— Ты один дома? — выдавила она из себя.
      — Нет, еще Мариша.
      — Слушай, у вас дымом пахнет?
      — Не знаю, я не нюхал.
      — Понюхай!
      — Ладно, пойду.
      Он ушел и долго не возвращался. Тане стало страшно от собственного бессилия.
      Таня снова позвонила.
      — Чего тебе? — послышался недовольный голос.
      — Пахнет дымом?
      — Нет… только глаза щиплет.
      Тане захотелось поколотить мальчишку.
      — Слушай, открой скорее! — крикнула Таня: она уже не могла сдерживаться.
      — Мама не велела.
      — Велела! Слышишь, велела. Честное слово!
      — А ты не врешь? — донеслось из-за двери.
      — Не вру! Ты большой, умный парень…
      Лесть победила бдительность. В замке повернулся ключ. Загремела цепочка. Дверь медленно открылась, и из темного коридора потянуло горьковатым дымом пожара.
      — Где Мариша? — Таня трясла мальчика за плечо.
      — Там, — он неопределенно махнул рукой.
      Таня кинулась в темный коридор. Она нащупала рукой дверь. Распахнула ее — и сразу густой жаркий дым окутал ее со всех сторон. У Тани перехватило дыхание.
      Она крикнула:
      — Мариша!
      Вместо ответа с другого конца комнаты донеслось всхлипывание. Таня вбежала в комнату и увидела огонь. Это был совсем не тот огонь, который весело вырастает над охапкой хвороста и щелкает орешки в печке. Огонь был острый и душный. Он обдавал тяжелым жаром и давил, давил на грудь.
      — Мариша, беги сюда! — крикнула Таня.
      Но девочка не побежала. Она забилась в угол. И ее не было видно за мутной завесой дыма. Таня с трудом пробиралась вперед. Она не видела стен. Не видела потолка. И ей вдруг показалось, что она заблудилась и уже не сможет выбраться из этого удушливого огненного кольца. На что-то наткнулась. Что-то грохнуло. Это упал стул. Таня отшвырнула его ногой и, выставив вперед локоть, бочком двигалась вперед.
      — Мариша!
      Теперь плач зазвучал совсем близко. Таня присела на корточки и руками стала прощупывать пространство перед собой. Так она наткнулась на маленькое трепетное тельце девочки. Она схватила девочку и притянула ее к себе. Девочка изо всех сил обвила Танину шею руками, как будто она тонула и только Таня могла удержать ее на поверхности воды.
      Пламя было рядом. Оно жгло щеки, шею, руки. Но огонь не давал света. Дым заглушал свет. Заглушал дыхание, жизнь. Таня почувствовала себя в огромной топке, откуда уже невозможно выбраться. Еще шаг, другой, и они вместе с маленькой Маришей задохнутся. Пламя раздавит их. Превратит в черный дым. И в это мгновение ей особенно стало жаль девочку, обхватившую ручонками ее шею. Таня собралась с силами и медленно стала пробираться к двери.
      Когда она очутилась в коридоре, у нее звенело в ушах и перед глазами вертелись темные круги. Сквозь открытую на лестничную площадку дверь бежали люди. Таня не видела их лиц. Перед ней вырастали огромные силуэты, и рядом гремели тяжелые кованые ботинки.
      Когда Таня очутилась на улице, там уже стояли кисельно-красные пожарные машины и толпились зеваки, как на настоящем пожаре. Никто не проходил мимо, все верили, что пожар.
      Таня отошла в сторонку и прислонилась к стене. Она дышала. Ей ничего не хотелось делать, только дышать. Она глотала воздух, как прохладное лечебное питье. А Мариша все еще продолжала сжимать ручонками Танину шею. И все всхлипывала.
      — Где мама? — неожиданно спросила малышка.
      Голос у нее был густой, низкий, совсем не такой тоненький, как плач.
      — Мама сейчас придет, — ответила Таня.
      Вокруг Тани и Мариши тоже собрались люди. Они что-то горячо обсуждали. Кажется, хвалили Таню. Но Тане было безразлично, что они говорят. Она прижимала к себе Маришу. Потом перед Таней возникла женщина с большими плачущими глазами. Она хотела взять у Тани Маришу, но маленькая девочка держалась за шею, все боялась разжать ручонки. Наконец она узнала маму. И сразу забыла о Тане.
      — Боже мой, какое горе! — крикнула Маришкина мама и вместе с девочкой побежала к подъезду.
      Таня стояла, окруженная толпой зевак, и не знала, что ей делать. Она все еще не могла надышаться. Она пила воздух. К Тане подошел пожарный. Он достал блокнот и спросил:
      — Как фамилия?
      — Зачем вам?
      — Для протокола, — сухо сказал пожарный.
      Таня назвала. Пожарный записал огрызком карандаша и ушел. Зеваки стали расходиться.
      Ах да, надо идти в школу. В общем, очень удобно, что есть то самое незамерзающее течение. Не надо думать, где поворачивать, где идти прямо. Это течение подхватило Таню и стало уносить от удушливого запаха дыма, от жуткого мечущегося жара, от перепуганного личика маленькой, Мариши, от светящихся любопытством глаз уличных зевак, которые всегда появляются там, где дело уже сделано.
      Быстрая ходьба привела Таню в порядок, и, когда она переступила порог школы, все переживания остались далеко позади. Только от куртки пахло дымом.
      Таня разделась и поднялась на третий этаж. У двери класса она поправила растрепавшуюся косичку.
      — Можно?
      Генриетта Павловна подняла свои полукруглые брови и нехотя сказала:
      — Заходи.
      Таня вошла.
      — На кого ты похожа? — спросила учительница, продолжая рассматривать Таню.
      Глаза Генриетты Павловны начали смеяться.
      Таня не поняла, в чем дело. На кого она может быть похожей? Она нерешительно остановилась.
      — У тебя все лицо в саже… Ты была на пожаре?
      В классе захихикали. Таня сказала:
      — Да, на пожаре.
      — Что ж ты там делала? — продолжала допытываться Генриетта Павловна.
      Глаза ее смеялись. Таня сразу заметила, что глаза учительницы смеются. Она почему-то представила себе Генриетту Павловну девчонкой, своей сверстницей. Эта сверстница хохотала и строила рожи. Тане захотелось хлопнуть дверью и убежать. Но она продолжала стоять, мучительно думая, чем ей ответить на эту тайную насмешку.
      — Что ты там делала?
      И вдруг в Тане заработал упрямый механизм, который все переворачивает, путает, меняет цвета и говорит «нет», где следует сказать «да». Таня пристально посмотрела в смеющиеся глаза учительницы и, расставляя слова, сказала:
      — Что делала?.. Я подожгла дом.
      Генриетта Павловна поднялась со стула. Ее глаза перестали смеяться.
      — Не болтай глупостей.
      — Я серьезно, — спокойно ответила Таня.
      Класс замер. Таня стояла и спокойно смотрела на учительницу.
      Если ты придешь и скажешь: "Я спас из огня человека", тебе никто не поверит. Ты бросился в горящий дом? Ты, задыхаясь от дыма, шел по темному коридору? Чуть не погиб под рухнувшей балкой, но спас человека? Не рассказывай сказки! Где тебе решиться на такой поступок!
      Но если ты заявишь, что поджег дом, тебе поверят. Хотя до этого ты никогда не поджигал домов. Все подожмут губы, отведут глаза, начнут в твоем присутствии разговаривать шепотом. И ты почувствуешь, как между тобой и окружающими тебя людьми образуется некое безвоздушное пространство: тебе поверили.
      — Ты отвечаешь за свои слова? — холодно спросила учительница.
      — Конечно! — с готовностью отозвалась Таня.
      — Но это же преступление!
      — Преступление, — согласилась Таня, — ну и что из этого?
      Полукруглые брови метались над широко раскрытыми глазами. По лицу пошли красные пятна. Учительница тяжело дышала. А класс молчал, ошеломленный этой новостью.
      — Вьюник! — почти закричала учительница. — Может быть, ты поясничаешь?
      — Нет. Я действительно подожгла дом. Неужели вы не верите?
      Генриетта Павловна поднялась и быстро зашагала к двери.
      Таня направилась к своей парте и бросила на нее портфель. Потом она достала зеркальце и стала платком стирать с лица сажу.
      В классе все еще удерживалась тишина.
      На перемене школа начала гудеть. Шумный беспроволочный телеграф разносил по всем этажам страшную новость: Таня Вьюник подожгла дом.
      — Таня?
      — Какая Таня?
      — Ну, знаете… такая рыжая.
      — Зачем она подожгла?
      — Из мести.
      — И дом сгорел?
      — Дотла.
      — Ничего подобного, только два этажа сгорели. Успели потушить.
      — Она и школу подожжет! Что ей стоит!
      — Она всегда поджигает…
      Школьный телеграф не просто повторял новость, он увеличивал ее, раздувал, лепил из нее, как из глины, то, что подсказывало воображение.
      — Она одна подожгла?
      — Нет. Целая банда поджигателей. А она — главная.
      — Они, рыжие, все такие.
      — Ребята, по-моему, пахнет горелым. Может быть, она уже подожгла школу?
      Первоклассники пробирались на третий этаж, чтобы посмотреть на Таню Вьюник. Они с опаской подкрадывались к двери и заглядывали в щель.
      Гудели этажи, лестницы, классы. Гудела учительская.
      — Что теперь делать?
      — Вызвать родителей. Сообщить в милицию.
      — Ее надо исключить из школы. Я буду настаивать.
      — Да не могла она поджечь! Что вы!
      — Я верю своим ушам.
      — А вы не верьте!
      — Надо вызвать из отпуска директора.
      А Таня как ни в чем не бывало сидела на уроках. Она вела себя так, словно разговоры о пожаре ее вовсе не касались. И ее спокойствие подливало масла в огонь.
      Один раз Князев повернулся к ней, посмотрел на нее своими прищуренными глазами и сказал:
      — Я не верю. Ты все придумала.
      Потом кончились уроки, и она пошла к выходу. Ее никто не вызвал, никто не требовал привести родителей. От нее вообще ничего не требовали.
      Таня вышла из дверей школы и вдруг почувствовала, что очутилась в чужом городе. Вокруг стояли незнакомые дома, мимо шли незнакомые люди, мчались автобусы по незнакомым маршрутам. Все здесь было чужим и холодным, и Таня, потерянная, заблудившаяся, стояла посреди тротуара и не знала, куда ей идти. Теплое течение застыло, перестало действовать.
      Таня оглянулась. Высокое кирпичное здание школы тоже было незнакомым, чужим. Весь город изменил Тане, и даже этот самый знакомый дом утратил всякую теплоту, стал мрачным. Таня повернулась спиной к школе и зашагала прочь. Ею вдруг овладело тупое безразличие ко всем событиям сегодняшнего дня. Они как бы перестали касаться ее, стали чужими.
      Таня вышла к реке. Здесь дул холодный ветер, который пробивал старую куртку и лохматил волосы. Таня прислонилась к перилам и стала смотреть в воду. Вода была грязной, по ней, как маленькие зеленые гондолы, плыли арбузные корки.
      "Раньше были лишние люди… Например, Онегин и Печорин, — подумала Таня. — Теперь тоже есть лишние люди. Например, я".
      Зеленые гондолы уплыли под мост.
      По набережной шагал мальчишка в зимнем пальто. Пальто было длинным, купленным на рост. Мальчишка поравнялся с Таней и тоненьким голоском протянул:
      — Рыжая!
      Тане показалось, что этот голос донесся откуда-то издалека, из родного города. Она улыбнулась этому слову и добродушно ответила:
      — А ты серо-буро-малиновый.
      От удивления рот у малыша превратился в большое розовое «о». Он быстро зашагал дальше. Из-под длинного пальто блестели новые галоши.
      И вдруг она вспомнила о Марише. Она увидела ее большие черные глаза и опаленную прядку волос. Она почувствовала на шее маленькие, крепко обвившие ее руки. Услышала тихое всхлипывание.
      Мариша… Мариша…
      Это маленькое существо одно в целом свете понимает Таню, понимает правильно, а не шиворот-навыворот, вверх тормашками, как все остальные. И для Мариши она, Таня, не лишний человек. Не Онегин и не Печорин.
      Таня вдруг стала узнавать улицы, дома, трамваи. Она шла к Марише.
      Она думала, что возле дома до сих пор толпятся зеваки, алеют краснопламенные пожарные машины и жмется к стене маленькая Мариша. Но когда остановилась на углу, улица была пустой. Никакой толпы и никаких пожарных. Таня медленно двинулась к Маришиному дому. Дом мало чем отличался от соседних. Только два окна на втором этаже были забиты фанерой и стена над окнами стала черной от копоти.
      Трамвай запел на повороте, и из-под его дуги вылетела веселая фиолетовая искра.
      Таня вскочила на подножку трамвая. Она даже не посмотрела, какой это номер, не сообразила, куда он идет. Ей просто захотелось уехать куда-нибудь.
      Она ехала до тех пор, пока кондуктор не объявил:
      — Следующая — цирк.
      Слово «цирк» как бы вернуло Таню к действительности. Она поднялась и пошла к выходу.
      Почему-то в ушах у нее зазвучали слова:
      "С такими волосами впору идти в цирк… Работать клоуном…"
      Таня сошла. Трамвай укатил дальше.
      "В цирке так в цирке", — сама себе ответила Таня и повернулась к большому круглому зданию.
      "Что мне делать в цирке? Неужели в самом деле переступить порог и сказать: "Возьмите меня на работу рыжим… то есть рыжей. А если у вас рыжих хватает, то все равно возьмите меня кем угодно. Я осталась без места в жизни. Мне нужно хотя бы самое скромное местечко…"
      Таня стояла на площади, и перед ней возвышался цирк. Он весь был увешан радужными афишами и плакатами. С них на Таню смотрели улыбающиеся клоуны и свирепые львы.
      И тут Таня вспомнила про Риту, про свою веселую подружку, которой живется легко и просто. Может быть, ей живется так потому, что она работает в цирке?
      В другое время у Тани никогда не хватило бы духу войти в цирк без билета, с черного хода. Но после событий сегодняшнего дня невозможное стало возможным. Таня открыла дверь. Какое-то новое течение подхватило Таню и понесло вперед по гулким коридорам, по крутым лестницам, по конюшням, в которых стояли слоны.
      Она шла и спрашивала:
      — Вы не знаете, где Рита? Вы не видели Риту?
      И люди, странные люди в необычных костюмах, на ходу отвечали:
      — Не знаю!
      — У нас четыре Риты. Тебе которую?
      — А какая она из себя, твоя Рита?
      Никто не спрашивал Таню, кто она такая и что ей здесь надо. Словно все знали ее и не удивлялись, что она ходит по коридорам.
      Куда же делась Рита?
      Таней вдруг овладело странное щемящее чувство. Удивительно знакомое и непонятно откуда взявшееся. Ах да, это было в детстве. Она шла по лабиринту, шла и все время попадала на то же место. Где-то совсем близко играла музыка, звучали голоса, но Таня не могла найти выхода. И тогда к ней пришла мысль, которая никогда не приходит людям в лабиринте. Таня полезла на забор, и все оказалось просто.
      Таня вспомнила про лабиринт и неожиданно для себя толкнула первую попавшуюся дверь. Она очутилась в большой комнате с цементным полом. Здесь пахло, как в рыбном магазине. И пол был мокрый. В нем даже отсвечивали лампочки. Посредине комнаты на низкой скамейке сидела женщина в синем халате и чистила рыбу. Ее руки до локтей были усыпаны рыбьими чешуйками.
      Таня сделала несколько шагов. Женщина бросила в бак с водой серебристую тушку рыбы и оглянулась. Некоторое время она молча смотрела на Таню. Потом спросила:
      — Что тебе, рыжая команда?
      — Мне Риту, — отозвалась Таня.
      — Какую Риту? Откуда ты взялась?.. Из номера или из униформы?
      Таня не знала, что ответить.
      — Нет. Я… с улицы, — призналась она и тут же подумала, что это прозвучало, должно быть, очень смешно — "с улицы".
      Но женщина в синем халате не рассмеялась.
      — Если хочешь, — сказала она, — помоги мне чистить рыбу.
      — Хочу, — сказала Таня и села рядом с ней на низкую скамейку.
      От холодной рыбы у Тани очень скоро замерзли и покраснели руки. Но ей нравилось это занятие. И она старалась работать проворней, только спросила:
      — Зачем столько рыбы?
      — У меня ребята прожорливые. Тридцать кило в день. Вынь да положь.
      — Какие ребята?
      — Ты не знаешь моих ребят? — женщина перестала чистить рыбу и уставилась на Таню. — Нет, ты серьезно не знаешь моих ребят? Рыжая команда, ты и меня не знаешь?
      Таня покачала головой.
      — Ну да, ты пришла с улицы, — вспомнила незнакомка.
      — Мне уйти? — спросила Таня.
      — Нет, если можешь, помоги мне. Понимаешь, тетя Домаша заболела, я не справлюсь. Нет, подожди. Вытри руки, я познакомлю тебя с моими ребятами.
      В большой клетке на деревянном настиле, рядом с бассейном, лежали три странных существа. Они лежали неподвижно, и их влажные лоснящиеся тела были похожи на блестящие морские камни, по которым только что прошла волна.
      Едва Таня и ее новая знакомая приблизились к клетке, камни ожили. Вернее, совсем пропали, потому что тела животных оказались такими подвижными, гибкими, эластичными, что их уже невозможно было представить камнями. Три маленькие мордочки просунулись между прутьями клетки. Из-под длинных упругих усов сверкнули белые зубки, а глаза, налитые темной влажной синевой, уставились на Таню.
      — Вот мои ребята. Морские львы, — сказала хозяйка. — Знакомься. Это Лель, это — Зина, это — Тонни.
      Таня смотрела на три доверчиво тянувшиеся к ней мордочки. Они были удивительно похожи друг на друга. Таня хотела отличить Тонни от Леля и Леля от Зины. Но у нее ничего не вышло.
      — Вы не путаете их? — спросила Таня.
      Хозяйка рассмеялась.
      — Как же их можно спутать! Посмотри на Леля, какой он мужественный, как у него топорщатся усы. А глаза у него большие, круглые, удивленные. А у Зины глаза миндалевидные, они все время смеются. И она вся изящная, кокетливая, меняет позы, словно стоит перед зеркалом. Разве ее можно спутать с Тонни? Это увалень и лентяй. Он спит на ходу. И потом, у него на лбу отметина. Это он расшибся. Видишь, над правым глазом… Конечно, вожак у них Лель. Они его слушаются. Он и работает лучше всех. Правда, Лель?
      Лель сразу же оживился, задвигался. Потом вытянулся, как солдат перед командиром, и издал ломкий звук, похожий на лай.
      — А ты говоришь "путаете", — довольным голосом сказала хозяйка и кивнула на бак с рыбой. — Можешь дать им по рыбке…
      Таня взяла рыбу и пошла к клетке. Она не знала, как угощать новых знакомых, но хозяйка тут же пришла ей на помощь.
      — Кидай, кидай! Они поймают.
      Таня кинула рыбку Лелю, и этот тучный, тяжелый зверь с необыкновенной легкостью поймал угощение. Даже лентяй Тонни оказался очень проворным, когда дело дошло до свежей рыбы. Нетерпеливая Зина не стала дожидаться, когда до нее дойдет очередь. Она воспользовалась тем, что Таня замешкалась, и ловко выхватила салаку из ее рук. Ее миндалевидные глаза лукаво поблескивали.
      Таня задумалась. Вся ее прежняя жизнь неожиданно отодвинулась далеко-далеко. Ее школьные знакомые как бы уменьшились в размере. А Генриетта Павловна стала величиной с палец. И от ее лица остались только два глаза, заключенные в круги. Глаза не смеялись. Они вообще были еле видны. Тане почудилось, что она села на поезд и уехала далеко-далеко от родных мест. И сошла в чужом, незнакомом городе. И вообще вокруг нее все новое, незнакомое и… приятное.
      — Ну, как мои ребята? — послышался за спиной голос хозяйки.
      Таня услышала голос, но не разобрала слов. Она оглянулась. Женщина в синем халате уже снова сидела на скамейке и чистила рыбу. Таня неторопливо подошла к ней и принялась тоже за дело.
      — О чем ты думаешь? — спросила ее хозяйка.
      Таня не смогла ответить. Она сказала:
      — Так…
      — Ты где-нибудь работаешь или учишься? — спросила хозяйка.
      Таня покачала головой.
      — Ты не пошла бы ко мне ухаживать за животными?
      — Пошла бы, — не задумываясь, ответила Таня.
      Она оглянулась на клетку. Три маленькие черные мордочки с белыми усами настороженно смотрели в ее сторону.
      — Меня зовут Таня… Таня Вьюник, — сказала Таня своей новой знакомой.
      — А я — Викторина Гай, Викторина Сергеевна Гай, — ответила новая знакомая.
      Так они познакомились.
      Самым трудным оказалось позвонить в собственную дверь. Таня долго топталась на лестничной площадке и все строила догадки: знает ли мама о всех ее злоключениях? Может быть, ее уже вызывали в школу и Генриетта Павловна рассказала ей о том, что Таня подожгла дом, а глаза ее в это время смеялись над Таниной мамой… А может быть, маму вызывали в милицию? Шутка ли — дочь подожгла дом. Ведь пожарный, который огрызком карандаша записал Танину фамилию, мог тоже поверить, что Таня подожгла дом.
      Наконец Таня решилась позвонить.
      — Где ты пропадаешь? — спросила мама.
      И по тому, как мама спросила: "Где ты пропадаешь?", по ее глазам и по ее спокойным движениям Таня поняла: мама ничего не знает. Тогда Таня сказала:
      — Сядем.
      Мама удивленно посмотрела на дочь и села. Таня тоже села.
      — Ты ничего не знаешь? — на всякий случай спросила Таня. — К тебе не приходили из школы? И про пожар ты тоже ничего не знаешь?
      — Про какой пожар? — мама поднялась со стула.
      — Сиди. Не в этом дело. Я хочу тебе сказать… Я бросила школу.
      Пройдет время. Многое забудется. Отойдет в тень. И будет казаться, что все произошло просто, как-то само собой. Вошла в дом. Сказала маме: "Я бросила школу".
      Услышала ответ:
      — Не городи чушь.
      — Нет, я серьезно. Бросила. Поступила на работу.
      — На какую работу?
      — Как ты советовала — в цирк.
      — Я тебе не могла советовать такую глупость.
      — Вспомни, мама. "Тебе впору идти работать в цирк".
      — Дай мне сигарету.
      Мама долго курила, не произнося ни слова. Она переваривала новость, которую преподнесла ей Таня. Она мучилась и потому молчала. Она почувствовала себя беспомощной, старой, ни на что не способной. Дочь вышла из-под ее крылышка. Делает что хочет. Сегодня бросила школу и поступила в цирк. Завтра приведет за руку парня и скажет: "Знакомься, это мой муж…" Но после будет казаться, что мама просто надулась и молча курила.
      Таня сидела на стуле. Прямая. Спокойная. Так, по крайней мере, казалось маме. Спокойствие дочери выводило ее из себя. Она с трудом сдерживалась. И потом ей тоже будет казаться, что Таня была спокойной. А Таня чувствовала себя побитой и чудом спасенной.
      — Что ты собираешься делать в цирке? — глухо спросила мама.
      — Не бойся, — сказала Таня, — я не буду выступать на манеже с клоунами. Работа у меня простая: я чищу клетки, чищу рыбу, ухаживаю за морскими львами. Они очень славные. Я тебе когда-нибудь покажу их. И вообще, мама, ты не волнуйся. У меня все в порядке… А в школу я никогда не вернусь.
      Надо отдать должное маминой выдержке. Она не закричала. Не нахлопала дочку по щекам. Она молча курила. И все силилась найти смысл в поступках дочери. И не находила этого смысла. Чтобы легче понять дочь, она вспомнила себя в Танины годы.
      — Я тоже бросила школу, — тихо сказала мама. — Но я не делала глупостей, не поступала ни в какой цирк, а ушла на фронт. Стала зенитчицей. По ночам мерзла на посту и прислушивалась к шуму моторов. Один раз обнаружила самолет, который там, впереди, прозевали. Подняла батарею по тревоге. Самолет отогнали. Потом про меня написали в газете «Тревога». У меня где-то хранится эта газета…
      — Мама, все будет хорошо, — тихо сказала Таня. — Вот увидишь. Я поступлю в вечернюю школу. Ты уж не сердись.
      — От тебя пахнет рыбой, — сказала мама.
      — Ну да, мы с Викториной Сергеевной начистили тридцать килограммов. У меня руки покраснели.
      Мама встала и пошла на кухню.
      Что еще было в этот день? Ах да, опять на глаза попался Павлик. Он нес в комнату чайник.
      — Я купил Нине цветов, — сообщил он, глядя в стенку.
      — Молодец, — похвалила его Таня. — Она была счастлива?
      — Да, она обрадовалась. Она сказала, что я первый, кто купил ей цветы… Но лучше бы я купил их тебе.
      — Иди пить чай, — отрезала Таня.
      — Успею… Ты не думай, она в самом деле обрадовалась. Потом я угощал ее мороженым.
      — Тебе больше некому это рассказывать?
      — Некому. Я ребятам не говорю. Они ведь только посмеются. Я и цветы завернул в газету, чтобы никто не смеялся. А что?
      — Все в порядке, — сказала Таня и пошла к себе.
      — Рыжая команда, как наши дети?
      — Резвятся.
      — Как у них животы?
      — В порядке.
      — Ты им не давала рыбы?
      — Нет.
      — Не врешь?
      — По одной рыбке.
      — Подлизываешься. Надо завоевывать любовь не рыбками. За рыбки каждого полюбят. А ты без рыбок.
      — Я им витамины давала.
      — Лопают?
      — Еще как!
      Таня стояла в клетке. На ней был огромный фартук до земли и косыночка, которая аккуратно скрывала волосы. Из бассейна торчали три острые мордочки. Массивных гладких тел не было видно, и казалось, что их вообще нет, а есть маленькие зверьки с маленькими мордочками. Они выглядывали из воды и смотрели то на Таню, то на Викторину Сергеевну.
      Дрессировщица скинула норковую шубку и бросила ее на стул, как будто это был простой засаленный тулуп.
      — Мы отправляемся на манеж, а ты заканчивай уборку.
      В ее голосе звучали командные нотки. Но они не обижали Таню, девочка очень точно улавливала за ними добродушную иронию. Ей даже нравились эти нотки: самой бы неплохо научиться.
      Таня спрыгнула из клетки на пол. Викторина Сергеевна скомандовала:
      — Мальчики-девочки, на берег!
      Три зверя внимательно выслушали распоряжение и стали выбираться из бассейна. И сразу превратились в больших лоснящихся морских львов. Они весело лаяли и шлепали ластами. Морские львы обступили дрессировщицу и тыкались в колени своими мокрыми мордочками.
      — Лель, не отталкивай Зину! А ты все спишь на ходу, Тонни? Кому я говорю? Тонни! Дети, на манеж! А ты, рыжая команда, закончишь уборку, приходи тоже. Начищенная рыба есть? Опять дали мелочь костлявую! Надо бы самого завхоза накормить такой рыбой.
      Таня стояла рядом и наблюдала за Викториной Сергеевной. И прислушивалась к ее словам, к ее ноткам.
      В дверях появилась Рита. Она все время вертела ногой, одетой в красивый чулок, и казалось, что нога у нее заводная. А оранжевая шляпа была похожа на абажур: круглая, с проступающими ребрышками каркаса. Может быть, когда-то внутри светила лампочка, а теперь абажур надели на голову.
      — Манеж готов, реквизит на месте, — сказала Рита.
      — Спасибо, деточка. Идем!
      Викторина Сергеевна шла впереди, морские львы, хлопая ластами, переваливались за ней. Таня осталась одна. Рита все еще стояла в дверях и вертела заводной красивой ножкой.
      — Вкалываешь? — спрашивала она.
      — Вкалываю, — отвечала Таня.
      — У вас тут рыбой пахнет. Фу!
      — Я привыкла. Мне даже нравится…
      — Ты прямо как Золушка. Культурная девушка. И вкалываешь. А меня Вальтер Мокин обещал взять в номер. Я способная.
      — Ты способная. У тебя получится.
      — Я тогда тебя перетяну. Ему много девушек потребуется для номера.
      — Спасибо, Рита. Я уж лучше здесь, со своими мальчиками-девочками.
      — Ну, приветик!
      Рита повернулась на своей красивой ножке, как флюгер от порыва ветра. И исчезла.
      Если бы кто-нибудь сказал Тане, что это чувство называется любовью, она бы очень удивилась. Она бы пожала плечами и ничего не сказала бы в ответ. Потому что это была не любовь и не дружба, а нечто другое, что имеет старое прочное название. Нет, у этого чувства вообще не было названия, потому что ни один человек на земле не мог испытать этого. Это было ее, Танино, чувство. И назвать его можно было только Таниным именем, как называют именем мореплавателя открытую им землю.
      С тех пор как Таня ушла из школы и поступила на работу в цирк, в ее жизни наступило равновесие. Она как бы перешла границу и попала из одной жизни в другую. В этой жизни не было ни Генриетты Павловны, ни Мариши, ни пожарных. Но Князев каким-то образом следом за Таней перешел в новую жизнь.
      Каждый раз, возвращаясь из цирка, Таня шла по набережной. Несмотря на мороз, вода в реке не замерзала, стала только темной гущей. И в ней отражались спелые полнолуния фонарей.
      Таня остановилась у перил и стала смотреть в воду. Шел снег, и снежинки не растворялись в воде, а как бы проваливались в темную бездну и продолжали полет где-то в глубине, вне поля зрения. Таня глазами провожала снежинки до воды и силилась рассмотреть их дальнейший полет. Ей начинало казаться, что она смотрит в небо, которое лежит у ее ног и в которое, отрываясь от земли, летят снежинки, чтобы превратиться в белые звезды. Девушка вдохнула в себя холодящий воздух, почувствовала легкость. От радостной легкости, от веселого холодка, от неба, которое почему-то оказалось у ее ног, Таня почувствовала себя всесильной.
      Она вспомнила губастого Павлика, который ходит с красивой Ниной на концерты и дарит ей цветы, завернутые в газету. Хорошо, она тоже подарит цветы. Сама. Князеву. Сегодня же.
      Таня решительно направилась в цветочный магазин.
      Зимой цветочный магазин подобен оазису. Стоит толкнуть легкую стеклянную дверь, и сразу попадешь из зимы в лето. За спиной останутся ветер, снег, поднятые воротники, посиневшие носы… И в лицо повеет ароматной ласковой свежестью летнего утра.
      Таня стояла на выложенном шашечками кафельном полу и разглядывала флору маленького оазиса. Белые хризантемы были похожи на лохматых болонок, которые свернулись клубками и в теплой шерсти спрятали черные озябшие носы. В жесткой темно-зеленой листве горящим елочным фонариком желтеет лимон. Кактусы были похожи на зеленых ежей. Ствол пальмы укутан бурым войлоком…
      Но все это не было чудом. Чудо было маленьким, прозрачным, хрупким. Это был ландыш. Как попал сюда житель весеннего леса? Как сумел он обмануть время, преодолеть стужу и зацвести в декабрьском городе, где вместо солнца светят лампочки?
      Таня присела на корточки и стала разглядывать ландыш. Длинные листья с тонкими зелеными жилками. Стебель светло-зеленый, нежный и упругий. Цветы, похожие на капельки молока…
      — Ландыш продается? — спросила Таня: ей все еще казалось, что это маленькое зимнее чудо не имеет цены.
      — Продается, — спокойно ответила продавщица. — Плати деньги и забирай.
      Таня бережно взяла в руки ландыш и спрятала его под куртку осторожно, чтобы не повредить соцветие и корни. Она вышла из магазина и зашагала по снежным улицам. Она шла в надежде встретить его. Сворачивала в какие-то переулки, пересекала площади, где мело, как в поле. И все всматривалась в лица прохожих. Все надеялась увидеть при свете фонарей серьезную складку между бровей и прищуренные глаза. Все ждала: вот-вот за поворотом покажется он. Но он так и не встретился ей.