Нет, на террасе за накрытым столом услаждается толстяк Будберг; заправив под высокий воротник кителя салфетку, он с аппетитом скребет ложкой в сковородке. Кувшин с кислым молоком должен последовать за пышной глазуньей в объемистое чрево.
      Генерал взмахом руки с зажатою в ней ложкой приглашает к столу. Денщик генерала наливает кружку чаю. У генерала превосходное настроение.
      - Нынче, дорогой Павел Степанович, могу вас отпустить. Прибыли ко мне три азовских барказика с командою, так что потерийки форта я возместил... Да-с, а лазутчики донесли о черкесиках; направилось все скопление их к Наваринскому форту. Как разочаруются?! Раньше их там фрегаты, и Конотопцев свез на "Браилове" подкрепленьице. Прошу кушать. Форт не обидим. Я все с собою вожу. Да-с, у меня и курочки несутся, и боровки откармливаются, и коровки путешествуют. Нельзя-с иначе. Воевать без корму трудно.
      Генерал чавкает, прихлебывает и отдувается:
      - Рапортик с благодарностью вам я уж отправлю из Новороссийска. Государя адмирал Михаил Петрович, конечно, известит о своевременном вашем появленьице. О-ох, батенька, не приди вы третьего дни, беда! Палисадник, мерзавцы, в самом удобном месте сожгли. И людей для обороны мало было. А тут ваши пушечки и матросики!..
      - Только и дела что показались, - холодно вставляет Нахимов.
      Даже грустно, что такой бурбон заменил деликатного и умного Раевского. Потерийки... Смерть солдат для генерала цифирь. Он возместил... Коли человек добр, то этот немец до человека не вырос.
      Он пропускает длинную тираду генерала. Впрочем, тот повторяется:
      - Именно! Самое главное, что показались, скромник. Ну, вы ролю свою поймете в следующую кампанию, когда смените Конотопцева.
      - Ничего об этом мне неизвестно, ваше превосходительство.
      - Зато нам, сударь, ведомо, ведомо; хе-хе, и вас тже скоро величать превосходительством. Так что наперед примите мои поздравления.
      Конотопцев и Будберг разболтали Нахимову то, что в Николаеве известно каждому канцеляристу штаба. Лазарев послал просьбу о производстве Нахимова в контрадмиралы и назначении младшим флагманом пятой дивизии. "По познаниям и образованности своей господин капитан 1-го ранга Нахимов с пользой и честию для флота займет высшее место. К тому же он является старшим из капитанов и служит образцом для всех командиров кораблей".
      Проходит, однако, год, прежде чем царь подписывает рескрипт. Этому предшествует поездка на юг для инспекции флота великого князя генерал-адмирала и самого царя.
      В новую должность Нахимов вступает после летней кампании.
      Гичка с фрегата "Мидия" медленно идет на веслах к унылому причалу в Клокачевой балке па Северной стороне. Жарко, несмотря на конец сентября. Нахимов парится в сюртуке с новыми эполетами и сердито выговаривает мичману:
      - Всегда у вас так гребут? Сущий разврат. Примите-с, молодой человек, два наряда вне очереди за такую греблю, и командиру передайте, что вам поупражняться следует в первом для моряка деле.
      Раздраженный поездкой, он идет в гору по пыльной дороге. На пути к казармам низкие мазанки. Тряпье в крохотных разбитых оконцах. У иных жилищ только одна стена - они врылись в мягкую скалу. Вокруг заваленные мусором пустыри. Ни заборов, ни травы, ни деревца. Зато в сотне шагов питейный дом.
      Казармы - старые бараки, строившиеся в начале века.
      Он входит внутрь. Темно. Кислый, душный запах ударяет в нос. Тесно стоят кровати, над ними возвышенные нары, и еще выше, под стропилами, навесные койки. Пол не настелен, потолка нет.
      - Подлинно, звериное логово.
      Он вспоминает светлые просторные казармы 41-го экипажа.
      - Как можно в этих условиях требовать от людей службы?
      Оказывается, что больные живут тут же. Командир экипажа беспомощно разводит руками.
      - Я докладывал командиру порта.
      - А дом небось себе построили не тесный, - грубо обрывает контр-адмирал. - Немедля возьмите палатки, не хватит - в три дня поставьте шалаши. Заразных отделите. И бараку сделайте полный ремонт. В этом можно одну роту держать. Для других прибавьте здесь же новые бараки.
      - Но, ваше превосходительство...
      - Знаете, капитан, ежели я начну экономические суммы с вас искать, вам дороже обойдется. Так-то. А лесу я вам доставлю, много ли его нужно?! Да еще кругом камень, напилите-с.
      На обратном пути у пристани отставной боцман, обнажив седую голову, горячо приветствует:
      - Здравия желаю, Павел Степанович. Нахимов щурится, порывисто обнимает Сатина и целует.
      - Здравствуй, здравствуй, Сатин. Как живешь? В прошлом году он добился для старого соплавателя отставки и устроил его жизнь.
      - Что бога гневить, не хуже горского князька, Павел Степанович. На ваши деньги домик выстроил, огородничаю и рыбачу. - У старого костромича появились в голосе певучие южные интонации.
      - Значит, женился? А помнишь, что говорил в Кронштадте?
      - Так в отставке ж, Павел Степанович.
      - Ну, пожалуй, в отставке можно. Приходи ко мне с женой, а то я к тебе не соберусь. Далеко живешь?
      - Да тут же, я прямо в камень вмазал хатенку. Дешево и тепло.
      Павел Степанович раздумывает недолго.
      - Ладно, пойдем посмотрим твое житье-бытье.
      Гребцы устают ждать адмирала и располагаются спать в тени. Заработавший наказание мичман хмуро шагает по мосткам пристани и мысленно произносит речи против тиранства адмиралов. Какая дикая прихоть у образованного человека, у морского офицера такого звания! Отправляться с визитом к нижнему чину и заставлять себя ждать! Боцманская шутка!
      А Павел Степанович и не предполагает, что разлилась желчь в молодом человеке. Он пробует султанку в масле и малосольные огурчики сатинского изготовления, и молодое мутное вино, и прошлогоднее кизиловое варенье, и все похваливает, и рассказывает хозяйке, какой ее муж бравый моряк, бывалый в плавании по всему свету. А в двери мазанки набиваются еще отставные матросы и матросские вдовы. И все, оказывается, знают Нахимова. И все желают поздравить его с чином, всем надо спросить у него совета. Адмирал чертит ршн=еут для барказа и вставной руль для шлюпки, и пишет прошение о пенсии, и обещает крестить ребенка.
      Когда наконец он покидает гостеприимную хату, толпа гурьбой провожает адмирала к причалу. Ему едва удается на прощанье украдкой сунуть Сатину ассигнации.
      - Ты раздай, голубчик, кому надо, вдовам...
      - Есть раздать...
      Гребцы отдохнули на камнях. Шлюпка быстро режет волну, и вода звонко журчит за кормой. Серебристо-голубая плотная вода окружает высокие корабли, уходит извилистой лентой к инкерманским высотам, окружает низкий мыс Лазаревского адмиралтейства на Корабельной, длинным языком убегает вдоль крутой городской горы, усеянной новыми постройками. До самой Графской пристани Павел Степанович молча улыбается и ласкает теплую забортную воду пальцами. И только на лестнице замечает недовольное лицо мичмана.
      - Пойдемте, молодой человек, погуляем. Вы, наверно, в Библиотеку собрались. И я загляну новые газеты посмотреть.
      Мичман совсем не собирался в Библиотеку. Он даже знает ее только издалека, по астрономической вышке. Он предпочитает Приморский бульвар у Николаевской батареи и бильярдную Мисолаки. Однако нельзя же отказзать начальнику и, в конце концов, лестно идти в людной части города с адмиралом.
      Он хмуро наклоняет голову и шагает за Нахимовым.
      - Что ж вы отстаете? Неужели лестницы утомляют? Я в ваши годы на Тенерифский пик бегом поднимался. Адмирал берет мичмана под руку.
      - Нынче у меня, молодой человек, праздник. Старых матросов повстречал, с которыми в безвестное - так они называют кругосветное - плавал. Я убедился, что они меня любят и понимают. А это составляет главную задачу жизни. Я, любезнейший, матросской привязанностью дорожу больше, чем отзывами каких-нибудь чванных дворянчиков-с.
      - А кто же о вас плохо отзывается? - считает необходимым долгом вежливости возразить мичман.
      - Э-э, бросьте, голубчик. Мне сорок пять, и тридцать лет я на воде. Меня боцманом называют. Я знаю-с. И пускай. У матросов есть ум, душа и сердце. Вот гребцы наши слыхали, как я вас распек, так на обратном пути старались вовсю, вас жалеючи. Один раз дайте почувствовать, что оценили ихнее рвение, и увидите, как изменятся к вам и службе. А на меня не обижайтесь. Вы, может быть, сейчас охотнее сидели бы в молодой компании. А что толку - угар, головная боль и деньгам расход.
      Мичман растерянно молчит. За год службы на Черном море никто не говорил с ним так просто, без всякой официальности. Ему хочется признаться в том, что он нашел соперницу моря, которая не уступит ему ни в прелести, ни в ветрености, и что денег у него давно нет, и он кругом должен, и что деньги особенно нужны для посылки матери. И он сам не знает, как случилось, что выпаливает все это сразу, и Павел Степанович дает ему в долг сто рублей для маменьки, а он торжественно обещает адмиралу с послезавтра, уйдя в море, заниматься английским...
      В этот вечер он не разлучается с Нахимовым и смущенно принимает приглашение поужинать по-домашнему.
      У мичмана слегка кружится голова от единственного стакана марсалы - так взволновал его разговор. Смутно доходят сильные спевшиеся голоса адмирала и капитана. В этот вечер у адмирала гость из Николаева, вечный капитан 2-го ранга Чигирь. Голоса рокочут под аккомпанемент гитары Чигиря:
      Ой! Йшов бурлак с Дону,
      Ой, с Дону - до дому.
      Тай, сив над водою,
      Нарекае долю.
      Доля ж моя доля,
      Нещастлива доля,
      Доля ж моя доля,
      Нещастлива доля!
      - Заснул наш мичман. Не умеет нынче пить молодежь, - говорит Чигирь и откладывает гитару. - Помнишь, Павел Степанович, как ром тянули в Кронштадте? Щенки были... Выпьем за твои эполеты.
      - А не хватит ли, Андрей?
      Но Чигирь наполнил стаканы марсалой и выпивает свой залпом.
      - Мне, ваше превосходительство, невозможно не пить.
      - Что в штабе нового?
      - Ничего особенного. Собираются флагманов опросить, какой корабль лучший ходок.
      - Что тут спрашивать - все одинаковы, от рук зависит. Корнилов у вас?
      - В Англию снова уезжает капитан Корнилов, покупать пароходы.
      - Проклятые самовары, - бормочет Нахимов и тянет к себе гитару.
      - Не любишь, Павел Степанович, пароходы?
      Гитара на одной струне протяжно басит. Павел Степанович не отвечает. Конечно, его сердце не радуют черные угольщики, пачкуны. Парусная служба из-за них приходит в небрежение. Безветрие или противный ветер, и сразу ленивый командир сигналит - прошу буксировать.
      - Не любишь, говорю, пароходов. И я их не понимаю.
      - Без них не обойтись, - строго говорит Нахимов. - Так знаешь, что заказывать собирается адмирал? С гребными винтами целые корабли или для наших линейных машины?
      - А я даже не знаю, какие такие гребные винты?
      - А такие, могильщики нашего брата, парусника, - сердито отвечает Павел Степанович. - Иди, брат, спать. Последнее дело - служишь и не любопытствуешь.
      - Да подожди, - не унимается Чигирь, - это что - не колесные пароходы? По-моему, царь приказал заказать пароходо-фрегаты.
      - Эх, капитан Чигирь, штабной офицер! Не читаешь журналов и газет. Гребной винт ставится под корму любого корабля, действует вроде весла, которым галанят. Спусти в трюм корабля машину - и всего делов. Я бы на месте Лазарева, как ни дороги переделки, на все крепкие линейные корабли и фрегаты приобрел паровые машины. Англичане изготовляют быстро. А ежели не сделаем флот наш через пять лет против европейских держав только для смотров будет годиться. И тогда, может быть, поздно будет переделывать...
      - Ты серьезно, Павел Степанович?
      - Какие могут быть шутки. Я лично умереть хотел бы под парусами. Но ты почитай, что выдумали инженеры.
      Он достает "Таймс".
      - Вот-с. В Глазго строится паровой фрегат "Гринок". Отличительные элементы нового судна: дымовая труба складывается, гребной винт поднимается на палубу, чтобы пользовать паруса без замедления хода, 585 лошадиных сил в машине. Глубина трюма 23 фута и паровые котлы на 5 футов ниже ватерлинии. Значит, не так легко попасть в его машины. И далее - киль из кованого железа, шпангоуты из узлового железа. Шесть глухих переборок, не пропускающих воды. Такой фрегат с 20 пушками страшнее "Двенадцати апостолов".
      Чигирь недоверчиво смотрит в газетные столбцы, потом поднимает глаза на Павла Степановича.
      - Так что же адмирал? Главный штаб? Наконец, император? Ты писал записку о сем?
      - Я? Я, любезный, - парусник, боцман. Кто меня послушает? Мое дело матросов учить, и я их буду учить чему знаю - до смерти. А в конце концов на каждом флоте главное - люди, способные и желающие сражаться.
      Пароход "Геркулес" в 220 сил, тот пароход, на котором Нахимов отправляется в Германию, построен Ижорскими заводами в 1833 году. С тех пор отечественное судостроение на Балтике мало подвинулось вперед. В 1846 году, кроме "Александры", "Геркулеса", "Богатыря", в Балтике все пароходы иностранной стройки. На Черном море дела обстоят не лучше. В Николаеве выстроены "Северная звезда" и несколько корпусов для машин, заказанных в Англии. Оттуда в 1842 году приходят три парохода для линии Одесса Константинополь. Но все эти колесные суда типа "Колхида" слабосильны. Они не могут быть серьезной военной силой. Даже турки обзаводятся большими пароходами до 450 лошадиных сил и устанавливают на них 68-фунтовые бомбические пушки с английскими ударными замками.
      После Наваринской битвы Россия вместе с Францией делила второе и третье место по величине морских сил. И это место она теряет, когда в морское дело вторгаются железо и пар.
      Николаю I еще в 1838 году докладывал побывавший в Америке капитан 1-го ранга Шанц об успехах паровых кораблей. Но царь отнесся к сообщению беспечно. В парусных кораблях есть выправка. А что будут делать команды на паровых кораблях с неуклюжими кожухами? Николай уже воспротивился введению штуцеров, нового дальнобойного оружия. Он нашел, что при замене кремневых ружей исчезает лихой, привычный солдату темп ружейных приемов, и это "соображение" решило дело.
      Рутина обволакивает армию и флот в одинаковой мере. А то, что слабая отечественная промышленность не может предложить на оборону страны ни кораблей, ни оружия, какие изготовляет Запад, увеличивает рутину во много раз.
      Организатор Черноморского флота Лазарев серьезно болеет, лечится в Вене. Ему уже не удается во все вникать, внушать свою энергию подчиненным. В ежетретных рапортах отделов и управлений Черноморского флота все чаще встречается фраза о том, что нововведений и улучшений не было или "нововведения" сводятся к анекдотическим справкам. Например: "подушки вместо рубленых перьев набили конским волосом". Чиновников в Адмиралтействе и портах раздражает инициатива, идущая снизу. Они не следят за качественными изменениями в иностранных флотах, их не беспокоит, что отечественная промышленность не в состоянии перевооружить флот.
      Еще в 1839 году мир облетела весть об изобретении винта. Для военных кораблей это было особенно важно, потому что на колесных пароходах кожуха закрывают среднюю часть бортов и мешают установке артиллерии. Винтовой корвет "Архимед" совершает переход от Лондона до Опорто. В 1845 году на состязании винтовых кораблей "Великобритания" и "Ратлер" с колесными пароходами все преимущества в поворотливости и скорости, в ходе под парусами, в артиллерии, в безопасности машин и экономичности потребления угля оказываются на стороне винтовых кораблей. Возникает энергичная работа по переделке парусных кораблей. Оказывается, что любой крепкий парусный корабль в короткий срок можно снабдить паровой машиной, приводящей в движение винт.
      А между тем Корнилов командируется в Англию для заказа колесных пароходов. Ему не разрешают переключаться на приобретение машин для линейных кораблей Черноморского флота. Глазенап, командированный из Балтийского флота с той же целью, не может изменить решения Адмиралтейства. Николай I и Меншиков зачарованы участием колесных пароходов в боях минувшего десятилетия. В 1838 году колесный пароход пересек океан. В этом же году французская эскадра, в составе которой действовали два колесных парохода, разгромила Вера-Крус и заставила сдаться мексиканский гарнизон, потеряв всего 33 человека. В 1840 году в экспедиции против Акры уже участвуют четыре колесных парохода. В 1844 году французы громят Танжер, буксируя парусные корабли пароходами.
      - Ну, хоть колесные!
      Корнилов утешается тем, что пароходо-фрегатами можно будет буксировать линейные корабли.
      Нахимов не ищет утешения. Он не может закрывать глаза на упрямые факты. И тем больше поэтому думает о людях, плавающих под Андреевским флагом.
      Книга вторая.
      Подвиг севастопольцев
      Глава первая.
      Контр-адмирал
      Весною шумно в Новороссийском укреплении и городке. С азовских барж на пристани выгружают железо и каменный уголь, чугунные ядра и бочки сельдей. Скрипят мажары. Ржут кубанские кони. Клубится пыль на горных спусках, по которым гонят отары овец. Тихие улочки заполняют пластуны и конники. Мешаются серые шинели и кавказские бешметы, черные бушлаты и невероятной ширины шаровары украинцев. Всюду мелькают облезлые курпеи и низкие кубанские шапочки, папахи донцов и солдатские картузы, турецкие фески и колпаки рыбаков.
      А в бухте дымят пароходы Кавказского управления; с попутным ветром снимаются в плавание дубки и кочермы, тендеры и шхуны. Куда ни кинь взор на подернутой рябью воде скользят квадратные и треугольные, белые и коричневые паруса. Нет еще, однако, севастопольцев. Бочки, укрепленные на мертвых якорях, дожидаются боевых кораблей. Новороссийцы знают, где станут "Мидия", "Кагул", "Браилов" и "Флора", и о нетерпением высматривают большие паруса на горизонте.
      Эскадра абхазской экспедиции в первый раз приходит в Новороссийск с новым флагманом - контр-адмиралом Нахимовым. И новороссийцы живо ощущают, что севастопольцами ныне управляет крепкая рука. Со второго дня по прибытии кораблей офицеры и матросы не слоняются по скверам и не заполняют трактиров. Нет драк моряков с солдатами кавказских частей. Между кораблями и пристанями снуют гребные суда, погружая войска и припасы для фортов. И через неделю половины судов уже нет в бухте. Один за другим бриги и корветы уходят в дозоры.
      Флаг Нахимова на "Кагуле". Этот фрегат тоже недолго стоит на бочке. С первых чисел апреля его можно разглядеть у кавказского берега между Сочи и Сухумом. Лишь когда является нужда пополнить запасы воды и провианта, "Кагул" возвращается в Новороссийскую бухту. Но напрасно офицеры мечтают о воскресном гулянье с музыкой. Командующий рассуждает иначе. Несмотря "а отсутствие командира, выбывшего на берег, в воскресное утро после церковной службы назначается общий смотр. Итог нехорош. Нахимов уходит, приказав просить командира, как только явится, в адмиральскую каюту.
      Поэтому старший офицер встречает командира у трапа и торопливо шепчет:
      - В ваше отсутствие у нас гроза случилась, Командующий осматривал слабых и рассердился, боже мой. Медика велел оставить без берега. Вам приказал немедля быть у него.
      Лесовский коротко рассказывает о смотре, но Истомину и не нужно подробностей. Он отлично знает своего старого начальника.
      - Поделом, - стараясь быть спокойным, говорит Истомин. - Я вас упреждал, нельзя поправку больных сбывать на руки лекаря. Наше общее дело заботиться о матросе, и теперь мы, конечно, виноваты.
      Истомин скрывается к себе только затем, чтоб поправить гребешком волосы на лысеющей макушке и заменить мундир легкой тужуркой. Не глядя на притихших офицеров, пересекает кают-компанию и стучится в дверь кормового салона.
      Хмуро шагая от койки к столу, кивком головы флагман указывает командиру на кресла; Истомин, конечно, не садится, дожидаясь бури. А Нахимову трудно начать. У давнего сослуживца и подчиненного не думал он найти подобные непорядки. Столько приучал на "Наварине" и "Палладе": здоровы матросы боеспособен корабль.
      - Шестнадцать человек обнаружил зараженными цингою! - вдруг бросает он обвинение и останавливается перед командиром фрегата. - Что скажете об этом, Владимир Иванович? Почему больных показываете здоровыми?
      - Мое упущение, - твердо признает Истомин. - С выхода из Севастополя не делал лично осмотра. - Он очень хочет, чтобы любимый начальник скорее выкипел. А известно, Павел Степанович не терпит трусливой лжи и оправдываний. Офицер должен отвечать честью за свои поступки.
      - Огромное упущение! Важнейшее! - восклицает Нахимов и снова начинает шагать от стола к койке. Однако лицо светлеет, и видать, что гнев уступает место рассуждению.
      Действительно, Павел Степанович в мыслях выгораживает командира. В должность на фрегате Истомин вступил с подъемом флага к кампании. Плавание было до сих пор в трудах - штормы, сложные рейдовые лавировки у фортов и погони за контрабандистами. Последние дни командир хлопочет в Новороссийском порту. Обещали, что в Новороссийске дадут лук и свежее мясо, а пока паек тот же - солонина и кислая капуста.
      Окончательно выгородив в душе Истомина, Нахимов усаживается к столу и тычет в листки своих заметок.
      - Я вынужден буду приказ писать. Не обижайтесь на выговор. Надобно пример показать всему отряду. Итак-с, каждый четверг и воскресенье вам осматривать команду вместе со старшим офицером, ротными командирами и судовым медиком - его списать, при первом случае возможной замены. На якоре - осмотр после выноса коек, в море - в первое свободное время. А не найдется часа, так на следующий день. Впрочем, вам известны мои правила.
      - С этими больными как быть, ваше превосходительство?
      Павел Степанович морщится, и на переносице образуются поперечные складки.
      - Цинготных мое превосходительство рассуждает списать на "Силистрию", пока ее в Севастополе исправляют. Пользование там будет лучше. Напишу об этом в штаб.
      Он делает заметку в раскрытой записной книжке и задвигает шторку на иллюминаторе, чтобы не отвлекаться. (Бриг "Паламед" отдает якоря с недостойной медлительностью.) Но вспоминается другое упущение офицеров "Кагула", и складки морщин становятся еще глубже, рот стягивается, а на скулах кожа темнеет. "Быть второй грозе, - угадывает Истомин. - Чего тут наделали мальчишки? Сегодня соберу всех на шканцах и постругаю".
      - Вообще фрегат в запущенном состоянии, Владимир Иванович.
      "Удружили назначением. А теперь изволь", - отчаивается командир.
      - Давеча переходили на новую стоянку, - невозмутимо продолжает Нахимов, - ворочали оверштаг. Вышел я наверх поглядеть, как управляется Лесовский без вас. Неплохой офицер. Ну, а господа офицеры помоложе что делают? Никакого внимания к своим обязанностям! Лейтенант Макухин о пустяках болтает с мичманом Коскулем, а на мачте квартирмейстер распоряжается. Отдавали грот-марса-булинь. Ветер, понятно, забрался в парус, а как грот-марса-брас с подветра забыли отдать, то...
      - Сломали грот-марса-рей?! - чуть что не плача восклицает Истомин.
      - Точно так. Я велел для первого случая с господина Макухина за ущерб казне взыскать, что стоит грот-марса-рей, да показать в акте, что сломан он от незнания дела вахтенным офицером. А вперед прошу за такую невнимательность аттестовывать офицеров нерадивыми.
      Истомин слушает со страданием в лице, бесцельно рассматривая свои руки.
      - Каждый день такие происшествия, Павел Степанович. Согласитесь, лучше взамен себя посылать в порт хоть Лесовского. А то я и к концу кампании не приведу фрегат в надлежащий вид.
      Нахимов доволен, что командир взволновался, и, неожиданно улыбаясь, давит на плечи Истомина, понуждая усесться в кресла.
      - Сегодня к ночи уйдем, поневоле с борта не отлучишься. Новости привез с берега?
      - Ничего, Павел Степанович. Почты новой нету. Вот луку выпросил два мешка да шлюпку со свежею рыбой. Пожалуете к нам?
      - Добро. И гостя приведу.
      За обедом все офицеры чувствуют, что гроза пронеслась. Даже Макухину Павел Степанович приказывает подать стакан своей марсалы и шутит, что лучше расстаться с частью, жалованья для казны, чем в бильярдной.
      Гость командующего лейтенант Скоробогатов, все еще командир шхуны "Гонец", сидит рядом с ним и кажется всецело поглощенным очисткою своей тарелки. Опорожнив ее, он подставляет вестовому для новой порции и снова молчаливо принимается выбирать кости.
      Павел Степанович поглядывает на молодого человека с отцовской снисходительностью.
      - За ваш успех, Скоробогатов! - предлагает он тост. - И расскажите нам в подробностях, как достался вам приз.
      Скоробогатов краснеет и басит:
      - Право, не соображу, с чего начать.
      - С начала, лейтенант, - дружелюбно помогает Нахимов, - где была шхуна, в какое время.
      Скоробогатов стоит прикрыв глаза. Такая помощь некстати. Словно опять далекие снеговые горы выступают из лилового тумана на прозрачно-золотистый свет восходящего солнца, словно сейчас призрачный месяц тускнеет на светлеющей лазури.
      Тогда особенное трепетное чувство охотника владело лейтенантом. Приняв вахту от своего единственного офицера, он всматривался в неровные слои дымки, подымавшиеся с воды. Освобождаясь от ночного покрова, волны неуловимо переходили от темно-зеленого к белому, от почти черного к бледно-лиловому цвету. И тут среди пенистых гребней глаз поймал подозрительные паруса.
      - Так как же, лейтенант?
      - На высоте Констаитиновского мыса, идя от Бомбор ранним утром, хрипло начинает Скоробогатов, - я усмотрел по румбу зюйд, милях в десяти, судно под парусами.
      Все происходившее очень живо и ярко в памяти молодого командира. Но где моряку найти слова, чтобы передать ход событий, отделив факты от своих переживаний?.. Приникнув к стеклам подзорной трубы, Скоробогатов сразу узнал паруса одномачтовой турецкой чектырмы. Он начал сближаться без особого пыла. Предстояла надоевшая в ряде кампаний работа: опрашивать и под враждебными взглядами проверять груз в трюме. К тому же он надеялся, что чектырма испугается четырнадцати каронад на палубе "Гонца". Да и расстояние между шхуной и турком сокращалось. Но чектырма вдруг повернула на норд-вест, а "Гонец" остался за ветром в полосе штиля.
      Самое ужасное: когда заполоскали паруса, лейтенант непозволительно мечтал. Представлялась среди будущих пленников прелестная черкешенка, и фантазия его колебалась определить возможное поведение пленницы. То красавица поблагодарит лейтенанта за разрешение чектырме продолжать плавание, то с мольбой вытянет смуглые руки в браслетах и упросит доставить в замирившийся аул, из которого ее украли...
      Маневр турка вернул Скоробогатова к неприятной действительности. Увидев, что чектырма выбросила с обоих бортов дюжину весел, он пришел в ярость. Называя себя обманутым дураком и величайшим ослом из плававших под андреевским флагом, велел спускаться на ветер и зарядить орудия...
      Конечно, все это невозможно и не нужно рассказывать. И после долгой заминки лейтенант продолжает:
      - Я сигналил, но турок рассудил уйти от меня до темноты. Мне удалось выбраться из полосы штиля и, придя на дистанцию выстрела, я выпалил холостым.
      Он умалчивает, что в последнюю минуту, когда были зажжены фитили, скомандовал: "Отставить ядра". Невозможно сознаться, что мысль о некой лермонтовской Бэле вновь навязалась в такое время, и он пожалел разрушить уходившее суденышко.
      - Чектырма, однако, осмелилась в тот же момент отвечать. Ядра не долетали всего на четверть кабельтова. Тогда велел палить под ее корму.
      Теперь воспоминания и обстоятельства, о которых надо говорить, сливаются, и рассказывать легче. Скоробогатов описывает жестокую артиллерийскую дуэль, протянувшуюся до темноты. Он потерял надежду на рассвете догнать судно, потому что его лавировку в сумерках понял как устремление к берегу близ Сочи.
      - Я всю ночь старался держаться на высоте Сочи и с рассветом усмотрел чектырму в четырех милях под парусами и веслами. На сей раз уйти ей стало невозможно. Затем зюйдовый ветер, и мы могли ставить все возможные паруса... Но не хотел стращать людей выстрелами, ваше превосходительство, - вдруг признается лейтенант, поворачиваясь к Нахимову, - пока черкесы не вынудили. Они вновь стали палить. Мы насчитали до двадцати пушечных выстрелов... Тогда, приведя шхуну против борта чектырмы, я стал вредить ее парусам. Мы побили рулевое колесо и двух людей и заставили отдать фалы. Думаю, там большинство возмутилось палившими, выбежали на палубу, кричали, махали платками и курпеями. По допросу знаете, ваше превосходительство, - это знатные черкесы возвращались из Стамбула с семьями, и все были сторонниками продолжения войны.
      Нахимов одобрительно кивает головой. Он доволен сообщением Скоробогатова и шумно выражающимся восхищением молодежи. Он хотел, чтобы офицеры "Кагула" выслушали поучительный рассказ о настойчивом и умелом исполнении долга. Если Скоробогатов и сплоховал вначале, что очевидно и по его замешательству при рассказе, то потом энергично исправил свою ошибку. Теперь будет наглядно всем, почему можно быть недовольным офицерами корвета "Пилад" и брига "Паламед".
      - Господа офицеры, командующий намерен сделать вывод из сообщения лейтенанта, - предупреждает Истомин.
      Нахимов медленно поднимается и жестом руки просит у офицеров внимания.
      - Я вас ненадолго задержу, господа. Случай лейтенанта Скоробогатова мог бы найти достойных продолжателей. Но, наоборот, на этой неделе при встрече гребных судов двух наших кораблей с контрабандистами сказалось равнодушие к службе командующих офицеров. В безветрие предметом действия гребных судов корвета и брига явились три контрабандистских судна. Тактика в таком случае известна - первейшей обязанностью командующих должно быть ведение огня так, чтобы облегчить свалку на абордаж и чтобы припасу хватило до постановки судов к борту противника. А господа офицеры издали растратили снаряды и показали перед ответными залпами контрабандистов недостойную вялость. В итоге один противник выбросился на берег, команды других скрылись у местечка Вардан. Правда, потом с корвета и брига запалили все суда контрабандистов, но люди с них отбились и перед уходом на берег нанесли нам потерн, ранив семерых людей. Вчерашний день из них померли лейтенант Сутковой и матрос Бортнюк. Жалко товарищей, а еще больше обидно, что зря они погибли. Нанесши значительный вред орудиями гребных судов контрабандистам, должно было броситься на абордаж и взять их с командами. Конечно, потеря наша могла быть еще значительнее, но честь и слава остались бы безукоризненны...