Лунная трилогия (№2) - Победоносец

И этот стыд внезапно обратился против шерна, который оказался свидетелем и косвенной причиной случившегося.

Первым порывом было пойти и убить шерна, но при мысли, что тогда придется еще раз заглянуть в его налитые кровью, полные издевки бельма, нахлынул непреодолимый страх. Ихазель заперлась в своих покоях и долго не выходила оттуда Крохабенна прислал за ней, просил приехать на Кладбищенский остров для важного разговора — она не ответила гонцу, даже не впустила его к себе. Вечером отправлялся за море Анна с пополнением, весь город высыпал на лед — она не соизволила даже выглянуть в окно.

Всю ночь в долгие промежутки между вечерним, полночным и утренним сном Ихазель провела в одиночестве, во все более ожесточенном раздумье Несколько раз вставала словно бы с мыслью спуститься в подвал, где был заперт шерн, но всякий раз недоставало то ли сил, то ли смелости, и снова пряталась Ихазель в дальних хоромах, не позволяя входить даже горничным.

Так прошло и утро Целые часы провела она, лежа с широко открытыми глазами, словно застывшая в странном оцепенении. Лишь около полудня, когда чреватый близящейся грозой воздух лишает человека сил, она ощутила прилив лихорадочной энергии.

Она находилась у себя в покоях. Вскочила с широкого ложа и приказала горничным, чтобы привели холопов. Явились четверо громил, по виду палачи. Ихазель знаком велела им подождать.

В небольшой задней комнатушке, где она обычно одевалась, над полукруглым бассейном было укреплено большое металлическое зеркало. Туда и направилась Ихазель в сопровождении двух горничных. Остановилась перед зеркалом и велела раздеть себя.

Те в четыре проворных руки пустились развязывать ленты ее верхнего платья на плечах и на груди, скрытой от людских взоров со дня прибытия Победоносца на Луну. Потом одна из горничных склонилась к ее ногам, чтобы снять сандалии, а другая быстрыми ласкающими движениями пальцев вынула шпильки из прически, так что волосы золотой волной хлынули на обнаженную спину. На бедрах осталось лишь свободное нижнее белье цвета морской волны, стянутое тонкой золотой цепочкой, свисающей до пят. Ихазель сама рванула ее обеими руками, расцепила, и последняя одежда беззвучно соскользнула на белую меховушку, брошенную на край бассейна.

И перед собственными глазами, неотрывно смотрящими в зеркало, расцвела Ихазель, как волшебный цветок. Губы влюбленно набрякли, веки отяжелели от вида собственной красоты. Под каскадом сыпучего золота волос блистали лилейные плечи, соединенные двумя розами грудей. Стройные бедра, слегка розовеющие, жемчужной линией упоительно ниспадали в округлые колени, а те — в миниатюрные стопы, похожие на две лилии.

Ихазель выгнулась змейкой, подняв руки над головой.

— Красивая я…

— Красивая ты, о госпожа! — хором ответили обе горничные.

Стройная, гибкая, нагая и совершенная, замерла Ихазель на недолгое время, пока, словно удар, не посетило какое-то воспоминание, заставившее потупиться и закрыть лицо руками. Горничным послышался то ли стон, то ли, может быть, отрывочный всхлип.

Когда Ихазель отняла руки от лица, губы у нее были сжаты, а глаза приняли жестокое, властное выражение.

— Одевайте, — коротко приказала она.

Обе принялись обмывать ее и натирать благовонными маслами, но дело шло непроворно, потому что руки, скользящие по лилейному телу госпожи, дрожали от сладострастного упоения.

Движением головы Ихазель указала ларь, где хранились ее самые дорогие наряды.

И через несколько минут стало невозможно угадать нагое, лишь во снах видящееся чудо ее тела под жесткой одеждой и пурпурным плащом, шитым золотом и драгоценными камнями. На волосы от висков лег высокий венец, а поверх него вуаль, унизанная жемчугом и кораллами, ноги обул зеленый сафьян с длинными золотыми цепочками, волочащимися по полу, на тыльных сторонах ладоней засияли огромные розетки из драгоценных камней, пристегнутые золотыми шнурами к четырем перстням на пальцах и золотым браслетам на запястьях.

Когда она в таком виде вышла к четверке холопов, те невольно потупились и попятились к стене. Ихазель дала им знак следовать за ней.

Молча миновала переходы, которыми ее покои соединялись с собором и прямо направилась к спуску в прежнюю сокровищницу. У двери велела холопам зажечь факелы. На багровом свету вспыхнувшей смолистой щепы поджатые губы дрогнули жутковато и жестоко.

Толчком отворила дверь и велела холопам войти первыми. Держа факелы, они остановились по бокам от входа, и тогда вошла она, звеня золотыми цепочками у ног, сверкая драгоценными камнями, закованная в тяжелый и богатый наряд, с застывшим, бледным лицом.

Шерн изумленно уставился на нее. После минутного освобождения во время паники его не приковали, а в спешке притянули за обвитые веревками запястья к скобам в стене, а ноги привязали к проушине в полу.

— Ихазель! — прохрипел он, помедлив.

Не говоря ни слова, она все с тем же неподвижным, словно застывшим лицом подошла к нему. Медленно выхватила из складок платья острый кинжал с рукоятью из цельного коралла и посверкала им на свету факелов, как бы ради забавы.

— Ихазель!

Острая боль пресекла крик в горле у шерна. Резким и на вид нечаянным движением Ихазель приложила острие ко лбу Авия и процарапала кожу. Потом попятилась и дала знак двум холопам подать ей факел. Некоторое время смотрела на чудище, освещенное багровым светом, не торопясь, взяла факел из услужливой руки и ткнула под распростертые черные крылья.

Шерн дернулся, извиваясь от боли. В подвале запахло паленым.

— Всем владеет человек, — сказала Ихазель, отведя факел. — В его власти Луна и всякая тварь, на ней живущая. От моря и до предела пустыни, над которой светит Земля, звезда благословенная, на море и за морем, в краях, еще неведомых.

У нее пресекся голос. Она изо всех сил ткнула шерна в грудь пылающим факелом, не удержала, факел упал на пол, по полу разлилась лужица смолы, тлеющая красными огоньками.

Тень шерна огромным черным призраком взметнулась на стене, дотянувшись до золотых букв когда-то священной надписи. А из клубка извивающегося тела твари сверкнула четверка ужасных, налитых кровью глаз. Ихазель почувствовала, что силы оставляют ее. Невольно оглянулась в поисках, на что опереться бы, и увидела, что холопы в суеверном страхе сбежали.

Она была одна.

Был миг, и она хотела убежать. Однако ноги не слушались, дышать стало нечем, жесткий драгоценный наряд давил на плечи. Негромкий стон вырвался из посиневших полуоткрытых губ.

Шерн не подавал голоса. Он извивался под пыткой, но роговые губы у него были стиснуты, он молча смотрел ужасными бельмами на шатающуюся Ихазель. И она глаз отвести от него не могла. Никогда еще не чувствовала себя настолько бессильной, как теперь, когда пришла показать гордому чудищу свою власть и великолепие. Широко открытыми, бездумными глазами неподвижно смотрела на шерна, не в силах шагу ступить. Видела рану на груди, выжженную факелом, гаснущим стреляющими огоньками у его ног, и глаза, глаза…

Жуткий, безумный вопль вырвался из ее груди и замер на самой высокой ноте, словно фонтан, обрубленный внезапным морозом.

И шерн заговорил:

— Всем владеет шерн, добра и зла не ведающий, владеет даже в оковах, даже истязаемый, даже побежденный. Служить шерну обязана всякая тварь, что явилась на Луну, а если не станет служить — погибнет. Шерн был владыкой испокон веков, когда Земля, как рабыня, ночи его освещала, шерн будет владыкой до скончания времен, когда Великая пустыня выпьет море и пожрет всю Луну.

Ихазель беззвучно зашевелила губами.

— Подойди, — сказал шерн, не сводя с нее глаз.

Она пошатнулась и сделала несколько шажков.

— Ближе.

Она подчинилась и оказалась в полушаге от него.

— Смилуйся!

— Разрежь веревки, — сказал Авий.

Механическим, безвольным движением Ихазель подняла с полу кинжал и, склонившись к ногам чудища, стала пилить веревки.

— Теперь руки.

Она выпрямилась и медленно, как сонная, продела лезвие между ладонью шерна и железной скобой на стене. Одна рука Авия была свободна. Но он не взял в нее кинжал, чтобы освободить другую. Только произнес все тем же тихим и властным голосом:

— Теперь вторую.

Ихазель перерезала веревку.

И вдруг на нее обрушилась жуткая черная туша. Она пыталась защититься, хотела оттолкнуть тушу, ударить кинжалом, но тот выпал у нее из руки, как увядший лист, и в тот же миг два широких распростертых крыла затрепетали у нее над головой, упали и мягко обвили. Она почувствовала, как шарят по бокам ладони, ищут среди жесткой одежды живого тела, вот они коснулись бедер, холодные, скользкие. Черно стало в мыслях, обожгло губы и гортань, полыхнула боль, чудовищная, нечеловеческая, жуткая, все мускулы судорогой свело от этой боли, настолько омерзительной, что уподобилась она невероятному наслаждению.

Ихазель потеряла сознание.

Глава IV

Над замерзшим морем занимался серый рассвет. Закутавшись в теплую шубу, Крохабенна вышел из своей норы на Кладбищенском острове. Его сопровождали два верных пса, уже довольно давно разделявших с ним уединение. Выбежав следом за хозяином, они принялись лаять и весело прыгать, разгребая лапами снег и вынюхивая потайные местечки, где устраивалась на ночь разная лунная живность.

Старик минуту-другую смотрел на прыжки собак, радующихся свободе после долгого сидения взаперти, а потом не спеша направился к пригорку, круто обрывающемуся в море. Собаки заметили его уход, прекратили игру и побежали следом. Идти по рассыпчатому, мерзлому снегу было трудно, ноги увязали, и старик на ходу опирался на длинный посох.

Добравшись до вершины, он сел и долго отдыхал, глядя на беспредельную ледяную плиту, чистейшим зеркалом стелящуюся у ног.

До восхода солнца было еще долго. Едва-едва мерцали на снегу синие блестки. Под чуть побледневшим небом весь мир вокруг был равномерно сер без переходов, без теней, без резких контрастов. Только широкая, светлая, жемчужная, отливающая серебром полоса ниже звезд на восточной стороне неба возвещала, что эти блестки — предвестники солнца, которое, пройдя длинный путь над Великой пустыней, пробирается теперь низом, над морями, чтобы в конце концов выбраться на горизонт из-подо льда в этом краю.

Но Крохабенна сидел лицом к югу, всматриваясь в безбрежный морской простор. Лицо на этом неверном свету выглядело старым и утомленным. Взглянув на него, никто не сказал бы, что это тот самый человек, что еще позавчера сумел овладеть толпой, в минуту опасности стать во главе ополчения и в одном ряду с молодыми разить врага. Здесь, на безлюдье, его глаза утратили властный блеск, нижняя губа тяжело отвисла на длинную седую бороду, которую временами тревожил порывистый предутренний ветер. Одни собаки в поисках тепла жались к его коленям и вместе с ним смотрели на бескрайнее море.

Так прошло некоторое время, и вот ушей старика достиг странный, едва слышный, свистящий звук. Похоже было, что где-то начал звенеть лед, разрезаемый острым железом, но это мог быть и ветер, заблудившийся во льдах и теперь стремительно выбирающийся сквозь расщелину между торосами. Крохабенна вздрогнул, встал, подошел к обрыву, круто падающему к морю. Стоя на самом краю, пристально вгляделся. Далеко-далеко на отполированной ледяной плите появились черные точечки, на вид неподвижные, но постоянно увеличивающиеся в размерах и отдаляющиеся одна от другой.

Старик направился к самому высокому месту, где был заготовлен большой костер, прикрытый заснеженными ветками. Быстрым движением сорвал этот покров, поправил посохом подложенную снизу щепу. Вскоре костер заполыхал, и над ним взвился столб дыма.

Тем временем черные точки приблизились. Теперь было хорошо видно, что это буера, несущиеся по льду под развернутыми парусами. Крохабенна, стоя рядом с костром, принялся считать их. На лоб ему пала тень, губы тревожно зашевелились.

Кружной тропинкой он спустился с пригорка на берег, где море врезалось в сушу, образуя мелкую бухточку.

Не иначе как с буеров заметили огонь и догадались, что означает этот костер в раннюю пору, потому что вскоре они замедлили ход и, описав широкую дугу, направились в закрытую от ветра бухту. У берега быстро убрали паруса и начали тормозить, бросая под полозья цепи.

Из-под кожаного фартука с первого подошедшего буера на лед спрыгнул Анна. Крохабенна быстро подошел к нему:

— А где Победоносец?

— С нами. Вон на том буере.

— А остальные? Те, кто вперед там были, и Ерет?

— Остались.

— Живы?

— Само собой, хотя побитых тоже хватает. Ерет гарнизоны ставит там, на равнине. Она теперь наша. Я туда тоже вскорости собираюсь.

В эту минуту осадил на месте и буер Марка, проложив носами кованых полозьев широкие борозды в прибрежном снегу. Из-под кожаного фартука с радостными возгласами на снег попрыгали солдаты. Наконец появился и Марк. Увидел Крохабенну, бросился навстречу:

— Старче, а я тебя разыскать приказывал…

Былой первосвященник жестом прервал его:

— Вот теперь поговорим. Раньше нельзя было. Прикажи, пускай твои люди прямиком в город едут, пока лед держит. А тебя я потом на лодке отправлю.

Марк отдал Анне нужный приказ и, стоя рядом с Крохабенной, полюбовался, как буера снова подняли паруса и рассыпались полукругом, ложась на курс. В какой-то миг подумалось, что эти люди раньше, чем он, увидят золотоволосую Ихазель, которая наверняка выйдет на паперть и светлым взором будет искать среди прибывших его высокую фигуру.

Но буера уже обогнули полуостров, замыкающий бухту.

— Холодно, — сказал Крохабенна. — Идем отсюда.

И, не дожидаясь ответа, зашагал вперед с неотлучными собаками. Марк направился следом. Так они шли молча довольно долго, вкруговую по долинке между горушками, пока не оказались у подножия возвышенности, где был вход в пещеру.

Марк изумился, увидев более чем первобытное логово первосвященника, некогда правившего всем народом лунным и наверняка привыкшего к излишествам и всякой роскоши, но даже словом не обмолвился, пробираясь узкой норой в глубину пещеры.

Крохабенна взял его за руку, давая знак сесть.

— Хочу поговорить с тобой, сынок, — сказал он. — В ту пору, когда ты сюда явился, некстати было, а нынче — время. Может, кое-что тебе теперь понятней будет. И не сердись, что сынком тебя зову, хоть ты вон какой вымахал и все тебя Победоносцем кличут. Я старик, и я тебе добра хочу.

Марк кивнул:

— Старче, а я ведь с той самой минуты, как твои речи услышал, только того и добивался, чтобы ты рядом был и говорил, что на уме.

— Прежде времени то было, прежде времени. Ино дело сейчас. Но вперед ты мне расскажи, где побывал и что сделано, чтобы я об этом знал не понаслышке.

И Марк начал долгий рассказ. Сидя на камне, покрытом шкурой, в глубине пещеры, где язычок пламени нефтяного каганца становился все более желт на синеватом свечении, пробивающемся сквозь расщелины в своде, он подробно поведал о походе, о битвах, стычках, победах и неудачах. Не утаил ничего, даже того, что неполный разгром шернов добра не сулит и прочного мира не обеспечит. Не скрыл, что по его убеждению дальнейшая война с первожителями в их горном краю попросту невозможна. Признался, с каким тяжелым сердцем оставил гарнизоны в завоеванной стране, не будучи уверен в их судьбе, если не на ближайшее время, то на будущее, когда соседство шернов нависнет над новыми поселениями, как градовая туча, в любую минуту готовая покончить со всем и вся.

Крохабенна выслушал рассказ в глубокой задумчивости. Несколько раз потирал высокий морщинистый лоб, но Марка не перебивал. Когда тот закончил, пала тишина и теперь уже Марк бездумным усталым взглядом окинул тени, стелящиеся по изломам глыб, старик встал и сказал:

— Сынок, ты сделал все, что можно было. А теперь я тебе кое-что объясню, чтобы ты меня лучше понял. — Вдруг примолк, словно переменил решение, и коротко произнес: — Впрочем, что за смысл? Один тебе совет: как можно быстрей возвращайся на Землю, если только в силах. Марк удивленно посмотрел на него:

— Хочу вернуться и вернусь, но все же я не понял…

Старик еле заметно усмехнулся:

— Видно, придется все сказать, а то ты мне еще и не поверишь. Так слушай. Я был первосвященником и вместе со всем народом и отцами моими верил в пришествие обещанного Победоносца. А в тот день, когда ты явился на Луну, я перестал верить. Уж так случилось. И сам справиться с этим не мог, потому что вся жизнь на эту веру ушла, а ведь я старик, глубокий старик. Но я знал, что ежели ты захочешь, то многое сможешь, больше, чем мы, и поэтому открыл тебе все дороги. А сам ушел сюда, чтобы не на людях, в сторонке, обдумывать, что происходит. — Старик примолк, глубоко вздохнул и продолжал: — А потерявши веру, что сверхъестественный Победоносец, о котором в наших книгах говорится как о воплощении Старого Человека, может быть нам ниспослан, я тут присматривался, станешь ли ты, пришелец с Земли случайный, тем самым Победоносцем, каким тебя народ тоскующий назначил. И готов был проклясть тебя, если бы ты не исполнил наших ожиданий, не по твоей воле на тебя взваленных. Хотя бы за то, что ты проломил межпланетное пространство, которое изначально поставлено стеной между мирами. Твои предшественники, их могилы тут поблизости, тоже нарушили этот закон и навлекли горе на себя и на все свое потомство по сей день. Так что уходи, пока есть возможность.

— Странно ты говоришь, старче.

— Да-да. Но я не о том хотел. Мысли путаются, все сбиваюсь на то, что болит. Сидя один, я научился смотреть на вещи поспокойней и не требовать от людей того, что непосильно человеку, даже если он с Земли. Ведь ты мог ни за что не браться, а все ж взялся, пошел в бой вместе с нами и за нас. Хотя тебя никаким боком не касалось, что тут у нас творится. В один прекрасный день тебя здесь не станет, останется одна легенда, дай Бог, чтобы светлая и святая! Не полна твоя победа, сынок, и ты прав, когда волнуешься за судьбу тех, кто там осел в гарнизонах и кто пойдет жить на тамошние плодородные земли. Но иначе не вышло. Ты свое дело сделал, и я тебя благословляю.

— Дело-то не кончено, — сказал Марк. — Очень хочется мне на Землю, но я еще тут у вас побуду. Хочу законы исправить. Худо тут у вас.

— Худо есть, и худо будет, этого не переменишь. С этим ничего поделать нельзя, — угрюмо сказал старик.

— А я попробую.

Крохабенна отрицательно покачал головой:

— Лучше не пробуй. Ничего не добьешься, а себя погубишь. Я костерком ваши буера остановил, потому что предупредить тебя хочу. Возвращайся на Землю. Там на Теплых Прудах и по всему лунному краю люди не те, что были, когда ты появился или когда на войну с шернами выступал. Они о власти думают. Им чудится, что все тобой сделанное они и без тебя могли бы сделать. Они упрекать тебя станут в том, что ты невозможных вещей не сделал. Вот увидишь! А если тронешь что-нибудь, может и худое, но вековой давностью освященное, на тебя поднимутся самые сильные и тебе с ними будет не сладить, хоть ты и с Земли и хоть за тебя будут все слабые. Говорю тебе: уходи.

— Нет. Я по доброй воле за это взялся, так что теперь это мой долг. Тем более долг, что душа просит послушаться тебя, старче. Уеду тогда, когда исполню то, что обещал.

Некоторое время Крохабенна молчал. А потом вскинул голову и сказал:

— Смотри, чтобы поздно не было. Но если уж так хочешь, дам тебе совет. Я первосвященником был дольше, чем ты живешь на свете. Как ступишь на Теплые Пруды, так сразу же стань всему господином. Прежде чем делом заняться, научи людей тебя уважать и бояться. Уничтожь врагов своих, и явных, и тайных, и даже не теперешних, а вероятных на годы вперед. Даже тех уничтожь, кто, может, и за тебя, но способен народную любовь завоевать. Меня здесь засади, запрети остров покидать, вели Элему голову отрубить или живьем в песок зарой, не откладывая, и предлогов не ищи, убей всех, кто при власти. Поставь себя так, чтобы без смертного страха на тебя никто глянуть не смел. Стражу себе набери и правь, ни с кем не считаясь. Только в этом случае сумеешь людям добро сделать.

— Нет, я в такие штучки не верю, — ответил Марк, помолчав. — Такое уже бывало, на Земле не раз пробовали. И оставили, потому что не срабатывает. Ничего не выходит. Да, хочу, чтобы мою волю исполняли, но не за страх. Должны же люди понять, что я для них стараюсь.

— А если не поймут?

Марк пожал плечами:

— Не поймут — вернусь на Землю.

— Как бы тебе не вернуться быстрей, чем думаешь.

Беседа прервалась, тем более что Победоносец, утомленный долгим ночным странствием, начал клевать носом, приваливаясь к каменной стене пещеры. Крохабенна толкнул его на груду мягких шкур в углу, поставил возле постели миску с холодным мясом и жбан с водой, а сам тихо вышел из пещеры.

Как раз восходило неторопливое солнце. Розовел снег, быстро обмякающий на щедром свету. На вершинах «Мартиной могилы» и «могилы Педро» горели первые отсветы дня, искрясь радужными зайчиками на обломках льда. Прямо перед глазами старика на горизонте за морем высился огромный конус Отеймора, лениво пробуждающийся после сна, укрытый сверху облаком, как занавеской, которая защищает заспанные глаза от солнечных лучей. Вдоль восточного склона до самого скованного льдом моря тянулась светло-золотая полоса, словно поток лавы, но западная сторона тонула в густой, синей тени. Эта тень позади горы простиралась на огромное пространство побережья. И там, прямо к западу, сверкал накаленными от солнца стеклами город, местами повитый клубами пара, постоянно поднимающимися над Теплыми Прудами.

«Вот и новый денек у нас, — думал Крохабенна. — Что-то он нам принесет? Но что бы ни случилось, ни в одной мелочи не переменится ни восход, ни закат, и бег волн морских не переменится, когда лед, сойдет. Ветру под силу скатить камень с вершины Отеймора в долину, но ни величайшее счастье человеческое, ни такое же горе песчинки не сдвинут на морском берегу».

Дня прибывало, и далеко-далеко на востоке начали трещать льды. Глухой, негромкий гул заполнил мир, отражаясь неясным эхом от склонов дальней горы. А со стороны залитого солнцем города слышались удары тяжких молотов в подвешенные огромные бронзовые щиты. Крохабенне показалось, что доносятся дальние звуки труб. Не иначе как прибытие победителей празднуют…

День разгулялся вовсю и лед давно сошел, когда старик, снова выйдя из пещеры на вершину холма, увидел флотилию лодок, направляющуюся из города к острову. Догадался, что это депутация для встречи Победоносца, и пошел сказать ему об этом.

Отоспавшийся и отдохнувший Марк сидел у входа в пещеру и с интересом следил, как растения на глазах поднимаются навстречу солнцу. Крохабенна предупредил, что пора в путь.

— Ты выйди к ним на бережок, — сказал он, — а то неохота, чтобы они тут мне возле дома всю зелень потоптали. Они же за тобой едут. А мне до них дела нет. Слишком долго я тут просидел один как перст.

Распростился он с Марком ласково и трогательно:

— Десятка полтора часов мы вместе пробыли, а полюбился ты мне. Не раз мне думалось и сейчас думается, что маху я дал, отрекшись, когда ты пришел, но тогда иначе я не мог. Теперь благословляю тебя. Дай Бог, чтобы тебе во всем повезло! Хотел бы тебе помочь, а не могу. А ты не смейся, не перечь. Тебе кажется, что ты силен. Сказал бы я тебе на прощанье: «Возвращайся сюда, когда там не справишься», да у тебя иной путь есть, на звезду, стоящую над пустынями, с которой сошли когда-то люди на Луну. Ты стараешься искупить вину наших праотцов, ты несешь нам силу и свет. Дай тебе Бог быть счастливее, чем они, и не найти здесь могилу, как им довелось.

С этими словами Крохабенна указал на курганы, одетые весенней зеленью.

Марк хотел ответить, но старик махнул рукой и скрылся в своем убежище. И побрел Марк на берег, раздумывая над странными речами старика.

А лодки были уже рядом. Можно было во всех подробностях разглядеть черные корпуса под ослепительно белыми парусами и стоящих на палубах людей. И тут Марку пришло в голову, что среди этих людей может оказаться Ихазель! Упоительная волна поднялась в груди. Да! Она наверняка там, совсем скоро спрыгнет на зеленую траву взморья и, улыбаясь, словно цветок, бросится навстречу! Он уже наперед почувствовал благодарность к ней за то, что плывет со словом привета, и бегом спустился с холма к пристани.

Но по сброшенным на берег сходням спустился один Севин, клеврет первосвященника Элема, а следом несколько городских старшин. Марк тревожным взглядом окинул другие суда: там было множество чужих и незначительных людей, а также женщины из простонародья, они размахивали зелеными ветками и в склад пронзительно выкрикивали приветствия.

— Победоносец… — начал Севин, согнувшись в поклоне чуть ли не к лодыжкам Марка.

— Где Элем? — резко прервал Марк.

— Его Высочество правительствующий первосвященник не смогли прибыть…

— Почему? Должен был явиться. Он мой слуга.

— У Его Высочества срочные дела, и…

Марк быстрым движением руки оттолкнул монаха и, не дослушав, прыгнул в лодку.

— Поднять парус! Полный вперед! — повелительно крикнул кормчему.

Кормчий оглянулся на Севина, оставшегося на берегу.

— Полный вперед, говорю! — повторил Марк.

Заскрежетали, натягиваясь, шкоты, лязгнула рулевая цепь.

Севин проводил Побендоносца взглядом, вместе со своими спутниками поднялся на другую лодку, и вся флотилия под развернутыми парусами потянулась следом к городу…

Прямо из бухты, врезавшейся в берег неподалеку от былой крепости шернов, Марк направился в собор, даже не ответив на приветствия толпы, собравшейся на берегу. Оказавшись в соборе, сразу же послал людей за Элемом. Первосвященник явился нескоро, лицо у него было ничуть не похоже на прежнее заискивающее и покорное. Правда, он и сейчас рассыпался в поклонах перед Победоносцем, называл владыкой и господином, но глаза, в отличие от слов, были полны высокомерия.

Вспомнился Марку совет старика Крохабенны. Поглядел он на бывшего монаха и подумал, что и впрямь добрым делом было бы окоротить эту малявку, причем на голову, иначе он наверняка начнет мешать любым планам. Но отверг эту невольную мысль, понимая, что после такого начала с кровавой дороги уже не сойти.

Ограничился тем, что не ответил на приветствие и строго спросил, почему такая задержка.

— Победоносец, я правлю народом, и время у меня все занято, — ответил Элем. — Я считал, что тебе самому будет угодно явиться ко мне во дворец и доложить, как обстоят дела с походом.

У Марка в глазах потемнело от ярости. Однако он сдержался, всего-навсего схватил карлика за шиворот, как щенка, и поднял к своему лицу.

— Эй, ты! Поберегись! Может быть, это ты мне доложишь, что поделывал, пока меня не было? — сдавленным голосом сказал он. — Слух идет, ты тут с шерном договариваться вздумал?

Элем побелел от страха и бешенства в этом неудобном и жалком положении, но едва Марк, встряхнув слегка, поставил его на пол, спесиво ответил:

— Просто я догадался, Победоносец, что и ты не сдюжил против шернов, уж теперь-то я об этом все в точности знаю. Вот и хотел выиграть время.

Марк закусил губу.

— Ступай к себе, — сказал он. — И жди моих приказаний. Вскоре я тебя вызову. А сейчас я занят.

С этими словами он огляделся по сторонам, но только после ухода первосвященника спросил, где Ихазель, почему до сих пор не пришла поздороваться. Никто не смог ответить. Вместо этого доложили о побеге Авия. Марк встрево-женно напрягся:

— То есть как это?

Вызвал людей, учинил допрос, но и тут не получил ясного ответа. От холопов стало известно, что внучка Крохабенны пытала шерна, но что произошло после ее ухода из подвала? Когда через несколько часов туда спустились люди с едой для шерна, они увидели пустые скобы на стене и перерезанные веревки. На полу рядом с догоревшим факелом валялся кинжал, который раньше видели в руках у Ихазели. Видимо, после ухода девушки, обронившей оружие, чудище как-то сумело дотянуться до него и перерезало веревки. Дверь была незаперта, так что теперь его ищи-свищи.

Мало было надежды на поимку беглеца, но Марк велел устроить облаву. Послал людей с собаками и приказал обшарить все скалистое побережье и заросли на склонах Отеймора. К облаве присоединился и Нузар.

Тем временем Победоносец сам пошел искать золотоволосую. Горничные сказали, что она у себя в комнатах, больна и не может никого видеть. Но Марк не обратил внимания на их слова. Оттолкнул служанок с дороги и распахнул двери.

Прошел по длинному ряду пустых и холодных комнат и наконец в последней, махонькой, нашел Ихазель. Она лежала на тахте, обнаженная, с распущенными волосами, только шаль вокруг бедер как-то странно узлом завязана. Увидев вошедшего Марка, даже не шевельнулась, только уставилась на него широко открытыми глазами в каком-то бессмысленном остолбенении.

— Ихазель! Птичка моя золотая! — весело воскликнул Победоносец, протянув к ней руки.

Она беззвучно зашевелила бледными губами, еще шире глаза открыла, а они сухие какие-то, невидящие.

— Что с тобой? Что с тобой, девочка?

Он опустился на колени возле тахты и невольно спрятал лицо на ее почти детской, крохотной, лилейной груди. Она слегка оттолкнула его рукой:

— Почему только нынче? Почему?..

Медленно встала, вышла в другую комнату и дверь за собой захлопнула на замок.

Изумленный Марк встал с колен. Горло сжалось, кровь ударила в виски. Миг стоял без движения, вдруг бросился к двери, за которой исчезла Ихазель, и замолотил могучим кулаком в филенку:

— Ихазель! Ихазель! Открой!

Никто не ответил. Он схватился за кованую дверную ручку и дернул. Дверь не поддалась. Он обернулся в поисках чего-нибудь увесистого, чтобы высадить дверь, — и попятился в изумлении.

На пороге другой двери, у него за спиной, стояла Ихазель, спокойная, бледная, в платье до пят.