- С волками жить, по-волчьи выть... Слышал такую пословицу?
      - Еще бы, любимая поговорка моей бабки. Что, впрочем, не мешало ей соблюдать пуританскую чистоту нравов...
      - У нас эта беда куда опаснее. Собственных "ускорителей" - кот наплакал, можно сказать, их разработка и изготовление - в зачаточном состоянии, значит, пользуемся зарубежными снадобьями, зачастую без всякой системы и без врачей - кто ж станет признаваться в пороках?
      - Грустно... Человек собственными руками роет себе могилу, да еще радуется, когда посчастливится обмануть судей и соперников. Деньги... Я удивляюсь: неужто и впрямь у нас нет ничего святее их?
      - До сих пор голос призывающих опомниться - глас вопиющего в пустыне...
      Между тем стрелка часов неумолимо приближалась к 9:00, когда на помост должен был выйти первый участник.
      Я внезапно увидел, как резко изменилось лицо Алекса, а пальцы непроизвольно сжались в кулаки, кожа побелела на сгибах. Мне показалось, что Разумовский даже задержал дыхание, точно боялся выдать себя.
      Я проследил за его взглядом - и мое сердце сделало стремительный рывок, а потом словно упало вниз с огромной высоты, отчего у меня появилось ощущение, которое случается в самолете, когда машина проваливается в воздушную "яму". В нескольких метрах от нас, справа за барьером, облокотясь локтями на металлический поручень, сидел... Питер Скарлборо собственной персоной. Он, верный себе, был изысканно и со вкусом одет, заброшенная нога за ногу показывала новенькие черные мокасины и белые носки, глаза его скрывались за темными зеркальными стеклами очков. Я огляделся вокруг, надеясь обнаружить Келли или Кэт, но Питер был один, без сомнения, один.
      - Это - Питер Скарлборо, - сдавленно сказал я, когда Алекс повернулся ко мне.
      - Он такой же Питер Скарлборо, как я Наполеон, - отрезал Разумовский. - Настоящее его имя - Флавио Котти, потомственный сицилиец, гражданин Колумбии, человек, за которым охотится не один Интерпол, но и криминальная полиция доброго десятка государств - от США до Италии. Один из боссов наркобизнеса. Считай, что тебе крупно повезло тогда в Лондоне...
      - Он-то мне и нужен, Алекс... Ой, как он мне нужен!
      - Не спеши радоваться, раз Котти вынырнул в Сеуле, значит, он ведет серьезную игру... Впрочем, теперь это значения не имеет, - как-то обреченно не обреченно, но с каким-то внутренним надрывом сказал Алекс.
      - Погоди, погоди, а ты-то откуда его знаешь? - запоздало спохватился я.
      - У нас с Флавио есть взаимные претензии, не думал - не гадал, что столкнемся мы в Сеуле. Черт побери, почему именно здесь, на Играх? - в голосе Алекса прорвалось такое отчаяние, что мне стало не по себе. Это был крик души человека, заглянувшего в собственную могилу. Откуда мне было знать, что Разумовский уже много лет искал Флавио Котти - искал по всему свету, чтоб расквитаться за прошлое. Он произнес тихо:
      - Нам следовало бы уйти, пока нас не обнаружили. Пусть фактор внезапности останется за нами...
      - Хорошо, Алекс, но ты обещаешь рассказать о нем...
      - Непременно, Олег. Это будет долгая исповедь... Но пока мы должны исчезнуть!
      Тут зал разразился бурными аплодисментами: невысокий, коренастый болгарин одолел чудовищный вес, и штанга, как пушинка, застыла над его головой на перевитых черными, вздувшимися венами руках Геракла. Мы, извиняясь ежесекундно, пробрались к выходу. Уже покидая зал, я не удержался и оглянулся: Флавио Котти неистово рукоплескал силачу...
      - Вот что, Олег, если у тебя нет других дел, давай подъедем на ранчо, мне нужно кое-кого повидать, да и по телефону переговорить.
      - Нет, Алекс, я отправлюсь в Эм-Пи-Си.
      - Что это такое?
      - Главный пресс-центр. Если не возражаешь, встретимся у меня вечером.
      - О'кей, я отвезу тебя, - легко согласился Алекс. Я видел, что он в мыслях был далеко от Олимпийского парка. - Это, кажется, рядом с "Интерконтиненталем"?
      - Точно, в двух шагах от сеульского выставочного центра, там теперь расположился пресс-центр Олимпиады.
      Вскоре мы уже мчались по широким сеульским улицам, запруженным автомобилями. Алекс уверенно вел "голд стар". Я обратил внимание, что почти не встречаются машины иностранных марок - сплошной поток южнокорейских автомобилей: грузовики, автобусы, легковушки. А я-то думал, что здесь все - японское...
      5
      У "Интерконтиненталя" мы расстались: я направился в Эм-Пи-Си, а Алекс унесся к себе на ранчо, к своему "Россинанту" и личному тренеру, охранявшему лошадь днем и ночью.
      Нужно было начинать работать, а мысли мои были вовсе не об олимпийских баталиях, не о рекордах, что буквально сыпались на головы оглушенных, потрясенных невиданными результатами журналистов и зрителей, не о назревавших уже скандалах (а разве не сенсационным было поражение наших велосипедистов в командной гонке, впервые оставшихся без медалей?), не о фантастических суммах, затраченных организаторами на Олимпиаду (поговаривали о нескольких миллиардах долларов), и даже не о встреченном при входе Ефиме Рубцове, моем давнем оппоненте из "Свободы", который так радушно осклабился, что я и впрямь подумал о всеобщем воздействии даже на такие заскорузлые души нашей перестройки.
      Встреча с Питером Скарлборо не выходила из головы. Его появление здесь к разряду случайностей не отнесешь, а даже краткая характеристика, выданная ему Алексом Разумовским, свидетельствовала о чрезвычайном событии, что затевалось здесь.
      Мысли мои, ясное дело, относились к области догадок, но, хотел я того или нет, новая встреча с моим лондонским знакомцем не сулила спокойствия. Я прежде всего должен был проверить некоторые свои подозрения.
      Итак, допустим, Питер Скарлборо, он же Флавио Котти, просто не подал виду, что узнал меня, да еще в обществе Алекса Разумовского. Что он мог узнать о нас?
      Чтоб собраться с мыслями, я сначала сходил в кафе. Оно располагалось в дальнем загоне выставочного зала, где были "приемные апартаменты" знаменитого "Кодака", как обычно взявшего на себя обслуживание многочисленной армии фоторепортеров. Насыпал в стаканчик две полные ложки "максвелла", бросил ложечку сахара и залил смесь кипятком из титана. Размешал, попробовал на вкус - кофе получился черным, как деготь, и горьким, как миндальный орех. Сделал глоток-другой и направился к компьютерам, что стояли в ряд, замыкая рабочие столы с пишущими машинками. Набрал имя, фамилию, страну. На экране тут же появились строчки: "Олег И. Романько, 1948 г.р. Харьков, СССР, олимпийская деревня прессы, корпус 122, км.901, тел. 229-35-71". Не утерпел и сделал запрос на Алекса, и машина выдала его данные: "Алекс Ф.Разумовский, 1940 г.р. Харбин, Великобритания, олимпийская деревня, корпус 17, км.412, тел. 217-33-22".
      Таким образом, интересующие сведения Флавио мог получить без особого труда: достаточно было дать десятку какому-нибудь служащему, чтоб тот принес голубой листочек с распечаткой точных сведений об искомых личностях...
      Машинка со вставленным белым листом бумаги, словно укор, торчала перед глазами, но ничего дельного не лезло в голову. Впрочем, мыслей было хоть отбавляй, но ни одна из них ни на йоту не приближала меня к разгадке. Я был в тупике, и это следовало признать честно, но как раз на такое согласие у меня и не хватало мужества. Я как мог старался отодвинуть миг прозрения, а в голове - полная мешанина, всякая чепуха - от желания, страстного желания, ошибиться до отчаянной мысли вместе с Алексом взять Скарлборо за горло - в прямом и переносном смысле - и выдавить из него признания.
      Выручил меня... Кто бы вы подумали?
      Питер Скарлборо!
      Я совсем собрался уже двинуться куда-нибудь на соревнования, было просто невыносимо сидеть перед белым листом бумаги, наблюдая с тайной завистью за коллегой из АПН, успевшим с утра пораньше создать внутренний комфорт с помощью допинга под названием "Столичная", когда меня окликнули:
      - Мистер Романько?
      Я оглянулся через плечо. Невысокий смуглолицый человек, скорее всего, латиноамериканского происхождения, в синей расстегнутой рубашке и в джинсах вопросительно уставился на меня, изобразив на скуластом лице нечто напоминающее улыбку. Я отметил, что "ладанку" свою он предусмотрительно перевернул, и я не мог прочесть его имя.
      - Слушаю вас.
      - Вас ждут у входа в пресс-центр. Ваш хороший знакомый... Так, во всяком случае, попросили передать вам...
      - Кто? - невольно вырвалось у меня, но латиноамериканец лишь осклабился, словно удивился наивности вопроса и отрицательно покачал головой.
      - Я впервые вижу этого господина. Он попросил найти господина Романько, что я и сделал. Чао! - объяснил скороговоркой незнакомец и ретировался.
      Я вышел из пресс-центра на залитую ярким солнцем площадь перед выставочным залом и растерянно огляделся - десятки машин, журналисты, полицейские, бой-скауты...
      - Хелло, мистер Олех Романко!
      Я стремительно обернулся. Питер Скарлборо. Он снисходительно улыбался, явно смакуя мою растерянность.
      - Великодушно извините за столь неожиданное появление. Но я, признаться, почувствовал неодолимое желание поговорить с вами, едва обнаружил вас в Джимнезиуме. Но вы так неожиданно исчезли... Как бы там ни было, но у нас с вами есть кое-что общее в прошлом и, смею надеяться, вы не в претензии к нам?
      - Какие мелочи, Питер! Мы ведь с вами - почти друзья, не так ли? Если не считать некоей черной кошки, пробежавшей между нами, ну, чепуха, мелочи жизни, разные там... попытки выбить мне мозги или наоборот - вправить их, как вам будет угодно... ну, еще неудавшийся опыт по превращению меня в круглого идиота. Ведь не сумей я вырваться тогда из вашего лондонского застенка, конать бы мне в какой-нибудь психиатрической клинике до конца дней... - Я уже обрел себя, и ненависть не застлала мне глаза, а до предела обострила мысль и налила мышцы стальной крепостью. Не торчи тут на каждом шагу официальные и переодетые полицейские да чины из службы безопасности, врезал бы я Питеру Скарлборо, он же Флавио Котти, если верить Алексу, врезал бы от всей души...
      Но я расплылся в такой улыбке, что сторонний наблюдатель, без сомнения, умилился бы при виде встречи двух старых, добрых приятелей, взявшихся взахлеб обсуждать, куда бы им двинуться, чтоб надраться по такому случаю.
      - Вот и прелестно, мистер Олех Романко! Как там у вас говорят: кто старое помянет, тому глаз вон?
      - И еще добавляю: думай о будущем, но помни о прошлом...
      - Что нам делить с вами, господин Олех Романко? И мы не достигли цели, и вы проиграли, не так ли?
      - Ой ли, Питер! Вы позволите мне так запросто обращаться к вам?
      - Бога ради!
      - Не спешите с выводами, Питер. Если вы умудрились расправиться с Мишелем Потье...
      - Отчего вы считаете, что это наших рук дело? - озабоченно спросил Питер Скарлборо и тут же разочарованно покачал головой, поняв, что выдал себя. - Ну, да ладно... Но, простите, каждый в своем деле - хозяин, Потье влез не туда, куда ему следовало. Мы предупреждали его, он не внял доброму совету, хотя, прими наше предложение, его гонорар исчислялся бы суммой, по меньшей мере, с шестью нулями. Согласитесь, такие деньги на дороге не валяются?
      - Спасибо, Питер, за откровенное признание.
      - Пожалуйста, эта новость не стоит ломаного гроша. Использовать ее вы можете, но кто вам поверит без доказательств?
      - Вы правы. Но для меня не менее важно другое: Потье оказался не только мужественным, но честным человеком. И все же, Питер, что заставило вас вот так в открытую встретиться со мной?
      - А что мне может грозить в Сеуле? Даже ваше заявление в местную полицию не может быть принято, ибо факты, о которых вы могли бы поведать, не имеют к законодательству Кореи никакого касательства. И потом у вас на руках - ни единого подтверждающего документа! Согласны? - Я кивнул головой. - Ну, вот видите. А причина моего появления... она кроется в вас, мистер Олех Романко. - Он остановил на мне взгляд своих темных, бездонных, как горное озеро, глаз, где ничего не прочтешь, как бы не тужился. Зато Питер Скарлборо, он же Флавио Котти, явно хотел бы кое-что прочесть по моему выражению лица. Но я знал, как нужно держать себя с такими, как он.
      - Во мне? - Я наполнил искренностью свою удивление.
      - В вас, мистер Олех Романко. Поверьте, я и впрямь отношусь к вам с уважением... после того, как вы чертовски ловко провели нас в Лондоне. Такое под силу только сильной личности, и я отдаю вам должное.
      - И на том спасибо!
      - Так вот... причина моего объявления проста: по-дружески, если вы позволите, хочу вас поостеречь и отказаться от дальнейших расследований. Вы... как бы вам это яснее выразить?.. Словом, вы наступили на больную мозоль. А мы этого не прощаем, и пример - увы, печальный пример мистера Потье тому свидетельство. Будь вы представителем свободного мира, предложили бы вам деньги за... за уход со сцены, но вас, русских, подкупать не принято.
      - Верно рассудили, Питер. За исключением одного...
      - Чего?
      - Вы ошиблись, посчитав, что с Потье у меня оборваны нити, ведущие к тем, о ком вы печетесь столь рьяно. Вы у меня вот здесь, Питер! - рявкнул я и ткнул прямо к его носу до боли сжатый кулак.
      Я блефовал, как азартный картежник. Наверное, глупо, но не удержался от этого шага. Может быть, потому, что испытывал неистребимое желание хоть чем-то достать Скарлборо, хоть на миг заставить его усомниться в собственной неуязвимости.
      - Вот это мне и нужно было выяснить! - воскликнул Питер Скарлборо. Прощайте, мистер Олех Романко, и подумайте всерьез о нашем предложении.
      6
      - Он ни словом, ни полсловом не обмолвился обо мне? - в какой уж раз спрашивал Алекс, мучительно решая какую-то задачку.
      - Нет, не спрашивал.
      - Если Флавио увидел и узнал тебя, то как он мог _н_е _у_з_н_а_т_ь меня?
      - Не понимаю... Ну, может, закоротился на мне...
      - Хорошо, будем считать, что отсчет времени начался... Нельзя терять ни минуты. Это очень серьезные люди, Олег. Очень! Слов на ветер они не бросают. Но нет худа без добра: своим появлением Питер, то есть Флавио, подтвердил, что ты... ты держишь в руках нить.
      - Хотел бы я знать, в какой она руке? - мрачно пошутил я.
      - Это детали, - парировал Алекс. - Не хотелось бы мне возвращаться... даже на миг в тот проклятый мир, но доведется! Раз уж наши пути скрестились снова, кто-то из нас двоих должен исчезнуть.
      - Ты о чем?
      - О Флавио, провались он в преисподнюю! - вырвалось у обычно сдержанного, холодного Алекса. - Прости, это черное, что накопилось в душе и что я считал давно перегоревшим, вспыхнуло вновь. Флавио - мой должник.
      - Но в чем? - не удержался я.
      - Как-нибудь, когда мы засядем с тобой в укромном местечке и, не торопясь, поговорим о прошлом, я расскажу о Флавио. Пока же скажу: своим одиночеством и пустой душой я обязан ему... он убил мою любовь... мою единственную женщину, которую любил и люблю по сей день. А такое не прощается...
      Я не счел возможным задавать лишние вопросы.
      - Что ты намерен делать? - спросил Алекс, когда мы поняли, что исчерпали тему разговора.
      - Засяду за репортаж. Редакции ведь нет дела до моих проблем, она послала в Сеул, чтоб знать новости из первых рук...
      - Тогда - до вечера. Я позвоню или зайду к тебе. Хорошо?
      - Договорились.
      На этом мои потрясения не кончились. Я возвращался из отеля "Интерконтиненталь" с коктейля, который давали для прессы организаторы Олимпиады-92, барселонцы.
      Голова слегка кружилась от легкого белого вина.
      Почти у входа в пресс-центр, куда я напоследок собрался заглянуть в надежде увидеть Дональдсона, столкнулся нос к носу с Хоакином Веласкесом.
      - Олех, как я рад вас видеть! Испугался, как мне быть, если вы не приедете, как обещали. Ведь я даже не догадываюсь, что делать с письмом для вас. А меня предупредили: это - очень, очень важно!
      - Погоди-ка, Хоакин, о каком письме речь?
      - Как? Разве вы не ждете какой-то важной вести от того господина?
      - От какого господина, Хоакин? Да объясни ты, ради бога!
      - Как, разве вам ничего не говорит имя господина Дивера?
      - У тебя письмо от Майкла? - У меня перехватило дыхание.
      - Да, но что с вами, Олех? На вас лица нет! Вам плохо?
      - Все нормально, старина Хоакин, все просто прекрасно, дорогой ты мой Веласкес, не тот, который художник, а другой, такой славный Хоакин... Меня просто-таки закачало на волнах вспыхнувшей надежды, хотя, казалось, отчего можно было радоваться, если мексиканец даже не вытащил еще письма и я не прочел и первой строчки. Но нет, я догадывался, я чуял - письмо от Дивера и есть та самая ниточка...
      - Пожалуйста, вот письмо.
      Я буквально вырвал из рук Хоакина твердый заклеенный конверт с фирменным вензелем какой-то гостиницы, кажется, "Плаза", и, взглянув на свет, ничего не увидел - бумага была плотная, мелованная. Пришлось доставать из сумки перочинный ножик и осторожно взрезать край.
      "Хелло, Олег!
      Спешу сообщить Вам одновременно и грустную и радостную вести. Мишель Потье, знакомству с которым я обязан вам, Олег, оказался достойным уважения человеком. Он не только выполнил обещанное, но и сумел отстоять свое право быть честным. Ему угрожали и сулили огромные деньги, но он остался непоколебимым. Тогда они расправились с ним и с его делом: Мишель Потье лежит в госпитале Святой Марии, его состояние, если не критическое, то, по меньшей мере, тяжелое, и выздоровление будет не скорым, так, по крайней мере, уведомили меня врачи. Радостная же весть тоже связана с Мишелем Потье, оказавшимся, кроме вышесказанного, еще и удивительно прозорливым человеком, предусмотревшим различные варианты развития событий. Он спас - спас! - код расшифрованного допинга, и теперь эта химическая формула у меня в руках и уже ничто и никто не помешает нам ее обнародовать - к глубочайшему, конечно же, разочарованию тех, кто хотел воспользоваться поистине чудовищными свойствами нового препарата.
      Я вылетаю в Сеул 26 сентября рейсом "Пан-америкен" N_2461. Буду рад сразу увидеть вас!
      Майкл Дивер
      Акапулько, 16 сентября 1988 г."
      - Хоакин, ты даже не догадываешься, какую новость ты мне привез! Спасибо! - Я так сильно ударил мексиканца по плечу, что тот скривился от боли.
      - Я всегда готов вам помочь, Олех! - горячо заверил меня Хоакин. Выдержав паузу, он неуверенно спросил: - Это имеет какое-то отношение к Олимпиаде?
      - Самое прямое, Хоакин! Как только можно будет поставить последнюю точку, я сообщу тебе такое, что наверняка попадет на первые страницы газет...
      - И моей тоже?
      - Непременно, Хоакин, нужно будет сделать эту информацию достоянием всего мира, это будет самым действенным средством борьбы с опаснейшим врагом спорта - допингом...
      - Я буду ждать, Олег...
      Мы отправились в Эм-Пи-Си. Без задержек миновали полицейский контрольный пост, повстречали на своем пути улыбчивого чина из службы безопасности, довольно сносно говорившего по-русски (он пару раз помогал мне разобраться в хитросплетениях улиц Сеула) - он заулыбался, точно увидел желанного родственника, поинтересовался, не нужна ли его помощь, и услышал отрицательный ответ, закачал вверх-вниз головой, точно извиняясь за собственную навязчивость. В кодаковском закутке на удивление было тихо и пусто, по-старчески чуть слышно ворчал титан с кипятком, девушки маялись без дела и одна из них - черноволосая и черноглазая вострушка взялась приготовить нам кофе. Мы с Хоакином плюхнулись в глубокие мягкие кресла и уставились в экран телевизора - передавали в какой уж раз за день скандал, разразившийся в "Джимнезиуме", где выступали тяжелоатлеты, и болгарский атлет был обвинен в применении допинга.
      Мы разговорились с Хоакином о Володе Сальникове, чье появление в Сеуле восприняли как сенсацию. Я рассказал мексиканцу, как нелегко было этому 28-летнему парню, давным-давно пережившему не только вторую, но, пожалуй, и третью спортивную молодость; о том, как все отвернулись от него, и тренером вынуждена была стать только что окончившая институт физкультуры его жена, как перед самым отъездом в Сеул чуть ли не целиком сборная, подстрекаемая старшим тренером, восстала против включения олимпийского чемпиона-80 в команду, и лишь твердая позиция одного из зампредов Госкомспорта (не Гаврюшкина, нет!), на свой страх и риск взявшего пловца под защиту, открыла Сальникову дорогу на Олимпиаду.
      - Олех, спортивный мир жесток, согласитесь со мной? - подвел итог моему рассказу Хоакин. - Конкуренция, а за ней еще и немалые деньги, причитающиеся за каждую олимпийскую медаль, разве это не корежит души молодых людей?
      - Еще как! Но нельзя крайности, Хоакин, возводить в абсолют, потому что в любом виде человеческой деятельности - от научных открытий, любви до обычной рутинной работы - всегда найдутся "горячие точки", способные вызвать столкновения. Эволюция подразумевает победу сильного над слабым...
      - Вот-вот, сильного над слабым! Выходит, спорт концентрирует, доводит до точки кипения человеческие страсти, учит быть жестоким?
      - Нет, и еще раз нет! Спорт учит уважать соперника, учиться у победителя лучшему, что есть у него. Как правило, плохо кончают те, кто мошенничает, и не они определяют лицо спорта... чистого спорта, конечно.
      - Вы имеете в виду - допинги?
      - Да, в первую голову их, а потом - деньги, ведь ради них люди готовы убивать себя химическими препаратами... Заколдованный круг!
      - Вот видите, Олег, - не унимался Хоакин. - Большой спорт - вред, да и только!
      - Да, он нередко оборачивается безжалостно - жестокой стороной к спортсмену, вчерашнему триумфатору, толкает его на преступления. Но разве справедливо из-за одной, пусть двух-трех, словом, небольшого числа паршивых овец бросать тень на весь спорт? Он с каждым днем будет нужнее, необходимее человеку в нынешнем, а тем паче в завтрашнем мире, где будет куда меньше естественного движения, где среда обитания потребует от человека максимальной выживаемости и силы - физической и нравственной, если он хочет остаться человеком! Нужно бороться против того, что губит спорт, что отталкивает от него людей. Особенно молодых!
      7
      Оставались сутки до прилета Майкла Дивера.
      Я считал минуты, нетерпеливо вглядываясь в циферблат часов, старенькой "Победы" - память об отце.
      Куда-то запропастился Алекс, телефон не отвечал ни ранним утром, ни глубокой ночью. Спросить было не у кого, тем паче нет-нет да проскальзывала в моей перегруженной голове предательская мысль: а не улетел ли Разумовский вообще из Сеула, от греха подальше? Догадка эта горьким ядом отравляла душу, хотя - если уж начистоту - имел ли я право обвинять Алекса в трусости? Он жил в _т_о_м_ мире, и на собственной шкуре, по его же выражению, - испробовал жестокие "прелести" неписаных законов подпольного мира наркобизнеса. Что мог поделать он, одиночка, против сплоченной мафии, где жизнь человека стоила ровно столько, какой тайной он владел?
      Сердце болело, и я - вопреки своим правилам - нередко заглядывал в стеклянный пузырек с желтыми пилюлями валерьяны.
      Помог Володя Сальников. Он провел меня в бассейн по чужому билету участника (парня успели "выслать" на корабль, что пришвартовался в гавани за полсотни километров от города, экономя на нем, неудачнике, не пробившемся в финал, валюту). Я вволю поплавал, чем, наверное, смущал юные дарования, стремительно проносившиеся мимо тихохода, тяжело таранящего воду. Спасибо, хоть не поинтересовались, откуда это я свалился на их голову.
      Дейв Дональдсон тоже не появлялся. Правда, однажды вечером позвонил и предупредил, что будет отсутствовать некоторое время, но объяснять причину не стал. Впрочем, я был ему за это только благодарен: сам себе не находил места, буквально каждой клеточкой чувствуя приближающуюся развязку и, естественно, не без оснований опасаясь каких-то враждебных действий со стороны Питера Скарлборо. Чтоб не попасть в рискованную ситуацию, отказался от городского транспорта, признавая лишь автобусы прессы, где постоянно дежурили двое молодцов из службы безопасности - один отирался обычно рядом с водителем, второй - внимательно наблюдал за происходящим, выбрав местечко в последнем ряду кресел.
      Когда наконец приспел час отправляться в аэропорт, я не сел ни в первое свободное такси, подкатившее к северному выходу из деревни прессы, ни во второе. Лишь когда появилась машина с пассажиром, не стал ждать, пока тот расплатится, а вскочил в автомобиль, задавленно крикнув водителю: "Ким-по, быстрее!"
      - Ким-по? - кажется, испуганно переспросил кореец, когда пассажир захлопнул за собой дверцу.
      - В аэропорт!
      Мы сделали лихой разворот на площади, перегороженной защитными барьерами, и мимо внимательных полицейских, набирая скорость, понеслись по новенькой автостраде.
      Мне показалось, что мое нетерпение передалось и водителю, - он выжимал из мотора максимум лошадиных сил...
      Майкл Дивер показался в проходе последним, когда у меня уже екнуло сердце - неужто что-то стряслось по дороге?
      Он шагал следом за командой велосипедистов из Уругвая - за компанией черноволосых и смуглолицых невысоких парней, бросавших по сторонам гордые взгляды, словно торопясь поведать всему миру, что и они готовы вступить в поединок с любым за олимпийские медали. Их было человек семь-восемь во главе с низкорослым толстяком с перекинутым через плечо разноцветным пончо; он, чуть отстранив руку, нес желтый кожаный чемоданчик с таким важным видом, что я невольно улыбнулся. Так и подмывало спросить у толстячка - явно спортивного функционера, тренеры держатся, особенно накануне стартов, скромнее, незаметнее, что ли, суеверно опасаясь спугнуть "госпожу Удачу", - уж не для золотых медалей приготовлен сей такой заметный и броский чемоданчик. Если б я не встречал Майкла Дивера, непременно подошел бы к уругвайцам...
      Я узнал Дивера по ладной спортивной фигуре и еще по какому-то особому, ему лишь присущему четкому, уверенному шагу; если приглядеться, то могло создаться впечатление, что он как бы пружинит на носках, самую малость, незаметно для случайного взгляда. Но я ведь к Диверу пригляделся, запомнил не одно лицо, но главное - манеру вести себя: идти, сидеть, разговаривать, никогда не помогая себе жестами - столь распространенными дополнениями к словам. В ней чувствовалась скрытая сила, невидимая энергия, вырабатываемая живым и деятельным умом, она передавалась собеседнику, и я это тоже запомнил.
      Майкла Дивера не узнать бы, не обрати я еще раньше внимания на эти особенности его личности: в выцветших джинсах, в широкой с закатанными по самый локоть рукавами красной рубахе, оголявшей грудь, в высокой с острым, выступающим козырьком "клубной" фуражке, закрывавшей пол-лица, затемненного вдобавок еще и зеркальными очками, с распатланными длинными, завивающимися на затылке и на висках седеющими волосами, - он напоминал стареющего хиппи, давным-давно вернувшегося с благословенных пляжей Нагапаттинама в Бенгальском заливе, давно и прочно оккупированных этими "цветками жизни", что, словно перекати-поле, носятся по белу свету в поисках земного рая...
      У Майкла Дивера был вид человека, уже познавшего лучшее, что есть в жизни, и теперь неторопливо, вальяжно и снисходительно воспринимающего происходящее, и которого даже вселенский олимпийский бум не взволновал, не растревожил.
      Я пришел в восторг от умения американца надевать любую личину.
      - Хелло, Олег! - произнес он негромко, но зато крепко пожимая руку. И в этом пожатии было все: и скрытая информация, что приехал он сюда не пустым, отнюдь нет, что как бы ни было трудно, но дело свое сделал надежно, что рад встрече и возможности наконец-то сбросить с плеч груз, лежавший на них столько лет и стоивший жизни его друзьям-соратникам, и еще многое-многое другое, что способно перейти из сердца в сердце, когда люди настроены на одну волну.
      - Хелло, Майкл... Тебя не узнать!
      - Береженого бог бережет, не правда ли?
      - Будем надеяться на это...
      - Есть признаки оживления духов? - на ходу, ничем не выдав своей обеспокоенности, спросил Дивер, раскусив мой намек.
      - Есть. Нам следует быть предельно осторожными.
      - За мной хвоста нет, я проверялся...
      - Тогда - порядок, я тоже никого не привез...
      Если бы мы знали, как глубоко ошибались в своих расчетах! Ни Майкл Дивер, ни ваш покорный слуга ни на минуту не оставались бесконтрольными: Майкла "вели", начиная от Буэнос-Айреса, ну, а за мной следили круглосуточно с той самой минуты, когда Питер Скарлборо обнаружил мое присутствие на Играх.
      - Вы, надеюсь, заказали такси?
      - Увы, пришлось отпустить машину, ведь я не знал, не задержится ли ваш самолет. А у меня, прошу прощения, денег кот наплакал... Да здесь взять такси - вовсе не проблема, стоит только руку поднять... - успокоил я Майкла.
      Но Майкл Дивер на глазах помрачнел при этой новости, чем вогнал меня в краску, - не люблю попадать впросак, а здесь это неприятное состояние было налицо. Но я еще не понимал, что обеспокоило Дивера, легкомысленно полагаясь на собственную предусмотрительность, позволившую мне, как я был уверен, замести следы сразу же, стоило лишь выйти за пределы олимпийской деревни прессы.
      Майкл ничего не ответил, а лишь плотнее прижал локтем синюю дорожную сумку "Пан-америкен" - единственный багаж путешественника.
      Так, разговаривая, мы дошли до стоянки такси. И словно подтверждая мои слова, из-за угла вырвалась новенькая белая "Золотая звезда" и мягко затормозила у наших ног.
      Дивер оглянулся по сторонам, но, не заметив ничего подозрительного, открыл дверцу.
      - Отель "Интерконтиненталь", - сказал он негромко.
      - Йес, сэр, - сказал шофер - пожилой, насупленный кореец в белых нитяных перчатках, выглядевших довольно нелепо на его мощных руках тяжелоатлета, что к тому же подчеркивалось рубашкой с короткими рукавами и круглыми бицепсами, распиравшими ткань.
      Майкл захлопнул переднюю дверцу, на какое-то время замер в нерешительности, но затем рывком открыл заднюю дверь и, ни слова не сказав, пробрался на сидение. Я устроился с ним рядом. Едва щелкнул замок, "Голд стар" взревела мощным мотором и с визгом рванула с места так, что нас вдавило в мягкое сидение.
      - Как с допингами? - спросил Дивер. - Неужто полный порядок?