На серебряной планете (Лунная трилогия - 1)

      В этом резком и холодном, отражающемся в снегу блеске нарождающегося дня, соперничающем с тусклым светом ламп, я смотрел на Марту и уже не сомневался, что вскоре она навсегда покинет нас. За эту двухнедельную ночь она неузнаваемо изменилась. Лицо ее вытянулось и побледнело, губы, когда-то такие полные, пурпурные, окрасились в бледный цвет смерти. Из-под при спущенных век тускло смотрели глаза.
      Я уперся лбом в край кровати и кусал пальцы, чтобы не разразиться страшным рыданием, разрывающим мне грудь.
      Тем временем за окном становилось все светлее. Клубы пара, недавно еще серые, проплывали теперь под окнами, подгоняемые ветром, как легкие, снежно-белые призраки. Иногда в промежутках между ними проглядывали белые поля, окутанные паром столбы гейзеров, а вдалеке над ними на фоне светло-голубого неба - вершина Отамора, уже порозовевшая от первых лучей Солнца.
      Марта спросила о детях, но, услышав, что они еще спят, не велела их будить.
      - Пусть спят,- прошептала она,- я еще увижу их... прежде чем Солнце взойдет. Хорошо, что сейчас здесь так тихо.
      Потом она повернулась ко мне.
      - Ты всегда будешь заботиться о них, правда?
      - Буду,- ответил я ей сдавленным голосом.
      - И никогда их не бросишь?
      - Нет.
      - Ты клянешься мне в этом?
      - Да. Клянусь.
      Она протянула ко мне руки:
      - Ты такой добрый, мой друг,- прошептала она.- Я умру спокойно, зная, что ты о них не забудешь.
      Я схватил ее руку и страстно прижал к губам. Ее пальцы чуть дрогнули, как будто хотели сжать мою ладонь. Они уже были такими холодными, что даже мои горячие губы не могли их согреть.
      - Еще я хотела тебе сказать,- начала она через минуту,перед смертью, что ты был мне... дорог. Я упрекала себя в этом гораздо больше, чем в том, что стала женой Петра... Может быть, если бы я стала твоей женой, а не его, жизнь на Луне была бы сейчас иной, может быть, я прожила бы гораздо дольше...
      Она говорила все это тихим, угасающим голосом, а во мне разразилась буря. Я разрыдался, как маленький ребенок, и без памяти покрывал поцелуями ее руку, а из груди моей вырывались так долго скрываемые от нее слова любви...
      Она чуть приподнялась и положила другую руку мне на голову
      - Тише,- говорила она,- тише... Я знаю... Не плачь... Так, как случилось, лучше... Ты был мне дорог за твое благородство, за твою любовь к Тому, впрочем, я сама не знаю, за что... но несмотря на это, я, может быть, не была бы доброй к тебе, если бы ты стал между мной и тем, умершим, который единственный имел право на меня. Тише, не плачь. Теперь ты все знаешь. Я думаю, что Том простит меня за это чувство и за то, что я перед смертью призналась тебе... Я была так несчастна.
      Марта замолчала, утомленная, а я, спрятав лицо у нее на груди, весь содрогался от сдерживаемых рыданий. Но через минуту она начала снова:
      - Пусть уж будет так... я признаюсь тебе во всем. И так я в последний раз с тобой разговариваю... В тот полдень...
      Она замолчала, как будто внезапный стыд, не смягченный даже близостью смерти, мешал ей говорить, но я знал, какой полдень она имеет в виду!
      Она помолчала немного, чуть шевеля губами, но потом, неожиданно вспыхнув, поднесла руки к вискам и крикнула:
      - Почему ты не убил Петра?!
      В эту минуту за моей спиной раздался сдавленный стон. В нем было что-то настолько страшное, что я невольно вскочил и обернулся. В дверях, опершись ладонью о косяк, стоял Петр, бледный, как труп, и смотрел на нас широко открытыми глазами. Он, должно быть, стоял там уже давно и наверняка слышал все, что Марта говорила мне.
      Увидев, что я его заметил, он, покачиваясь, сделал несколько шагов вперед и пробормотал что-то невразумительное.
      Марта, приглушенно вскрикнув, отвернулась к стене.
      - Простите,- заикаясь, произнес Петр,- простите, я невольно... Я не хотел...
      В эту минуту в другой комнате послышались голоса и топот ног.
      - Дети,- воскликнула Марта и протянула к ним руки.
      Но девочки, оробев, остановились у порога, и только Том подбежал к ней. Она взяла его голову руками и прижала к груди. Петр посмотрел на эту картину и обратился ко мне:
      - Ты обещал ей,- он кивнул головой в сторону Марты,- заботиться обо всех детях... обо всех... одинаково!
      И прежде чем я успел ответить, удивленный этими странными словами, его уже не было в комнате.
      Марта лежала неподвижно, вглядываясь угасающим взглядом в потоки солнечного света, которые превратили стекла в кусочки сверкающего золота и светлым снопом проникли в комнату. Девочки, на цыпочках приблизившись к кровати, с удивлением смотрели на неподвижное и бледное лицо матери.
      Мне было душно, во рту я ощущал горечь. Этот наступающий день был для меня безжалостной, болезненной насмешкой, потому что я знал, что с ним ко мне приходит пустота. Минуты проходили в молчании...
      Вдруг Том закричал:
      - Дядя, дядя! Я боюсь! Мама так страшно смотрит!
      Я обернулся: лучи Солнца, упав на подушку, освещали лицо Марты, застывшее и мертвое, вглядывающееся стеклянными глазами в Солнце.
      - Ваша мать умерла...- прошептал я каким-то чужим и сдавленным голосом.
      Дети испуганно и удивленно столпились у кровати. Я наклонился, чтобы закрыть ей глаза.
      В эту минуту послышался звук выстрела. Я бросился к дверям. Петр лежал в соседней комнате на полу, с раной в виске и дымящимся револьвером в руке.
      Я закачался на пороге, как пьяный.
      Сегодня оба они уже лежат в могиле. Я сам отдал им последние почести, обернул их тела в большие, сотканные из растительных волокон ткани и в собственных объятиях снес в лодку, чтобы перевезти на Кладбищенский Остров. В лодке, кроме меня и мертвых, сидело четверо детей. Трое старших сгрудились около тела матери. Том, потрясенный и испуганный видом смерти, молча сидел у ее ног. Лили и Роза хватали ручонками саван и с плачем звали мать, как будто добиваясь недоданных им материнских ласк, на которые при жизни она скупилась. Тело Петра лежало одиноко. Только младшая девочка подползла к нему и, гладя ручкой окутывавший его грубый саван, тихонько шептала:
      - Бедный папочка, бедный...
      Нашему грустному путешествию сопутствовала чудесная погода. Солнце, еще невысоко поднявшееся над горизонтом, заливало своими золотыми лучами огромную, спокойную поверхность моря. И никогда в жизни я так живо и так болезненно не ощущал этой безжалостной и страшной иронии, которая есть в красоте природы, безразличной как к радости, так и к горю человека. Ведь я вез на этой лодке два последних человеческих существа из тех которые прибыли вместе со мной на эту планету, вез их мертвыми, чтобы похоронить в могиле, приготовленной для себя самого, и остаться навеки одиноким, а Солнце светило спокойно, горячо, точно так же, как и тогда, когда я еще ребенком играл в его лучах на той, далекой планете.
      Из лодки я вынес их обоих на руках и донес до могилы, которую приготовил на вершине в самом красивом месте острова. Легкими были эти трупы, в шесть раз легче, чем были бы на Земле, и все же я сгибался под их тяжестью... И ничего удивительного! Ведь я нес в могилу остатки моего горького счастья!
      Марту я похоронил в могиле, приготовленной для себя. Для Петра вырыл могилу неподалеку.
      Я остался жить дальше... Правда, не раз, когда тяжесть невероятной тоски становилась непосильной, я чувствовал искушение, уйти с этой планеты единственной дорогой, которая мне осталась и которой до меня уже ушли отсюда шестеро: О'Тамор, два Реможнера, Вудбелл, Варадоль и Марта, но тогда мне сразу вспоминалась клятва, которую я дал умирающей, что не оставлю ее детей. Ради них я должен жить. Я теперь осужден на жизнь, как, пока она жила на свете, был обречен на любовь. И два этих самых прекрасных понятия на свете стали для меня самой страшной болью и самым тяжелым страданием.
      ТРЕТЬЯ ЧАСТЬ РУКОПИСИ
      СРЕДИ НОВОГО ПОКОЛЕНИЯ
      В Полярной Стране.
      Подрастает уже это поколение, а я все еще живу среди них, гораздо менее необходимый им и все более печальный... И тогда я отправился в Полярную Страну, чтобы смотреть на Землю и жить там в одиночестве.
      С момента нашего ИСХОДА с Утраченной Земли прошло уже двести девятнадцать лунных дней и шестьдесят семь - со смерти Марты и Петра.
      Удивительно, что я все еще жив...
      Я снова живу на Полюсе. Безграничная тоска по моей родине, Земле, все больше охватывает меня. Я даже забыл об этом поколении, порученном мне Мартой в минуту ее смерти. Но они живут там, у моря, и счастливы. Когда я уходил, в них пробуждалось весеннее чувство любви. Слишком упоительно и слишком... больно было мне смотреть на эту весну...
      Здесь тишина и одиночество, и воспоминания...
      Снова было затмение Солнца, и Земля, черная, как труп, в радужном ореоле, и ливень, и наводнение...
      С нашего ИСХОДА прошло двести двадцать шесть лунных дней...
      Какое-то беспокойство терзает меня. Что происходит с детьми Марты? Нужно будет снова отправиться туда, к морю, и посмотреть, не нуждаются ли они в моей помощи.
      Плохо спал, видел во сне Марту.
      Том - муж своих сестер Лили и Розы.
      Удивительно, как на Луне мельчают люди! Том уже взрослый, а даже не достает головой до моих плеч. Ада, по-моему, будет еще меньше...
      Во время моего пребывания над морем было страшное извержение Отамора, самое сильное из всех, какие помню. Южная сторона кратера обрушилась в море... Это был двести тридцать восьмой день от нашего ИСХОДА - и извержение началось через четырнадцать часов после полудня.
      Когда я уходил оттуда, Роза ждала ребенка.
      Аду я взял с собой - она была слишком одинока там... Теперь ей, больше чем когда-либо, потребуется моя забота. Страшно, что мне еще нельзя умирать!
      Мы вернулись в Полярную Страну в двести пятьдесят первый день с нашего ИСХОДА.
      Том старался удержать меня, но я видел, он рад, что я ухожу. Том властолюбив и с неудовольствием наблюдал за моим влиянием на его жен. Он также рад, что я забираю с собой Аду, которую он не любит за то, что она не хочет ему покориться, хотя она еще совсем ребенок. _____
      Проходят дни, бледные и холодные, как свет невидимого на полюсе Солнца - долгая, долгая, бесконечная череда дней...
      С трудом мне удается сохранять счет времени; я мало говорю, и Ада при мне молчит. Целыми днями сидит на зеленом мху и водит грустными детскими глазами по окрашенным в розовый цвет вершинам...
      А я?..
      Я уже сам не знаю...
      Я с давних пор перестал жить настоящим, и тем более будущим. Зато я постоянно оглядываюсь назад и неустанно смотрю в лицо моим воспоминаниям. Грустное общество! Я печален там, над морем, и печален здесь, где вижу Землю на краю небосклона.
      Побывал в Стране у Теплых Прудов после семи лунных дней отсутствия... Привело меня туда беспокойство о детях Марты.
      Много времени прошло с этой последней записи. Ада растет и начинает тосковать по своим родичам, я вижу это по ней, хотя она не хочет в этом признаться.
      Я думаю, что пришло время мне вернуться к морю. Я старею, и, если умру в этой уединенной пустыне, Ада будет обречена на гибель. Ради нее я должен вернуться, хотя, видит Бог, как бы я хотел остаться здесь и умереть, глядя на Землю!
      Но я и так уже боюсь, что этот ребенок слишком долго живет со мной, молчаливым и печальным отшельником. Это удивительный ребенок - странно только то, что в этом пустынном месте вместо того, чтобы сблизиться, мы стали гораздо более далекими друг от друга. Она смотрит на меня широко открытыми глазами, и я вижу, что она думает о многих вещах, о которых ничего мне не говорит.
      Но если честно признаться самому себе - я так долго нахожусь здесь с этой девочкой, а совсем не привязался к ней, меня тяготит ее присутствие, я хотел бы быть один и без помех думать о прошлом... о Земле...
      Тем не менее нужно возвращаться... к Тому, к детям Тома, которые будут смотреть на меня с удивлением и испугом, на старого, седого человека, который некогда прилетел с Земли, а теперь долго жил в одиночестве...
      Нужно возвращаться... Нам надо возвращаться, Ада...
      Мне еще нельзя умирать.
      II
      Над морем, у Теплых Прудов.
      От нашего ИСХОДА прошло четыреста девяносто два лунных дня, или около тридцати восьми земных лет.
      Очень давно я не прикасался к этим листам - а сегодня беру в руки перо, чтобы написать о смерти Розы.
      Она умерла, страшно сказать, по вине своего мужа и брата, некогда моего любимого воспитанника, Тома, который в гневе ударил ее камнем по голове.
      Вторая жена Тома и его старшие дети безмолвно восприняли это, им кажется, что он имеет право убивать всех, кто ему не подчиняется. Одна Ада, всегда держащаяся поодаль от семьи Тома, выступила теперь против убийцы. Без возмущения и крика, только с угрожающим лицом и поднятыми вверх руками, девушка шла к нему, а он испуганно отступал от нее, хотя мог свалить ее одним ударом, потому что был и больше, и сильнее.
      Она остановилась в двух шагах от него и, показывая одной рукой на тело убитой женщины, затрясла другой над его головой, крича:
      - За кровь твоей жены проклинаю тебя от имени Старого Человека!
      (Меня теперь называют здесь Старым Человеком). Том выругался, мрачно глянул на меня, продолжающего молчать, сказал Аде, пытаясь придать дерзость своему голосу:
      - Роза принадлежала мне, и я мог сделать с ней все что угодно, убить или оставить жить. Почему она не была послушной?
      Этот страшный случай и это преступление - невольное, ибо я до сих пор не верю, что Том намеренно убил свою жену - внезапно высветили для меня обстоятельства, которым я до сих пор не придавал значения
      Прежде всего я увидел тиранию Тома, и мне показалось, что это моя вина, потому что, воспитывая мальчика, я не сумел сделать его другим. Впрочем, может быть, мне не следовало проводить столько лет в одиночестве в Полярной Стране, предоставив их самим себе.
      Еще меня удивила Ада. По ее поведению и по многим другим вещам, на которые я до сих пор не обращал внимания, я вижу ее отношение к брату и его семье. По-моему, они ненавидят друг друга, а кроме того, все они боятся этой девушки, самой младшей из первого поколения здешних людей Она держится поодаль и является для всех чемто вроде жрицы, если это определение подходит к подобной ситуации. Мне жаль Аду, потому что она одинока и, мне кажется, будет всегда одинока в этом мире так же, как и я - тем более мне жаль, что я не смог стать для нее тем, кем, быть может, должен был стать: добрым отцом и другом. Но и в ее отношении ко мне больше какого-то религиозного поклонения, нежели любви. Видимо, в этом есть и моя вина...
      И третье, что меня больше всего испугало, потому что непосредственно касается меня: они считают меня... Но нет, может быть, мне просто кажется! Что из того, что Ада проклинала Тома от моего имени? Ведь я здесь самый старший, видимо, только по этой причине... Однако, если это и в самом деле так, неужели и в этом... идолопоклонстве виноват я?
      Как странно: они все произносят имя, которым называют меня Старый Человек... _____
      Сегодня мне снова приснился сон, который много лет неизменно преследует меня и служит доказательством того, что я не чувствую себя своим в этом мире...
      Мне снилось, что я был на Земле.
      Но сегодня это был странный сон...
      Вокруг меня были люди, с которыми я разговаривал с интересом о делах государств, народов, о достижениях наук. Мне рассказывали, что границы некоторых стран изменились с тех пор, как я покинул Землю, что теперь уже другие законы и что многие из прежних верований исчезли. Меня живо интересовало все это, и я хотел, после долгого отсутствия, увидеть Землю собственными глазами, чтобы узнать, как она выглядит.
      Я отправился в путешествие, шел по известным мне некогда местам и городам. Действительно, изменилось многое. Как птица, перелетал я через континенты и удивлялся, что на месте прежних столиц видел развалины, там, где были цветущие луга,- пустыни и пожарища, а там, где раньше были пустыни, встречал воду, возделанные поля и луга, окружающие новые столицы, полные жизни. Иногда я останавливался и заходил в дома людей, спрашивал их о событиях моего времени, но никто мне уже не мог ответить. Все только качали головами и говорили "Ничего об этом не знаем" или: "Забыли".
      Меня охватил страх и невыразимая тоска, потому что я видел, что эта Земля уже совсем другая, непохожая на ту, которую я знал.
      Видимо,- думал я во сне,- прошли уже не года, а века с того времени, как я улетел отсюда, на Луне так трудно вести счет времени, дни так похожи один на другой, видимо, многие из них затерялись в памяти...
      И я сразу почувствовал себя несчастным! Чужой на Луне, с которой не сумел сжиться, чужой на Земле, на которую вернулся какимто чудом - слишком поздно! Где же я теперь найду свое место?
      Я продолжал скользить по воздуху дальше с огромной пустотой в сердце, а тем временем, после короткого дня, уже наступила ночь. Первые звезды уже блестели на небе, когда я оказался над безбрежным пространством океана. Подо мной перекатывались волны, как будто там шевелился какой-то ужасный зверь со скользкой и блестящей кожей, а в воде отражался серебристый свет небесных светил.
      Я посмотрел вокруг, здесь ничего не изменилось! Эта вода осталась такой же неизменной и такой же подвижной.
      Но, подумав об этом, я вдруг заметил, что море странно вздымается и поднимает ко мне свои волны. Только теперь я увидел, что прямо надо мной стоит полная Луна, а через океан идет к ней огромная волна прилива. Я испугался этого призрака там наверху и хотел улететь туда, куда не достигает его свет, но внезапно мне отказали силы. Я почувствовал, что падаю на все еще вздымающиеся волны, а они растут и подбрасывают меня все выше и выше, к Луне, выгибаются чудовищными, невероятно длинными шеями с сверкающими гривами, рокочут приглушенным смехом и все выше, все выше меня подбрасывают. С ужасом я смотрел на Луну она росла у меня на глазах, становилась все ближе и ближе, занимала сначала половину, а потом и весь небосклон, накрывая его своей серебряной краской. Мне казалось, что я уже вижу по ее краям выглядывающие головки измельчавшего потомства Марты и слышу злорадный смех и крики:
      - Вернись к нам, вернись к нам, Старый Человек! Ты уже не принадлежишь Земле!
      Отчаяние, ужас, отвращение и невероятное желание остаться на Земле, даже если она не хочет меня знать, все это, как буря, прокатилось через мою грудь, ужасный крик вырвался из моего горла, отбирая все силы, помогающие мне сопротивляться бросающим меня в пространство волнам, я хватался руками за воду, колотил ногами по воздуху...
      Все напрасно! Я почувствовал, что Земля вместо того, чтобы находиться у меня под ногами, уже находится над моей головой, а я падаю обратно на Луну...
      Страшный сон! И еще более страшная действительность...
      От нашего ИСХОДА прошел пятьсот один лунный день.
      Том на корабле с двумя старшими сыновьями отправился в путешествие на юг. Из его рассказав я понял, что они добрались почти до самого экватора. От дальнейшего путешествия их удерживали страшные тропические морские бури, поэтому им пришлось вернуться ни с чем.
      После возвращения Том долго разговаривал со мной. Много говорил о своей матери и о Розе, о смерти которой жалел. Потом, рассказав о путешествии, описав тяжелые усилия, какие потребовались в пути, задумался и сказал, что боится, как бы это не было его последним путешествием...
      Действительно - я смотрю на него и ничего не могу понять... Этот человек, прожив едва ли не половину моей жизни, уже почти старик. На Земле он был бы в самом расцвете сил... Здесь люди быстрее взрослеют, но и раньше стареют. Тем более удивительно что я все еще жив...
      Я сказал ему это, а он посмотрел на меня и сказал после минутного колебания:
      - Да, но Ада и мои дети говорят, что ты - Старый Человек... Это имя так странно прозвучало в его устах
      - Но ведь ты,- возразил я,- ты же знаешь меня с самого детства, что ты говоришь обо мне?
      Том ничего не ответил.
      Через четырнадцать лунных дней после смерти Розы умер Том. Остались двенадцать детей, пятеро от умершей жены и семеро от Лили.
      Я сам похоронил его на Кладбищенском Острове, рядом с могилами Марты и Петра, и самого младшего его тринадцатого ребенка, который умер вскоре после рождения.
      Лили страшно отчаивается после смерти мужа Мне кажется, что и она не задержится на этом свете
      Одна Ада совершенно спокойна.
      Патриархом лунного народца теперь является Ян, старший сын Розы и Тома, женатый на дочери Лили..
      А я... я уже давно не принимаюсь в расчет...
      Сегодня Ада с глубоким убеждением заявила мне, что я никогда не умру... Не знаю, или она сумасшедшая вместе с этим лунным поколением, которое слушает ее и верит ей, или я сам действительно являюсь удивительным исключением среди людей.
      Потому что, на самом деле,- зачем я еще живу?
      Лили умерла.
      Из первого лунного поколения в живых осталась только одна Ада.
      От нашего ИСХОДА прошло пятьсот семнадцать лунных дней.
      Меня охватывает страх, потому что здесь около меня в самом деле происходит что-то такое, чего я не могу и не хочу - не хочу понимать...
      Этот народец во время бури, более суровой, чем обычно, и соединившейся с извержением Отамора, - пришел к моему жилищу с жертвоприношениями во главе с безумной жрицей Адой, которая, видимо, лишилась разума во время длительного пребывания в Полярной Стране. Еще со времени убийства Розы, которое страшно потрясло ее, я начал замечать, что в ее голове происходит что-то недоброе, а теперь вижу, что она действительно сошла с ума. Но это вижу я один. Они поклоняются ей и считают ее озаренной! И сегодня под ее безумным предводительством - страшно сказать! - они молили меня, чтобы я остановил ветер и успокоил колышущуюся под их ногами землю! Значит, они действительно считают меня...
      Как же страшно я одинок в обществе этой сумасшедшей и этих карликов, едва заслуживающих звания людей?
      Такое меня иногда охватывает уныние... Сегодня я собирался привести в порядок мою запыленную библиотеку и все бумаги, и вдруг мне пришла в голову мысль взять и сжечь все, и этот дневник тоже...
      Не сжег. Но книги и бумаги остались рассыпанными на полу они в беспорядке валяются у меня перед глазами, а мне не хочется даже протянуть руку, чтобы их поднять.
      Пусть останутся тут Когда я умру - уж наверняка никто к ним не прикоснется
      III
      Столько дней, столько бесконечных долгих дней и ночей...
      Мне кажется, что я утратил счет времени. Так трудно считать дни, похожие друг на друга, как две капли воды, дни, на которые даже не хватает завода моих старых часов - они останавливаются раньше, чем Солнце достигает зенита... Только мое сердце своими ударами отсчитывает каждую минуту суток, и когда я его спрашиваю, который час, отвечает, что это час неизбывной тоски, а когда я спрашиваю, сколько прошло этих часов, отвечает только: слишком много! слишком много!
      Так оно и есть, мое безутешное, одинокое сердце! Слишком много этих часов, слишком много тоски, слишком много жизни.
      Мои волосы уже давно седые... С каких пор? Откуда я знаю? Там, на Земле, должно было пройти несколько десятков лет с того времени, когда первые трупы были погребены на Кладбищенском Острове. Теперь этих могил стало больше. Я выкопал могилы для Тома, для Лили, для Розы, которые были еще детьми, когда я уже начал стареть; вокруг меня подрастают правнуки тех, которые прибыли в этот мир с Земли вместе со мной, а я все еще живу.
      Это настолько удивительно, что иногда я сам готов допустить, что правду говорит легенда, распространившаяся обо мне среди лунного народа: что я вообще никогда не умру.
      Я вспоминаю - на Земле, на моей дорогой, навсегда утраченной Земле, я однажды прочел в книге какого-то ученого-естествоведа, что смерть - явление неизведанное и случайное, по крайней мере, не вытекающее из условий жизни. Меня охватывает страх, как только я подумаю, что она может забыть обо мне и не прийти...
      Если я считаю правильно, уже пятьдесят с лишним лет прошло с того времени, когда я с моими покойными товарищами покинул Землю.
      Из тех людей, с которыми я был знаком, наверное, мало кто еще жив, а те, которые с детства слышали о безумцах, отправившихся в экспедицию на Луну, теперь уже седые и скорее всего забыли имена путешественников, которых там считают погибшими...
      Пятьдесят лет! Сколько за это время могло измениться на Земле. Может быть, я даже не узнал бы теперь знакомых мест. И память моя уже ослабевает... В ней еще содержится множество мелочей, которые бережно хранятся там и всплывают в долгие часы раздумий, но я вижу, что с каждым днем они становятся все более призрачными, мозаикой драгоценных, моей тоской отшлифованных камешков, которые уже рассыпаются и исчезают...
      Но я продолжаю мысленно складывать эту мозаику заново, камешки, которые потерялись в течение долгих лет, я стараюсь заменить воображаемыми и забавляюсь на старости лет этими сокровищами памяти, как ребенок калейдоскопом.
      И как же они сияют эти воспоминания, когда я смотрю на них сквозь слезы!
      Если бы я мог хотя бы один день, даже один час, провести там, на Земле! Как бы я хотел еще раз увидеть людей, настоящих, похожих на меня людей! Услышать шум лесов, увидеть растущую на лугах траву, ощутить запах цветов, насладиться пением птиц!
      Многое изменилось за это время на Земле, но люди остались теми же, как и птицы, как и растительность!
      Иногда я вспоминаю, поверьте, что душа человеческая, освободившись от тела, может скитаться по миру, по звездам. Когда-то, маленьким мальчиком, еще находясь на Земле, я мечтал, думая об этом, о путешествиях по звездным просторам - теперь я желал бы только одного - вечно оставаться на Земле! И когда меня охватывает страх, что Земля сегодня уже иная, нежели та, которую я знал пятьдесят лет назад, то я думаю о том, что там остались люди, леса, поющие в них птицы, луга и растущие на них цветы... Этого будет достаточно моей душе, если она захочет полететь туда...
      Как давно я уже не слышал пения птиц!
      А помню, помню еще утренние часы, наполненные птичьим пением... Перед рассветом небо бледнеет, потом начинает слегка розоветь на востоке; стоит тишина - слышен только шелест больших капель росы, падающих с листьев. Потом вдруг первое, короткое щебетание, после него другое, в иной стороне, потом третье, четвертое... Еще минута тишины, а потом, как будто все деревья, все цветы оживают, щебетание заполняет все вокруг. Вначале еще можно различить отдельные голоса: это крик сойки, это дрозд, сверху доносится пение жаворонка, это щебечут воробьи - а потом уже все сливается в один огромный, радостный, удивительный хор, от него дрожит воздух, и кажется, что дрожат и листья, и цветы, и травы... Вокруг тем временем становится все светлее, небо становится розовее и, наконец, из-за горизонта выплывает Солнце.
      Здесь Солнце всходит лениво и тихо... Хотелось бы думать, что оно не спешит потому, что не приветствуют его ничьи голоса... Многочасовой, серый рассвет, во время которого окрестности лежат скованные морозом и укутанные снегом, не сопровождает пение птиц... Солнце на Луне всходит всегда над мертвым миром в полной тишине. Может, только вскрикнет человек, пришедший сюда с далекой планеты, заплачет проснувшийся ребенок или заскулит пес, окостеневший от мороза в своей яме, из которой выгнал вечером какого-нибудь лунного жителя...
      И весь долгий, бесконечный день здесь царит тишина, разве только ветер зашумит, взволнует море и засвистит среди скал или из широкого жерла вулкана послышится угрожающее ворчание...
      Так живо вспомнилось мне то, что пришлось пережить. Я листаю пожелтевшие страницы, а когда на минуту закрываю глаза, то кажется, что слышу гул машины, везущей нас через страшную лунную пустыню, снова вижу черное небо и светящуюся на нем Землю, огромные горы, в тени похожие своей чернотой на уголь, но сверкающие всеми цветами радуги в солнечном свете. А потом мне вспоминаются первые года, проведенные здесь, на берегу моря. Перед моими закрытыми глазами встает Марта, печальная и бледная, Петр и дети, которых тоже уже нет на свете. Только одна Ада осталась в живых, но мне кажется, что она уже не помнит своих родителей, хотя то, что слышала о них от меня, пересказывает со всевозможными фантастическими добавлениями новому поколению. Она была совсем маленькой, когда они умерли. Сегодня же, не считая меня, она самая старшая в этом мире, и эти карлики почитают ее почти так же, как и меня, с той только разницей, что меня они еще и боятся, хотя, видит Бог, не знаю почему, я никогда не сделал им ничего плохого.
      Правда, я не умею обходиться с ними, как с равными себе людьми. Временами они скорее производят на меня впечатление удивительно разумных зверюшек. Уже первое поколение, рожденное здесь, отличалось от нас, прибывших с Земли. Том и его сестры, даже когда выросли, выглядели для меня детьми Их рост и силы уже были приспособлены для этого мира, меньшей массы и меньшей тяжести предметов. Среди этого же племени, которое живет теперь вокруг меня, я выгляжу великаном. Внуки Марты, люди уже взрослые (удивительно быстро взрослеют здесь люди), достигают мне головами едва до пояса и гнутся под тяжестью предметов, которые я легко поднимаю одной рукой. Но несмотря на такие слабые силы, они вполне здоровы и легко переносят и мороз и жару.
      В течение долгих ночей они, правда, преимущественно спят, но если возникает необходимость, могут работать на самом сильном морозе со страстью, вызывающей во мне удивление.
      Души у этих карликов удивительно неразвитые. Что произошло с теми крупицами цивилизации, которые мы привезли с собой с Земли? Я смотрю вокруг себя, и у меня такое впечатление, что я нахожусь среди существ, лишь наполовину являющихся людьми. Они умеют читать и писать, умеют из руды выплавлять металл, умеют ставить силки