Аленький цветочек (Кудеяр - 1)

Дочь, приехавшая (как и следовало ожидать) с подполковником, показалась ему необыкновенно красивой и в точности похожей на покойную мать. Он хотел обнять своего ребёнка, прижать к сердцу и рассказать, до чего он ее любит - любит, как никакому Диме - Володе-Ване не снилось, жизнь за неё с радостью готов положить... - но вместо этого нахмурился и сказал совсем другое: "Сегодня-то явишься ночевать? Или теперь как?.." И Марина, уже шагнувшая было навстречу - крепко расцеловать любимого папу, - тоже остановилась и тихо ответила: "Мы с Ваней заявление в загс отнесли. А пока решили вместе пожить..."
      "Решили, значит?!! - зацепило профессора. И понесло дальше уже неконтролируемо: - Ну и живи... как знаешь! Ладно, Марина! Вот помру - и не буду больше... на ногах у тебя повисать..."
      Её любимый, любимый, единственный папа...
      Чёрная гора - это так, громко сказано. Скорее сопка, крупная, лесистая, круто обрывающаяся в озеро отвесной скалой, которую сплошь покрывают тёмные коросты лишайников. Отсюда и название - Чёрная. Не Эверест, конечно, вроде все рядом, но подниматься - взопреешь, на крутых склонах сплошной бурелом, тут и там зловещие следы лавин, словно гигантской бритвой располосовавших тайгу. Красивое место, если смотреть издали, но вблизи неприветливое. Никто сюда особо и не стремится, кроме вездесущих туристов. Ещё геологи пару раз наезжали. Лопь тоже Чёрную гору не жалует, обходит стороной...
      - Марьяна, а нам, похоже, повезло! - Скудин обогнул нагромождение вековых стволов, поваленных и обломанных, словно спички. Посмотрел себе под ноги, оглянулся на Машу.
      Та отмахивалась от комаров, явно жалея, что не надела джинсы и брезентовую штормовку с капюшоном: здесь, где кровососам не мешало солнце и не отгонял свежий озёрный ветер, они жалили беспощадно.
      - Ну и в чём наше везение?.. - жалобно спросила она.
      - Лосиная тропа, - пояснил Иван. - Сохатые летом в горах от гнуса спасаются. Кстати, ты знаешь, что жалят и пьют кровушку только комарихи?.. Наш брат самец - существо нежное, деликатное... нектаром питается...
      - Ага, - кивнула Маша. - А всё зло на свете, как известно, от баб. Так ведь можно и иначе повернуть. Мы, женщины, как обычно, жизнью рискуем за попытку размножиться, а вы, мужики... по цветочкам порхаете.
      Иван развёл руками:
      - Наше дело не рожать, сунул-вынул - и бежать... Маша ткнула мужа в бок кулачком.
      - Ой! - увернулся Иван.
      Однако скоро, как по волшебству, полчища комарих исчезли, воздух посвежел, словно после грозы, сделался необычайно чистым, настоянным на озоне и хвое. Скудин знал, что делал, когда вёл сюда жену: на Чёрной горке было-таки, что посмотреть. Если знать...
      - Так. Где-то рядом должна быть лосиная лёжка... - Он остановился, придержал Машу за руку и продолжал таинственным шёпотом: - Если что, ты без паники... - Молодая женщина испуганно закивала. - Просто дорогу дай, он и уйдёт. Бывает, он проспит, подпустит чуть не вплотную, а потом шугается с перепугу. Всё равно не бойся. Сейчас они смирные. Вот осенью, когда у них гон...
      Скудин не договорил. Послышался резкий треск сучьев, и через тропу в двух шагах от людей полутонным живым болидом сиганул матёрый, нагулявший жира сохатый.
      - Мама!!! - Маша так рванула в противоположном направлении, что Иван, согнувшийся от хохота, не сразу поспел её перехватить.
      - Быстрей, быстрей, забодает... Никак гон раньше времени начался...
      Смех смехом, но в первый-то момент и у самого ёкнуло сердце. Общение с таёжным великаном - дело серьёзное.
      - Да ну тебя. - Маша не знала, плакать от испуга или смеяться. - Жену, блин, кондратий чуть не хватил, а ему хаханьки...
      На всякий случай повернулась к Скудину и опять ткнула кулачком, на сей раз в живот. Она хорошо знала, где там у него шрам, знала, что шрам совсем не болит, и всё-таки постаралась по нему не попасть.
      Он снова обнял её, и она зажмурилась, вытягиваясь в струнку и зная, что вот сейчас будет подхвачена на руки и унесена в неизвестном, но совершенно правильном направлении. Русые волосы Ивана были строго и коротко, по-военному, стрижены, но всё равно ухитрялись торчать в разные стороны, создавая впечатление неистребимой кудлатости. Чем, видимо, и объяснялось прозвище мужа, бытовавшее среди сослуживцев: Кудеяр. По Машиному мнению, оно очень ему шло. "Жило двенадцать разбойников, жил Кудеяр-атаман..." Маша запрокинула голову и только-только запустила пальцы в эти его волосы, ероша, распушая, лаская... когда Иван вдруг прошептал:
      - Ты посмотри только, красотища какая!.. Молодая женщина поспешно открыла глаза, потом оглянулась. Оказывается, они стояли на краю округлой поляны, которую природа снабдила необычайно правильной формой. Со всех сторон её окружали необхватные, странным образом нависшие ели. Игольчатые лапы смыкались, образуя плотный, почти непроницаемый для света шатёр. Внизу царил таинственный полумрак, было удивительно тихо, торжественно и спокойно, словно в старообрядческом храме по окончании службы. Ивана слегка настораживало только то, что полянку эту он, хоть убей, не помнил. А ведь вырос в здешних местах, да и ёлки в метр толщиной явно не вчера поднялись... Он еле удержался, чтобы не остановить Машу и для начала не обследовать здесь всё самолично. "Тьфу, пуганая ворона. Мало ли что могло измениться за несколько лет..." А Маша уже обходила поляну.
      - Здорово... Это ты меня сюда специально привёл, да?.. Захотелось снять обувь, словно она и впрямь вошла в священный чертог. Ощущение тёплого, пружинящего под босыми ногами мха было удивительно приятным. Маша погладила вековую задумчивую ель, откинулась спиной к замшелому стволу...
      - Ваня. - тихо позвала она, - иди ко мне... Это вправду было священнодействие - древнее, языческое и бессмертное. В мире не осталось ничего, кроме губ, жадно ищущих губы... кроме рук, крепко сомкнувших объятья... ничего, кроме двух тел, яростно и нежно стремящихся друг к другу... Потом в небо взлетел Машин крик. долгий, полный наслаждения и счастья. Она более не существовала сама по себе, её сознание растворилось в живых токах вселенной, её слуха коснулся голос земли, её дыхание слилось с дыханием елей, её душа стала светом солнца над лесом... Маша даже не удивилась, когда сквозь блаженную пелену, окутавшую разум, посередине полянки вдруг проявилось что-то радужно переливающееся, что-то похожее на коралловый куст. Строго говоря, похожее весьма и весьма отдаленно. Это таинственное нечто казалось вообще лишенным всякой формы, зыбким и расплывчатым, словно капелька чернил в воде, оставленная сбежавшим кальмаром...
      Иван лежал рядом, раскинув руки и глубоко, свободно дыша. Маша ещё льнула, ещё прижималась к нему всем своим существом, но в ней уже пробудился исследователь. Она приподнялась на локте, вгляделась - и с удивлением обнаружила, что сухопутный коралл, играющий всеми переливами радуги, не есть плод её разгоряченного воображения.
      - Что там?.. - сонно поинтересовался Иван и открыл один глаз. В этот момент он был очень похож на дремавшего возле печки кота: мягкий-мягкий, ленивый - ленивый... но когтищи для боя выпустить - один миг.
      - Всё тебе расскажи, - отозвалась Маша.
      Поднявшись, она подошла поближе к непонятному образованию. Оно было ей до колен высотой и светилось в полумраке мягким, завораживающим светом.
      "Привези мне, батюшка, цветочек аленький..." - молодая женщина опустилась на корточки, чему-то улыбаясь и чувствуя себя, словно в детстве, на грани между сказкой и реальностью... Потом с замирающим сердцем коснулась радужного великолепия... Пальцы прошли насквозь, не ощутив сопротивления. Свечение, как по команде, погасло, сияющее разноцветье свернулось коричневой сферой, и та... без предупреждения растаяла в воздухе. Мир снова сделался обыденным и привычным, от сказочной фантасмагории осталась лишь серая, затейливо изогнутая веточка в Машиных руках. Увидишь такую на земле, даже не наклонишься. Она была в палец толщиной, тёплая на ощупь и казалась диковинным, неведомым науке живым существом. Тепло быстро уходило из неё - существо умирало.
      "Ну вот... всё я испортила". На душе у Маши вдруг стало тяжело и скверно, будто случилось что-то непоправимо плохое.
      - Ваня, - сказала она. - Пошли домой. Сердце легло в груди нетающей льдинкой, голова отказывалась думать, лишь память воскрешала смутные детские воспоминания о какой-то сказочной двери, запирающей дорогу к счастью.
      - Есть, командир. - Скудин из опыта знал: женщину. испытавшую столь внезапную смену настроения, лучше не уговаривать и не убеждать. Да чёрт бы забрал совсем и комету, и дивный вид с макушки утёса - лишь бы слезы, блеснувшие на глазах у Марьяны, высохли и больше не появлялись. Ни о чём не спрашивая. Скудин поднялся, сладко потягиваясь, обвёл прощальным взглядом поляну: - Спасибо, батюшка Леший, вот уж уважил... Бог даст, ещё наведаемся...
      Они уже миновали завал у подножия тундры и вышли на берег недалеко от губы, когда погода буквально в минуты переменилась, что называется, на сто восемьдесят градусов. Небо на глазах затянули низкие, набухшие влагой тучи, шквал вздыбил озеро злой высокой волной, зашумели, забились листья, опустили лапы стрельчатые ели. Солнечный день померк, на землю опустился полумрак, нарушаемый то и дело всполохами близких молний - на "геотермалъную аномалию" стремительно надвигалась гроза. Так здесь часто бывает. У метеорологов с геофизиками, понятно, свои толкования, но спросили бы лучше местных жителей уж те бы им всё как есть объяснили. Знают ибо, сколь плохи шутки с Пьеггом-ольмаем, повелителем ветров! Может вдруг развести волну и мигом потопить рыбацкие лодки, может пригнать невесть откуда чудовищные тучи и побить всё на земле градом. Может и Айеке-Тисрмеса, Бога-громовержца, позвать" чтобы тот напустил страху на род людской... Всё здесь во власти духов - и лес, и вода, и погода!
      - Сейчас брызнет. - Непроизвольно вздрогнув от близкого разряда, Скудин глянул на фиолетовое небо и махнул рукой в сторону губы: - Ну-ка, ноги в руки! Авось под ёлкой пересидим...
      Голубые ёлки в самом деле были пышные, пушистые, шатрами: не очень-то промочишь даже и грозовым ливнем. Вот только добраться туда Скудину с Машей было не суждено.
      ...Ещё не договорив, Иван неосознанно, на уровне инстинкта ощутил за спиной опасность. Рефлексы, условные и безусловные, сработали безошибочно - он резко отпрянул и выбросил ногу - стремительно, с концентрацией. И не напрасно, как оказалось. Нападающий, бесом выскочивший из-за камня, получил болезненный удар в пах, с воплем скрючился и упал ничком наземь. В навалившемся на озеро сизом полумраке он показался Ивану необыкновенно рослым, широкоплечим и массивным. А если судить по отдаче в опорной ноге...
      - Беги, Маша!
      Это аксиома: если на вас с подругой напали, пускай подруга бежит. Марина никакого понятия не имела о правилах боя; Скудин попросту отшвырнул её прочь, краем глаза уже зафиксировав второго супостата, такого же амбалистого, как и первый. "Вот хрен, да откуда ж вас нанесло?.." Увернувшись от прямого в челюсть, Иван приласкал супротивника локтем, от души добавил коленом, зашёл за спину... и тут же получил чувствительный удар от третьего агрессора - в голову. Хорошо хоть, увидел в последний момент и успел закрыться плечом, но темп всё-таки потерял. Третий, выкрикнув, сделал выпад ногой. Сильный пинок в живот швырнул Скудина навзничь, но упругие мышцы без труда выдержали удар пока перекатывался, успел даже чуть перевести дух и без суеты осмотреться на местности, "Сколько вас тут, сволочей?.."
      Маша держалась молодцом: деловито, без бабских выкриков и истерических повисаний на своём защитнике, удирала по тропе в сторону дома - только пятки сверкали. Должно быть, понимала: в родной стихии Ивана с ним лучше не спорить, надо просто делать, что он. говорит, и лукаво не мудрствовать. Первый нападающий только-только очухивался, и, похоже, мир для него пока ограничивался размерами собственных гениталий. Второй, ухайдаканный двойным ударом, витал в тонких мирах, а третий пребывал в некоторой растерянности: что, мол, за дела?.. И в морду дал, и под дых - а этому всё нипочём?.. Ничего, парень, можешь гордиться, не всякому удаётся Кудеяра на землю усадить... "Откуда ж вы, лосяры, в наш лес забежали? Таких ведь не каждый день встретишь. Надо будет познакомиться поближе..."
      Скудин скверно улыбнулся оппоненту и решительно пошёл на сближение, но тот боя не принял. Отскочил, вскрикнул на незнакомом языке, словно скомандовал, и... припустил следом за Машей!
      Бежал он как-то странно, высоко вскидывая обутые в сандалии ноги. Смысл отданной им команды тотчас стал ясен: "Задержите его!" Валявшийся с отрихтованным достоинством неожиданно воодушевился, встал на ноги и с новой яростью набросился на Ивана. В руке он держал что-то похожее на яванский крис, в полутьме фиг разберёшь. Да какая разница! Скудин сообразил главное:
      НЕГОДЯЯМ НУЖНА БЫЛА МАША. И, судя по всему, непременно живой её брать они вовсе не собирались...
      О-о, вот это была их большая жизненная ошибка. Шутки враз кончились! Скудин выхватил накидыш, выщелкнул лезвие и точным броском - "из-под юбки", дрейфом, всадил шесть дюймов стали нападающему в горло. В тайболе живём!..
      "Такую мать..." Не дав мёртвому долететь до земли, он выдернул нож из раны (профессионально - не запачкавшись хлынувшей кровью), и рванул в погоню. Враг ушёл в отрыв метров на сорок, но Машу, слава те, Господи, достать ещё не успел. Уже на бегу Скудин подумал, что "холодного" надо бы обыскать да запрятать куда подальше от случайных глаз... "Да ну к бесу - долежит до завтра и так..."
      Тем временем тучи совсем опустились на землю, и в сполохах близких молний Иван хорошо видел мощные, слегка покатые плечи, вытянутый череп с плотно прижатыми ушами, мосластые, ритмично двигающиеся руки... В точности как у... "Во дела!.." До него вдруг дошло, что трое нападавших были похожи, словно однояйцевые близнецы. Ну ни дать ни взять одна баба выродила...
      "Такую мать!!! - Он резко прибавил ходу, сокращая разрыв. - Врёшь, не уйдёшь..." Тело с яростной готовностью отозвалось на посыл. Работало как часы, щедро выплёскивало всё накопленное тренировками и прежним боевым опытом... Скаля зубы, Иван наддал ещё... и за болотцем, там, где тропка спускалась под гору, настиг-таки Машиного преследователя. Миндальничать с ним он не стал. Выпрыгнул и ударил ребром ступни в спину. Всей силой, всей стремительной тяжестью летящего тела. Точно в позвоночник, на уровне почек, А не трогай меня. И женщину мою не трогай. А то нехорошо будет!
      Враг вскрикнул, споткнулся, метра полтора пробороздил землю рожей... "В тайболе живём!" Скудин опустил подошву на плоский затылок - тяжело, твердо, так, что череп треснул. Потом перевернул обмякшее тело на спину, присев на корточки, умело обшарил... НИЧЕГО! Ни документов, ни оружия... ни даже карманов, в которых могло бы храниться одно и другое. Только мешковатые, странного покроя штаны да куртка из тонкого, непромокаемого материала.
      Хмыкнув, Иван хотел было свалить труп в близкое болото: "нет тела, нет и дела", но в это время полыхнула новая молния, и он увидел одну маленькую подробность. Такую, что сразу передумал топить убиенного, а в душе возник пакостный холодок: "Нет, приятель, наши тебя искать не станут..."
      ЗРАЧКИ У НЕЗНАКОМЦА БЫЛИ ВЕРТИКАЛЬНЫЕ, УЗКИЕ, СЛОВНО У КОШКИ В СОЛНЕЧНЫЙ ПОЛДЕНЬ.
      "Может, ты у нас снежный человек? - Преодолев накатившее омерзение, Скудин коснулся гладкого черепа убитого. - С причесоном под Котовского... Чушь. Ладно... Не скучай, завтра приду..." Утешало только то, что у этих странных ребят анатомия была вроде до некоторой степени правильная: дашь по яйцам сгибаются, череп сплющишь - лежат... "А ты точно мёртвый, приятель?.." Кудеяр оттащил тело в сторону и, не выпуская из рук ножа, вихрем понёсся дальше по тропке. А что, если там ожидала засада, и они Машку...
      Он очень ярко представил её в лапах этих - со зрачками - и вздрогнул от ужаса, но слух ни о чём подозрительном ему не доносил, и в конце концов он окликнул:
      - Маша! Марьяна!..
      Голос отчётливо дрогнул. Если они... если они её... зачем тогда вообще всё?!
      - Я здесь, здесь... - Совершенно обессилевшая Маша отыскалась среди карликовых берёз. Она пряталась за огромным, наполовину вросшим в землю камнем и при виде Скудина бросилась ему на шею: - Ванечка!.. Ваня!..
      Губы ее были солёными от пота и слез, тело под мокрым платьем жалко дрожало.
      - Ну всё, всё, заяц, не бойся. - Скудин продолжал озираться по сторонам. Пошли домой...
      Все там будем
      Есть анекдот. Не из тех, которые рассказывают за столом, уж особенно в присутствии дам... но, как все подобные анекдоты - верно отразивший многообразие жизни.
      Так вот. Стареющий глава фирмы готовится уйти на покой и передаёт все дела молодому преемнику. И завершает свои наставления следующими словами:, "...А если вдруг возжелаешь - вызови секретаршу, скажи, чтобы явилась с докладом. Она в курсе, она поймёт и всё наилучшим образом сделает..." И вот бразды переданы, время идёт, молодой директор счастливо начальствует. Фирма работает как часы, дела идут лучше не надо... и в конце концов новому руководителю приходит мысль проверить последнее указание предшественника. С некоторым замиранием сердца он звонит секретарше - и слышит в ответ: "В связи с составлением ежемесячного отчёта могу предоставить доклад либо устно, либо задним числом!"
      Семён Петрович Хомяков молодым руководителем не был. Он был здоровяком средних лет. Увы, он уже лысел, увы, уже обзавёлся заметным брюшком... и отвислыми чуть ли не до плеч щеками. Отсюда и прозвище, естественно, негласное, - "Чип и Дейл". Официальное же его погоняло, прилипшее ещё со времен лихой юности, было не в пример приличнее и звучало гордо - Семён Карзубый-Рыжий. Теперь, правда, Семён Петрович не жаловал и его, предпочитал считаться господином Хомяковым...
      Всё проходит, зря, что ли, предупреждал античный философ - в одну и ту же реку нельзя дважды пописать, ..
      - Разрешите? - Дверь без стука открылась, и особенным шагом, от бедра, вошла красавица-секретарша Зинка. Прищурила в улыбке зелёные глаза. Вызывали?
      С фигурой тёлка, с ногами. И на сто процентов уверенная в своей неотразимости.
      Мерно тикал раритетный, но всё ещё очень точный стенной хронометр "Генрих Мозер". Тихо, на грани слышимости, урчал кондиционер. Его усилий было недостаточно, чтобы изгнать из кабинета тонкий запах духов, дивно оттенявший аромат чисто вымытого женского тела. Ещё мгновение - и Семёну Петровичу привиделись лазурные волны, перистые головы пальм, ласковый, прогретый солнцем песочек...
      Зазвонил телефон. Резко, беспощадно и прозаично.
      Намечавшийся кайф обломала вторая секретарша, Люська. На вкус Семёна Петровича она была классическая грымза - полная, в очках и с вечными, не выводимыми никаким "Клерасилом" прыщами на лбу. Плюс наклонности синего чулка. Однако в голове у Люськи царил завидный порядок. Не девушка, а компьютер. Живая база данных. Но зато и с сексуальной привлекательностью, как у ноутбука.
      В общем, потаённый, эзотерический смысл анекдота о явке с докладом состоял в том, что секретарш надо иметь двух. Одну - для работы. Другую...
      - Простите, Семен Петрович, из больницы звонят. Дедушка ваш, говорят, скончался... вчера в двадцать два тридцать. Соединить?
      Голос у Люськи, как и всё прочее, был редкостно невыразительный, блёклый. Семен Петрович ответствовал в тон:
      - Нет, незачем. Просто вызови похоронного агента... Церемонию сама знаешь какую. Баксов за сто.
      Люська действительно знала. За время болезни шефского дедушки она успела постигнуть все тонкости их, с позволения сказать, родственных отношений. Стоимость церемонии не удивила её - лечебница тоже ведь была откровенно не кремлёвская. Далеко не по возможностям внука... Девушка-компьютер вежливо распрощалась с больничным служителем и открыла толстый телефонный справочник сразу на нужной странице.
      Хомяков же, повесив трубку, жестом отпустил Зинку, закурил "More".
      "Тьфу, туберкулезная палочка, а не сигарета... Значит, всё? Финита? Сыграл дедуля в ящик... почил в бозе. Хотя "в бозе" - ой, вряд ли. Его, небось, уже черти в хвост и в гриву в аду..."
      Вспомнился длинный коридор в грязной коммуналке. И дед, пьяный, расхлёстанный, с ремнём в руке. На ремне - блестящая бляха. Мать в дешевой проституточьей шляпке, вереница её гостей, наглых, крикливых, провонявших махрой и нестиранными портянками... Сортирная вонь, холодный пол, деревянные игрушки... Спасибо, родина, за счастливое детство. Как всегда в таких случаях, Семёну Петровичу неудержимо захотелось выпить, чтобы не лезли в голову дурацкие мысли, чтобы сначала увязли, а потом совсем растворились в плотном алкогольном тумане...
      Да и деда помянуть не мешало бы. Гнида был, конечно. Хомяков так и не пожалел о том, что ни разу не навестил старика в больнице, не перезвонил Люське с приказом организовать роскошные похороны... Гнидой жил - и подох, как гниде положено. А всё же ушло что-то - и насовсем, и не воротишь. И мы вот так же уйдём...
      Семен Петрович подошёл к бару, налил на три пальца бучанановского шотландского виски, люксового, двенадцатилетней выдержки. Выпил, захрустел солёными фисташками, помотал висячими щеками и только собрался повторить, как снова проснулся телефон. "Никакой на хрен жизни", - вздрогнув от звонка, Хомяков придвинулся к столу, рывком снял трубку и хотел было рявкнуть. Однако возле уха зазвучал голос начальника секьюрити, и Семён Петрович передумал орать, спросил человечно:
      - Что, Паша, скажешь? Соскучился? Паша носил прозвище Сивый и был, как принято говорить, в авторитете. С такими обращаются ласково.
      - Семен Петрович, тебе тут маляву подогнали. - Передних зубов у начальника секьюрити не хватало, так что с дикцией у него было не очень. Корзина<Корзина - пожилая женщина (жаргон.)> одна притаранила, корынец<Корынец - отец (жаргон.)> её с твоим дедом лежал на больничке, просила тебе лично в руки.
      Было слышно, как рядом, видимо, с магнитной ленты весёлый голос выводит с блатной интонацией:
      Раздался выстрел, пуля просвистела,
      И фраер, словно скесанный, упал...
      - Лады, Паша, жду. - Семён Петрович отключился и, -вернувшись к бару, всё же "повторил", ибо любые дела привык доводить до конца. Желательно победного. Оттого, между прочим, и сидел теперь в этом кабинете, при авторитетном секьюрити и двух секретаршах. В желудке разлилось приятное тепло, в голове чуть-чуть зашумело, мысли преисполнились спокойствия, всепрощения и тихой скорби. Загнулся, значит, дедушка. Константин Алексеевич. Врезал дуба. Не прошло, как у Высоцкого, и полгода... Пора, пора, столько не живут. Комнатуха, конечно, пропала, дом вот-вот пойдёт на снос. Вот так всегда. Хоть мелкая, а непруха. "Не мог, гнида, пораньше..."
      Принесли весточку от деда. Конверт (Хомяков почему-то подспудно именно такого и ждал) был ископаемый. С надписью "Почта СССР". Его украшало изображение гопника с каменюкой в руке, снабжённое разъяснением: булыжник оружие пролетариата. Видно, чтобы другого чего не подумали.
      Скоро станет раритетом, как "Мозер". Денег у коллекционеров стоить будет немереных...
      От пожелтевшей бумаги пахло больницей, какой-то стариковской кислятиной и, как показалось Семёну Петровичу, парашей. Поморщившись, бизнесмен брезгливо, кончиками пальцев, вскрыл конверт. Развернул хрустящий тетрадный лист и стал разбирать корявые, будто курица лапой корябала, строчки.
      "Здравствуй, сукин сын! Сёмка, чтобы твои внуки так за тобой ухаживали, как ты, паскуда, за своим дедом. Ну да ладно, бог не фраер, правду авось разглядит. Пишу вот зачем. Паралич меня вдарил основательно, видимо, всё, амба. И хотя пошёл ты, Сёма. как есть в свою мать б...щу (а уж кто папаша у тебя, и вообще хрен знает), но других наследников нет у меня. Так что завещаю всё свое добро тебе, говнюку.
      В комнате моей под подоконником вмурован чемодан. В нём, сам увидишь, одно тяжёлое, другое лёгкое. Как тяжелым распорядиться, думаю, сообразишь. Если не полный дурак, сразу всё не толкай, сбагривай по частям. А что касаемо лёгкого - не пори горячку, раскинь мозгами. Тяжёлое - тьфу, вся ценность в лёгком, надо только суметь взять его с умом. И учти, дом скоро на расселение, так что клювом не щёлкай. На тебя чхать, просто не хочу, чтобы пропало. Ну всё, хреново левой писать, да и та еле слушается. Письмо передам с бабой одной... отец у неё тоже параличный, рядом лежит, лёгкий. Я, видать, сдохну раньше. Вот так, Сёмка, не кашляй, в аду встретимся. Все там будем.
      Твой дед, Константин Алексеевич Хомяков, майор в отставке".
      И ещё приписка:
      "Сны замучили, Сёмка. Всё одно и то же: глаза, руки... Помирать страшно, эти все меня ТАМ ждут..."
      Буквы в последней строчке кое-где расплылись. Слюни, сопли, слезы? Теперь это уже не имело никакого значения.
      - Ага, - усмехнулся Хомяков. - Ждут. С нетерпением. Столько народа замочить!
      Напившись, дед часто похвалялся своими подвигами. Не где-нибудь - в НКВД. Грозой "врагов народа" считался. Потом подобные заслуги как-то вышли из моды, и дед замолчал. А теперь - ещё вона как прошлое-то аукалось... Семён Петрович перечитал письмо, поднялся, прошагал из конца в конец кабинета и вытащил очередную "туберкулёзную палочку". "Раздался выстрел, пуля просвистела..."
      Брови его сошлись, лоб собрался морщинами, щёки надулись. Он не гримасничал. Кто хорошо знал его, тот понял бы, что мысль бизнесмена заработала на полную мощность. Наконец приняв решение, он опустился в кресло и набрал сотовый номер Фимы Вырви-Глаза. Этого Фиму, звеньевого команды отморозков, респектабельный ныне господин Хомяков знал еще по своей первой ходке. Да, да - ходке. Уголовную молодость Семён Петрович не очень-то и скрывал, хотя, понятно, не афишировал. Это раньше считалось, что в биографии всякого крупного интеллигента почти обязательно должна была фигурировать отсидка в тюрьме. Имидж обязывал за правду страдать. Теперь две-три ходки стали непременным качеством почти каждого крупного бизнесмена. Причём с абсолютно аналогичными комментариями для прессы: "Знаете, двадцать лет назад за это сажали, а теперь к тому же самому призывают с самых высоких трибун..."
      ...Фима отозвался после второго гудка: трубочка у него была всегда при себе, всегда наготове.
      - Садам алейхем, генацвале! - приветствовал его Хомяков. - Подгребай в темпе, тема есть.
      Дед правильно трактовал - клювом щёлкают только фраера. Которые "скесанными" падают...
      "Времена не выбирают..."
      Иностранных языков Скудин знал почти целый десяток. Штирлицем, может, и не притворился бы, да ведь и не его это была работа. Вот объясниться, прочесть-написать, разобраться в терминологии... допрос произвести... это пожалуйста.
      Учили его по разным специальным методикам, с пресловутым двадцать пятым кадром и без. Родной речи такого внимания не досталось., Убедились, что парень грамотный, и отстали, в филологические тонкости не вдаваясь. Вот и вышло, что только теперь, женившись, понял Иван этимологию слова "холостой" и уразумел, отчего небоеспособные патроны тоже так называются. И с какой стати большущая неприятность, которая едва не случилась в плену с его другом-соратником Борькой Капустиным, именуется холощением. Недостача, вот в чём дело. Неполнота...
      Смех и грех - лишь теперь, на пятом десятке, Иван мог не кривя душой сказать о себе. что у него вправду ЕСТЬ ВСЁ. И чёрт с ними там, со званиями, квартирами, "Мерседесами" и загородными особняками, к полноте жизни они никакого отношения не имеют. Просто взял и прибавился в его личном мире всего один человек, и мир обрёл завершённость. Отними теперь этого человека, и не останется у подполковника Скудина ничего. Совсем ничего.
      Ребята слегка посмеивались над Иваном, когда он заделался примерным семьянином и, по их мнению, даже слегка подкаблучником. Услышав это о себе в самый первый раз, Кудеяр возмутился. Но после, остыв, понял, что так оно на самом деле и есть, и более того - ему нравится. И никаких перемен, никакого возвращения в якобы вольный, но НЕЗАВЕРШЁННЫЙ холостой мир он вовсе не хочет.
      Отжав над раковиной губку, Иван вновь намылил её и принялся оттирать с клеёнки застарелое, невыясненного происхождения пятно, одновременно слушая, как Марина в прихожей разговаривает по телефону с отцом.
      - Ну и что? - спросил он, когда она повесила трубку и вернулась на кухню. - Грозен?
      Про себя он считал, что проблему отцов и детей выдумали идиоты. На самом деле нет никакой проблемы. Есть лишь обычное неумение-нежелание поставить себя на место другого. Вообразить себя молодым или, наоборот, старым. Посмотреть на вещи чужими глазами. И, может быть, уступить...
      - Вначале рычал, аки скимен. - Маша криво улыбнулась, пряча за шуткой неловкость, с недавних пор возникшую в её отношениях с отцом. - Потом сменил гнев на милость. В общем... ждёт сегодня к обеду.
      - Ясно... - Скудин в который раз сунул губку под кран. Подозрительное пятно нипочём не желало оттираться. - В котором часу?
      Вообще-то на сегодня у них с Машей была запланирована загородная поездка с купанием, но Иван не стал о ней упоминать. Сам он вырос с родителями и бабушкой и полагал, что не следовало ставить молодую жену перед выбором "либо он, либо я". Отец есть отец.
      Мойка у него на кухне была самая современная, из нержавейки. Прежняя, сугубо отечественная, доставшаяся ему вместе с квартирой, была страшней атомной войны, и он её тут же сменил. Новая страдала хронической непроходимостью, через два дня на третий вызывавшей фундаментальный засор. Иван полагал, что мойка была изначально снабжена неподходящим сифоном, но, как водится, проверить и исправить это руки не дошли и поныне. Вот и теперь мутно-мыльная вода лениво кружилась над отверстием слива, не торопясь убегать. Скудин потянулся было за вантузом, но на сей раз хватило и морального устрашения. В недрах мойки испуганно всхлипнуло, чавкнуло, икнуло... и вода резво закрутилась воронкой.
      - То-то, - буркнул Иван и отправился перекурить на балкон. - Марьяна! окликнул он погодя. - Ты Жирику давала?.. Что-то матюгов не слыхать, не помер ли с голодухи?
      - Давала, давала, утром ещё, - отозвалась Маша из комнаты. Она стояла перед зеркальной дверью платяного шкафа и пыталась сообразить, вызовет или не вызовет её внешний вид какие-нибудь нарекания с папиной стороны. - Спит как миленький. Тихий час у него.