Глава одиннадцатая

Арутюнов Погос Ашотович обосновался в боксе на две персоны в одиночестве. Это было редкой роскошью для провинциальной клиники.

Хотя с момента покушения на его жизнь прошло около двадцати дней, он все еще находился под капельницей, а голова его напоминала белоснежный тюрбан из бинтов.

Лицо Арутюнова было довольно кислым, кислее не придумаешь, он жалобно стонал и охал, но, когда вошел капитан Попов Владислав Сергеевич, он тут же ожил и вонзил в следователя вопрос:

— Машину нашли?!

— Не волнуйтесь, Погос Ашотович, — решил приободрить его капитан. — Кое-какие шансы есть. Вам сейчас надо думать о том, как бы выкарабкаться из лап болезни. Благодарите Всевышнего, что живы остались, Погос Ашотович.

— Ой, не говорите, — почти простонал директор мясокомбината.

— А вы можете вспомнить, как все произошло, когда вас ударили?

— После того, как они меня чем-то стукнули, я ничего не помню. Помню, как очнулся в какой-то яме, присыпанной землей и листьями, во рту земля, еле выплюнул, голова разрывалась от боли, страшная боль была и во всем теле, нельзя было даже двигаться. Но я боялся замерзнуть. Превозмогая боль, я еле дополз до поста ГАИ, — медленно выталкивал слова Арутюнов, — меня гаишники чуть не пристрелили с перепугу, думали, какое-то чудовище ползет, я весь был в крови и грязи. Остальное вы знаете, — устало откинулся он на подушку и с трудом перевел дыхание. — Вот бы еще машину найти, — продолжал он, немного отдышавшись, — такая красавица была…

— А девушки разве не красавицы были? — мягко спросил его Попов. — Расскажите, пожалуйста, поподробнее о них.

— Ох, эти проститутки! Беранэт ку… м, — заругался он в сердцах по-армянски. — Я бы их на куски разорвал.

В отчаянии Погос Ашотович заскрежетал зубами.

— Не волнуйтесь, я вас очень прошу, — забеспокоился капитан. — С вами опять плохо станет. Спокойно расскажите вначале о девушках, а потом о ребятах: во что были одеты, как выглядели. Кстати, Погос Ашотович, вы не помните случайно, как разговаривал узкоглазый — с акцентом или без?

— Вы знаете, он говорил, как ни странно, на чистом русском языке без малейшего акцента. Хотя я вначале подумал, что он узбек.

— А вы не заметили случайно у второго парня родинку над правой бровью?

— Родинку? — на несколько мгновений призадумался директор мясокомбината. — Нет, к сожалению, не заметил. У него шрам на левой щеке. Знаете, такой серповидный, и глаза странные такие: зеленые, болотные какие-то, выпуклые, как у крокодила. Они у него, как два больших стеклянных шара, безжалостные и тупые: он мне сразу не понравился.

— А зачем вы их посадили в свою машину?

— Они сами внаглую сели. Все так неожиданно произошло. Я даже подумать не успел. Здоровый, упитанный такой битюг, на мастера спорта чем-то смахивает, у него нос какой-то поломанный. В приличный костюм, гад, вырядился. Белая рубашка импортная, такая элегантная, галстук…

— Так вы вначале ребят посадили? — пытался уточнить Попов.

Арутюнов понурился. Помолчал немного, то ли набираясь сил перед новой тирадой, то ли смутившись.

— Если честно, позарился я на девок этих, на шалав, они, видимо, сестры были, даже одеты были одинаково, в светлые платья в горошек.

— Они вместе с ребятами были?

— Нет, в том-то и дело, что эти подонки подвалили позже, я их не успел заметить. Ох, — тяжело простонал Арутюнов, хватаясь за голову. — Опять затрещала.

— Простите, я уже заканчиваю. Отдохните немного. Только последний вопрос: в каком месте на шоссе они остановили вас?

— Честно говоря, не помню точно. Помню, что за несколько километров от города.

— Далеко от лесопосадки?

— Где-то с километр.

— Товарищ прокурор, — укоризненно-иронично обратился к Попову бесшумно подошедший к ним зав. отделением, — вы можете так замучить нашего больного. Хорошего понемножку. — Он подошел к Арутюнову, взял его за запястье, пощупал пульс и стал отсчитывать его вялые толчки, внимательно поглядывая на часы с секундной стрелкой. Затем перевел взгляд на лицо Арутюнова и, заметив легкую испарину на его лбу, решительно произнес: — Все ясно, товарищ капитан! На сегодня хватит! У больного повышенное давление и неровный пульс, ему крайне опасно волноваться! Приходите не раньше, чем через неделю.

— У меня, кстати, почти все. Я вас очень прошу, извините меня, если что не так. У меня к больному только один вопрос.

— Никаких вопросов! — сорвался на крик врач. — Все! Уходите!

— Ухожу, ухожу, ухожу, — улыбаясь, проговорил капитан, ретируясь к дверям. — Выздоравливайте, Погос Ашотович, а насчет автомашины не переживайте. Мы ее обязательно найдем.

— Ой, пожалуйста, найдите, хороший магар будет вам, клянусь детьми.

Выйдя из горбольницы, неугомонный капитан сразу же поехал на мясокомбинат. Там он в первую очередь зашел в отдел кадров и попросил у начальника личное дело на Арутюнова.

Попов долго и внимательно изучал досье директора, потом что-то записал в свой блокнот.

Личное дело Арутюнова поразило капитана. У Погоса Ашотовича, по всей вероятности, практически не было никакого образования, если не считать аттестата зрелости об окончании средней школы, подлинность которого явно вызывала сомнения. В его автобиографии была уйма грубейших ошибок, хотя в аттестате по русскому языку у Арутюнова стояла пятерка!

— Купил, наверное, шельма, — невольно возникла мысль у Попова, — придется основательно проверить.

Выйдя из отдела кадров, капитан направился в цеха и склады мясокомбината. Капитан был одет в штатский костюм и потому решил представиться журналистом. Он начал расспрашивать людей о работе, о жизни, как бы невзначай пытаясь узнать подробности об их директоре.

Но народец на мясокомбинате оказался на редкость спетый и спитый — лишнего словца о своем боссе ни гу-гу. О нем говорили, как о покойнике — или ничего, или только хорошее. И как ни пытался хитрый капитан выудить что-либо у рабочих мясокомбината об Арутюнове, все было тщетно.

Невольно напрашивался вывод: хозяин давал своим работникам возможность жить, то есть потихоньку приворовывать, а те в знак благодарности не хотели порочить своего благодетеля. Ничего не сделаешь: круговая порука, — подытожил свой опрос Попов.

Направившись к выходу, он невольно обратил внимание на оживление в отделе сбыта. Юркие пронырливые людишки, по всей видимости, снабженцы или мелкие дельцы, с туго набитыми портфелями и свертками, суетливо зыркая бегающими глазенками, влетали в контору и выходили оттуда уже налегке, пряча в руках какие-то записки.

«Интересно, что бы это могло значить, — заинтересованно подумал Попов. — Впрочем, какое мне дело до этого? Ведь это прерогатива ОБХСС».

Но профессиональное любопытство тем не менее не давало покоя.

За воротами мясокомбината он увидел небольшую группу все тех же шустряков возле неприметного магазинчика, из которого через окошко выдавали по запискам отличную первоклассную колбасу «сервилат» — «одесскую», «московскую» и другие престижные сорта. Здесь тоже господствовал принцип. «Ты — мне, я — тебе».

Высокопоставленные чиновники и власть предержащие звонили дирекции мясокомбината и договаривались о сделке; а исполнители, эти бойкие, вездесущие снабженцы, везли и несли своим патронам дефицитные колбасные изделия по ценам ниже магазинных, безо всяких наценок.

— А я думаю, — проворчал про себя Попов и укоризненно, словно дед, покачал головой, — почему это в магазинах хоть шаром покати, разве что вареную колбасу да «кошачью радость» выкидывают, на которую тут же налетают покупатели — в основном старики пенсионеры да алкаши с синюшными мордами.

С одной стороны, вроде бы все по закону, а с другой стороны, везде одни нарушения. Легализованная реализация по блату своим людям и родственникам дефицитных продуктов. Лихо!

Глава двенадцатая

Сегодня Осинин проснулся поздно. Он это понял по тому, что рядом не было такого желанного и приятного тепла, которым согревала его в холодные ночи его суженая. Она ушла на работу, а Виктор не знал, чем заняться. Было начало зимы, которая оказалась на редкость суровой, если не жестокой для южных краев. Морозов очень сильных не было, но погода стояла настолько промозглая, сырая и ветреная, что, казалось, хуже погоды нигде нет.

А на севере, вдруг с какой-то ностальгией подумал Виктор, зимы такие прекрасные, такие звонкие, если, конечно, хорошо экипирован или «прикоцан»[23], иначе так дуборно будет, что не захочешь никакой северной романтики. Одно спасение — чифир да водяра, а где напасешься водки да чая? Но зэки — народец находчивый, могли гнать брагу из всего, что под рукой — из сахара, джема, даже из карамельных конфет.

Деревья на севере, припорошенные бархатным снегом, кажутся просто сказочными, словно отлиты из серебра.

Холодно дома было еще и потому, что днем не подавали газ; его включали лишь после восьми вечера, да и то в небольшом количестве.

Прошло уже более месяца, как Осинин перестал вкалывать на КСИ. И поступил, по мнению всех домочадцев, вполне благоразумно. Опасно, очень опасно, в особенности для него, в прошлом рецидивиста, работать снабженцем и быть материально ответственным, а числиться мелкой сошкой. Ведь случись какая недостача песка или цемента, с такого, как он, не то что три шкуры сдерут, наизнанку вывернут, да и срок на полную катушку вмажут, а этого Осинину ужасно не хотелось. Было бы за что! Сидеть за мелочь он считал за падло[24]. И поэтому, пораскинув мозгами и посоветовавшись на семейном совете с Тоней и ее матерью, решил сменить свою работу на более надежную.

Почему бы ему не устроиться, например, начальником снабжения? Для этого у него есть все данные, да и жизненного опыта хоть отбавляй. Ведь главное в этой работе — быть психологом и уметь ладить с людьми.

Наскоро позавтракав, он оделся поприличнее (влез в новый черный креповый костюм, натянул на себя белую рубашку и завязал галстук) и отправился в строительный трест к своему протеже, Маису Суреновичу Данилянцу, который пообещал Тониной сестре устроить Виктора начальником снабжения.

В приподнятом настроении он вышел на улицу.

Осинин представлял себе замдиректора треста солидным упитанным человеком внушительных габаритов.

Каково же было его удивление, когда он увидел перед собой в кресле за большим двухтумбовым столом сухонького, тщедушного старичка, на верхней узкой губе которого торчала колкая щетина волос, словно кусочек зубной щетки, и глаза были тоже колкими, словно из них выглядывали острия иголок.

Но когда Виктор представился и объяснил суть своего визита, Маис Суренович потеплел, иголки мгновенно растворились в приветливом дружеском взгляде, который излучал добродушие и соучастие.

Данилянц тут же набрал номер телефона какого-то директора завода, поговорил с ним о том о сем, а затем стал «сватать» Осинина на вакантное место начальника ОМТС.

— Вот тебе записка, — сказал он покровительственно, — найдешь завод сантехзаготовок и отдашь ее лично директору Леонтию Максимовичу Кравцову. Скажешь, от меня. Там как раз требуется начальник снабжения и сбыта на правах замдиректора.

Заметив в глазах Виктора сомнение и тревогу, успокоил:

— Что, не ожидал? Все будет зависеть от тебя.

— А почему на правах замдиректора?

— Ну, видишь ли, завод небольшой, штатная единица не предусмотрена, а директор все еще колеблется. Может быть, в будущем он добьется в тресте единицы замдиректора, а потом у него были сложности с прежним начальником снабжения, который хотел стать замом, а потом поставить директора на колени. За то, что его не повысили, он демонстративно пошел работать инженером по комплектации.

А вообще работать в снабжении можно, надо только уметь шевелить мозгами. Я, например, когда находился в командировке летом, половину из нее провел на Черном море с бабами, — вдруг разоткровенничался замдиректора и весело засмеялся, вспомнив, видимо, веселые деньки.

— Что-то я не совсем догоняю, что тут чего почем.

— Что-что? — переспросил удивленно Маис Суренович.

— Не совсем улавливаю ситуацию.

— А-а, — произнес Данилянц, — теперь понятно, разговор у тебя какой-то странный, ты что, по-блатному любишь говорить? — рассмеялся замдиректора треста.

— Да нет, я просто люблю народные выражения.

— Ну-ну, — многозначительно закивал головой Маис Суренович. — В общем, придешь на завод, осмотрись не спеша и начинай вникать. Все будет зависеть от тебя. Правда, соперник у тебя будет норовистый, опытный, снабженческий волк. Здорово разбирается в производстве. Смотри, будь с ним поосторожнее, но я думаю, ты справишься. Ну, ни пуха!

Осинин поблагодарил и тепло распрощался с Данилянцем и в знак признательности презентовал ему прихваченную специально на случай благополучного исхода бутылку «Пшеничной».

На заводе его встретили очень настороженно и холодно, чуть ли не в штыки. В каждом взгляде, скупом слове сотрудников, процеженном сквозь зубы, чувствовалась напряженность и враждебность. Но Виктор старался не реагировать на это, он считал, что это обычное психологическое восприятие новичка.

Директор завода, высокий, изможденный человек с нездоровыми, набрякшими мешками под глазами, остался не совсем доволен документами Осинина (старый номенклатурный зубр сразу смекнул, что хоть и была у Осинина обманчивая интеллигентная и чуть ли не респектабельная внешность, но перед ним стоял человек с поломанной, изуродованной судьбой и, безусловно, с криминальными задатками), но, будучи по характеру человеком крутым, решил все же рискнуть.

— Смотрите, Осинин, работа у вас будет серьезная, ответственная, постарайтесь вникнуть во все. Если что будет неясно, обратитесь к Панченко, — устало произнес он.

— А это кто?

— Бывший начальник снабжения.

— А сейчас он кем?

— Старшим инженером по комплектации у тебя в отделе работать будет. Он сам этого захотел.

— Если не секрет, зачем ему это понадобилось? — невольно вырвалось у Виктора.

— Наверное, думает, что незаменимый, — хмуро ответил Леонтий Максимович и всем своим видом дал понять, что расспросы ему неприятны.

Осинин горячо поблагодарил директора и вышел из кабинета.

На следующий день, гладко выбрившись и тщательно причесавшись (как-никак начальник должен иметь приличный вид), он появился на заводе за двадцать минут до начала работы. Директору, который всегда приходил на работу раньше всех итээровцев и обходил цеха, здороваясь за руку почти с каждым рабочим и внимательно выслушивая каждого, это понравилось. Он дал указание положить на стол в кабинете начальника ОМТС всю имеющуюся документацию и велел Осинину тщательно ее изучить.

Виктор с большим рвением и интересом стал исследовать и штудировать бесхитростные снабженческие документы — фондовые извещения, приходные и расходные ордера, письма, переписку с предприятиями, всевозможные заказы на изготавливаемую продукцию и т. д.

С непривычки от многочасового штудирования бумаг пухла голова, но Осинин упорно знакомился с документацией завода.

Даже обед в столовой он быстро проглотил и тут же возвратился в кабинет.

Директор, нахмурив свои лохматые брови, несколько раз неожиданно входил в кабинет, словно желая застать его врасплох за каким-нибудь праздным занятием, но, видя, что Виктор сосредоточенно изучает бумаги, молча удалялся, не произнося ни единого слова. А в углу притаился за своим столом бывший начальник ОМТС Панченко, рыхлый, тучный мужчина с небрежно оттопыренной нижней губой. Он то и дело выходил из кабинета на перекур, разговаривал с сотрудниками и намеренно-блаженно потягивался, как бы желая всем своим поведением показать, что ему все безразлично, а когда Виктор спрашивал его о чем-нибудь по работе, он вежливо, но очень сухо отвечал, что, к сожалению, ничего не знает. Хотя не знать он не мог, это даже дураку было ясно.

В документации Осинин сначала ничего не понимал, у него не было ни знания, ни опыта, но Виктор не сдавался и наконец кое-что до него стало доходить.

В отделе у Виктора насчитывалось более двадцати человек — пять грузчиков, два завсклада, несколько снабженцев, один инженер по сбыту, старший инженер по комплектации, три шофера, да еще диспетчер и начальник АХО, вечно небритый, почти постоянно «бухой»[25], невзрачный мужичонка.

В общем, работа в качестве снабженческого босса оказалась в психологическом плане очень напряженной и изнуряющей. С непривычки он сильно уставал, потому как взял за правило приходить на работу очень рано, а уходить позже всех, уж очень ему хотелось утвердиться в роли администратора.

Так что, к своему великому удивлению, Виктор неожиданно обнаружил в себе нечто новое — он, оказывается, был великим честолюбцем и карьеристом.

Но, с другой стороны, ему необходимо было наконец урвать себе место под солнцем. Что он, дурнее других? Ведь чувство справедливости должно быть во всем, думал он, почему какой-нибудь тупорылый чиновник, посмотришь на него — бык быком, два слова связать не может, а норовит пролезть, занять себе какое-нибудь тепленькое местечко, и все вынуждены перед ним на цирлях ходить или по стойке смирно стоять. А если такому кабану понадобится вдруг речугу какую-нибудь толкнуть, то любой сметливый журналист в мгновение ока накатает ему любой текст.

Ассортимент продукции, которую выпускал завод, был не таким уж роскошным, скорее скудным.

Завод поставлял на экспорт какие-то водяные установки, в токарных цехах вытачивались всевозможные заготовки-контргайки, сгоны, переходники. Существовал еще один цех, в котором изолировались трубы больших диаметров.

Прошло несколько месяцев, и Осинин привык к своей работе, адаптировался, или, как говорят в простонародье, обшустрился. Дела его пошли в гору, он даже начал делать первые успехи на новом поприще, договорившись каким-то непонятным и непостижимым для всех образом о поставке на завод в большом количестве некондиционных труб с Таганрогского металлургического комбината.

На радостях директор выдал Осинину большую денежную премию.

Кроме того, Осинин впервые в своей жизни съездил в командировку для получения водомеров. Многие считали это гиблым делом, все равно что послать Иванушку-дурачка за живой водой, тем более что до Осинина в К. ездило несколько снабженцев, и все возвращались с пустыми руками: водомеры были в ту пору величайшим дефицитом.

Виктор понимал, что эта идея с командировкой пришла в голову Панченко, которому очень хотелось посадить Виктора в лужу.

И все же Виктор нашел способ выцарапать у директора приборостроительного завода двести штук заветных деталей. Ему просто повезло. Когда он шел на вокзал за билетом домой, а настроение у него было преотвратное, нежданно-негаданно он столкнулся нос к носу с другом детства Борисом, с которым когда-то гонял голубей.

— Кого я вижу! — радостно воскликнул Борис.

— Ты?! — ошарашенно уставился на него Осинин, который не сразу признал в расплывшемся, тучном мужике своего одноклассника, задиру Борьку, вечно ходившего с синяками и царапинами.

— Ты откуда приехал? — спросил его Виктор.

— Я? Ниоткуда, я здесь живу и работаю.

— А какими судьбами ты попал в этот райский уголок?

— Так получилось. Долго рассказывать. Приходи лучше ко мне сегодня вечером в гости:

Шаумяна, 20; это недалеко от русской церкви. Обо всем и поговорим.

— Семья-то у тебя есть?

— А как же. Двух короедов настрогал.

— А трудишься где?

— На приборостроительном начальником цеха.

— Ну и дела! Лихо! — в возгласе Виктора были удивление и радость. — Я здесь, понимаешь ли, бегаю, водомеры ищу, а мой приятель детства, считай, на них сидит и не может мне помочь.

— А в чем дело? Говори, всегда поможем, — нетерпеливо потребовал Борис.

Осинин рассказал ему в двух словах про свою беду.

— Придется малость кое-кого подмазать, к сожалению, — резюмировал в конце его исповеди Борис.

— Какой базар, сколько надо, столько и отстегнем.

Через пару недель завод получил желанные водомеры, и Осинин ходил в героях, ведь еще немного — и завод мог бы понести большие убытки.

Конечно, это не нравилось Панченко. Успехи Осинина выводили его из себя, потому что рушились его планы, он затаил на Виктора злобу. Панченко стал раздражительным, грубым. Последнее время он буквально лез из себя, чтобы любым способом навредить Виктору.

Панченко понял, что Виктор очень опасный для него соперник, что благодаря своей неуемной энергии и завидной целеустремленности Осинин сможет наладить и улучшить работу отдела снабжения и сбыта, несмотря на отсутствие у него профессионального опыта.

Как-то в порыве злопыхательства Панченко с перекошенным от злобы лицом прошипел: «По работе я тебя сха-ва-ю! Ты меня понял?»

На что Виктор спокойно полушутливым тоном ответил:

— Слепой сказал: «Посмотрим». Панченко ответом Виктора обескуражен не был и выпалил ему в лицо:

— Не забывай, что я заместитель секретаря парткома, а ты, кто ты? Бывший зэк!

Осинин едва не врезал ему по морде, но сумел сдержаться и медленно произнес:

— Послушай, ты, драконюга, гнида бюрократическая, еще раз что-нибудь подобное вякнешь, я твое помело поганое точняком вырву.

Панченко, никогда доселе не слышавший таких «образных» народных выражений, сник и почти целый день просидел молча, насупившись.

К концу работы, видимо, посоветовавшись со своими дружками, он немного приободрился и сидел уже нахохлившись, словно петух.

Как впоследствии узнал Осинин, Панченко подключил к выживанию Виктора своих собутыльников — председателя профкома Клешнева, высокого, полноватого мужчину, с вечно обрюзгшим и недовольным лицом, и секретаря парторганизации — мастера участка, грубого неотесанного мужика («Как только таких выбирают в секретари», — удивился Осинин), по фамилии Мужланов.

Вся эта троица дружно начала строить всяческие козни и плести интриги против Осинина, только вот зацепок у них против него никаких не было, и от этого они еще больше бесились.

Председатель профкома Клешнев вообще органически, всеми фибрами своей проспиртованной алкоголем души, возненавидел Осинина. Он разговаривал с ним всегда надменно, небрежно выпятив свою жирную трясущуюся губу.

Как-то раз Клешнев зашел к Осинину в кабинет, когда тот был один, и скорее потребовал, чем попросил:

— Ты мне, это самое, пару метров фанеры сделай.

— А для чего вам надо? — вежливо спросил Виктор, полагая, что это необходимо для каких-нибудь стендов в цехе или для общественной работы.

Фанера была высокосортная и на особом учете, и раздавать ее со склада без оформления каких-либо документов означало бы хищение, и чем это может кончиться, Виктор прекрасно понимал.

Подобная откровенная наглость не то что поразила Виктора, она его просто рассмешила.

— Дурнее себя ищете, Сергей Митрофанович? А платить кто будет, Хаби-булин? — насмешливо спросил Осинин и, очень пристально взглянув на профсоюзного царька, рассмеялся.

Клешнев не ожидал от Осинина такого отпора. Он зло фыркнул и, хлопнув дверью, почти выбежал из кабинета, прошипев про себя какое-то ругательство.

… Однако после командировки Панченко встретил Осинина лицемерно приветливо. Теперь он даже останавливался, чтобы поговорить с ним, улыбался при встрече, но Осинин инстинктивно чувствовал, что это неспроста, что-то подсказывало ему, что надо быть начеку.

Его подозрения были не напрасны, скоро он заметил, что из папок пропали кое-какие извещения, ордера и письма.

— В чем дело? — строго спросил он однажды у Панченко, когда не нашел в своем ящике несколько важных бумаг. — Кто здесь рылся в мое отсутствие? Почему нет извещения на листовую сталь?

— Ты что, Виктор? Кому они нужны, твои бумажки? — спокойно ответил Панченко, но его руки дрожали.

Осинин ничего ему не ответил. Ему и так все было ясно, но «не пойман — не вор», и все же что-то надо было предпринимать. Может быть, сказать об этом директору? Но, во-первых, он не хотел расстраивать Леонтия Максимовича. Все чаще директор стал последнее время хвататься за сердце, но в больницу ложиться не хотел. И хотя врачи настоятельно советовали ему госпитализироваться, он продолжал работать, не щадя своих сил. Таков уж был этот человек, и никто не мог переубедить его.

Виктор знал, что их директор был человеком глубоко порядочным и очень близко все принимал к сердцу. Осинина поразило, как однажды на общем профсоюзном собрании Леонтий Максимович распекал нерадивых рабочих и начальников цехов. Он был возмущен, и в его словах слышались боль и гнев, Леонтий Максимович не мог сдержать себя, он не думал о своем больном сердце, своем испорченном «моторе», как он имел обыкновение шутливо говорить.

После собрания директору стало очень плохо, и он два дня провалялся в постели, глотая валидол.

А, во-вторых, Осинин предполагал, что директор мог обвинить его самого за ротозейство и халатность. Но фонды надо было выбирать, а сколько и чего, он не знал.

Через неделю ему опять напакостили — пропало письмо директора металлобазы на отпуск десяти тонн (!) стальной трубы крупного диаметра.

Письмо было очень важное, потому что директор металлобазы находился сейчас в командировке, а за него вторично никто подписывать документ не будет. Заводу же трубы нужны были позарез. Панченко сидел за столом и, нагловато улыбаясь, посматривал на Виктора.

Внутри у Осинина все кипело, возмущению его не было предела, но как доказать?

И вдруг его взгляд наткнулся на смятую бумагу в мусорной корзинке. Цепкая память подсказала ему, что раньше ее там не было. Что-то подтолкнуло его подойти и взять бумагу. Он быстро развернул ее и… остолбенел: это было как раз то самое письмо, которое ему так было нужно.

Метнув взгляд на Панченко, Виктор заметил, как тот побелел. Ни слова не говоря, он подошел к нему и что есть силы начал наносить удары по ненавистному, мерзкому лицу. Панченко дико заорал, по лицу его потекла кровь.

Хорошо, что в это время не было Кравцова. Старика наверняка хватил бы удар. Кто-то из прихлебателей Панченко посоветовал ему обратиться в милицию.

Тот, недолго думая, стремглав выбежал из кабинета и как угорелый помчался в милицию, но там ему популярно объяснили, что производственные конфликты разбираются по месту работы или в Народном суде.

Судья, умная и мудрая женщина, выслушав обе стороны, все поняла и посоветовала Панченко больше не гадить, а Осинину — не распускать кулаки, но если, мол, Панченко пожелает возбудить уголовное дело, то для этого необходимы свидетели, но таковых почему-то не нашлось.

Вскоре после этого неприятного случая умер прямо на работе Леонтий Максимович. И у Виктора не осталось покровителя и наставника. Осинин очень переживал эту смерть, он еле сдерживался, чтобы не расплакаться. Старого директора Виктор по-настоящему уважал.