Жак Отважный из Сент-Антуанского предместья

— Ну, а Бастилия? — неожиданно спросил Жак.

— Что — Бастилия? Крепость как крепость, и стоит, как стояла.

— А тебе что, в Бастилию захотелось? — спросил дворянин. Он был не на шутку задет, что в их стычке последнее слово осталось за Жаком. — Так ты не беспокойся: она не для таких прощелыг, как ты. Для тебя сойдет и Ля-Форс!

Жак рассмеялся:

— В самом деле, жаль, что я не дворянин и вы со мной на пари не пойдете. А не то я побился бы о заклад, что в тюрьму скорее угожу не я, а… кто-нибудь другой!

Лицо дворянина побагровело, рука судорожно сжалась и… разжалась. А Шарль весело улыбался: он хоть и отличался робким нравом, позубоскалить был не прочь, недаром прожил в Париже три года.

Настал час обеда. И Шарль, не скупясь, выложил из чистого клетчатого платка полученные дома гостинцы: крутые яйца, кусок только что сбитого масла, домашний сыр и даже кусок сала. Провизия Жака была куда скуднее. Бабушка и мать дали ему в дорогу все, что смогли: каравай белого хлеба, несколько головок чесноку и корзинку, полную винограда и слив. Правда, фрукты, переложенные виноградными листьями, выглядели очень заманчиво, но здоровый аппетит Жака было трудно утолить скромными дарами сада в Таверни.

Десять суток тряслись наши путешественники в дилижансе. Много раз за это время сменяли лошадей: буланых, гнедых в подпалинах, с завязанными узлом хвостами. Дворянин встретил в дилижансе знакомого и, чтобы быть к нему поближе, обменялся местами с каким-то стариком, так что ничто больше не мешало беседе новых друзей.

— А скоро ли Париж? — с любопытством спрашивал Жак непрестанно глядевший в окно.

Ведь Шарль проделывал этот сложный путь не впервые в должен был хорошо его знать.

— Скоро, скоро! — успокаивал его Шарль.

— А это что? — Жак ткнул пальцем в небольшое деревянное строение, мимо которого они проехали. Спросил потому, что у этого неказистого дома возле будки стоял часовой.

— Да это застава! Мы уже в Париже! — И, видя, что Жак не очень-то уразумел, что это значит, словоохотливо пояснил: — Застава! Таможенная застава. Ее еще барьером называют. Их много, во всех концах Парижа. А они для того поставлены, чтобы взимать пошлину с товаров, которые везут в Париж… Построены-то заставы из дерева, но их можно было бы из чистого золота делать, если бы на их постройку тратили те денежки, что здесь берут с крестьян за провоз зерна, мяса, шерсти…

— Вот оно что! — только и сказал Жак.

По мере приближения к Парижу его волнение все усиливалось. Он не думал уже о родном Таверни. Но Париж?.. Что-то он там найдет? Как его встретят в доме тети? Как ему удастся передать наказ бабушки? И как он найдет следы Фирмена?

— Мы и в Париже будем дружить? — с некоторым сомнением спрашивал в двадцатый раз Шарль.

— А кто же нам помешает! Друзей в Париже у меня нет. У дяди одни только дочери. А что толку от девчонок!

— Я тебе все покажу, — убежденно заверял Шарль. — И если тебе не понравится в книжном деле, поговорю с господином Бажоном. Может, и ты подашься в ювелиры.

— Н-не, — чистосердечно ответил Жак. — С книгой мне легче.

— Так-то оно так, но знаешь, сколько ювелиры зарабатывают!

— Вот, говорят, соберутся Генеральные штаты и поубавят всем доходы, а бедным прибавят. Ювелиры-то и останутся со своими драгоценностями. Кто их тогда покупать будет?..

— Это уж нет, — с глубоким убеждением произнес Шарль, — пока есть придворные дамы, будут покупать и драгоценности.

Жак не нашелся что ответить.

— Ты, главное, не спеши выходить без меня. Подожди, пока все пассажиры выйдут. А не то зазеваешься, забудешь адрес и до лавки дядюшки не доберешься…

— Я без тебя ни шагу! — заверил Жак. Издали Париж казался ему страшным, чужим. Мудрено ли в нем заблудиться! Вдвоем легче!

Шарль рассказал новому другу, что снимает каморку на улице, которая расположена совсем неподалеку от квартала, где находится лавка дядюшки Жюльена.

— Смотри не спеши выходить из дилижанса! — снова и снова повторял Шарль. — А уж коли тебя оттеснят от меня, никуда не уходи и жди там, где остановится дилижанс!

Глава шестая

ВОТ ЭТО ПАРИЖ?!

— Вот это Париж?! — с удивлением и разочарованием воскликнул Жак, когда дилижанс встряхнуло с такой силой, что все пассажиры попадали со своих мест.

— Приехали! Выходите! — крикнул кучер, на ходу подбирая упавшую кладь.

В дилижансе началась суматоха. Каждый старался отыскать свой багаж, отвязать от верхней перекладины сумку, саквояж, корзинку. У Жака весь скарб был при себе, поэтому он оказался первым у выхода. А Шарль замешкался: дворянин, выходя, толкнул своей клеткой старушку, вещи ее рассыпались, и Шарль под ее причитания стал их собирать.

Соскочив с высокой ступеньки прямо в огромную лужу, Жак остановился как вкопанный.

Было чему удивиться: накануне шел дождь, и на улице была непролазная грязь. «Совсем как у нас в Шампани», — определил про себя Жак. Темно, кое-где мигнет свет тусклого фонаря, но в двух шагах почти ничего не видно. Неизвестно куда ступить. А ведь кучер сказал, что дилижанс остановится в самом центре города. Хорош же Париж, если он такой, каким представился Жаку с первого взгляда!

Вдалеке Жак смутно различал высокие здания, иные даже в четыре-пять этажей; о них он слышал, их мечтал увидеть. Но это вдалеке, а здесь темные, узкие улицы. Жак осмотрелся и увидел маленькие, грязные, будто вросшие в землю домишки, крытые черепицей. Кажется, никто в этих домишках не живет, в них одни только мастерские — столярные, кузнечные, слесарные. Двери приоткрыты, и, несмотря на поздний час, в мастерских не прекращается работа.

Забыв про Шарля, Жак бессознательно пошел вдоль улицы. Его влекло все дальше, вперед. Хотелось узнать, что там, за углом, и уже не казалось так темно.

Сколько улиц и площадей пересек Жак и сколько протекло времени с тех пор, как он по неосторожности расстался с Шарлем, Жак не заметил. В одной руке он держал свой тючок, в другой сжимал адрес тетушки Франсуазы. Не доверяя себе, он выучил его наизусть: Сент-Антуанская улица, семнадцать. Но сейчас он меньше всего думал о том, чтобы найти лавку тети.

Чем дальше он шел, стуча по камням тяжелыми деревянными башмаками — сабо, тем больше удивлялся движению на улицах. На той, куда прибыл дилижанс, было совсем малолюдно. Здесь же люди шли, ехали на простых одноконных извозчиках и в роскошных каретах, запряженных парой, а то и четверкой лошадей. Наряду с простолюдинами Жаку встречались нарядно одетые парижане, и, опьяненный этой необычной для него суетой, он удовлетворенно думал: «Да, вот это Париж! Это и в самом деле Париж!»

Неожиданно он очутился перед серой каменной громадой. Восемь мрачных, тяжелых башен словно надвинулись на него. Непроницаемые стены. Караул. Сердце Жака сжалось. Перед глазами встал кабинет отца Поля. Стена, на ней засохшие цветы, венчающие портрет Фирмена Одри.

— Что это? — спросил он вслух, хотя и знал, что услышит в ответ.

— Эх ты простофиля! Спрашиваешь! Да ведь это же Бастилия!

Слова эти произнес коренастый человек в рабочей блузе. Он подошел вплотную к Жаку, и на Жака блеснул ясный взгляд широко расставленных серых глаз. Жак ответил незнакомцу таким же доверчивым взглядом.

— Я-то знал, что Бастилия здесь и в Париже от нее никуда не денешься, — сказал он откровенно, — но не подумал, что увижу ее вот так вдруг.

— Все же, скажу я тебе, приятель, увидеть ее снаружи лучше, чем изнутри, — рассмеялся незнакомец.

Жак тоже рассмеялся в ответ.

Он с трудом оторвал взгляд от башен Бастилии, как будто его притягивал к ним магнит. Тут только он вспомнил о Шарле. Как же он совершенно забыл о нем, потерял! А еще навязывался ему в друзья! Что подумает о нем Шарль? Ведь Жак даже толком не узнал, где тот живет, как его фамилия. Правда, Шарль-то догадался, взял его адрес. Но разыщет ли он Жака? Нужен ли ему деревенский парень, случайный знакомый по дилижансу, здесь, в Париже? Кстати, а где бумажка с адресом тети Франсуазы? Замечтавшись, Жак сунул ее неизвестно куда. Он долго шарил по карманам. Исчезла! Когда же он наконец обнаружил записку у себя за обшлагом, то увидел, что так понравившийся ему незнакомец все еще тут и весело на него поглядывает.

— Скажите, сударь, — обратился к нему Жак, — что это за улица, и далеко ли отсюда до Сент-Антуанской улицы?

— Мы с тобой стоим сейчас на улице Сент-Антуанского предместья, а я живу как раз там, куда тебе надо. Пойдем вместе! Сент-Антуанская улица, которую ты ищешь, начинается вон там, за углом.

По дороге Жак узнал, что незнакомца зовут Мишель Гамбри, что он красильщик обоев на фабрике Ревельона и хорошо знает семью дядюшки Жюльена, так как живет по соседству.

Дом, где жила тетя Франсуаза, ничем не отличался по виду от других домов, в ряду которых стоял. Жаку открыли не сразу. Оглядев его забрызганную грязью одежду, сабо, оставлявшие на чисто вымытом полу мокрые следы, женщина, впустившая его в дом, строго спросила:

— Чего тебе здесь надо?

— Мне надо видеть госпожу Франсуазу Пежо, — робко ответил Жак. Только сейчас он почувствовал, как устал, как манит его тепло, идущее из комнат этого дома.

— А зачем она тебе понадобилась? Франсуаза — это я!

— Тетя Франсуаза!

— Ты — Жак! Так сразу бы и сказал! Да ты весь в грязи!

Не проявляя никаких родственных чувств, тетя Франсуаза дала Жаку умыться, велела почистить платье, залепленные грязью чулки. Озабоченно оглядев юношу с ног до головы, как будто сантиметром смерила, она деловито сказала:

— Сюртук дяди Жюльена будет тебе велик, придется его укоротить.

Когда Жак умылся, и одежда его, елико возможно, была приведена в порядок, тетя Франсуаза повела его в комнату, служившую и столовой и гостиной одновременно. Смущение Жака еще увеличилось, когда он заметил, что в комнате сидят три девушки. «Которая из них Бабетта?» — подумал Жак. Больше других ему полюбилось это имя.

— Девочки, это ваш двоюродный брат Жак. Не смотрите, что он плохо одет и не знает парижских манер. Мы его приоденем, а манерам он научится. Научится и торговать. Вам придется меньше сидеть в лавке, и у меня дела поубавится. А ты, Жак, не дичись. Ты ведь не в гости пришел.

Франсуаза говорила однотонно и сухо. Жак потоптался на месте, не решаясь подойти ни к одной из сестер.

До чего же хороши были эти городские барышни! Одна лучше другой. А как одеты! Такие платья, как на них, Жак видел до сих пор только на картинках. Ему казалось, что так одеваются только придворные дамы, а на самом-то деле накрахмаленные юбки и стоящие кружевные воротники, которые произвели на него такое впечатление, носили все горожанки. Жак подыскивал слова приветствия, но тут вдруг заметил следы своих сабо на чистом полу и вовсе онемел.

Три пары девичьих глаз уставились на Жака, и, хотя он считал себя отнюдь не робким, он опустил голову под их изучающим взглядом.

Сам того не зная, он выдержал испытание. Парижские девушки нашли, что он недурен собой: выше среднего роста, ладно скроен. Красивым назвать его нельзя, однако он привлекателен: цвет лица смуглый, да к тому же Жак загорел; нос, может быть, великоват, но зато рот правильной формы, и над верхней губой чуть заметна темная полоска пробивающихся усов. Глаза и вовсе хороши: темно-карие, почти черные, но их насмешницы почти не могли рассмотреть, потому что Жак не поднимал головы.

— Ты умеешь говорить по-французски или только по-провансальски? — с явной насмешкой спросила, видимо, младшая из сестер.

Почему-то Жак уже не сомневался, что это Виолетта. Она была прехорошенькая: с очень белой кожей, золотистыми волосами и светло-голубыми глазами.

Жак взял себя в руки и ответил с достоинством:

— Я говорю по-французски, мадемуазель, потому что это мой родной язык.

Ему на помощь пришла старшая. Она была еще лучше: высока, стройна, черты лица правильные. Выражение лица и холодных зеленоватых глаз с длинными ресницами оставалось надменным, когда она сказала:

— Что ты болтаешь! Кузен приехал из Шампани. А ты думала из Прованса?

Но младшая нимало не смутилась. Весело смеясь, она воскликнула:

— Жанетта, он называет меня не по имени, не «сестрица», а мадемуазель! Слыхала? Ха-ха-ха! — И снова раздался ее веселый, заразительный смех. — Угадай же, как меня зовут?!

Хотя все улыбалось в этой маленькой кузине: и глаза, и ямочки, и сложенный бантиком рот, Жак, несмотря на свое простодушие, понял, что эта его кузина, как и старшая, добротой не отличается.

— Ты… вы — Виолетта! — Уши Жака предательски покраснели.

Чтобы скрыть смущение, он бойко подошел к третьей девушке. У этой были глубокие, темно-синие глаза, а выражение лица задумчивое. В девушке не было высокомерия Жанетты и насмешливости Виолетты, и это привлекло к ней Жака.

— Здравствуй, сестрица Бабетта! — сказал он. Ему очень нравилось произносить имя Бабетта! В деревне у них не было ни одной девочки с таким именем.

Все три девушки звонко рассмеялись. Враждебности к Жаку как не бывало. Но тетя Франсуаза сказала все тем же неласковым, трескучим голосом:

— Ну что же, Жак, теперь ты познакомился со всеми. Сегодня отдохнешь, а завтра с утра девочки поведут тебя в лавку. Я покажу тебе, чем ты будешь заниматься. Мне писали, что ты грамотный. — Тетушка Франсуаза с недоверием на него покосилась.

— Конечно! — с уверенностью ответил Жак. — Не беспокойтесь, тетя Франсуаза, я справлюсь с делом, которое вы мне поручите… Я книги люблю…

— Это совсем не нужно! — отрезала тетя Франсуаза. — Не любить книги надо, а уметь их предложить покупателю. А сейчас поешь горячего супа, ты, наверное, в пути проголодался, и — спать… Жанетта, покажешь Жаку его комнату.

Жак готов был следовать за Жанеттой хоть на край света. Но Виолетта вдруг ни с того ни с сего прижала к губам носовой платочек, чтобы скрыть душивший ее смех, однако и эта предосторожность не помогла. Как ни сдерживалась — она прыснула.

Франсуаза строго на нее посмотрела.

— Скажи, матушка, у них там у всех такие красные уши?

Надо ли говорить, что от этих слов уши Жака запылали еще ярче.

— Перестань, Виолетта! — одернула ее мать.

Но Виолетта продолжала смеяться так, что слезы проступили у нее на глазах.

— Ну, что еще? — спросила недовольная мать.

— Сабо… — еле выговорила Виолетта, давясь от смеха.

Все четыре пары глаз были устремлены теперь на несчастные сабо Жака, в которых до сих пор он чувствовал себя весьма удобно, не подозревая, что в Париже никто уже не носит эту крестьянскую обувь.

Франсуаза чуть было не рассмеялась, как и ее дочери. Но не дала себе воли.

— Ну и что из того? В деревне все ходят в сабо. Завтра же он сбросит их. А пока делай, как я приказала.

Комната, предназначенная Жаку, была достаточно велика, чтобы в ней поместилась узкая деревянная кровать, но слишком мала, чтобы можно было поставить еще какую-нибудь мебель. Но Жак был счастлив, когда, сбросив тяжелые сабо и платье, вытянулся на своем неудобном ложе. Первые несколько минут ему еще казалось, что его трясет и качает дилижанс, но усталость взяла свое, и не прошло и четверти часа, как он погрузился в глубокий сон. И все же он успел пообещать самому себе, что еще покажет этим городским красавицам. Не они над ним будут смеяться, а он над ними… Дайте только время. Последней его мыслью была досада, что он потерял Шарля — друга, который был ему так нужен в этом огромном чужом Париже.

Глава седьмая

А ВЕДЬ ХЛЕБ-ТО ВЗДОРОЖАЛ!

Людовик XV оставил в наследство своему преемнику, Людовику XVI, Францию, доведенную до полного упадка.

При Людовике XVI положение страны еще ухудшилось. Произвол французских королей, их разорительное управление страной, возрастающие все время налоги и дорогостоящая роскошь двора ввергли в нищету население городов и деревень. В довершение всего на четырнадцатом году царствования Людовика XVI Францию постигло страшное бедствие — неурожай.

Весть о новом вздорожании хлеба пришла и в лавку покойного Жюльена. Ее принес друг семьи Пежо — владелец типографии Сильвен Горан.

— Я забежал к вам по дороге из булочной. Хлеб-то вздорожал! Как узнал я эту невеселую новость, так подумал: надо сейчас же сообщить госпоже Пежо. Только что вместо четырнадцати су я заплатил за четырехфунтовый хлебец четырнадцать с половиной! Как вам это нравится: четырнадцать с половиной! Всего лишь год прошел с тех пор, как он стоил девять су! И какой был хлеб! Разве его сравнишь с нынешним? Чего только в него теперь не подмешивают!

Франсуаза пожала плечами.

— Да, это неприятно, — ответила она, как всегда, сухо, хотя и благоволила к Сильвену — человеку состоятельному и, на ее взгляд, вполне солидному. — Особенно для такой большой семьи, как наша. Нас ведь пятеро…

Стоя спиной к Франсуазе, Жак разбирал книги. Он не видел ее лица, но ему казалось, что она смотрит на него, когда говорит о большой семье. А ведь он недаром ест ее хлеб. Видит бог, он работает усердно. Вот уже три недели не покладая рук, не за страх, а на совесть, он сортирует книги по алфавиту и по содержанию, метелкой из перьев смахивает пыль с высоких полок, подметает лавку, убирает ее после посетителей, а их много. За это короткое время он успел завоевать доверие строптивой Жанетты. Хохотушка Виолетта перестала насмешничать и дразнить его за то, что он все делает, «как заведено где-то там, не то в Провансе, не то в Шампани, в общем в Таверни, но как не принято в Париже». А Бабетта, самая молчаливая из трех, приветствовала его теперь словами: «Доброго утра, братец!» Большего он от нее и не ждал.

— Народу на улицах тьма-тьмущая! — продолжал Сильвен. — То ли боятся, что на всех не хватит хлеба, то ли пекарню собираются разнести. Господин Наве грозится, что закроет свою булочную, если все не разойдутся.

— Жак, сходи узнай, только ли господин Наве поднял цену или и другие пекари тоже.

Жак не заставил себя просить дважды. Он ведь почти не бывал днем на парижских улицах. Несколько раз он сопровождал Франсуазу, когда она ходила в другие книжные лавки, да раза три по его просьбе она брала его с собой, когда делала хозяйственные покупки. Полдник ему приносила в лавку одна из сестер, а возвращался он домой к восьми часам, тогда и обедал. Вечерами и рано поутру, когда город был еще наполовину скрыт туманной дымкой, он видел за домами громаду Бастилии. Видел ли ее Жак на самом деле или только угадывал ее очертания? Как бы то ни было, он ощущал ее за своей спиной. Прошло уже столько времени, а он ничего не предпринял, чтобы выполнить поручение отца Поля!

Выбежав сейчас из дома, Жак с упоением вдыхал свежий воздух. Как много цветов! У лавочек стоят большие ведра с водой, в них цветы. Нет даже продавщиц-цветочниц! Если прохожему понравился букетик, он возьмет его сам, а на ступеньки возле ведра положит одно су. Как видно, неспроста говорят, что парижанин скорей останется без обеда, чем без цветов.

Вот едет водовоз, он развозит воду, набирая ее из специальных фонтанов в центре и на окраинах города; огромная бочка дребезжит по неровным камням, там, где есть мостовая, а где ее нет — вязнет в глубокой колее. Из бочки медленно, капля по капле, сочится вода.

Жак стремительно обежал несколько соседних булочных. Всюду та же картина. Толпы народа. Преимущественно женщины. Кричат, бранятся, негодуют. Удостоверившись, что цены повышены повсюду, Жак вернулся к булочной Иаве. Первый, кого он здесь увидел, был Мишель Гамбри — тот самый человек, с которым судьба свела Жака у Бастилии в первый день приезда. С тех пор Жак встречал его не однажды.

К Мишелю Гамбри Жака притягивает неосознанная, но прочная симпатия. Всем нравится провинциалу этот истинный парижанин: насмешлив, но в меру, никогда не бывает груб, взгляд проницательный. Но когда Гамбри тебя уже распознал, выражение его лица становится другим: в нем и участие, и доброта, и сердечность. Но их надо заслужить. И Жак это хорошо понимает.

А Гамбри тут как тут, подает голос, да еще какой громкий у него, оказывается, голос:

— Эге, парижане! Мы что же, будем смотреть сложа руки, как булочники поднимают цены на хлеб, а на заставах растут таможенные сборы? Дорожает хлеб, вы подумайте! Недаром его называют насущным. Ведь это самое что ни на есть необходимое для каждого: хлеб!

Толпа дружно поддержала Гамбри:

— Чего смотреть! В лавку! Наведем там свои порядки!

— Может ли быть? Неужто в самом деле хлеб опять вздорожал? — возмущается чей-то юношеский, еще не окрепший голос.

Вот чудеса! Да ведь это Шарль!

Молодые люди обнялись.

— Ишь ты какой стал! Чем не парижанин? — сказал Шарль, одобрительно оглядывая Жака.

Жак покраснел от удовольствия, хотя, по правде сказать, чувствовал себя не совсем свободно в перешитом дядюшкином костюме.

— Я так горевал, что не узнал твоего адреса. И ума приложить не мог, как тебя разыскать.

— Эх ты простофиля! Зато я не потерял твоего адреса. И сейчас, думаешь, куда я шел? Я несу один срочный заказ и решил по дороге забежать к твоей тетушке. До сих пор я к вам не собрался потому, видишь ли, что дела у меня было позарез. День и ночь сидел над заказом. Уж очень он был к спеху, и такая кропотливая да мелкая работа — впору ослепнуть! А сейчас я несу заказ и вижу — толпа; говорят, вздорожал хлеб. Я и остановился. Дай, думаю, погляжу. Оказывается, и ты здесь. Вот удача-то! А хочешь, покажу тебе, какую штуку я сработал? — Шарль с важностью вынул из глубокого кармана красивый футляр.

Он приподнял крышку, и Жак зажмурился от блеска драгоценных камней. Браслет, лежавший на бархатной подушечке, сверкал бриллиантами, сапфирами и рубинами. Таких драгоценностей Жаку никогда не приходилось видеть.

— Нашел место, где хвастаться! — с укором сказал Жак, указывая глазами на возмущенных голодных женщин, грозивших кулаками по направлению булочной.

— Ты только скажи: красиво? — спросил Шарль, поспешно пряча футляр в карман.

— Ну конечно! Так красиво, что ослепнуть можно!

— Еще бы! — с гордостью подтвердил Шарль. — На деньги, что стоит этот браслет, двадцать парижских семей могут безбедно прожить целый год. А предназначен он для госпожи Кессон, фаворитки графа Ламуаньона… Да ты чего глаза таращишь, не слыхал, видно, кто такой Ламуаньон?

— Не слыхал.

— Бывший министр юстиции. Теперь он в отставке, но, хоть и лишился прежнего доходного места, все еще особа влиятельная.

Шарль уже не выглядел таким забитым и робким, как тогда, в дилижансе. Сейчас он казался бывалым парижанином и не прочь был поучать Жака, к покровительству которого прибегал еще так недавно.

— Помнишь, я тебе говорил: пока есть короли, будут и придворные дамы, а значит, будет и нужда в ювелирах. А так как короли будут всегда, то не переведутся и ювелиры…

— Короли будут всегда? — с насмешкой в голосе переспросил Гамбри, оказавшийся рядом.

В голосе рабочего звучало явное сомнение. Шарль вытаращил глаза, да и Жак с удивлением взглянул на Гамбри. Красильщик, видимо, не разделял мнения, что без короля Франция существовать не может.

Как раз в эту минуту, на пороге булочной появилась толстая фигура хозяина Наве. Он замахал руками на обступивших его женщин.

— Если вы не угомонитесь, — крикнул он, — я уйду и ничего вам не скажу!

— Тише, тише! — закричали те, что за минуту перед тем были самыми горластыми.

Все надеялись, что булочник произнесет какие-то утешительные слова. Но он решительно сказал, как отрезал:

— А разве это я? Разве только в моей лавке подорожал хлеб? И в других булочных тоже. Все повысили цену! Чем я хуже других?

Толпа заволновалась еще больше, все загудели, двинулись к дверям. Но булочник, несмотря на свою толщину, ловко юркнул в дверь. Звук щелкнувшей задвижки убедил женщин, что лавка закрыта. Жак мог только подтвердить, что Наве не солгал: хлеб поднялся в цене и в других булочных.

— Ну, мне пора, — заторопился Шарль. — Авось мадам Кессон расщедрится и даст мне хорошие чаевые. За такую-то вещицу, поди, не жаль!

— Когда же мы увидимся?.. Постой, тетя обещала, что в воскресенье отпустит меня погулять, посмотреть Париж… Заходи же за мной в двенадцать часов.

— Идет! А ты скажи мне, как твои сестры?

— Сестры?.. Да ничего. — Жак не стал рассказывать, как далеки от него эти сестры, с которыми ему так хотелось подружиться.

— А красивые они? Которая лучше всех?

Тут Жак совсем сконфузился. «Которая же лучше?» Он сам для себя еще этого не решил. «Как ответить?» И он пробормотал:

— Вот придешь и увидишь! Не плохи и не хороши!

Глава восьмая

В ЛАВКЕ ТЕТУШКИ ФРАНСУАЗЫ

Повышение цен на хлеб продолжало волновать парижан. А тут еще некоторые торговцы объявили, что хлеб отныне будет стоить пятнадцать су. Это вызвало всеобщее возмущение. Булочную на улице Сен-Жак, где хозяин оказался особенно крутым, разгромили. Мишель Гамбри помог распределить вынесенный оттуда хлеб между женщинами, осаждавшими булочную. Напуганные власти поспешили наложить штраф на зарвавшихся владельцев пекарен. Но цена в четырнадцать с половиной су уже не понизилась, а, напротив, прочно утвердилась в Париже, Муки в столицу поступало мало, на все население ее не хватало, и возле булочных с утра выстраивались длинные очереди.

Между тем в книжной лавке тетушки Франсуазы, которая помещалась рядом с домом, где жили Пежо, все шло своим чередом. Солнце еще только показывалось на небе, а Жак уже стоял возле полок, усердно смахивая с них пыль перяным веником. Когда все в доме вставали, Жак принимался за разборку книг, а немного спустя начинали приходить клиенты. И тут уже Жак не присаживался.

В субботний день Жак поднялся едва рассвело и приступил к своей обычной работе с особым рвением. Причин было достаточно: вчера Бабетта бросила ему на лету ласковое слово — она похвалила его за «удачную выдумку». В устах немногословной Бабетты это было чрезвычайным поощрением.

Удачной выдумкой Жака было то, что он взялся за дело, которое дядя Жюльен только собирался осуществить. В ту пору в Париже начали появляться кабинеты для чтения. Дядя Жюльен уже подготовил небольшую комнату при лавке, в которой хранились до тех пор веревки, оберточная бумага, ящики и другая тара, купил несколько легких стульев и столиков. Но дядя Жюльен умер, не успев довести до конца свою затею. Жак тотчас растолковал тете Франсуазе, сколько выгоды принесет такой кабинет для чтения. Каждый желающий может прийти и с восьми часов утра до восьми вечера сидеть за столиком, выбрав чтение по своему вкусу. Он может также по своему вкусу платить либо за каждое посещение кабинета четыре су, либо подписаться на год. Тогда ему будет предоставлена скидка. Читатель найдет в кабинете все, начиная от объемистой «Энциклопедии» и кончая летучими листками — газетками размером в одну небольшую страницу. В них печатаются наиболее важные сообщения, а стоят они очень дешево. В этом году таких листков выходило не менее сорока, так что выбор у читателя был немалый. Правда, хлопот прибавится у всех, и у Жака в первую очередь, но игра стоит свеч. Можно еще выпустить и абонементы для чтения на дому. За три ливра вы становитесь абонентом кабинета. Но тут тетя Франсуаза замахала руками. Куда там, хорошо бы хоть с этим новшеством справиться!

Жак пустил в ход все свое красноречие, чтобы убедить тетю Франсуазу. На его сторону неожиданно встала Жанетта, и он одержал победу с ее помощью. Последним доводом, убедившим Франсуазу, было заверение Жака, что не придется нанимать служащего. Все будет делать он сам. В лавку притащили два кресла и два стула из квартиры тети, поставили дополнительную масляную лампу-кинкет и свечи. Все три сестры сразу же нашли, что читальня получилась на славу.

Была и Другая причина, приведшая Жака в хорошее настроение, отчего он, сам того не замечая, мурлыкал себе под нос какую-то песенку. Завтра — воскресенье, и он договорился с Шарлем пойти в Пале-Рояль, о котором слышал столько чудес! Жак унесся мыслями к удовольствиям, которые сулил ему завтрашний праздничный день. Но слова Жанетты, произнесенные скучным, назидательным тоном, вернули его к будничной действительности.

— Когда расставляешь книги, смотри хорошенько, чтобы они стояли в том порядке, в каком идут буквы…

— По алфавиту, хотите вы сказать?

Называть ли Жанетту на «ты» или на «вы», Жак еще окончательно не решил и часто сбивался. Он негодовал на себя за то, что высокомерная Жанетта, которая, как и ее мать, видит в книгах только возможную прибыль, все-таки нравится ему больше других. «Это потому, что она такая красивая», — пробовал он оправдаться в собственных глазах. Но ведь и Виолетта и Бабетта были, пожалуй, не хуже.

Жак понимал, что Жанетте не по вкусу, когда ее замечания оказываются ненужными. Но он хотел любой ценой добиться, чтобы она признала его превосходство, по крайней мере в книжном деле. А уязвленная Жанетта между тем думала: «Откуда эта деревенщина знает слово „алфавит“? Откуда вообще он в книгах разбирается, как настоящий горожанин?»

— Этих томов не трогай! — распорядилась она, указывая на стопку книг, стоявших в стороне. — Это иностранные.

— Зачем же валить их в одну кучу! Я разберу, которые латинские, которые немецкие.

Глядя, как проворно Жак сортирует книги, только посматривая на корешки, Жанетта почувствовала себя посрамленной. Она не смогла бы так бойко разобраться, на каком языке напечатана книга. После смерти отца к иностранным книгам вообще никто не прикасался.

Уверовав, что Жаку действительно по плечу то, что для них, трех сестер, невозможно, Жанетта подвела его к большому книжному шкафу, стоявшему в дальнем углу и наполовину нагруженному книгами.

— Здесь лежат особо ценные, редкостные книги. Они стоят много денег, если найти любителя. Отцу случалось продавать одну, другую из этой кучи, тогда он радовался и считал, что мы можем позволить себе какой-нибудь дополнительный расход. И знаешь, — неожиданно добавила она, — мама не будет возражать, если тебе удастся найти покупателя. Из первых же денег она обещала купить мне помаду, настоянную на фиалках, и перчатки.