(Один из сыновей Эриксона пристроил на стене крестцовую часть коровьего скелета, похожую на голову. В отверстиях тазовой кости, как глаза, светятся две мигающие лампочки. Когда вилку вынимают из розетки, из глаз вылетает электрический разряд, благодаря особому устройству, скрытому за сооружением, прозванным «Мигалкой».)
       Эриксон (К миссис Эриксон):Бетти, ты не можешь включить «Мигалку»?
       Миссис Эриксон:Сейчас.
       Эриксон:Как вам нравится моя подружка «Мигалка»?
       Стъю:Кажется, она с интересом за нами наблюдает.
       Миссис Эриксон:Выключить, Милтон?
       Эриксон:Внимание. Смотрите все на «Мигалку». Она ее сейчас выключит. (Даже после выключения лампочки продолжают мигать.)У «Мигалки» правый глаз побойчее. (Пауза.)
      Сегодня утром Кристина сообщила мне, что после транса у нее болела голова. Хорошо, что она сказала об этом позже, а не сразу после сеанса. Головная боль часто является результатом воздействия на мышление человека с целью его перестройки, изменения обычного образа мыслей.
      Вы вряд ли заметили, что, наводя транс, я даю внушение таким образом, что если головная боль для данного человека естественная реакция, я ее не снимаю. Но во время внушения я подспудно предупреждаю, чтобы гипнотизируемый не волновался и без причины не пугался.
       (Эриксон обращается непосредственно к Кристине.)Что ты почувствовала в связи с головной болью?
       Кристина:Когда она возникла, это меня весьма озадачило, но я поняла, с чем это связано, потому что такое со мной уже случалось. Я отношу это к моему первому опыту гипноза. Во время занятий я была расстроена тем, что преподаватели разрешали ученикам делать постгипнотические внушения, хотя у них еще не было достаточной подготовки и они имели слишком мало информации о гипнотизируемых.
       Эриксон:Понимаю. Когда я преподавал в Американском обществе клинического гипноза, я давал установку против головной боли всем… чтобы после семинара или практического занятия никто не испытывал лишних неприятностей.
       Кристина:Может, я ошибаюсь, но мне кажется, что индуцирование одного ученика другим – это явное превышение их компетенции.
       Эриксон кивает головой и с улыбкой смотрит на Кристину.
       Кристина:Я была разочарована, вернее, расстроена, тем, что преподаватели допускали подобную практику. С другой стороны, я ведь не психолог и, возможно, заблуждаюсь. Даже не знаю, права ли я в своих выводах. Сначала я наблюдала, как ученики работают друг с другом. Я не торопилась, и моя очередь пришла последней, но студентка, которая наводила на меня транс, оказалась такой неумелой и давала такие дурацкие установки, что я просто не могла их выполнять. Но я все-таки старалась сотрудничать с ней из вежливости и чтобы не подорвать ее, хотя и скудные, но уже кое-какие знания. Может поэтому у меня разболелась голова. Вероятно, с тех пор головная боль повторяется после каждого наведения транса. Не знаю, права ли я.
       Эриксон:Больше не стоит об этом думать.
      Мое детство прошло на ферме. В школе мы изучали сельское хозяйство, и я там узнал о роли севооборота. Я решил поделиться своими знаниями с одним старым фермером. Он изо всех сил старался понять мои рассуждения о необходимости первый год засевать поле пшеницей, на следующий – овсом, затем – люцерной и так далее. Потом я узнал, как он жаловался, что у него от меня голова разболелась. (Смеется.) Это потому, что мои поучения требовали изменения всех его обычных представлений. Позже, когда я учился в колледже, мне как-то пришлось торговать книгами в одной этнической сельскохозяйственной общине. И там я узнал одну вещь: севооборот – это не просто взял да и поменял, как тебе заблагорассудится. Обычно глава семейства собирал своих женатых сыновей и соседей и они вместе обсуждали порядок смены посевов. Каждый фермер работал в соответствии с решением всей общины. А любая самодеятельность вызывала головную боль. (Улыбается.)
      Что касается поведения, с самого детства наши поведенческие навыки все больше закрепляются и становятся очень жесткими, только мы этого не осознаем. Мы считаем себя свободными, однако это не так. И это необходимо признавать.
       (Смотрит вниз.)Вернемся к моей этнической общине, не буду уточнять национальность. Все ее члены занимались фермерством. Я там продавал книги, а ночевал у кого-нибудь из жителей общины, vi хозяин всегда брал с меня плату за ужин.
      Так получилось, что в один дом я заявился в полдень и попросил разрешения пообедать с хозяевами. Молодой мужчина убирал сено, а отец помогал ему. Прежде чем мы приступили к еде, была прочитана длинная глава из Библии и произнесена пространная благодарственная молитва. После еды опять была произнесена длинная молитва и прочитана еще одна глава из Библии.
      Вставая из-за стола, отец достал из кармана бумажник и сказал: «Я съел две средних картофелины с подливкой, два ломтя хлеба и два куска мяса». Он перечислил все, что съел, посчитал стоимость и заплатил сыну за еду. Я спросил его: «Вы же целый день помогали сыну убирать сено, зачем же вы платите ему за обед?» «Да, я помогал сыну, – ответил отец, – но кормить себя я должен сам, вот я и плачу».
      Однажды я заметил, как молодой человек проехал в своей машине в сторону ближайшего города, не обратив внимания на старика, который брел в том же направлении. Узнав молодого человека, я догнал старика и спросил: «Как же так? До города несколько миль, ваш сын на машине, а вы пешком. Разве он не мог вас подвезти?» «Сын у меня хороший, – ответил старик.– Выключать и включать мотор – на это пойдет лишний бензин, а это не дело. Пустые траты нам ни к чему». (Улыбается.)
      А в одной семье из этой общины мне привелось завтракать. Плотно позавтракав, хозяин дома тут же поспешил на заднее крыльцо. Я пошел за ним из любопытства. Со всего двора к крыльцу сбегались куры. Хозяина вырвало, и куры мигом подчистили его завтрак. «В чем дело?» – спросил я, а он резонно, как и другие фермеры, объяснил: «Когда женишься, наступает перемена всей жизни, вот и приходится расставаться с завтраком таким манером».
      Как-то я узнал, что в округе предстоит свадьба. Венчание было назначено на 10.30 утра. Я так рассчитал время на дорогу, чтобы прибыть на ферму, где была свадьба, к 11 часам. Я обнаружил невесту в коровнике, который она чистила, переодевшись в старые башмаки и застиранное платье, а ее муж работал в поле. День был будничный, среда, полно работы, тут тебе не до нежностей. (Улыбается.)
      Однажды я работал в призывной комиссии, проводил психиатрическое обследование призывников из этой же общины. Мне помогали несколько студентов-медиков и один из моих практикантов по психиатрии. Вдруг подходит ко мне мой практикант в полной растерянности: «Не иначе как я свихнулся. Мне только что пришлось забраковать двенадцать молодых фермеров. Здоровье у них в порядке, но каждый жаловался на страшные боли в пояснице раз в неделю. В этот день он не встает с постели, а по хозяйству ему помогают шестеро ближайших соседей, потому что сам хозяин прикован к постели поясничной болью». Я успокоил его: «Нет, ты не свихнулся, просто ты столкнулся с особой этнической культурой».
      Как мы уже выяснили, женатого мужчину рвет каждое утро после еды. Каждый проводит день в постели, а шестеро соседей делают за него всю работу. Я также узнал, что больной, в свою очередь, раз в неделю помогает каждому из своих шести соседей, поскольку у каждого есть свой постоянный «поясничный» день.
      Практикант смотрел на меня, ничего не понимая. Тогда я объяснил, что когда женится мужчина из этой этнической группы, то он и шесть его соседей собираются для обстоятельного обсуждения. Раз юноша женится, значит, после сношения с женой у него будет болеть поясница и придется весь следующий день лежать в кровати, что женатым соседям уже известно по собственному опыту. Поэтому они совместно решают, кому в какой день недели спать со своей женой (Смеется),потому что на следующий день он инвалид. (Эриксон трясет головой и смеется.)
      Для меня все это звучало просто забавно, зато мой практикант, между прочим очень влюбленный в свою жену, от всех этих разговоров прямо-таки загорелся. (Эриксон смеется.)
      Община жила по обычаям. Что дедам было хорошо, то и внукам годится. В то лето, наблюдая за жизнью этой этнической общины, я увлекся антропологией. Считаю, этот предмет полезно знать всем психотерапевтам, потому что у каждой этнической группы существуют свои специфические представления о вещах.
      Как-то администрация штата Пенсильвания пригласила меня в город Ири с целью подготовки психиатров для своего штата. Я приехал в Ири в воскресенье, и меня устроили в главной городской больнице. Я познакомился с сотрудниками больницы, и все они мне понравились. Я был рад нашему будущему сотрудничеству.
      Мы все отправились обедать в столовую для персонала. Когда мы туда пришли, один из сотрудников обратился к своему коллеге: «Не пятница ли сегодня?» Крякнув, тот сказал: «Забирай» (Эриксон протягивает руку)– и отдал ему свой бифштекс, а официантке заказал для себя банку горбуши.
      Если вы спросите у ревностного католика в любой день недели: «Не пятница ли сегодня?» – его религиозное чувство не позволит ему притронуться к мясу. Вот это и продемонстрировал мне его коллега.
      Все люди строго ограничены своими индивидуальными рамками. У каждой этнической группы свои понятия дозволенного и недозволенного. Когда меня пригласили прочитать курс лекций в Венесуэле, в Южной Америке, я отправился туда с интересом, предвкушая знакомство с национальными особенностями. С помощью переводчика я объяснил встречавшим меня, что моя жена и я прибыли из Северной Америки и не вполне знакомы с тонкостями венесуэльской культуры, что, возможно, мы невольно нарушим местные обычаи и поэтому надеемся, что нас загодя извинят, поскольку североамериканцы не очень сведущи в тонкостях этикета.
      Первое, что я усвоил: не надо беседовать с венесуэльцем лицом к лицу, так как, по его представлению, беседовать подобным образом следует, упершись своей грудью в грудь собеседника. Как заметил Гроучо Маркс: «Стоит тебе придвинуться еще чуть-чуть, и ты окажешься позади меня». (Смех.)Поэтому я всегда старался держать свою трость вот так (Эриксон показывает, как он выставлял трость перед собой),поскольку после полиомиелита я так и не смог научиться двигаться спиной назад. Я-то знал, что если азартный собеседник нажмет на меня, я упаду. Вот я и удерживал его на расстоянии своей тростью.
      Затем я объяснил пригласившему меня коллеге (через переводчика), что мы с женой наделаем много ошибок, приноравливаясь к местным обычаям. Поэтому я попросил, если это возможно, предоставить нам с женой случай побывать на какой-нибудь вечеринке в доме, где будут и другие гости вместе с женами и детьми.
      Позже выяснилось, что в гостях собираются обычно одни мужчины. Женщины устраивают свои отдельные посиделки. А если устраивается праздник для детей, то за ними приглядывает специально приглашенная пожилая дама. Нас, однако, пригласили в гости, где собрались мужья, жены и дети, и все встретили нас очень мило.
      Но миссис Эриксон совершила грубую оплошность. Она неплохо знала испанский язык и услышала, как старшие школьники спорили о генетической цепочке – сколько хромосом в каждой клетке: 45, 46 или 47? Она включилась в разговор на испанском и назвала правильное число. Это число было неизвестно большинству присутствовавших докторов, а по местным убеждениям, мужчины должны знать гораздо больше женщин. А тут какая-то североамериканка сообщает их детям сведения, о которых их папы и мамы представления не имеют. Это был ужасный промах со стороны Бетти.
      Незыблемость представлений. А ведь такие представления есть у каждого пациента. (Пауза. Вместе с Салли в комнату входит новая слушательница семинара. Обе опоздали на 20 минут.)Вы у нас новичок, не так ли? Заполните анкету, пожалуйста, для моего учета. (Сегодня на семинаре присутствуют одиннадцать человек.)
      Сегодня я расскажу вам одну историю болезни, которая подтверждает важность знания антропологии. (Эриксон просит Стъю достать папку. Стъю передает ее Эриксону.)
       (Обращаясь к вновь прибывшей.)Как тебя зовут, незнакомка?
       Женщина:Сара.
       Эриксон:Сара Ли?
       Сара:Нет. (Смеется.)
       Эриксон (Зигфриду):Ничего особенного, мой немецкий друг, я просто спросил, может, ее фамилия «Ли». Сара Ли. Не знаешь, почему я так спросил?
       Зигфрид:Нет. Наверное, какая-то игра слов. Я не понял.
       Эриксон:Будь любезна, объясни ему. (Эриксон просит Кристину объяснить, в чем дело.)
      Мой сын назвал свою собаку Сара Ли, ужасно несимпатичное животное. (Все смеются. Обращаясь к Саре.)Вам, наверное, не раз приходилось сталкиваться с подобной реакцией?
       Сара:Похоже на то. (Эриксон смеется.)
      Эриксон: Ну, ладно. Несколько лет назад у меня раздался междугородный звонок. Звонил один психолог из Вустера, штат Массачусетс. «У меня сейчас на приеме юноша шестнадцати пет. Очень способный мальчик, отлично успевает в школе, но заикается с тех пор, как стал говорить. Он из очень состоятельной семьи, и вот уже 15 лет его отец приглашает к нему психоаналитиков, психиатров, логопедов, физиологов и преподавателей, чтобы исправить его речь. А он только еще хуже заикается. Не могли бы вы взяться за его лечение?» – «У меня для этого просто нет сил».
      Через год он мне опять позвонил: «Рику уже семнадцать, он стал еще больше заикаться, пожалуйста, займитесь им». «Я чувствую, что в этом случае понадобится много сил, а у меня их нет», – ответил я.
      Несколько дней спустя он мне снова позвонил: «Я переговорил с родителями, и они готовы прислать Рика к вам, если вы согласитесь уделить ему хотя бы один час». «Вы им четко объяснили, что часовая консультация меня не обязывает ровно ни к чему?» – уточнил я. «Да, я объяснил родителям, что час – это час, и они ни на что больше не рассчитывают», – ответил он. «Если их не пугают расходы на дорогу Рика из Массачусетса ко мне и на оплату моей часовой консультации, это их дело, а не мое. Я уделю мальчику ровно один час и не более».
      Через несколько дней в мой кабинет вошли Рик и его мать. Одного взгляда было достаточно, чтобы определить их национальность. Рик открыл рот, но вместо слов раздались какие-то невнятные звуки, из которых я ничего не мог понять. Я повернулся к матери, которая явно была родом из Ливана, и попросил ее рассказать о своей семье.
      Она и ее муж выросли в одной из ливанских общин. Я попросил ее рассказать о культурных традициях этой общины, что она охотно сделала.
      Итак, став взрослыми, они эмигрировали в Массачусетс, решили там пожениться, а затем принять американское подданство. В соответствии с обычаями общины, мужчина там почитается выше Бога, а женщина низведена до такого низкого положения, что ниже уж некуда. Дети обязаны жить с отцом и, пока они в доме, отец остается для них абсолютным повелителем. Дети женского пола – это досадное невезение. Их стараются сбыть с рук, выдав замуж, потому что девушки и женщины годятся только для тяжелого труда и деторождения.
      Первый ребенок в браке должен быть мальчиком. Если рождается девочка, муж трижды произносит: «Я с тобой развожусь» – и этого достаточно для развода. Если в приданое за невестой дали, скажем, миллион долларов, муж оставляет все себе. Жене остается только ребенок да то, что на ней надето, ее выгоняют на улицу – и живи как знаешь. А все потому, что первый ребенок должен быть мальчиком.
      Но поскольку они приняли американское подданство, муж не мог сказать жене: «Я с тобой развожусь» – и ему пришлось смириться с ужасным, невыносимым оскорблением: первым ребенком была девочка. Но каково ему было, когда жена родила вторую дочь! И ведь ничего не поделаешь, он – натурализованный американский гражданин.
      Рик родился третьим. Чтобы хоть как-то компенсировать отцу нанесенные женой «оскорбления», Рику следовало, по крайней мере, походить на отца и вырасти высоким, стройным, гибким мужчиной и стать его точным портретом. Рик, напротив, был коренастым, широкоплечим и невысоким (около 170 см). У отца рост был 180 см и стройная фигура. Для него Рик был новым оскорблением: родился третьим, да еще и не похож на него.
      Слово отца в семье – закон. Дети, подрастая, начинают работать по дому и в лавке, получая от отца изредка цент, а иногда даже 10 центов. Дети в семье – практически бесплатная рабочая сила, а работают они очень добросовестно, как принято в этой ливанской общине.
      Рик стал заикаться, как только начал говорить. И никакие усилия всяческих специалистов, которых богач-отец в течение 16 лет приглашал к Рику, не принесли плодов. Все это я узнал от матери.
      Я сказал ей: «Я посвящу Рику еще несколько часов, но при двух условиях: вы можете взять напрокат автомобиль, поездить по окрестностям Феникса и познакомиться с видами Аризоны. Помните, что это говорит мужчина». Мои слова «вы можете» были восприняты матерью Рика как безоговорочный приказ. (Эриксон указывает левой рукой на Кристину и слегка меняет интонацию.)Когда вы будете выезжать на прогулки, ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах не вступайте в беседу с ливанцами, поскольку здесь, в Фениксе, есть ливанская колония". Они обещали слушаться меня.
      «Теперь второе условие. У одной моей знакомой есть свой цветочный магазин и небольшая оранжерея. Я сейчас ей позвоню, а вы слушайте, что я буду говорить».
      Я позвонил Минни, так звали мою знакомую, и сказал: «Минни, у меня сейчас на приеме семнадцатилетний юноша, он у меня лечится. Каждый день, в назначенный тобою час, он будет приходить к тебе в магазин или оранжерею. Поручай ему самую грязную работу, какая у тебя только найдется. Когда он войдет, ты его сразу узнаешь».
      Минни сама была ливанка, а двое из ее братьев лечились у меня. Поэтому она меня сразу поняла. «Пусть он работает у тебя два часа, платить ему ничего не надо, даже вялого цветочка не давай. А работу подбери погрязнее. Когда он придет, ты его узнаешь. Здороваться с ним не надо. Ничего не говоря, покажи, что надо делать». Ни одному уважающему себя ливанцу из упомянутой общины и в голову бы не пришло работать на женщину – это ниже его достоинства. А уж грязная работа, так это исключительно женское дело.
      Спустя некоторое время я справился у Минни. Рик являлся как часы. Минни давала задание, главным образом, надо было перетирать вручную землю с навозом. Как мы и условились, Минни с Риком не разговаривала. Рик приходил точно в указанное время, отрабатывал свои два часа и уходил. Никто с ним не прощался и не разговаривал. Хотя, в соответствии с обычаями, любая ливанская женщина обязана почтительно кланяться мужчине и учтиво разговаривать с ним. А здесь с Риком обращались как с последним отребьем. Итак, Рик работал по два часа, семь дней в неделю, и они с матерью не общались ни с какими ливанцами.
      Время от времени я встречался с Риком. Подробно расспрашивал у матери о нем, о сестрах, об их жизни в Вустере, чтобы убедиться в правильности своих выводов относительно причин болезни Рика. После своих нечастых часовых встреч с Риком я сказал его матери: «Я хочу, чтобы вы сняли Рику жилье на время. Откройте ему счет в банке, а затем первым же рейсом возвращайтесь в Вустер». «Я боюсь, этого не одобрит его отец», – сказала мать Рика. (Эриксон смотрит на Кристину.)«Женщина, – возразил я, – я не потерплю, чтобы кто-нибудь вмешивался в дела моих пациентов. Иди и делай, как я сказал». Она сразу поняла, что имеет дело с мужчиной. Мать сняла Рику жилье, открыла счет и в тот же день отбыла в Массачусетс.
      Когда Рик пришел ко мне, я сказал ему: «Я слушал тебя, Рик, и очень озадачен звуками, которые ты издаешь, когда пытаешься говорить. Ты придешь ко мне еще пару раз. Я начинаю догадываться, в чем дело». Посвятив ему в целом 14 часов, я сказал: «Рик, я внимательно выслушал тебя. Начиная с годовалого возраста, все тебе твердили, что ты заикаешься. На этом сошлись и психоаналитики, и психиатры, и все медики в целом, и учителя, и логопеды, и психологи, и все кому не лень. Я внимательно тебя слушал и не думаю, что ты заикаешься. Даю тебе задание на дом. Возьми два листа бумаги и напиши на них числа от единицы до десяти и алфавит. А затем придумай сочинение на любую тему по своему выбору и принеси мне завтра утром. Это будет доказательством того, что у тебя нет заикания». Рик удивленно посмотрел на меня, когда я сказал, что у него нет заикания.
      На следующий день он принес две странички. Я вам покажу одну. Подчеркнуто мною, чтобы студентам было ясно, что у Рика нет заикания. Достаточно быстрого взгляда, не больше (Эриксон несколько секунд смотрит на листок и передает его Анне, сидящей слева от него в зеленом кресле), чтобы понять, что Рик не заикается.
      У меня есть тайная надежда, что однажды встретится человек, который, глянув на листок, скажет: «Верно, Рик не заикается».
       (Обращаясь к Анне.)Ты так долго его созерцаешь, что можно целую диссертацию написать. Передавай дальше, все равно ничего не поняла.
       (Санде, следующей.)И ты тоже собралась диссертацию написать. Анна:Мне кажется, я поняла.
       Эриксон (Кивает):Передай дальше. (Страничка переходит из рук в руки. Обращается к Анне.)Что же ты поняла? В чем доказательство, что он не заикается?
       Задание Рика
      9876543210*
      zyxwvutsrqponmlkjihgfedcba
      История жинзи
      Я чувстувю, что етсь другая принича для могео заикания*, которую мы еще не обсуждали. Мне кажется, что это незначительная причина. Вам может показаться, что к моему заиканию это не имеет отношения**.
      В детстве, примерно до четвертого класса, я был очень толстый. Даже сейчас у меня вес колеблется. Как только я набираю лишние 10-20 фунтов, я сажусь на диету и пытаюсь похудеть. Вот и сейчас я решил сесть на диету. Я заметил, что когда я нервничаю или расстроен, я полнею, потому что я…
       Анна:Вот мои соображения. Он пишет, скорее, справа налево, чем слева направо. Может, оба способа перемешались у него в голове, поэтому у него путаница и в мыслях, и в речи. В этом есть смысл?
      •Числа и английский алфавит написаны в обратном порядке. – Примеч. переводчика.**Далее в английском тексте почти в каждом втором слове переставлены буквы, что опущено в русском переводе. – Примеч. переводчика.
       Эриксон:Это твои соображения?
       Анна:Да.
       Эриксон:Ну и неверно.
       Анна:Неверно?
       Кристина:Может, депо в его арабском происхождении? Там ведь пишут справа налево.
       Эриксон:Нет.
       Зигфрид:Вы, кажется, велели ему написать две страницы, чтобы доказать, что он не заикается?
       Эриксон:Он должен был написать числа от единицы до десяти, алфавит и сочинение на две страницы на любую тему. Глянув на первую страничку, я сказал: «Так и есть, Рик, заикания у тебя нет. Сейчас я объясню тебе в чем дело». (Эриксон берет со стола книгу и читает.)«Жизнь», «любовь», «есть», «работа», «есть», «оба», «преимущество», «ответственность», «передо мной», «отреагировал», «он». Вы слышали все слова, но не получили от меня никакого сообщения, никакой связной мысли, верно?
       (Эриксон смотрит на страничку Рика.)Смотрите, что он написал. Я сообщил ему свою мысль: напиши числа от единицы до десяти. Какова же обратная связь? «Девять, восемь, семь, шесть, пять, четыре, три, два один, ноль». Это числовые символы, знаки. Это не числа в определенном порядке от единицы до десяти. Следовательно, он не понял моего сообщения и не ответил на него должным образом. Он написал все буквы, но не алфавит. Снова он не понял моего сообщения, и опять обратная связь не сработала. Возьмем сочинение, каждое второе слово (подчеркиваю, второе) написано неправильно. Как именно? Последние две буквы написаны в обратном порядке.