Рыцарь-чародей - Чародей

      Наконец наступил день великого испытания, день решающего сражения, предначертанного мне судьбой, и я познал радость, которая обретается ценой крови и пота, ожесточенной борьбы и сокрушительных ударов. Сейчас я служил Вальфатеру и видел в своем служении красоту и бесконечное счастье. В руке я держал пику, вырезанную мной из ствола апельсинового дерева; на поясе у меня висел меч Этерне. Обоюдоострый топор, купленный для рукопашного боя, висел на луке седла, заточенный с обеих сторон до такой степени, что раскалывал кость при легчайшем ударе.
      Облако знала мои мысли, как всегда, и выгибала шею, роя копытами землю. Сейчас арену не разделял барьер, как во время рыцарских поединков. Нам предстоял не рыцарский поединок, но настоящий бой.
      В противоположном конце двора стоял противник Облака (мой собственный противник еще не появился), могучий жеребец на две ладони выше ее, и попона на нем была черная, с серебряным рисунком по бокам, представлявшим не рыцарский герб, а эмблему Морканы – искусно выполненное изображение ее матери, которая также приходилась матерью Сетру и королю.
      Герольдмейстер Никры вышел на середину арены вместе со своим помощником, который громко повторял за ним слова, чтобы все слышали, – я написал «чтобы все слышали», но на самом деле в огромном дворе царила такая тишина, что никакой необходимости в помощнике не было. Я приведу слова одного только герольдмейстера Никры, без повторений.
      –  Сегодня сойдутся в поединке чести доблестные рыцари ее королевского величества королевы Гейнор и ее королевского высочества принцессы Морканы.
      Легкий гул пробежал по толпе и почти сразу утих, когда молодой человек стал повторять слова герольдмейстера Никры.
      –  Ее королевское величество королева Гейнор является оскорбленной стороной. За нее на сей арене выступает сэр Эйбел Редхолл, рыцарь Ширвола.
      Как и прежде, помощник прокричал во все горло слова герольдмейстера.
      –  Ее королевское высочество принцесса Моркана является стороной, нанесшей оскорбление. –Герольдмейстер Никры бросил взгляд на коня без всадника. – За нее на сей арене будет выступать – и он сейчас выйдет – сэр Лот Нэрроухаус.
      Я услышал, как справа от меня один рыцарь говорит другому: «Лот? Он же умер»; а второй отвечает: «Это был Лот Нортхолдинг».
      Тогда я понял, с кем мне предстоит биться.
      Он появился довольно скоро – в шлеме, скрывавшем мертвое лицо, со щитом с изображением черного лося на белом поле. Тогда я надел свой шлем с шарфом королевы, повязанным на гребне в виде черного дракона.
      –  По первому сигналу горна рыцари должны приготовиться. По второму сигналу все, кроме рыцарей и их оруженосцев, должны покинуть арену.
      Тогда я посмотрел на оруженосца сэра Лота и увидел паренька не многим старше Вистана. Он прислонялся спиной к барьеру и казался страшно испуганным.
      –  По третьему сигналу горна рыцари вступят в бой. Ни их оруженосцы, ни любые другие лица не вправе принимать участие в схватке. Оруженосец вправе прийти на помощь своему рыцарю, если тот окажется поверженным наземь. Право повторного поединка неукоснительно соблюдается. Когда рыцарь потребует повторного поединка, оруженосец должен помочь ему подняться на ноги и дать новое оружие. Но и только. Рыцари, поднимите свои пики в знак согласия с правилами боя.
      Мы подняли пики.
      –  Оруженосцы, поднимите правую руку.
      Даже с расстояния длинного полета стрелы я увидел, что рука оруженосца сэра Лота трясется.
      Помощник, повторявший слова герольдмейстера Никры, поднес горн к губам и дунул. Я уселся в седло и сжал пику покрепче. Сойдемся ли мы правым боком к правому? Или левым к левому (как на рыцарских поединках)? Или сшибемся лоб в лоб? Вопросы, стремительно пронесшиеся в моем уме, исходили от Облака. Я ответил: «Левым к левому».
      Горн пропел во второй раз. Стоявший рядом Вистан пробормотал:
      – Да благословит вас Тунор, сэр Эйбел.
      Возможно, это послужило дурным предзнаменованием, ибо едва он успел произнести последнее слово, на солнце набежало столь темное облако, что возникло такое впечатление, будто мы с мертвым рыцарем вышли биться среди ночи. Во мраке Лот, казалось, увеличился в размерах. Его белый щит и белая накидка парили подобием призраков над почти невидимым конем.
      Горн пропел в третий раз. Мне не пришлось пришпоривать Облако.
      Пика Лота сломалась при ударе о мой щит. Моя же глубоко вонзилась противнику в грудь, и он вылетел из седла. Я выдернул пику на скаку, и, наверное, большинство зрителей не поняли толком, что произошло.
      Однако он не замешкался, вопреки моим ожиданиям. Когда я развернул Облако, он уже снова вскочил в седло и выхватил из ножен меч. Острие моего меча скользнуло по шлему Лота; наши кони столкнулись грудь в грудь, и жеребец рухнул на землю, не выстояв под мощным натиском Облака. Я развернулся и поскакал на соперника в третий раз. Он стоял, точно призрак, с сочащейся из раны сукровицей; и я попытался снова пронзить мертвого рыцаря пикой с намерением оставить последнюю торчать у него между ребрами, лишив его возможности свободно двигаться, и нанести смертельный удар мечом прежде, чем он успеет избавиться от помехи. План был хорош, но он не сработал. Щит Лота отразил удар моего клинка. А его меч (ничего подобного я не ожидал ни от одного меча, помимо Этерне) перерубил мою пику с такой легкостью, с какой топор дровосека перерубает ствол молодого деревца.
      Тогда я испугался за Облако. На турнире ни один истинный рыцарь не наносит ударов по коню противника; в настоящем же бою все дозволено. И теперь, увидев взятый на изготовку смертоносный меч, я понял, какой удар последует. Облако хотела забить Лота копытами, и она вызвала в моем воображении столь убедительную картину своих действий, что я почти согласился.
       Он отрубит тебе переднюю ногу,сказал я, и тогда тебе конец.
      Я соскользнул с нее и бросился в рукопашную схватку.
      Меч Лота разрубил мой щит так глубоко, что лишь рукав кольчуги остановил лезвие. Развернувшись со всем возможным проворством, я вырвал меч из мертвой руки. Удар моего топора обрушился на шлем противника, и он упал.
      Поверженный наземь, он испустил протяжный громкий стон. Весь ужас смерти слышался в нем; вся тоска забытых, занесенных снегом могил; плач ледяного ветра над окоченевшими трупами нищих на улицах Кингсдума; и вой волков, разрывающих на части мертвые тела на поле брани.
      Развернувшись кругом, я пошел прочь и, увидев герольдмейстера Никры с помощником, сообщил, что мой противник требует повторного поединка, на который я согласен.
      Тогда Вистан принес мне новый щит: привезенный нами из Редхолла, он все еще оставался в матерчатом чехле, чтобы никто не видел золотого льва Равда, на нем изображенного. Я взял щит и – поняв, что оруженосец Лота ни за какие блага на свете не сдвинется с места, – велел Вистану поднять моего противника на ноги и обеспечить новым оружием.
      – У меня нет для него никакого оружия, сэр Эйбел, кроме моего собственного меча.
      – Значит, отдай свой меч, – сказал я; и когда он бросился выполнять приказ, я при содействии помощника герольдмейстера извлек из своего щита клинок Лота, намертво застрявший в многослойных переплетениях ивовых прутьев.
      Вистан помог Лоту подняться с земли и снабдил его новым оружием. Бледный и потрясенный, он вернулся ко мне, и я вручил ему меч Лота, клинок из разбавленной водой стали.
      – Он твой, – сказал я. – Проверь, входит ли он в твои ножны.
      Я двинулся на Лота, готовый продолжить схватку. Он отступил на шаг назад, поднял над головой меч, прежде принадлежавший Вистану, и вновь испустил воинственный клич. В далеком прошлом я слышал, как сидящие в разных лодках рыбаки в открытом море перекликаются друг с другом, и хотя крик моего противника звучал не столь тоскливо, мне показалось, что цель у него такая же: что он обращается с призывом к своим товарищам, с просьбой о помощи.
      Тогда я ни о чем не думал или думал только о том, что мне надо подступить к Лоту быстро и покончить с ним прежде, чем к нему подоспеет подмога. Я попытался – и через несколько мгновений ударом топора выбил противнику глаз и увидел, что он отступает под моим натиском, когда я держусь справа от него. Однако он сражался не менее искусно, чем любой живой человек, перенося удары, которые убили бы любого смертного, и продолжал сражаться в темноте, под снегопадом; и даже лишившись правой руки, он отшвырнул в сторону щит и выхватил меч из своей отрубленной руки, которая все продолжала ползти по снегу, норовя вцепиться мне в лодыжку.
      Они явились, мертвецы, призванные Лотом на помощь, – не знаю, из глубоких ли могил или надземных гробниц; одни недавно убитые, другие умершие столь давно, что Моркана едва сумела оживить их. Объятые ужасом, зрители пустились в бегство, но я не обратил на это никакого внимания.
      Ибо я отбросил в сторону топор и обнажил Этерне – и тогда ко мне на помощь пришли мои сторонники, призрачные рыцари, галопом спускающиеся с неба. Темное облако уплыло прочь, и солнце вновь засияло, заставив сверкать свежевыпавший снег; и мертвецы сражались с мертвецами за честь живой королевы. Вистан и Поук дрались плечом к плечу со мной, и Облако била копытами и топтала моих врагов – и бодала бы, не будь рог у нее еще столь мал; а Гильф метался среди них, своими размерами и свирепостью превосходивший любого льва.
      Солнце еще стояло высоко, когда битва закончилась. Я протер клинок Этерне первой попавшейся под руку тряпицей, отбросил ее подальше, ибо она пахла могилой, и наконец вложил меч в ножны. Арнтор сидел на своем троне с совершенно невозмутимым видом, бесчувственная Гейнор лежала у него в объятиях; и Моркана стояла рядом, улыбаясь. Пять рыцарей с обнаженными мечами стояли перед ними; и я запомнил их, поскольку они оказались храбрейшими из всех, которыми похвалялся Тортауэр: Марк, Ламвелл, Геррун, Робер и Ориел.
      – Вы одержали победу, сэр Эйбел, и вместе с вами моя невестка, – громко сказала Моркана. – Я признаю вашу победу и ее невинность.
      Губы ее улыбались, а в глазах были черная ночь и ненасытная похоть.
      – Вы разделите с нами трапезу сегодня? – кивнул Арнтор. – Я хотел бы поговорить с вами.
      Его глаза тоже чернели, как грозовые облака. Я опустился на одно колено:
      – С превеликой радостью, ваше величество.

Глава 33
ПОД ТОРТАУЭРОМ

      Анс получил ранение в грудь; кровотечение не останавливалось, пока мы не перевязали его, и он казался очень слабым. «Я в порядке, сэр. Я в порядке» – вот и все, что он сказал, прежде чем закрыл глаза. Я не мог исцелить Анса, не обманув Вальфатера, ибо поклялся не делать ничего подобного. Все же я испытывал непреодолимое искушение, а потому присел на корточки возле раненого и положил руку ему на голову. Возможно, немного целительной силы изошло из меня. Я надеюсь.
      Мы с Вистаном отвезли Анса обратно в гостиницу и поручили заботам Поука, а сами приготовились к обеду с Арнтором и Гейнор: умылись водой, которую нагрели на огне камина, и облачились в свое лучшее платье.
      Вистан очень долго любовался своим новым мечом: клинок он снова тщательно протер и смазал маслом, а головку эфеса, украшенную драгоценными камнями, с восхищением рассматривал сначала при свете закатного солнца, а потом при свете каминного огня и свечей. Когда мы сели на лошадей, чистые и благоухающие, он сказал:
      – Когда я стану рыцарем, я расскажу своему оруженосцу, как сражался с мертвецами в Тортауэре.
      Я кивнул и пустил Облако легкой рысью.
      – И как сражался с ангридами в Йотунленде, плечом к плечу с эльфами, и таким образом стал богатым.
      – И стал еще богаче благодаря заключенным пари, – сказал я. – Все убежавшие сегодня вернутся завтра, и ты сможешь собрать с них выигранные деньги.
      Он рассеянно кивнул.
      – Полагаю, Поук соберет деньги за Анса, когда Анс оправится настолько, что сможет остаться один на несколько часов.
      – Я расскажу своему оруженосцу все это, и он сочтет меня величайшим лжецом в Митгартре. – Вистан рассмеялся.
      – Он скоро повзрослеет и поумнеет. Сколько тебе лет?
      – Почти восемнадцать. Я скоро стану рыцарем, во всяком случае, я надеюсь.
      – Ты уже рыцарь. Просто пока никто не называет тебя «сэром Вистаном».
      – Однажды вы говорили что-то подобное Таугу.
      – Да. Тауг действительно рыцарь, хотя и не хочет быть им. На самом деле от твоего выбора здесь ничего не зависит.
      Вистан кивнул, но ничего не сказал.
      – Я не понимал этого, когда был моложе. Я хотел быть рыцарем и стал им – но не благодаря такому своему выбору, а благодаря своим поступкам и образу мыслей. Выбор между добром и злом определяется образом мыслей, да и вообще любой выбор.
      – Принцесса выбрала зло? Над этим я не задумывался.
      – Нет, – сказал я. – Принцесса выбрала добро, но, похоже, зло выбрало ее.
      Мы продолжали разговаривать по дороге к замку и после, когда переехали через мост, который опустили перед нами; но единственные слова, достойные внимания, произнес Гильф, когда нас проводили в пиршественный зал: «Ухо востро!»
      Он был прав, конечно: сейчас, как никогда, требовалось сохранять бдительность. Не менее важным представлялось и то, что он счел возможным заговорить в присутствии Вистана. Дело было не в том, что я назвал Вистана рыцарем, и не в том, что они сражались бок о бок, но в сочетании этих обстоятельств с еще каким-то. Гильф хорошо разбирался в людях.
      Я видел пиршественный зал Гиллинга в Утгарде. Пиршественный зал Арнтора по сравнению с ним казался маленьким, но был обставлен лучше: гостям короля предлагалось сидеть не на табуретах, а в креслах и на скамьях со спинками. Стены были увешаны щитами; на щитах заслуженных рыцарей геральдические фигуры изображались в цвете, на щитах менее заслуженных они обозначались только линией контура, а щиты рыцарей, никак себя не проявивших, оставались однотонными. Сам того не ведая, я последовал этому обычаю, когда выбрал себе однотонный зеленый щит.
      Арнтор и Гейнор должны были сидеть за стоящим на возвышении столом, королева по правую руку от короля. Мне предстояло занять место по левую руку от Арнтора, как доверительно сообщил сопровождавший нас паж, и рядом с Морканой. Об этом свидетельствовало качество кресел: у Арнтора целиком позолоченное и украшенное драгоценными камнями; у Гейнор поменьше и поизящнее; а у принцессы позолоченное лишь в верхней части, хотя покрытое красивой резьбой и снабженное бархатной подушкой. Мне предназначалось кресло попроще, но ни в коем случае не убогое: большое, с искусно вырезанным изображением Никры на спинке. Вистана провели к столу пониже, но Гильф уселся подле моего кресла.
      – О прибытии его величества возвестят трубы, – тихо проговорил паж. – Все должны стоять, покуда он не позволит сесть. Как только он сделает рукой вот такое движение, садитесь.
      Я выразил сожаление, что он не сможет давать мне советы, пока я ем.
      – Смогу. Каждого из сидящих за столом будет обслуживать свой паж. Я буду стоять за вами. Согните указательный палец крючком, коли захотите поговорить со мной. Я буду подавать вам блюда и выполнять ваши поручения в случае надобности.
      Пока мы разговаривали, в зал входили остальные приглашенные, – думаю, в общей сложности собралось около сотни человек. Я спросил пажа, как мне следует вести себя.
      – Не заговаривайте, покуда к вам не обратятся, ни с одним из членов королевской семьи. Первым обслужат его величество, потом ее величество, потом ее высочество, а потом вас. Не налегайте на еду и не злоупотребляйте вином. Не смейтесь, покуда его величество не засмеется.
      Тогда я пожалел, что граф-маршал не сидит поближе ко мне. Я хотел спросить, почему Моркана занимает более низкое положение, чем королева, если она вправе претендовать на престол в случае смерти короля. Хотя он занял место за столом пониже, между нами сидели всего два человека.
      Один из них, решив, что я смотрю на него, поздравил меня с победой.
      Я поблагодарил его, назвав милордом, и паж выразительно прошептал: «Ваша милость!»
      Означенный герцог, не обратив внимания на пажа и на мою ошибку, сказал:
      – Мне бы хотелось знать, сэр Эйбел, как ее величеству удалось найти рыцаря достаточно отважного, чтобы биться с такими противниками, с какими пришлось встретиться вам.
      – Наверняка таких рыцарей в Целидоне много, ваша милость, – ответил я.
      – Меня удивляет, что она сумела найти хотя бы одного. Вы понадобитесь нам, когда на нас нападет каан.
      Я поднял брови:
      – Вы ожидаете войны, ваша милость?
      – Да, вот так человек приобретает репутацию провидца. Принимай умный вид, предсказывай войну – и ты никогда не ошибешься. Вы служите Мардеру?
      – Да, ваша милость. Имею такую честь.
      – Я расспрошу его о вас при встрече. Я буду…
      Протрубили трубы. Все встали и повернулись лицом к дверям. Первым вошел Арнтор – высокий и прямой, он стремительным шагом направился к своему месту, пока помощник герольдмейстера Никры объявлял его имя и титулы: «Его королевское величество король Арнтор, Защитник Запада…»и так далее. За ним следовала Гейнор. Разумеется, она была значительно ниже ростом, но выглядела прелестно в своем белом бархатном платье и короне из красного золота, усыпанной бриллиантами. Два пажа несли за ней шлейф.
      –  Ее королевское величество королева Гейнор, герцогиня Донт, графиня Чаус, графиня…– Название графства я забыл вместе с названиями дюжины баронских поместий.
      Рядом с прекрасной женственной Гейнор Моркана казалась мужеподобной: высокая, как брат, одетая в роскошное ало-черное платье, шлейф которого нес только один паж.
      –  Ее высочество принцесса Моркана, дочь Утора, герцогиня Рингвуд…
      Она улыбнулась мне, единственная из всех, и я улыбнулся в ответ, хотя сомневался в доброте ее намерений.
      И все это время я лихорадочно рылся в памяти в поисках послания, которое должен передать. Арнтор разговаривал со мной во дворе замка, но оно не всплыло в моем сознании. Здесь, в пиршественном зале, мы посмотрели в лицо друг другу, но никакого послания опять-таки не возникло в моем уме. Я искал, но находил лишь исполненные любви мысли Облака, которая терпеливо ждала в конюшне и заверяла меня, что является предметом повышенной заботы и восхищенного внимания королевских конюхов.
      Арнтор сразу сел в свое кресло. Гейнор стояла справа от него; она показалась мне испуганной и встревоженной. Распространяя вокруг себя запах бренди, к столу подошла Моркана, с видом человека, владеющего не только Тортауэром, но и всем Митгартром, и встала слева от меня, слегка покачиваясь и улыбаясь так, словно ожидала приветственных возгласов от гостей брата. Да, он король, но Моркана тоже королевских кровей. За этой мыслью последовала другая: если в ней больше, чем в брате, чувствуется кровь царственного родителя, значит, в нем больше чувствуется кровь дракона Муспеля.
      Гарсег, приходившийся братом обоим, имел королевские повадки, но все равно оставался драконом. Если кто-нибудь из присутствующих в пиршественном зале Арнтора умел выдыхать пламя, то, безусловно, только сам Арнтор.
      С минуту все мы стояли. Наконец Арнтор сделал еле заметный знак рукой, и мы сели.
      Блюда с яствами внесли сразу же: по всей видимости, слуги стояли в ожидании сигнала за другой дверью, поменьше. Главный повар поставил на наш стол блюдо с огромным жареным лебедем и по знаку Арнтора разрезал его вдоль ножом размером не многим меньше меча. Тогда стало видно, что в лебедя засунут гусь, в гуся – ржанка, в ржанку – утка, а в утку – три совсем маленькие птицы; и из всех них, кроме лебедя, вынуты кости.
      Главный повар указал Арнтору на двух самых малых птиц (перепелку и дрозда, насколько я понял), и тот кивнул. Главный повар проворно отрезал по кусочку от каждой, и Арнтор попробовал. Потом он снова кивнул, и птиц положили ему на тарелку.
      Следующей была Гейнор, которой главный повар знаком предложил третью птицу из наименьших. Она помотала головой и взяла вместо нее утиную грудку. Моркана отказалась от всего. Я указал на птицу, отвергнутую Гейнор, движимый отчасти простым любопытством, а отчасти желанием показать королеве, что если она боится яда, то я готов рискнуть ради нее. Моя птица оказалась куропаткой, очень вкусной и совершенно безвредной.
      Поскольку главный повар уже удалился, Арнтор сам отрезал своим кинжалом лебяжью ножку и показал мне.
      – У нас принято трапезничать в присутствии наших псов, – сказал он. – Вы знаете это, вне всяких сомнений, раз привели сюда своего пса.
      Я кивнул:
      – Мне сказали, что я могу сделать это, не оскорбляя ничьих чувств, ваше величество. Надеюсь, меня не ввели в заблуждение.
      – Нисколько. – Он улыбнулся. – Вам нужно увидеть моих охотничьих псов.
      – Я уже видел, ваше величество. Превосходные животные.
      – Да. – Он свистнул, и с полдюжины псов подбежали к его креслу, щетинясь и рыча на Гильфа. – Превосходные не только на вид, но и по своим качествам. Я охочусь на кабанов, сэр Эйбел, и на зверя покрупнее, когда нахожу такового. Псов, которые отстают от своры, топят по моему приказу.
      – Охота – благороднейшее из развлечений, ваше величество, – заметил я.
      – Я бы назвал войну, а многие из присутствующих здесь – рукопашный бой. Но в данном вопросе каждый вправе иметь свое мнение.
      Гейнор, все время казавшаяся испуганной, побледнела. Мне очень хотелось знать, продолжает ли Моркана улыбаться, но я не осмелился повернуть голову и посмотреть.
      – Ваш пес голоден, сэр Эйбел?
      – Думаю, да, ваше величество. Насколько я знаю, он всегда голоден.
      Арнтор снова поднял руку с зажатой в ней лебяжьей ножкой.
      – Вы не станете возражать, если я преподнесу ему это? Многие, я знаю, не любят, когда посторонние кормят их собак.
      – Вы окажете ему великую честь, ему и мне.
      – Как скажете.
      Улыбаясь, Арнтор бросил ножку Гильфу, который ловко поймал ее на лету пастью. Королевские псы окружили его, рыча и щелкая зубами. Гильф уронил подачку на пол, поставил на нее лапу и испустил рев, от которого сотряслись стены. Псы Арнтора поджали хвосты и обратились в бегство. В зале воцарилась гробовая тишина, которую нарушал лишь хруст лебяжьих костей.
      Я принялся за еду и уже почти разделался с куропаткой, когда Моркана рассмеялась:
      – В Йотунленде умеют выращивать свирепых псов, правда?
      Как только она подала голос, гости короля вернулись к своей еде и разговорам.
      – Вероятно, ваше высочество, – сказал я.
      – Разве вы не там раздобыли своего пса?
      – Нет, ваше высочество. В лесу нашего родного Целидона. Его подарили мне бодаханы.
      Неким непостижимым образом лицо Морканы превратилось в лицо ее брата. Я не сознавал, что повернулся к Арнтору, однако именно к нему я обращался теперь:
      – Видите ли, я послан к вам с вестями от королевы моховых эльфов Дизири, от короля ледяных эльфов Айсера и короля бодаханов Брунмана. Бодаханы дали мне спутника, который помог бы мне выполнить поручение.
      – Я впервые слышу о каком-то послании, – сказал Арнтор.
      – И тем не менее оно у меня есть, ваше величество. Я потратил почти всю свою жизнь на то, чтобы доставить его вам, хотя в Митгартре прошло не так много лет. Я должен был добраться до вас, но не просто добраться, а явиться к вам как человек, которого вы станете слушать. Существует семь миров, ваше величество, и они устроены таким образом, что самый верхний мир, где правит Верховный Бог и где нет ничего нечистого, превосходит своими размерами все остальные, вместе взятые. Мир, расположенный ниже…
      – Что? Вы явились, чтобы читать мне лекции по метафизике?
      – … меньше, но все равно превосходит своими размерами остальные пять миров, вместе взятые. Крылатые существа, обитающие там, не вполне безгрешны, но настолько близки к идеалу чистоты, что имеют дозволение служить Верховному Богу, как дворяне вашего королевства служат вам.
      – Надеюсь, лучше.
      – Еще ниже находится мир, который мы называем Скаем. Мы, обитатели Митгартра, полагающие наш мир обширным, считаем Скай неописуемо огромным, ибо своей протяженностью он превосходит четыре нижних мира, составленные один к другому. В нем обитает много разных существ, но законными владельцами Ская являются оверкины – Вальфатер со своей королевой, их сыновья и дочери со своими семьями. Именно им отданы наши сердца. Именно им мы поклоняемся, коли поклоняемся правильно.
      – Я хотел расспросить вас насчет сегодняшней вашей победы, – сказал Арнтор.
      – Под Скаем располагается человеческий мир, законными обитателями которого являемся мы, люди. Ниже находится мир под названием Эльфрис, уступающий размерами нашему, но прекрасный. Там живет королева Дизири и поименованные мной короли – монархи, избравшие меня своим посланником. В Эльфрисе Верховный Бог поселил многочисленный народ по имени Кулили. Как мы поклоняемся оверкинам, так Кулили должна поклоняться нам, и поклонялась, а сама являлась предметом поклонения драконов Муспеля. Кулили искала почитателей в своем собственном мире, и она сотворила таковых по образу и подобию людей, предметов своего поклонения, ибо хотела быть любимой существами, похожими на возлюбленных ею самой. Она сотворила их и потребовала от них благодарности. Они отказали и прогнали Кулили в море.
      К этому времени все присутствующие умолкли и внимательно слушали. Один только Арнтор, казалось, хотел перебить меня.
      – Таким образом они стали народом Эльфриса, завладев им по праву победителя. Мудрейшие из них поклоняются нам, зная, что такова воля Творца Семи Миров, Верховного Бога. Неразумные же, видя наше тщеславие, нашу алчность и нашу жестокость, отвратились от нас и стали почитать Драконов, из чего вышло много зла, ибо даже лучшие из них одержимы жаждой власти.
      – У вас на щите изображен дракон, – заметил Арнтор. – Или вы забыли, что в моей родословной имеется другой?
      – Нет, ваше величество. Я не забыл также, что детство вы провели среди морских эльфов и что вы поместили на свой герб Никру в знак почтения перед ними. Короли и королева, мной упомянутые, тоже ничего не забыли, каковое обстоятельство придает им смелости обратиться к вам с просьбой исправить наш народ. Они сотворены Кулили, ваше величество. Они знают, что вы в силах перевоспитать нас, сделать нас сильными, но милосердными и, несмотря на милосердие, справедливыми. Вы позволите мне высказаться от своего имени, ваше величество?
      – Да, – кивнул он, – интересно послушать, что еще вы скажете.
      – Я жил в северных лесах, ваше величество, неподалеку от Иррингсмаута. Этот город ныне лежит в руинах.
      Арнтор снова кивнул.
      – Разбойники, называющие свои шайки вольными отрядами, бродят по тем лесам. Они столь же ненасытны и жестоки, как драконы, однако пользуются поддержкой многих, поскольку грабят ваших сборщиков налогов и иногда пытаются защитить людей от ангридов. Позвольте этим людям образовать поистине вольные отряды, а не стоящие вне закона. Научите их обращаться с оружием и выберите рыцарей из их числа. Ваши сборщики налогов приходят редко, но когда приходят, забирают все подчистую, ибо ваши подданные, живущие там, бедны и малочисленны. Позвольте им платить дань установленного размера, не разорительную. Окажите им помощь, обеспечьте4 защиту – и вы увидите, как они будут богатеть и умножать свою численность год от года и станут надежными друзьями вашего престола. Королева Дизизи и короли, пославшие меня…
      – Не вправе требовать от вас верности, – перебил меня Арнтор. – А я вправе. Или измена и подстрекательство к мятежу и есть преобразования, которых вы от меня ждете?
      – Нет, ни в коем случае, ваше величество. – По глазам Арнтора я видел, что потерпел неудачу, но предпринял последнюю попытку. – Король Ская правит как добрый и мудрый отец, ваше величество, и поэтому мы называем его Вальфатером и почитаем за честь служить ему, даже если поражение неизбежно. Эльфы просят вас также стать отцом своему народу.
      Арнтор протянул руку:
      – Снимите перевязь, сэр Эйбел. Отдайте ремень, меч и все остальное вашему королю.
      Я услышал, как Гейнор тихо ахнула, но подчинился приказу.
      – Шпоры можете оставить.
      Арнтор подозвал двух рыцарей и сказал, куда они должны меня отвести. Они сопровождали меня с обнаженными мечами, но необходимости в такой мере предосторожности у них не было.
      – Здесь никаких королевских пиров, – сказал один из рыцарей, сопроводивших меня в подземную темницу. Он вложил меч в ножны и протянул мне руку. – Я сэр Манасен.
      Второй тоже обменялся со мной рукопожатием.
      Пока мы разговаривали, подошел тюремщик; Манасен сказал ему, что он должен посадить меня в камеру по приказу короля, но обращаться со мной хорошо, и добавил, что пришлет слугу с едой, одеялами и чистой соломой.
      Затем меня заперли в камере со стенами из цельного камня в природном состоянии, смрадной, узкой и очень темной, и оставили одного часов на восемь, наверное. На протяжении всего этого времени я развлекался единственно тем, что мысленно повторял части послания, которые успел передать, обдумывал остальные и пытался представить, не мог ли я выступить более убедительно.
      От навязчивых мыслей меня отвлекло появление слуги Манасена, принесшего мне еду, большой мешок чистой соломы и кувшин вина. Отдав мне все, он затеял спор с тюремщиком, потребовав, чтобы меня поместили в камеру с окошком. Тюремщик ответил решительным отказом, заявив, что такие камеры предназначены для особ благородного происхождения.
      Я не особо прислушивался к ним, но услышал достаточно, чтобы исполниться решимости заполучить себе камеру с окошком. За столом короля я не успел насытиться и теперь умирал от голода. Присланная Манасеном еда была простой – жареное мясо, большой кусок сыру и яблоко, – но вкусной, и я съел все без остатка.
      Я обгрызал сердцевинку яблока, когда слуга удалился, а надзиратель вошел в камеру. Это был дородный мужчина, вооруженный железным ключом не многим короче моей голени, но я знал, что в схватке взял бы над ним верх. Он сел без приглашения, поставил свой фонарь на пол, положил ключ рядом и спросил, не угощу ли я его вином. Я налил ему полную кружку.