Глава VI

В низкой, тесной комнатушке шум стоял неописуемый. Ждали Роду Премудрого, который нынче что-то уж очень подзапоздал, а время коротали за жаркими спорами, то и дело переходящими в яростные пререкания. Возбужденные молодые люди с горящими глазами наскакивали друг на друга с криком и размахивали руками, насколько позволяли давка и теснота.

Какой-то взлохмаченный юнец с пылающим взором самозабвенно вешал:

— Что бы там ни совершил так называемый Победоносец, это не в счет! Все его подвиги, как бы ни были они нам на пользу, ничего не значат по сравнению с чудовищной несправедливостью, которую допускают по отношению к нам обитатели Великой пустыни. Мы должны проложить туда дорогу и поселиться в отчем краю.

На углу стола, свесив ноги, сидел человек моложавого вида, но прежде времени начисто облысевший, с гладким безбородым лицом, на котором застыла кривая усмешка, похожая на гримасу. Он глядел на оратора выцветшими рыбьими глазами и твердил, слегка покачиваясь всей верхней половиной туловища:

— А я повторяю: нам не хватит там места.

— Должно хватить! — буйствовал оратор.

Но лысый ровным, бесстрастным голосом гнул свое:

— Нам не хватит там места. Согласен: у них там райская жизнь, но плотность населения в подземельях имеет свои пределы, притом небольшие…

— Так пусть меняются с нами! Пусть идут сюда и сражаются с шернами!

— Вот-вот! Правильно! — раздался общий крик.

Лысый продолжал криво усмехаться:

— Но как их к этому вынудить? А? Не знаете?

Один из оппонентов, тощий, с изможденным смуглым лицом, сжал кулаки и закричал:

— Матарет, заткнись! Тебя подкупили и…

И пошло. Комнатушка загудела, как улей, в воздухе смешались вопли, уговоры, призывы. Временами, когда чуть притихало, доносились размеренные, упорно повторяемые речи Матарета.

— А я говорю: нам не хватит там места.

И каждый раз конец его фразы тонул в неистовых воплях

Но вот кто-то из стоявших у двери воскликнул:

— Рода идет!

Все разом обернулись к двери, чтобы приветствовать Премудрого.

А тот, едва войдя, а вернее сказать, вбежав, рухнул на ближайший стул, с трудом переводя дух. Голова не покрыта, волосы растрепаны, рубашка порвана, лицо и грудь в синяках — Рода явно угодил в переделку и еле выбрался.

— Премудрый! Что случилось? — раздался крик со всех сторон.

Рода жестом попросил тишины. Голова бессильно откинулась на спинку стула, Премудрый тяжело дышал. Глаза полузакрыты, губы в крови, видно, что выбиты два передних зуба.

Один Матарет не тронулся с места. Сидел себе на столе и все с той же усмешкой, прищурясь, смотрел на Премудрого.

— Что я говорил? — сказал он, выждав. — Он опять народ просвещал.

Рода вскочил. Глаза у него засверкали, он яростно взмахнул кулаком, торчащим из распоротого рукава, и, кривя разбитую губу, зашелся в крике:

— Подонки! Жалкие рабы! Подлая темная чернь! Скоты!

— Ты прав, — спокойно согласился Матарет. — Но это тебе давно уже следовало бы знать.

Рода бросил на Матарета бешеный взгляд искоса.

— Да! А тебе безразлично! Ты и впрямь ни во что не веришь! Тебе лишь бы на столе посиживать, головой качать да посмеиваться! Тебе дела нет, что попы народ морочат! Тебе дела нет, что этот их Победоносец хваленый мордует людей в своих низменных целях, что неповторимый шанс на спасение может быть безвозвратно и попусту утерян! Тебе дела нет, что народ живет в преступной и жалкой слепоте, не разумеет собственного добра, знай пялится на Землю и не ищет дорогу в рай, который по праву принадлежит ему здесь, на Луне! Тебе это безразлично, а мне нет, я стремлюсь…

— Собрать все колотушки на Луне, — закончил за него Матарет.

— Пусть даже и так! Но зато я глубоко убежден, что…

Снова поднялся такой шум, что в нем потонули речи Премудрого. Одни кричали, что во всем виноват первосвященник Элем и его шпики. Именно они подстрекают чернь к враждебным действиям против апостолов истины, и поэтому в первую очередь надо вести борьбу против клики первосвященника. Другие, более рассудительные, возражали, что меряться силами с властью невозможно, по крайней мере в данный момент, до поры до времени.

— Народ относится к нам враждебно, — урезонивали они крикунов. — Нам его не переубедить и на свою сторону не привлечь. Все усилия в этом направлении ни к чему не приводят. Нам следует действовать самостоятельно

Через некоторое время на том и сошлись, но никто не представлял себе отчетливо, в чем должны состоять эти «самостоятельные действия».

Матарет высказался и против этого, поскольку народ, как видно, лишь на то и существует, чтобы пребывать в невежестве и горестях, но ответом был крик и угрозы немедленно побить камнями. Однако под рукой не оказалось предметов, пригодных для мгновенного осуществления сего привычного акта так называемого правосудия.

Наконец слово взял Рода Премудрый. Стало чуть тише, а он начал издалека, с повторения в сотый раз того, о чем собравшиеся и так знали и во что непоколебимо верили. Он говорил о необитаемости Земли, об извечных правах людей на Луну, о поповских сказках и о несомненном рае, который находится на противоположной, якобы мертвой стороне Луны.

Роду слушали с должным уважением, но не слишком внимательно, поскольку любой из присутствующих все это уже знал наизусть. Оживление наступило, когда он перешел к перечислению гонений со стороны властей и общественности, которым подвергаются члены Братства Истины, благоволящие наличествовать здесь в полном составе. Их повсюду высмеивают, к ним применяют методы физической расправы, они вынуждены собираться тайно, а их публичные выступления с целью насаждения истины кончаются ничем, если не считать побоев, синяков и шишек. При этих словах слушатели оживленно закивали головами, поскольку почти все из них в свое время чувствительнейшим образом убедились на себе в истинности слов вождя.

— Однако не следует опускать руки, — толковал Рода. — В настоящее время на этой стороне Луны находится пришелец из таинственных пределов Великой пустыни, и нам следует воспользоваться этим редчайшим случаем, чтобы отыскать дорогу в отобранный у нас счастливый отчий край. Мы приняли все меры к тому, чтобы пробудить народ и открыть ему глаза на подлинные цели мнимого Победоносца. Если бы это нам удалось, дальнейшее не представляло бы трудностей. По возвращении из страны шернов, где ценою крови наших сородичей этот обманщик добивается якобы великих побед, его задержали бы и тем или иным способом принудили бы открыть свою тайну. Однако нам известно, что усилия напрасны, они разбиваются о неодолимую человеческую глупость, которая куда податливей на старую, наивную и нелепую сказку о земном происхождении людей, чем на самоочевидную и плодотворную истину.

Рода примолк, а ученики и соратники столпились вокруг, настаивая, чтобы он наконец поделился заветной мыслью, как давно уже обещал. Даже Матарет перестал улыбаться и всем телом подался в сторону оратора, чтобы лучше расслышать его слова.

Рода распростер руки, положил их на плечи двух сотоварищей, оказавшихся ближе прочих. Его лицо со следами побоев озарилось нехорошей усмешкой.

— Следует захватить машину в Полярной стране, — сказал он.

— Машину Победоносца? — вопросил общий хор.

— Так точно. Победоносец пусть себе бьет шернов и дурит народ, как ему заблагорассудится, но без нашего разрешения ему отсюда будет не выбраться.

Матарет криво усмехнулся и махнул рукой:

— Ерунда! У нас не хватит сил удержать машину, если он натравит на нас свою орду.

Рода засмеялся, понизил голос и заговорил быстрым шепотом. Он подробно и пространно изложил свой план. По мере того, как говорил, даже самые недоверчивые начинали кивать и радостно поддакивать. А когда он закончил, раздался единодушный вопль одобрения.

Молодежь вскочила, словно готовая бегом бежать в Полярную страну, убежденная в успехе предприятия. Тут и там началось обсуждение планов захвата и раздела таинственных стран «той стороны». Воображению фанатиков вся безвоздушная пустыня ни с того ни с сего явилась неслыханным волшебным раем, сплошным лабиринтом чудеснейших пещер, заполненных хрустальными городами, цветущими лугами, искусственными солнцами и невообразимыми сокровищами. Говорили о светлых ночах, когда из бездн глубоких ущелий над головами видна лучезарная Земля, и о блаженных днях, зной которых умеряется сладостной прохладной тенью каменных сводов.

Кто-то снял со стены карту, перерисованную с принадлежавшей Старому Человеку, и бросил на стол. Над ней склонилось десятка полтора голов. Стали водить пальцами по обширным равнинам, над которыми по ночам светит Земля, указывали борозды, ущелья, горы, даже ссору завели по поводу расположения крупнейших городов и средств сообщения между ними.

Матарет, вынужденный слезть со стола, с недовольным видом устроился в углу на стопке пыльных книг. Рода подошел к нему.

— И как тебе мой план? — как бы мимоходом спросил Рода, старательно скрывая в голосе заинтересованность во мнении чудака.

Матарет вопреки собственному обычаю перестал улыбаться. Поднял брови и слегка пожал плечами.

— Но машину наверняка стерегут, — сказал он.

— Там народу раз-два и обчелся. Разгоним.

— Так-так…

Матарет положил ладони на колени и некоторое время молчал, погруженный в мысли. Наконец вскинул голову:

— И когда же мы отправимся в Полярную страну?

— Ты хочешь участвовать?

— Естественно. Интересно поглядеть, что из этого выйдет.

— Я предпочел бы оставить тебя здесь во главе Братства. Ведь в полном составе мы отправиться не можем. Это возбудило бы подозрения.

— Я не останусь, — решительно сказал Матарет и повторил: — Так когда отправляемся?

Рода бросил взгляд на громоздкие календарные часы в противоположном углу.

— Сейчас около полудня. Я думаю, отложим до завтра. В нашем распоряжении окажется весь день целиком.

— А если, как на грех, Победоносец нынче ночью вернется?

— Не думаю. Впрочем, оно бы даже к лучшему. Такая суматоха поднимется, что нашего отсутствия никто не заметит.

Матарет покачал головой:

— Это как сказать. Не исключено, что наш Победоносец явится, улепетывая от наседающих шернов. Тогда ему самому срочно понадобится в Полярную страну, чтобы побыстрее удрать.

— Полагаешь, шерны и впрямь одолеют? — тревожно спросил Рода.

— Над этим не задумывался, а отправляться надо непременно нынче.

— В конце концов, что нам мешает?

Рода помолчал-помолчал и громко рассмеялся:

— Это будет бесподобно! Только он соберется улизнуть, ан глядь — с места не двинуться, машина разобрана, кое-каких частей нигде нет, они спрятаны. Замечательно! Он вынужден будет пойти на переговоры, а диктовать условия будем мы!

Погруженный в мысли Матарет словно не слышал слов Премудрого. Внезапно заговорил сам:

— Ты абсолютно уверен, что он прибыл не с Земли? Рода возмутился:

— А ты все еще сомневаешься? В таком случае скатертью дорога: иди обнимайся с чернью, которая таращится на Землю! Зачем тебе Братство Истины?

— Затем, что хочу знать истину во что бы то ни стало, — коротко ответил Матарет и встал, показывая, что разговор окончен.

Тем временем у стола над картой разгорелся диспут. Спор зашел о смысле линии, проведенной точно так же, как это было сделано на карте Старого Человека, причем сделано явно после изготовления карты. Ломаная линия, нанесенная красным цветом, начиналась от крестика в месте, которое носило непонятное название «S-i-n-u-s A-e-s-t-i-u-m», слегка извиваясь, проходила через какое-то «М-а-г-е I-m-b-r-i-u-m» до горы «P-1-a-t-o-n», потом резко поворачивала на восток и снова вела на север меж гор к самому полюсу.

Члены Братства Истины давно уже ломали голову над тем, что означает эта змейка длиной в четверть окружности лунного шара. Некоторые полагали, что это обозначение пути, пройденного Старым Человеком, но Рода Премудрый не соглашался с этой гипотезой. Более того, он считал ее глубочайшим заблуждением.

— С какой стати было Старому Человеку предпринимать такое долгое и опасное странствие по мертвой поверхности Луны, — ораторствовал он, — когда под поверхностью существуют комфортабельные средства сообщения между населенными пунктами?

И красная линия по-прежнему оставалась волнующей загадкой, поводом для частых и безрезультатных споров между ревностными искателями истины.

Один из них, тот самый юнец со взлохмаченной гривой, что держал речь перед приходом Роды, выдвинул новую теорию. А именно, что это «линия угрозы», как он выразился. Не путь, пройденный Старым Человеком, а просто удобный и доступный маршрут по лунной поверхности к логовам жителей Великой пустыни, который подлежит особой охране в вечном опасении, что им воспользуются «обездоленные».

Сперва он высказал эту мысль предположительно, но по мере того, как посыпались возражения, начал огрызаться и упрямиться, а кончил тем, что счел свой домысел непреложной истиной и потребовал, чтобы Братство положило эту истину в основу практических действий как возможность без помощи Победоносца добраться до таинственных поселений в недрах Великой пустыни.

Разрешить спор призвали Роду.

Матарет, остановясь у двери, некоторое время наблюдал, как Премудрый с чувством собственного достоинства излагает свой взгляд на проблему, водя пальцем по разложенной карте. В какой-то момент даже потянуло подойти и послушать, но Матарет совладал с собой, усмехнулся и решительно отворил дверь.

Пройдя по длинному, узкому и темному коридору, Матарет выбрался на улицу. Это был самый бедный городской квартал, гнездо рабочего люда и мелких ремесленников, угодивших чуть ли не в рабство к торговцам и фабрикантам, что проживали в красивых домах на центральных улицах, по соседству с собором и дворцом первосвященника. По обе стороны узкой улочки, вкривь и вкось спускающейся к морскому берегу, тянулись неказистые глинобитные мазанки. Рядом с крылечками кучами валялся мусор, гниющий под лучами полуденного солнца, сквозь проломы в заборах торчали привядшие стебли разгулявшейся сорной травы. Тут и там, отыскав клочок тени, отлеживались изнывающие от зноя собаки.

Матарет юркнул в закоулок и осмотрелся, нет ли слежки. Ведь кое-кто догадывался, что он причастен к Братству Истины, особо ненавистному как раз в этом квартале, где у Победоносца были самые ярые сторонники и последователи. Люди, живущие тяжким трудом и обремененные заботами, видели в светлом пришельце с Земли надежду на лучшее будущее и с нетерпением ждали, когда он вернется с победой из-за моря и возьмется заводить на Луне новые порядки.

Но никто не маячил за окнами, никто не выругался сквозь зубы, проходя мимо «пустыниста», как презрительно называли здесь членов Братства. Квартал, который обычно даже в самое полдневное пекло кишел народом, выгнанным бедностью из дому на поиски заработка, казался вымершим. Только на площади, откуда в центр города вела мощеная дорога, Матарету попалась кучка рабочих. Они стояли в тени какой-то запертой лавчонки, оживленно разговаривали и с явной тревогой поглядывали в сторону моря.

Судя по отрывочным словам, которые удалось расслышать, произошло что-то важное, связанное с походом Победоносца на юг. И Матарет ускорил шаг, свернув к центру, где надеялся узнать что-нибудь более определенное…

Площадь перед собором была полна. Толковали о прибытии гонцов, которые ночью из-за встречного ветра отклонились от курса и под утро достигли побережья далеко к востоку за Отеймором, так что потратили полдня на то, чтобы пешком добраться до города. Матарет жадно прислушивался к носящимся в воздухе речам. По беспорядочным отрывкам чужих разговоров цельной картины было не составить, но складывалось впечатление, что на этот раз гонцы доставили не такие уж бодрые вести. Народ был встревожен. Вместо радостных возгласов доносилось раздраженное ворчанье, озабоченные лица обращались к морю, словно в страхе перед грозящим оттуда вражеским нашествием.

Матарет уже было отчаялся узнать что-нибудь определенное, как вдруг неожиданно заприметил в толпе на паперти Ерета. Изумился, поскольку не ожидал, чтобы того, правую руку Победоносца, использовали в качестве гонца. Но раз уж использовали, значит, произошло что-то из ряда вон выходящее, достойное быть возвещенным устами молодого воителя.

Матарет был знаком с Еретом давно и коротко. Они ходили в закадычных друзьях, пока не разошлись во взглядах на Победоносца. Но в расчете на прежнюю дружбу Матарет протиснулся к паперти и потеребил Ерета за рукав, подавая знаки, что хочет поговорить с ним наедине. Воин узнал Матарета и приветственно кивнул.

— А, Матарет! Погоди минутку. Слушай, приходи часика через два в собор, — сказал Ерет, явно занятый беседой с окружающими. Последние слова он произнес, поднимаясь на возвышение для первосвященника возле паперти.

Завидев Ерета, народ всколыхнулся. Раздались громкие нарекания. А кое-кто уже вслух кощунствовал в адрес Победоносца.

Ерет набрал полную грудь воздуха и заговорил:

— Стыд берет смотреть на вас и слушать ваши бабские речи! Победа будет за нами, но требуется поднапрячься и помочь нам. Я прибыл не жалобы слушать, а собрать отряд на пополнение тем, кто сражается. Оружие в запасе есть. Пусть молодежь записывается, а как солнце сядет, мы снова отправимся на юг по льду.

Так говорил Ерет, бросая в толпу короткие, твердокаменные фразы. Матарет отошел чуть в сторонку. Увидел в дверях собора Ихазель. Она стояла, прислонившись к косяку, глаза у нее были как со сна, казалось, смотрят, а не видят. Лицо бледное, осунувшееся, белые руки скрещены на груди поверх дорогих ожерелий, надетых на шею.

Матарет принадлежал к одному из самых знатных и богатых семейств в городе и некогда находился в близком знакомстве с домом первосвященника Крохабенны. Увидев его внучку, подошел поближе и поклонился.

— Как дела, златовласка? — улыбнулся он Ихазели.

Та окинула его отсутствующим взглядом, ничего не ответила, отвернулась и ушла в собор. Матарет пожал плечами и сел у порога, дожидаясь, когда освободится Ерет. А того уже не было на возвышении. Закончив речь, Ерет спустился в толпу. Сверху было видно, как он беседует со стариками, оживленно отвечая на какие-то вопросы. Потом к нему подошел Севин. Клеврет первосвященника что-то долго объяснял Ерету с лукавой усмешечкой на губах и несколько раз указал рукой на сбившихся в сторонке рыбаков, которые пришли в город, сопровождая Хому, а когда тот был схвачен, так и застряли здесь.

Было видно, как Ерет сделал шаг назад и замахнулся на Элемова холопа, но Матарету уже наскучили эти наблюдения, он вскинул голову и загляделся на лазурное небо, нынче для полдня не в меру погожее.

Солнце явно миновало зенит, поливая жаром фасад собора. Полдневная гроза что-то запаздывала. Матарет прикрыл глаза. От зноя клонило в сон…

Мерещились какие-то необыкновенные входы в хрустальные пещеры по ту сторону Луны, как вдруг от полудремы пробудило легкое прикосновение к плечу. Перед ним стоял Ерет.

— Ты хотел поговорить со мной?

— Притомился ты, как я погляжу, — ответил Матарет, таращась со сна на дочерна загорелое, похудевшее лицо былого друга.

— Эка дело! Отдохну.

Они вошли в собор и присели в одном из сумрачных боковых притворов. Ерет скрестил ладони на камне и припал к ним лбом.

— И впрямь, чуток устал, — пробормотал он, не поднимая головы.

Матарет молча смотрел на него и нервно помаргивал. Чудилось, что по загорелой морщинистой щеке, видимой сбоку, можно прочесть всю летопись похода: повествование о трудах, о напряжении, о битвах, сомнениях и надеждах.

— Почему отправили именно тебя? — спросил наконец Матарет напрямик.

Ерет вздрогнул и в упор глянул на былого друга.

Когда составилось Братство Истины, Ерета уже не было в городе, он понятия не имел, что таковое существует, но не забыл, что Матарет, вечный скептик, весьма недоверчиво отнесся к появлению Победоносца. Собственно, из-за этого охладели их отношения, когда-то очень близкие. И тем не менее Ерет испытывал что-то похожее на робость, в некотором роде почтительность по отношению к человеку со странностями, который только и знал, что с усмешкой все подвергал сомнению и бесстрастной мыслью умел охватить события так, словно парил над ними, а не варился в их кипении, как остальные. Он, Ерет, умел только действовать, взрываться, радоваться или угрюмо замыкаться в себе.

Поэтому сейчас, спрошенный напрямик, он заколебался, но превозмогло желание высказать наболевшее перед тем, по отношению к кому не надо было корчить из себя вождя, посла или наставника.

— Нужда была, — тихо сказал он, открывая большее не столько речью, сколько нахмуренными бровями.

— Плохи дела? — спросил Матарет, внимательно глядя на Ерета.

Тот пожал плечами:

— Нет… Нельзя сказать, что плохи… Но…

Он замолк на полуслове, словно подыскивая подходящее выражение. Матарет некоторое время молчал, а потом встал и сказал:

— Если не хочешь говорить, давай, я лучше уйду. У меня нет никакого желания заставлять тебя говорить неправду.

Ерет взволнованно придержал Матарета за руку:

— Не уходи. Все правильно. Я сказал бы, да вот… — Он встряхнулся. — Понимаешь, сам не знаю, как точнее выразиться. Дела у нас не плохи, хотя тяжеленько приходится… Мы сделали все, что в человеческих силах…

Он поднял голову и в упор глянул Матарету в глаза.

— Все, что в человеческих силах, — раздельно повторил он. — Но сверх того — ничего.

И залился румянцем, словно нехотя с губ сорвалось слишком многозначное слово. Матарет не улыбался. Его глаза навыкате, обычно насмешливые, смотрели куда-то вдаль с грустным выражением, иначе не скажешь. Он вытянул руку и положил поверх скрещенных ладоней воителя:

— Говори.

И Ерет заговорил. Поведал долгую кровавую историю похода так, словно сам мысленно распутывал ее. Говорил о битвах на равнине, о взятых и разрушенных городах, о сотнях и тысячах шернов, перебитых без пощады, расстрелянных огненным боем, утопленных в реках и море и брошенных в бушующий огонь. Говорил обо всем об этом без душевного волнения, как работник, который вечером мысленно подводит итог трудам прошедшего дня.

А потом пошел рассказ о походе в неприступные горы и восхождении на гребень гигантского скального кольца. О неимоверных трудностях подъема, об удивительном городе шернов в котловине и о Земле, которая явилась глазам воинов, неожиданно оказавшись видимой там.

— Мы приняли это за доброе знамение, за подтверждение тому, что нас ведет Победоносец. Но с той самой минуты, как мы увидели с перевала Землю, началось самое тяжкое, началось бесплодное топтание на месте. Я думал, мы обрушимся, как вихрь, и сметем этот город в кольце гор. Чуть было не пожалел, что погибнет такая красотища, но тут Победоносец заколебался. Как человек он поступил разумно. Поступил так, как каждый из нас поступил бы в этом случае.

Ерет рассказал, как Победоносец, подсчитав свои ряды, не осмелился повести в котловину всех, чтобы в случае неудачи не отрезать себе пути к отступлению.

— Части войска, — объяснил Ерет, — было приказано вернуться и охранять дорогу на перевал, если это можно назвать дорогой, не иначе как затем, чтобы шерны из других городов не проскользнули нам вслед. Командиром назначили меня. Остальные под командой Победоносца сошли по склону примерно до половины спуска и построили там укрепленный лагерь. Вниз на равнину выходят только небольшие отряды. Долбанут по шернам, и тут же назад. Иногда с потерями. Мы перестали побеждать, теперь мы воюем.

— И так оно тянется без перемен? — спросил Матарет, помолчав.

Ерет кивнул:

— Без перемен. С таким малым войском на большее мы не способны, это точно. Шерны видят наше бессилие и наглеют. Это они теперь нам покоя не дают. Часа не было, чтобы мой отряд не был в деле. Казалось, вся страна пуста, а они откуда ни возьмись явились полчищами и прут на нас. Кишмя кишат, скалы от них черны, как от хищных птиц. Отстреливаемся непрерывно, но патроны приходится беречь: боимся, что израсходуем. Если израсходуем, нам конец.

— И что дальше будет? — спросил Матарет.

— Не знаю. Вчера с утра Победоносец сам пришел ко мне через перевал, у нас был долгий разговор. Он слова не сказал насчет отступления, но вид у него был озабоченный, эта мысль в нем явно засела. Он приказал мне ехать сюда за подкреплением, оружием и боеприпасами. Буера мы оставили на берегу под охраной, народу там горсточка. Дотуда добирались вдвоем с одним другом. Пришлось, как змеям, красться, а назад идти с подкреплением будет еще труднее, потому что шерны теперь хотят любой ценой уничтожить Победоносца и нас вместе с ним.

Настала тишина. Оба блуждали мыслями далеко от места, где находились.

— Так. Надо их уведомить, — через какое-то время внезапно произнес Матарет.

— Кого?

Матарет не ответил. На губах у него появилась привычная усмешка, он протянул Ерету руку.

— Мне дела нет до Победоносца. Суть не в том. Впрочем, и до народа тоже. Сам не знаю, чего хочу. Собирай подкрепление, держитесь, покуда можете. У меня своя дорога.

Он повернулся к выходу и негромко вскрикнул. У резного наугольника в сумраке стояла Ихазель. Увидев, что ее заметили, шагнула вперед. Миновала Матарета, подошла прямо к Ерету.

— Ерет! — вскрикнула, руки к нему протянула с мольбой. — Ерет! Возьми меня с собой!

— Ты все слышала?

Она утвердительно кивнула.

Ерет насупил брови, руки у него тревожно дернулись. Он бросил взгляд на Матарета, словно тот своим присутствием мешает разговору.

— Возьми меня с собой! — повторила Ихазель. — Я хочу к Победоносцу!

Глаза у нее вспыхнули, отблеск надежды явился на бледных ланитах, сожженных внутренней горячкой. Ерет отвернулся:

— Поручили тебе шерна стеречь, вот и стереги. Хватит с тебя одного, закованного.

Ихазель ахнула.

— Ерет! — позвала она.

Но тот, не оглядываясь, уже вышел из собора.

Повесив голову, Ихазель некоторое время не двигалась с места. В голове кружился бешеный вихрь мыслей. В груди звучал словно бы радостный гимн: вдруг Победоносец — такой же человек, как и она! И в то же время ныла тупая боль, словно душу опустошили неведомо зачем.

Она затравленно огляделась по сторонам. От внутренней опустошенности еще сильнее подавляла пустота места, где стояла, пустота огромного, покинутого людьми собора. Ихазель безотчетно припала к основанию одной из колонн в промежутке между двумя каменными кадильницами.

Кадильницы были пусты и холодны. Давным-давно никто не бросал благовонной смолы в медные чаши, где среди пепла чернели угольки, когда-то священные. А по стволу колонны тянулся темный след от дыма, который в былые времена круглыми сутками возносился отсюда к потолку.

Удивленными, широко открытыми от испуга глазами обвела эту пустоту Ихазель, словно нынче впервые заприметила и обратила внимание.

— Как же это было? — сама себя не слыша, зашептала она. — Как же это было? Как же это было?

Вспомнились детские сны, явился светлый образ пришельца с Земли.

— Где он сейчас?

В ушах зазвучали слышанные недавно ехидные речи:

«Всю равнину вдоль и поперек разорил ваш победоносец, и вот подступил он к высоким горам, остановился и не знает, что делать».

А потом:

«Весь род людской будет нашими слугами. Кроме той, которая пожелает стать госпожой и по доброй воле последует за шерном… »