты займись, устраивай друзей. Комната лейтенанта Острено свободна. А потом прошу в кабинет.
      Семейная почта, полная нежных чувств, не передает никаких новостей, кроме короткого сообщения брата, что Меншиков нынче собирается в путешествие и опять будет на Черноморском флоте. Прочитав это, Павел Степанович ходит по кабинету, прислушиваясь к возне в умывальной молодых офицеров. Какие же общие новости? Или приезд Меншикова для капитан-лейтенантов значительное событие?
      - Ну-с, - шутливо спрашивает он, когда раскрасневшиеся, обожженные ледяной водою офицеры входят в кабинет. - Ну-с, какие новости оправдывают нарушение моего рабочего дня? Может быть, приспело десант на Босфор вести?
      Капитан-лейтенант Воеводский прищуривается, словно разглядывает предмет, который сейчас продемонстрирует адмиралу, и нарочито медлит с ответом. Хочется поинтриговать дядюшку.
      - Ты что, Платон, играешь? - в тон ему спрашивает Павел Степанович, но племянник чует, что за мирным вопросом может последовать и гроза.
      - Так как сказать, дядя. Пока о войне прямой речи нет, но к Босфору наша новость имеет отношение. Вот Керн будет вестовщиком. У него в придворных кругах знакомства, из первых рук слышал.
      Федор Керн успел побриться и надеть свежую тужурку. Встретив взгляд Павла Степановича, почтительно наклоняет голову.
      - Ну-с, чего стоит передача дворцовых кумушек? Керн не смущается.
      - Судите сами, ваше превосходительство. Государь разговаривал с английским послом и приказал Нессельроду сделать запись. Она будто и озаглавлена: "Предложение российского императора о дележе Турции".
      Недоверие и отвращение так явно проявляются в лице адмирала, что Федор Керн разводит руками:
      - Именно так повествовал мне доверительно чиновник Нессельрода. Его величество заявил британскому представителю, что турецкое государство дальше существовать не может и самое время договариваться великим державам. Государь согласился, что английские интересы распространяются на Египет, Крит и Кипр, а в русских интересах поставить в зависимость от нас дунайские княжества, Болгарию и Сербию. Что касается Константинополя, то государь прямо заявил, что он никому не позволит водвориться там и даже возьмет на себя роль временного охранителя.
      Павел Степанович сидит, прикрыв глаза рукой. Потом глухо спрашивает:
      - Конечно, англичанин ничего не ответил?
      - Многие говорят, что он казался очень взволнованным. Ведь издали беседующих наблюдали. Это было на рауте у великой княгини Елены Павловны.
      - Подходящее место решать вопрос о мире и войне, - раздраженно цедит адмирал. - Да-с, это вроде камня в осиное гнездо. Зажужжат теперь...
      Неясно, кто, по мнению Нахимова, должен зажужжать, но офицеры догадываются, что адмирал имеет в виду отнюдь не друзей России.
      - Ведь армия наша сильная, Павел Степанович. С армией победителей Наполеона все державы должны считаться? - робко спрашивает Скоробогатов.
      - Россия благодаря военной силе занимает важное место. Нас боятся... Нахимов опять не кончает фразы, потому что вспоминаются чьи-то рассказы о генерале Сухозанете, выразившемся недавно в тон с верховным вождем армии: "Наука в военном деле не более как пуговица к мундиру... Без науки побеждать возможно, но без дисциплины - никогда". А дисциплина у таких генералов есть муштра с палкою... Что, если такие мысли утвердились в генералитете? Тогда есть солдаты, но нет войска.
      - Новость ваша в самом деле важная, но рекомендую о ней более не распространяться, господа. Впрочем, мы и судить, по существу, средств не имеем. Наше дело исполнять, что потребует величие отечества... По флоту что толкуют в департаментах министерства? Или вы адмиралтейского шпица избегали?
      Скоробогатов поспешно вспоминает:
      - Как же. Контр-адмирал Матюшкин, мой прежний командир, звал меня к себе, расспрашивал. Вам кланяться велел. Так он говорил, что государь не одобряет больших расходов, какие проектируют по нашему ведомству с переходом на винтовое устройство. Программа николаевских верфей будет урезана. Будто государь нашел, что достаточно одного винтового корабля на бригаду.
      - А хоть бы один был на дивизию, на весь флот. Обзаведение для машинных и котельных мастерских решено иметь?
      - Отлагается этот вопрос.
      Кряхтя и ощущая внезапный приступ болей в ноге и руке, Нахимов машет рукою:
      - Что и говорить, развеселые новости вы привезли.
      В это время пароход "Громоносец" стоял под парами в Одесской гавани. По срочному вызову Корнилов прибыл к светлейшему князю Меншикову. Князь неторопливо устраивается в каюте и рисуется перед своим гостем.
      - Итак, Владимир Алексеевич, вы сызнова отправитесь в места ваших юношеских трудов. Я даже надеюсь, что, деля со мною стамбульскую скуку дипломатических обедов и завтраков, вы найдете время дополнить последние наблюдения вашего приятеля Путятина. Да-с, вы жалуетесь, что нет людей, способных охватить разнообразие флотских дел. А мне сейчас придется соединять с обязанностями начальника Морского штаба ремесло человека, ведущего с неверными переговоры о церковных материях. Вы, например, разбираетесь, чего мы не поделили с турками и европейцами в Иерусалиме? В святых местах! - с циничной интонацией светлейший потирает мерзнущие подагрические руки.
      - Я не читал меморандума, - замечает Корнилов. - Признаюсь, мне легче выполнить другую миссию, поручаемую вами.
      - Э-э, чепуха. В дипломатии важна сила. Я не собираюсь с Абдул-Меджидом церемониться. Я запасся в Петербурге сведениями, кого из министров французских клевретов - надо выгнать, ну и выгоню. Весь сыр-бор из-за лягушатников нового Наполеона.
      Как только на время утихает революционный ураган, снова всплывает на поверхность вечный восточный вопрос, - справедливо отмечал Энгельс перед Крымской войной. Действительно, европейские социальные бури 1848 года временно ослабили вражду России и. Англии на Ближнем Востоке. Пока Николай I спасал от распада Австрийскую империю, министры королевы Виктории с беспокойством следили за революционными событиями во Франции. Европейский жандарм и британский капиталист одинаково боялись победы народов. Но повсеместное торжество реакции развязало сторонам руки для борьбы в Турции. Англия может повести теперь более активную политику, потому что в Наполеоне III, жалком племяннике злейшего врага ее могущества, она приобретает верного и агрессивного союзника.
      Между тем император Николай, привыкнув считать себя диктатором Европы, не сомневается, что в столкновении с морскими державами Россия будет иметь союзников. Он дорого ценит свое содействие Австрии и всему Германскому союзу, оплаченное кровью русских солдат в Венгрии.
      В 1828 - 1829 годах Николай I вел войну с Турцией в надежде осуществить греческий проект Екатерины II. Опыт этой войны показал, что овладеть территорией европейской Турции возможно. Однако об условиях мира приходится договариваться с другими державами Европы, упорно не желающими видеть Россию на выходах в Средиземное море.
      Николай сразу после Адрианопольского мира решительно перешел от тактики сокрушения к тактике измора. Он долго соревнуется с Англией, Францией и Австрией в заботах о сохранении Турецкой империи.
      По русской пословице - у семи нянек дитя без глазу. В сложном международном положении султанская Турция надеялась доказать, что дело обстоит наоборот. Прогнившая Порта мечтала удержать проливы и многонациональные владения, принимая одновременно покровительство и услуги всех рьяных добровольных гувернанток и дразня одну предоставлением преимуществ другой. Так, в 1833 году турецкое правительство благодарит Россию за посылку эскадры с десантной дивизией для защиты от восставшего Мехмет-Али, а англо-французов - за уничтожение войск и' флота египетского вассала в Сирии. Все последующие двадцать лет Порта довольно ловко балансирует между великими державами-няньками, а они изображают мнимое согласие и делают вид, что им очень приятна совместная опека "больного человека".
      Но рано или поздно истина этих отношений должна была вскрыться.
      Невыгоды России заключались в ее экономической отсталости. Англичане и французы, расширяя свою торговлю, вывозя турецкое сырье и ввозя промышленные товары, укрепляются в Порте в качестве инженеров, коммерсантов, строителей дорог и кораблей, организаторов новых заводов и фабрик.
      Но они - чужие населению Турции. А у России есть культурно-историческая миссия, о которой даже реакционное крепостническое правительство в Петербурге может твердить, пользоваться ею как козырной картой. Русский народ имеет вековые культурно-языковые связи со славянами Балканского полуострова. Русский народ связан с греками историческими общими традициями религии.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30