Тайна дела No 963

      - Спи спокойно, Дейв! До скорой встречи!
      - Бай-бай, мистер Олех Романько!
      9
      Суббота - первый день Кубка наций - выдался не по-весеннему знойным. На небе - ни облачка. На трибунах - яблоку негде упасть, настоящий цветник. Каких только красок тут нет! Но преобладают светлые, радостные тона. Многие зрители разделись, загорают. Между рядами снуют продавцы кока-колы, хрустящего картофеля, сигарет, жевательной резинки, шапочек от солнца с символом Кубка - бегущего, прыгающего через планку, метающего копье оленя. Над стадионом в ослепительной синеве завис серебристый дирижабль с надписями по бортам "Фуджи-фильм". Огромными рекламными щитами огорожены беговые дорожки и сектора для метаний и прыжков. Практически каждый свободный метр занят - закуплен, как говорится, на корню фирмами и концернами, производящими автомобили и "ПК", персональные компьютеры, виски и видео, спортивную одежду и обувь, мебель и швейцарский шоколад. Робко втиснулась сюда и наша "Лада". Спорт стал объектом вкладов соперничающих фирм.
      "А что в этом плохого, если деньги, полученные международными федерациями, пойдут на развитие массового спорта в развивающихся странах, на стипендии и субсидии выдающимся спортсменам? - завел я давний и бесконечный спор с самим собой. - Это только одна сторона медали, старина. А вторая, оборотная, выглядит несколько иначе: когда человек начинает бегать, прыгать, играть в футбол _т_о_л_ь_к_о_ за деньги, спорт утрачивает самую важную, самую ценную свою цель - воспитывать человека, приносить ему радость, наделять, в конце концов, в наш отравленный цивилизацией век здоровьем. Спокойно, спокойно, старина, сейчас ты скажешь, что большой спорт никогда не будет источником здоровья. Согласен, за то и нужно платить спортсменам, что во имя интересов людей, сидящих на трибунах, работают на грани риска. Но когда рискуют здоровьем только и исключительно ради денег и готовы пойти во имя монет на подлог - а разве допинг - это не подлог, это не обман? - это уже ни в какие ворота не лезет, как бы ты не старался доказать, что большой спорт без больших денег немыслим. Да ты вспомни своего знакомца Мухамеда Али? Какой был красавец, какая силища, сколько денег намолотил! И что осталось от него? Развалина, страдающий болезнью Паркинсона, без денег, без семьи, без надежды... Спорт сегодня балансирует на острие ножа, и нужно бороться, чтоб он выжил, чтоб остался для нас - для людей - привлекательным и радостным, желанным..."
      Я заглянул в стартовые протоколы. Четвертьфиналы на 100-метровке составлены так, чтоб фавориты, а ими, без сомнения, были Джон Бенсон и четырехкратный олимпийский чемпион Карл Льюис, не встретились между собой. Жребий не свел ни с одним из них и Федора Нестеренко. Хорошее предзнаменование! Знал я за Федором слабость: взрывной, нервный Федор перед первым стартом обычно чрезмерно волновался, и это долго не позволяло ему выбиться в лидеры. Не скажу как, но Вадим Крюков отучил парня от такого "непроизводительного" расхода нервной энергии, и, обретя внутреннее спокойствие, Нестеренко сразу побежал, как говорят специалисты.
      Публика реагировала на победы в забегах Бенсона и Льюиса так неистово и восторженно, словно они уже выиграли золотые медали.
      Федор пришел к финишу вторым, хотя легко мог быть и первым. Я готов был голову дать на отсечение, что уловил момент, когда он резко притормозил на последней трети дистанции: сидел всего в нескольких метрах от финиша.
      - Э, Федот, да не тот, - многозначительно произнес Саня Лапченко. Выиграет, а слава кому? Москве...
      - Во-первых, еще нужно выиграть, во-вторых, Сань, он здесь советский спортсмен. А украинцем он был и остается, даже если обитает... временно, я думаю, в столице. Скажем: поехал передать наш доморощенный киевский передовой опыт в златоглавую. Ведь можно и так дело повернуть?
      - Нет, Олег Иванович, с вами ухо нужно держать востро, - шутливо испугался Лапченко. - Так легко и в националисты скатиться...
      - А вы в вашей газете и без того - националисты...
      - Ну-ну, Олег Иванович...
      - Что ну-ну? Разве это плохо, когда человек любит свой родной язык, культуру, историю, готов за них грудью постоять?
      - Хорошо.
      - Вот тебе и мой ответ. Давай посмотрим, как Федя сработает полуфинал. Тут у него в компании Бенсон. Не затрясется ли?
      Когда объявили выход Джона Бенсона, стадион взорвался таким дружным ревом, что я невольно посочувствовал Федору Нестеренко - такая психологическая атака не каждому под силу.
      С напряженным вниманием, внутренне как-то собравшись, точно мне самому предстояло бежать, я наблюдал за приготовлениями к старту. Бенсон что твой призовой конь - гарцевал перед ошалевшей публикой, красуясь своими действительно потрясающими мышцами. Федя одним из первых встал на колодки, застыв в скрюченной позе. Впрочем, только Бенсон не спешил, и судья вынужден был поторопить его. Но Джон долго еще устраивался, возился с колодками, пока, наконец, замер. И тут же, не ожидая выстрела, рванулся, за ним - еще трое.
      Фальстарт.
      Федя устоял, и это мне понравилось. Выходит, не соврал Крюков.
      Но финишировал Федя только третьим, хотя, как мне казалось, бежал во всю силу. Впрочем, для выхода в финал этого хватило.
      Оставалось ждать вечера, чтобы увидеть действительную мощь нашего спринтера.
      Я оглянулся, ища глазами Сержа, но, к разочарованию, не обнаружил моего толстячка. Не оказалось его и в номере. Не увидел я его и в пресс-баре, столь любимом Казанкини. Впрочем, как выяснилось чуть позже, поиски мои были обречены на неудачу: Серж улетел в Париж еще ночным рейсом, не оставив мне записки и не позвонив...
      - Ты остаешься, Сань? - спросил я Лапченко, с комфортом расположившегося в ложе прессы. Спросил, и без его ответа понял: Саню теперь и краном с места не сдвинешь...
      В пресс-центре я столкнулся нос к носу с Дейвом Дональдсоном. Мы сразу узнали друг друга.
      - Хелло, мистер Олех Романько! - взорвался Дейв и бросился обнимать меня с такой страстью, что можно было подумать - встретились близкие родственники, не видевшие друг друга вечность.
      Я и не думал сопротивляться.
      - Я только-только с самолета. Вот, держите, газета. Материал произвел эффект разорвавшейся бомбы. Мне тут в пресс-центре, не успел я заявиться, сообщили, что трижды звонил Лондон. Уже говорил с шеф-редактором. Мне даны все карт-бланши! Вы не передумали, мистер Олег Романько?
      - Дейв, зовите меня по имени, иначе я скоро так зауважаю себя, что мы с вами потеряем общий язык!
      - Нет, нет, что вы, мис... о, извините, Олех!
      Он мне все больше нравился, этот английский "гробокопатель", как величают на Островах репортеров, имеющих дело с криминальными историями. Что-то было в нем искреннее, чистое, восторженное, идущее от самого сердца.
      Я взял "Дейли тайм", и на первой же полосе увидел заголовок: "Взрыв на Турецкой площади в Вене. Кто убил Майкла Дивера? Мафия рвется в спорт". И чуть ниже, мельче: "Наш специальный корреспондент Дейв Дональдсон уже в Вене, чтобы держать вас в курсе этой загадочной истории. Только в "Дейли тайм"!" Я поспешно пробежал глазами три десятка строк и облегченно вздохнул: вчера забыл предупредить Дейва, чтоб он нигде пока не называл мою фамилию, но он и сам догадался это сделать.
      Но договорить нам не дали. Неприметный, в сером стандартном костюме с неброским однотонным галстуком, средних лет, среднего роста мужчина подошел к нам и негромко осведомился, обращаясь к Дейву:
      - Извините, вы - мистер Дейв Дональдсон?
      - Да, я собственной персоной, но чем могу быть вам полезен? - выпалил репортер, с удивлением разглядывая незнакомца.
      - Я - комиссар криминальной полиции Райх. Не будете ли вы столь любезны уделить мне несколько минут?
      Дейв дернулся было ко мне, с языка его чуть не сорвались опрометчивые слова, но в последний момент прикусил язык, что, однако, не ускользнуло от внимания комиссара - он изучающе осмотрел меня с головы до ног. Я поспешил сказать:
      - Я буду или здесь, или на трибуне, Дейв.
      - Да, подождите меня, Олех!
      Я взял в руки третью банку пива. Появление комиссара заставило лихорадочно работать мозги. Ясно, что Дейва пригласили на беседу не за то, что он в неположенном месте оставил свой "кар" (скорее всего, он еще не успел им тут обзавестись, подумал я, но ошибся - Дейв нанял автомобиль еще в аэропорту Швехат), или чтобы провести светскую беседу о том, как работают их коллеги в Лондоне. Его расспрашивают о погибшем водителе, и ему доведется выложить то, что знает, в противном случае, по местным законам утаивание подобных сведений приравнивается к недоносительству и подлежит уголовной ответственности.
      Мои предположения оправдались.
      - Я рассказал им предысторию. Другого выхода не было, он прижал меня к стенке. Зато комиссар кое-что сообщил и мне: взрывчатка американского производства, где-то около двух десятков килограмм. Устройство с часовым механизмом. Да, они обнаружили водительские права Майкла Дивера. Да, комиссар интересовался, кто вы. Я сказал, советский журналист, и он успокоился. Но, как мы и уславливались, я не связывал ваше имя с этой историей.
      - Спасибо, Дейв.
      Мы проговорили еще около получаса, кое-что пришлось освежить из той лондонской истории и кое-что добавить нового. Парень просто с трудом усидел на месте. Я по-хорошему позавидовал ему: раскопать такой материал!
      - Я быстро отстучу это в Лондон, чтоб успеть в вечерний выпуск - и сразу сюда. Впрочем, - озабоченно спохватился он, - позвоню с автомата, черт его знает, не подслушают ли здесь. Мне конкуренты ни к чему!
      На вечерние финалы народ валил валом. Пратер и без того в выходные дни, да еще весной, гудит, как растревоженный улей, а нынче мы с Саней с трудом протолкались к пресс-центровскому входу, преодолев цепь зевак, взявших в кольцо турникет. Можно подумать, что отсюда появится сам Джон Бенсон или Карл Льюис, чтоб раздавать автографы!
      Нет, есть что-то особое в таких состязаниях, собирающих лучших из лучших - будь то футболистов или хоккеистов, пловцов или баскетболистов, теннисистов, гандболистов или велосипедистов, - притягивающее, заставляющее человека молодеть, если он переступил порог юности, и ощущать подъем душевных и физических сил, если ты молод, и жизнь у тебя впереди. В душе у нас живет до последнего дыхания вечная мечта о силе и мужестве, о всеобщем братстве, и мечта эта тем сильнее, чем меньше тебе удалось приблизиться к ней. И тогда сбывшаяся мечта других, обретшая свои реальные черты на твоих глазах, заставляет человека забывать, что он - лишь свидетель. Здесь нет чужих праздников - здесь все твое!
      Я с грустью подумал, что Серж уже не увидит этого праздника, не вдохнет воздух победы - пусть чужой, пусть невероятно далекой для тебя, но он так сладок, так легкокрыл, этот дух, что и твое сердце отзывается на него бешеными ударами, разгоняющими застоявшуюся, ленивую кровь. Я не осуждал Сержа, у каждого есть свой предел, и плохо, если ты не уловишь, когда пересечешь невидимую черту. Казанкини понял, что дальше ему по этой дороге не идти и лучше честно сойти, чем подвести ожидания тех, кто верит тебе и надеется на тебя.
      И хотя в том автомобиле место с водителем должен был занять "мистер Олег Романько", Серж не выдержал. Ну, да бог с ним...
      В пресс-центре мы задерживаться не стали. Лишь взяли стартовые протоколы, даже в бар не заглянули - так не терпелось побыстрее окунуться в атмосферу предстартовой лихорадки, охватывающей не одних участников, но и тех, кто наблюдает со стороны, с трибун.
      Мы успели занять места в третьем ряду пресс-ложи, дававшие возможность видеть участников финала от старта до финиша. Неподалеку от нас, правее, следовательно, ближе к финишу, сидел Крюков. Он помахал мне рукой, силясь улыбнуться, но улыбки не получилось - напряжение свело мышцы его лица в какую-то гримасу, точно Крюков передразнивал кого-то. Легко догадаться, что переживает тренер, когда на старт выходит ученик, которому ты много раз рассказывал, что и как нужно делать, заставлял его вновь и вновь преодолевать себя, выдавливая по капле неуверенность, страх, безволие, накачивая мышцы ног и сердца. И вот он остался один на один с теми, чью волю, мышцы, надежду нужно одолеть, победить. И никто не в силах помочь, подсказать, как это сделать именно теперь, здесь, на Пратере. А если... если не удастся, если коса найдет на камень? Такие мысли нужно от себя гнать, иначе сиди дома у телевизора и сопереживай...
      Не знал я тогда, что иные мысли не давали покоя Вадиму Крюкову, мучили почти физически, до сердечной боли и тошноты: для него этот финал, как последний экзамен, после которого ты - или триумфатор, или жалкий фигляр, чья физиономия будет вызывать в лучшем случае сочувствие и жалость. Он поставил на карту больше, чем мог, чем имел право, но Крюков давно переступил черту, за которой уже не было предела...
      Участники выстраивались на старте, подгоняли колодки, входили в роль. Успокаивались судьи, утихали трибуны, приостановились выступления в других секторах. Все ждали финала стометровки.
      Быстротечен бег, каких-то десять секунд. Но сколько в нем: красота и совершенство - неуклюжесть и корявость, сила и воля - слабость и раздавленность, вся жизнь в этих десяти секундах.
      Слабо хлопнул выстрел, спортсмены дружно рванулись вперед, еще равные, еще верящие в победу, еще вкладывающие в каждый шаг максимум энергии. Но вот вперед рванулся Джон Бенсон и стал удаляться от остальных. За ним неотступно летел только Карл Льюис. Федор был пятым - он, я видел, засиделся на старте. Крюков вскочил на ноги под стартовый выстрел и что-то орал, но его голос тонул в слившемся воедино реве трибун.
      И тут произошло то, о чем еще долго толковали на страницах газет и с экранов телевизоров специалисты, а журналисты использовали всю гамму восхищения, когда писали о финишном рывке Федора Нестеренко. Неудержим был Джон, как привязанный несся в полушаге сзади Карл, и вдруг они словно остановились, а Федор стал на глазах настигать их. Мне показалось, что он первым рванулся на финишную ленточку, и я кинулся к Сане на шею и стучал по его мощной спине, как по барабану, и тоже орал не своим голосом: "Вот это Федя! Вот это да! Ты видел?!"
      Электронное табло, однако, расставило действующие лица по своим местам. Джон, не дотянув до мирового рекорда несколько сотых секунды, финишировал первым, Карл уступил ему две сотые, а Федор Нестеренко отстал от Льюиса тоже на сотую секунды и оказался третьим.
      Я спустился вниз к Крюкову.
      - Поздравляю тебя, Вадим, это блеск! Какой-то малости не хватило...
      - Спасибо! - Он был возбужден, румянец во всю щеку. - Нет, я боялся, что Федя победит, он мог это сделать, но это не нужно сейчас!
      - Как это не нужно? Ты его настраивал на проигрыш?
      - Нет, ты меня неправильно понял, - взял себя в руки и спокойно, пожалуй, даже подчеркнуто холодно сказал Крюков. Он знал: победителей не судят, а он сегодня, чтоб там не говорили, победитель, и говорить о нем станут, как о фаворите, потому что Федор Нестеренко был сегодня фаворит, и многие увидели в нем реального претендента на сеульское золото.
      Я это понял отчетливо и не стал лезть в бутылку, хотя в ушах, как колокольный звон, гремели слова Крюкова: "Я боялся, что Федя победит..."
      Потом была многолюдная и шумная пресс-конференция, где Федор Нестеренко и Крюков купались в лучах славы. Джон Бенсон держался королем, Карл выглядел растерянно-отрешенным, точно никак не мог понять, что же ему помешало вырвать эту микрочастичку жизни, чтобы сейчас выслушивать не плохо прикрытые соболезнования, а принимать восторженные поздравления.
      Тут мое внимание переключилось на другой объект, и он уже больше не выходил из моего поля зрения. Это была Кэт, она снова появилась в компании телевизионщиков.
      10
      Она была чертовски хороша в нежно-голубых джинсах, в распахнутой едва ли не до пупа красной рубашке с погончиками.
      Трудно сказать, что вдруг заставило меня подняться с места и проталкиваться вниз, туда, где верховодила Кэт, и перед ней расстилались все - и Бенсон, и сразу оживший Карл, и Крюков, прикипевший плотоядным, жгучим взором к ее груди.
      Я выждал, когда пресс-конференция пошла на убыль, встал у Кэт за спиной, отрезая ей путь к единственному в этом зале выходу.
      Она повернулась и отшатнулась от меня, как от привидения.
      - Хелло, Кэт! - как старую подругу, весело приветствовал я девицу (краем глаза успел уловить, как отвисла от удивления челюсть у Крюкова).
      - Это вы, мистер Романько... - не произнесла, а простонала Кэт.
      - Собственной персоной. Не выпить ли нам, как старым, добрым друзьям, по чашечке кофе, а? Как в добрые времена? - Что-то накатило на меня, и я из кожи лез, ощущая прилив бешеной энергии и энтузиазма. Кэт стала послушна, как котенок. Многое я бы дал, чтоб прочесть то, что сейчас толклось в ее милой головке. Впрочем, я не думал оставить ее мысли в покое - она нужна была мне, Кэт, чтоб я смог что-то понять в той запутанной до тупика со смертью Майкла Дивера игре, участником которой невольно все еще оставался и я.
      - Благодарю вас, мистер Романько. - Кэт была послушна.
      - У нас в пресс-центре отличный кофе! - предложил я и, решительно взяв ее под руку, повел сквозь толпу, и все расступались перед нами, молча, с плохо скрываемой завистью. Наверное, в иной ситуации этот королевский проход оставил бы массу впечатлений, а тогда единственным моим желанием было как можно быстрее вывести ее отсюда и усадить в кресло в пресс-баре и начать... начать допрос.
      Кэт было рыпнулась, пробормотав неуверенно что-то насчет другого места, чем пресс-бар, но я отрицательно покачал головой.
      Мы заняли крайний столик у глухой стены, за своеобразной ширмой из пластмассовых разноцветных дисков с адидасовскими трилистниками, свисавшими с потолка на различной высоте. Еще по дороге сюда я успел шепнуть Сане: "Организуй бутылку вина и кофе", и едва мы опустились в кресла друг против друга, явился Лапченко и поставил поднос на стол. Как заправский официант, плеснул вершки мне в бокал, Кэт налил по самую каемочку.
      - Благодарю вас, сэр, а теперь сделайте так, чтобы вас не было видно. Но недалеко, вы еще можете мне понадобиться, - тихо сказал я Сане.
      Лапченко вспыхнул, был он человеком покладистым и добрым, как я уже говорил, но чувствителен до болезненности к вопросам чести.
      - Я тебе потом объясню, - сказал я, расточая улыбки.
      Когда Саня удалился, я поднял бокал и сказал невинно:
      - За встречу, Кэт!
      - Если вы это говорите искренне... - игриво произнесла она, уже приходя в себя.
      "Ах ты, чертова кукла, - подумал я. - Ты еще позволяешь себе подобные вольности!"
      Но вслух сказал почти... искренне:
      - А почему бы нам не вспоминать приятное, забыв... э, некоторые неудобства, испытанные мной в Лондоне? Кстати, как вы выкрутились в той истории, Питер, наверное, был чудовищно зол на вас? Примите мои извинения! - Я был галантен, как гость на королевском приеме в Букингемском дворце.
      - Вы напрасно тогда убежали - это не была машина Питера... Я так и просидела до утра со связанными руками, пока появились первые прохожие. Это было не совсем вежливо с вашей стороны...
      Тогда, в Лондоне, обнаружив огни настигавшей нас машины, я поспешно завернул в первый попавшийся проулок, затормозил и кинулся бежать в темноту, продирался сквозь какие-то заросли, ожидая выстрела в спину. Выходит, напрасно царапал физиономию...
      - А что мне еще оставалось делать?
      - Я боялась, что вы сдадите меня в руки полиции... Но вы не сделали этого, мистер Романько, и я благодарна вам... иначе, как вы догадываетесь, у меня могли бы возникнуть серьезные неприятности...
      "Извини, подруга, но благодарности я не заслуживаю никак, - подумал я про себя. - При любых вариантах я не отвел бы тебя в полицию, хотя твое место там. Просто мне это было совершенно ни к чему..."
      - А как сложилась ваша судьба после Лондона?
      - Я сказала им, что буду заниматься чем-нибудь попроще...
      - И Питер Скарлборо согласился с этим предложением?
      - Он только сказал, чтобы я держала язык за зубами. Что я и делаю, хотя этот подонок Келли умудрился умыкнуть мои денежки... я-то в дом уже не возвратилась, боялась наткнуться на полицию, потому что не сомневалась, что вы выдали меня с головой, - выложила Кэт, как на духу.
      - Слабак он, этот Келли. Бить человека со связанными руками может только подонок... Ну, да пусть живет, он свое рано или поздно получит. Что было дальше, Кэт?
      - Я уже сказала, что распрощалась с ними. Тут подвернулось местечко в рекламном отделе "Био-сити", концерна, производящего витамины. И не жалею: мне пока еще есть чем привлекать публику, - закончила Кэт свой рассказ и совсем незаметно, неуловимо расправила плечи, отчего грудь колыхнулась вверх-вниз.
      - Да, я видел, даже Бенсон был похож на домашнего пса...
      - Бенсон, - в ее голосе проскользнуло высокомерие, - Бенсон - наш человек. - Но, спохватившись, что сказала лишнее, поспешно добавила: - Он рекламирует витамины для слабоумных детей... Бесплатно!
      - А того человека, Кэт, которого вы так долго с моей помощью надеялись выловить в Лондоне, ну, вы помните, о ком идет речь?..
      - Они не посвящали меня в детали, но кого-то они действительно хотели поймать на вашу приманку! - Она рассмеялась.
      - Так вот его, - сказал я и, сделав паузу, уперся взглядом в Кэт, вчера убили... здесь, в Вене. - По лицу Кэт поплыла смертельная бледность. - Его взорвали в собственном автомобиле. Кто бы это мог сделать - Питер Скарлборо или Келли, или они вместе? Ну!
      - Я не знаю... не знаю. - На Кэт нельзя было смотреть без содрогания, так исказил ужас ее лицо - это была отталкивающая маска человека, заглянувшего в глаза смерти. А что я сказал такого, что могло испугать ее, вышедшую из игры? Поняла, что появились Келли и Питер Скарлборо, встречи с которыми она не желала? Ясно было одно: новость застала ее врасплох.
      - Вы действительно не догадываетесь, кто это сотворил? - уже не надеясь на положительный ответ, просто для очистки совести, повторил я вопрос.
      - Нет, я уже сказала вам, мистер Романько, не знаю. И вообще мне пора. Прощайте, - сказала, решительно поднимаясь, Кэт.
      Я проводил ее до выхода.
      Подошел Саня Лапченко. Он, кажется, дулся на меня, это легко читалось на его насупленном лице.
      - Не обижайся, Саня, что не познакомил. Это была Кэт. Та самая девица из Лондона, помнишь, я рассказывал тебе?
      - Это она? - Лапченко повернулся всем телом к выходу, но Кэт уже растворилась в толпе.
      - Садись...
      - Ты что-то узнал от нее важное?
      - Ничего. Ровным счетом ничего. Просто почему-то захотелось поглядеть на выражение ее мордашки. Тащи пиво, да и "макдональд" нам не помешает, времени на нормальный ужин уже не хватит, писать нужно...
      В пресс-баре не засиделись. У меня разболелась голова, и мы, поймав такси, отправились к себе на Ноебаугюртель, в отель. Поднявшись в номер, я прежде всего достал таблетку от головной боли, купленную вчера в аптеке. Лекарство было произведено фирмой "Био-сити", где трудится нынче Кэт.
      Потом, когда голова пришла в норму, я сел за очередной репортаж Киев вызывал меня в синюю рань, в пять утра по местному времени. Но как я не пыхтел, как не насиловал себя, ничего путного не вырисовывалось. Я знал, что обязан написать этот репортаж, но не мог выдавить из себя ни строчки. Это было сущее мучение - сидеть перед чистым листом бумаги и ощущать, что мозги у тебя застыли и их не раскачать, не разогреть, хоть из кожи лезь.
      Я вышел из отеля на улицу. Некоторое время постоял в раздумье, но потом двинулся направо - в направлении Шпортхалле, где был небольшой, но уютный скверик с зеленым свежим газоном и цветущими японскими вишнями.
      И не заметил, как следом тронулся с места автомобиль.
      Он поравнялся со мной на Урбанлоритцплатц, когда я собрался переходить на противоположную сторону улицы.
      Распахнулась дверца и голос, страшно знакомый, сказал:
      - Садитесь, мистер Романько...
      На улице - хоть шаром покати, ни прохожего, ни автомобиля.
      - Садитесь же, мистер Романько. Вы не узнали меня? Это я - Майкл Дивер!
      Если б раздался раскалывающий небо гром - это меня и тогда не поразило бы так!
      - Но автомобиль... взорванный автомобиль... - пролепетал я.
      - Я расскажу вам все по порядку, если вы, конечно, еще хотите продолжить наш разговор, - пообещал Дивер.
      - Без сомнения!
      - Тогда вперед, время позднее. - В голосе Майкла Дивера прозвучало удовлетворение.
      Мы довольно долго крутились по незнакомым венским улочкам. Майкл большей частью молчал, а если говорил, то о сущих пустяках - о погоде, о моде в Вене, о здешнем вине - и ни слова о деле.
      Наконец мы остановились у какого-то не то четырех, не то пятиэтажного старого неприметного дома. Дивер въехал во двор, закрыл за собой железные ворота. Своим ключом открыл дверь в подъезд. Мы вошли. Лифта не было, пешком поднялись на третий этаж. Майкл Дивер включил свет - окна оказались плотно зашторены. Овальный диван, ковер на весь пол, репродукции картин на стенах, домашний бар из старинного темного дуба, за стеклами которого поблескивали бутылки. Телевизор "Филиппс", видеомагнитофон, и - запах нежилого помещения.
      - Хотите есть? - спросил Дивер, входя в комнату. Он замешкался в прихожей, и только теперь я смог хорошенько рассмотреть его. Пожалуй, на улице я бы прошел мимо. Лицо загорелое, почти черное, отчего кожа стала грубой, как сапожное голенище. Седеющие волосы, черные пушистые усы. Усталость в глазах, в уголках губ, даже, кажется, в тоне, коим говорил, нет, скорее цедил слова. Да, видать, жизнь крутонула его на полную катушку за эти годы.
      - Мне и впрямь пришлось кое-что пережить, - сказал Майкл, точно прочитав мои мысли.
      Я запоздало пожалел, что нет со мной даже обычной ручки и блокнота. Поискал глазами по комнате, Майкл уловил мой взгляд и догадался, чем я обеспокоен.
      - Мы запишем беседу на пленку, и я отдам вам кассету...
      - Майкл, один вопрос, что не дает мне покоя...
      - Взорванный автомобиль?
      Я кивнул головой.
      - В этом автомобиле сидел мой друг, его имя Карл Липман, он немец и искатель приключений, вроде меня. Мы многое с ним успели, но довести до конца, - Дивер сделал паузу, спазм сдавил ему горло, он быстро плеснул в бокальчик коньяк и выпил, - довести до конца операцию не успели. Так вот, Карл должен был вас взять и довезти сюда, мы чувствовали, что они идут по пятам, и потому соблюдали максимум осторожности. Однако... Словом, ваше счастье, мистер Романько, что вы не оказались в том автомобиле...
      - Примите мои соболезнования, Майкл: когда человек теряет близкого друга, он теряет часть своего "я". Если вы не возражаете, начните сначала, с Кобе...
      Я приведу расшифрованный рассказ Майкла Дивера, записанный в майскую ночь 1988 года в квартире в старинной части Вены.
      "После Кобе я улетел в Мексику, последние несколько лет я обитал в Мазатлане, это такой крошечный курортный городишко на Тихоокеанском побережье. Представьте себе: глубокая лагуна, полукруглая набережная, камни которой день и ночь лижут волны, отличная подводная охота, постоянно толкущийся приезжий люд, в основном из США. Мы, янки, давно облюбовали все мало-мальски пристойные места на побережье, они как бы стали нашей территорией с мексиканской юрисдикцией. Там было не сложно затеряться, не обращать на себя внимания.
      Я писал книгу, продолжал накапливать материалы - их присылали люди, связанные со мной. Они работают и в Штатах, и в Европе, у каждого есть свое дело, позволяющее пристойно жить. Но главное в их жизни - борьба. Нет, нет, мы не революционеры, и идеи Октября мне, простите за откровенность, далеки. Я не хочу менять существующий строй, но пока жив, буду бороться с теми, кто отравляет его...
      - Это у вас на манер масонской ложи?
      - Нет. Это просто группа людей, у которых в разное время и по разным причинам пересеклись дороги. Они в силу своих профессиональных дел знают больше, чем обычные люди. Я сошелся с моими товарищами и коллегами по общей любви к спорту и ненависти к тем, кто стремится сделать его дойной коровой наркобизнеса, конца которому не видно. Корни этих бед - мафия.
      Вы помните, я не скрывал этого еще в Кобе, что был олимпийским атташе сборной США в Мексике - таким было мое легальное прикрытие сотрудника ЦРУ, в задачи которого среди всего прочего входила и работа с вашими спортсменами. Припоминаете? Так вот, не я - Карл, разрабатывая одну ветвь наркомафии в Италии, вышел на нити, протянувшиеся в Колумбию и США. Он был занят основной ветвью, а я, по его просьбе, начал прощупывать подходы к американской, так сказать, линии. И неожиданно вышел на источник, начавший меня снабжать таким фактажом, что я забросил другие дела и с головой углубился в хитросплетения официального бизнеса, мафии, политиков, спортивных функционеров... Кого только там не было возле этой зловещей "кормушки"! Не вдаваясь в подробности, скажу: они поставили перед собой цель захватить спортивный "рынок" стимуляторов, а попросту - допингов. Сложность заключалась не в том, что не хватало потенциальных потребителей, а во все ужесточающихся методах борьбы с допингами. Хотя, должен честно признаться, поведение отдельных руководителей международного спорта, мягко говоря, меня шокировало: во имя мировых рекордов, а значит, во имя прибылей, приносимых рекламой, они закрывали глаза на допинговую чуму, поразившую их вид спорта. Но это отдельный разговор, и я вам дам часть документов из тех, что предназначались вам еще в Лондоне, но и доныне не утратили свой взрывной потенциал.
      Словом, я напал на след организации, работавшей над новыми препаратами. В дело были подключены и ученые с именами, и целые производства, готовые запустить в серию новый фармакологический стимулятор - не для спортсменов только, но для широкой публики, падкой на разные штучки, позволяющие без напряженного труда наращивать мышцы или удесятерять, скажем, выносливость.