Душегубы

Она двинулась по коридору к выходу из склада-лаборатории, а Ваня с Валеркой не отставали от нее, словно утята от мамы-утки. Им и в голову теперь не приходило задать хотя бы вопрос, куда их ведут и зачем. Ваня держался точно в затылок за Зинаидой, соблюдая уставную дистанцию, а Валерка — следом за Ваней. Шли в ногу, причем Зинаида не раз ее меняла, семеня в своих сапожках, но ребята мгновенно на это реагировали и ни разу не засбоили. Ни на порожках дверей, ни на выходе из калитки.

Клара Леопольдовна осталась в лаборатории, испуганная и подавленная тем, что увидела. Но что она могла сделать? Только поохать в тряпочку…

У дверей спортзала стояли Фрол и Вика. Они, видимо, дожидались появления Зинаиды с ребятами.

— Ну? — спросил Фрол. — Как самочувствие у бойцов?

— Этот вопрос, господин Фролов, теперь существенной роли не играет. Сейчас нужно справляться не о том, как они сами себя чувствуют, а об объективных медицинских показателях. Если вас это интересует, то могу доложить, что на данный момент клиническое здоровье у обоих нормальное. А самочувствие у них будет такое, какое я для них выберу. Сейчас они чувствуют себя прекрасно, у них отличное настроение, и они могут выполнить любое задание в пределах своих реальных физических и интеллектуальных возможностей. Но могу сделать их абсолютно бессильными и ни на что не способными. Одной командой голосом.

— Серьезно? — недоверчиво прищурился Фрол. — А меня они не послушают?

— Нет. И вас. Та… Вика, они не послушают.

— Мне-то можно не объяснять. Я это состояние не понаслышке знаю.

— Я в курсе. Но, может, вам интересно ознакомиться с их новыми возможностями? На сколько они от вас отставали во время последних пробежек?

— Соловьев метров двадцать проигрывал в лучших забегах, а Русаков меньше, чем на сто, не приближался. Правда, я не форсировала, шла в среднем темпе.

— Сами-то вы как себя чувствуете. Вика? В хорошей форме?

— В нормальной. Не устала.

— Готовы сейчас побегать?

— Вполне. Три километра пробегу в среднем темпе.

— Очень хорошо. Я задаю ребятам следующие показатели: Соловьеву обойти вас при вашем среднем темпе на круг, а Русакову — на два.

— Интересно, — загорелся Фрол, — пойдемте на трассу… Стартовали с обычного места. Фрол с Зинаидой остались, а Ваня, Валерка и Вика по команде «марш» понеслись вокруг базы.

— Это что же, типа допинга что-то? — спросил Фрол, когда бегуны исчезли из виду.

— Нет, — усмехнулась Зина, — это гораздо крепче.

— А они что, действительно, кроме вас, никого не послушают?

— Нет, я могу передать полномочия по управлению. Скажу: «Слушайтесь Фрола!» И будут слушаться только вас. Скажу: «Подчиняйтесь Вике!» И, кроме нее, никто не сможет им приказать.

— Интересно… Значит, если вы передали мне команду, то они вас тоже не послушают?

— Как передавать… Можно сказать, что, мол, слушайтесь Фрола до тех пор, пока я не скажу: «Отставить — не выполняйте!» Или, допустим, установить такое ограничение: при первом приказании, направленном против меня, уничтожить отдавшего такой приказ и перейти в полное подчинение лично мне.

— Строго… — подивился Фрол. — Даже мороз по коже…

— Ого, — не обращая внимания на это замечание, произнесла Зина, — похоже, первый круг вот-вот закончат. Смотрите, кто впереди?

— Валерка… — с легким удивлением произнес Фрол. — Вот это скоростенка! Неужели не выдохнется?

— Нет. У него организм потенциально способен выдержать и большую нагрузку. Впрочем, даже если б у него был врожденный порок сердца, он все равно шел бы с такой скоростью. Умер бы, но не сбавил.

— Да-а… — протянул Фрол. — Тут задумаешься… Валерка пронесся мимо них, Фрол щелкнул кнопкой секундомера…

— Ну и ну… — недоверчиво произнес он, поглядев на циферблат. — По-моему, таких результатов я еще не видел. Эдак по рекортану бегают в шиповках и трусиках, а не по снегу в полной форме…

Ваня пролетел с меньшей скоростью. Но ему и задача ставилась куда более скромная. Он шел точно по графику, который его организм, получив команду на бег, сам для себя разработал.

Вика отстала уже на сто метров от Вани и почти на двести от Валерки. Она явно бежала не в среднем темпе, а в полную силу. Вся ее воля, все умение и упрямство были вложены в бег, но разрыв явно увеличивался.

— Не надорвалась бы, — с легкой иронией произнесла Зина, — они ведь все равно прибавят…

Фрол только покачал головой. Умом он понимал, что Зинаида говорит правду, но как-то не верилось.

Валерка прошел второй круг намного быстрее первого, он уже почти догнал Вику. От него шел пар, лицо раскраснелось, но в его движениях совершенно не ощущалось усталости.

— А что, они только бегать лучше станут? Или вообще? — поинтересовался Фрол.

— Я же сказала, — ответила Зина, — они мобилизуют все свои возможности на выполнение приказа. Любого. Прикажите им драться вдвоем против шестерых — будут драться. Умрут, но не сдадутся. Конечно, точного представления о том, что им по силам, а что нет, я пока не имею…

— Вот те на! — ахнул Фрол, перебив Зинаиду. — Смотрите, бежит!

Валерка еще нарастил скорость. Он пробежал третий круг и гуже опередил на круг Ваню, который, будто играючи, совсем не напрягаясь, оторвался от Вики метров на 250. Та уже поняла, что достать парней ей не по силам, но упрямо продолжала бег, явно выбившись из сил.

— Загнали Лосиху, — заметил Фрол, — все-таки мужики есть мужики.

— Если ей ввести наш препарат, — обидевшись за женский пол, произнесла Зина, — она их на круг обойдет. У нее, я-то знаю, потенциал просто огромный.

— А вы с ней давно знакомы?

— Два с лишним года. Но на вопросы, касающиеся сути знакомства, отвечать не буду и задавать их не стоит.

— Как скажете, — пожал плечами Фрол, — мы люди маленькие.

Финиш неожиданностей не принес. Валерка, строго исполняя приказ Зины, закончил бег, обойдя на круг пришедшего свеженьким и совсем не уставшим Ваню и на два — совершенно выдохшуюся Вику.

— Машины… — отдуваясь, пробормотала инструкторша. — Роботы!

И закашлялась, сплевывая мокроту.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила Зина у Валерки.

— Отлично! — воскликнул тот.

— Ноги не устали?

— Нет!

— Тебе не трудно дышать?

— Нет!

— Ты можешь пробежать еще два круга в таком темпе?

— Могу!

— Не правда, — вдруг изменила тон Зина. — Ты устал, ты на пределе сил. У тебя сводит мышцы, сердце бьется как бешеное, ты еле дышишь…

— Да… — Валерка разом превратился из бодрячка в измученного, запыхавшегося, донельзя усталого человека. Его почти что ноги не держали. Он зашелся кашлем, точь-в-точь как Вика.

— Прекрати! — сквозь кашель прохрипела инструкторша. — Ты ж его убить можешь.

— Могу, — самодовольно произнесла Зина, — но, конечно, не убью. Валера! Ты не устал, ты в отличной форме. У тебя все в порядке.

В течение секунды Валерка обрел вид совершенно не уставшего, будто и вовсе не пробегавшего трехкилометровый кросс человека.

— Тебе, Танечка, ничем помочь не могу… — вздохнула с притворным сожалением Зина. — Ты мне не подвластна.

— Почему «Танечка»? — удивился Фрол.

— Тьфу, перепутала! Вика, конечно, Вика! Просто я ее с другой знакомой перепутала. Очень похожей.

— Ну что, — спросил Фрол, — куда теперь пойдем?

— В тир, наверно, — предложила Зина, — посмотрим, как они теперь стреляют.

Отправились в тир. Вика по дороге успела кое-как отдышаться и расслабить мышцы. Ребята шли как ни в чем не бывало, с ройным дыханием, даже вроде бы и не вспотевшие, только разрумянившиеся. Поглядел бы папа Соловьев — душа порадовалась бы за такого здорового сынка. Правда, если б он смог в душу Вани пробраться и посмотреть, как и что там расставлено , и разложено, то ужаснулся бы. Не было там, в душе, ни привязанности к родителям, ни любви тем более. Только обожание Зины и готовность не раздумывая выполнить любой ее приказ.

Раньше, всякий раз входя в тир, Валерка и Ваня ощущали подсознательную жуть. Тут все начиналось, с расстрела Тяти. Воспоминания о том дне они усердно старались подавить, но не больно это получалось. Крики, вой, запахи, образы того дня крепко впечатались в память и царапали по сердцу. Поэтому они всегда мрачнели, когда приходили сюда. А сегодня ни малейшего впечатления тир на них не произвел. Они не улыбались, потому что такого приказа не было, но настроение у обоих оставалось бодрым и ни тени от прежних неприятностей на лицах не отражалось.

— Как они у тебя стреляли. Вика? — спросила Зина.

— По-разному. По три десятки выбивали раза два каждый. По две — почаще.

Фрол достал из сейфа три «Макарова», повесил на щиты тройку свежих мишеней — грудные фигуры с кругами.

— Ну, Виктория, пальни для зачина, — предложил он. Вика вставила в рукоять магазин, снаряженный тремя патронами, оттянула затвор, отпустила, вытянула руку, прищурилась и трижды быстро нажала спуск.

— Тридцать, — отметил Фрол, поглядев в трубу, — уложила в кружок диаметром с бывший пятак. Пробоины соприкасаются.

— Ваня, — приказала Зинаида, — все пули должны попасть в цифру десять! В самый центр. Выполняй!

Ваня быстрыми, какими-то очень механическими, словно бы на компьютере просчитанными, движениями снарядил магазин, одним толчком загнал его в рукоять. Три выстрела он произвел, пожалуй, побыстрее, чем Вика.

— Полюбуйся, — сказал Фрол. — В двухкопеечный кружок уложился. Мастерство не пропьешь!

— Кстати, насчет «пропьешь», — поинтересовалось Вика. — Ты тут, помнится, позавчера налаживал какой-то тренажер с использованием бутылок. Наладил?

— Так точно! — ухмыльнулся Фрол. — Даже опробовал на двух скоростях.

— Что это за прибор? — заинтересовалась Зина.

— Да так, самоделка. — Фрол пошел в угол тира и вытащил оттуда некую подставку с прикрепленным к ней фанерным кругом с вертикальной прорезью. Повозившись немного с проводами, Фрол вернулся и щелкнул тумблером на каком-то грубовато сработанном пульте.

— Значит, так, — пояснил он. — Там, за кругом, вращается ротор с зажимами, в которых укреплены десять пустых пивных бутылок. Имеется что-то вроде коробки передач с шестеренками разного размера. Всего их пять. При первой скорости бутылка появляется в прорези на десять секунд, при второй — на пять, при третьей — на три, при четвертой — на две, при пятой — только на одну секунду. Задача, само собой, расшибить бутылку. Вчера пробовал: на первой скорости восемь выстрелов — восемь бутылок, на второй — только шесть. На третьей не успел.

— Вот с нее и начните, — посоветовала Зина. — Очень полезная штука для сравнения быстроты реакции и меткости при скоростной стрельбе.

— А вы сами-то стреляете, Зинуля? — спросила Вика. — Что-то не припомню вас с оружием в руках.

— Это не моя профессия, — улыбнулась та, — но стрелять доводилось. Конечно, с вами мне не состязаться, но от стрельбы я особо не вздрагиваю, как видите.

Зина взяла пистолет с полной обоймой, довольно ловко приложилась.

— Я все забываю, Зинуля, — с некоторой ноткой вредности заметила Вика. — Вас ведь, наверно, Димочка стрелять учил. Он, как я помню, стрелок неплохой.

— Не говорите под руку… — Как раз в это время бутылка на и секунды обозначилась в прорези. Бах! Дзын-н-нь!

— Нормально, — похвалил Фрол. — А еще? Зина отстреляла восемь патронов и разбила шесть бутылок. Фрол присвистнул:

— Научные женщины, оказывается, пошли вострые, не подставляйся. Придется мне тоже напрячься, а то вроде я совсем лопух…

Пока Фрол заменял разбитые бутылки в своем тренажере

Зина повернулась к Вике, положив пистолет на тумбу. Ей очень не терпелось что-то сказать, но сначала она приказала ребятами

— Не слушать, не запоминать, спать стоя!

Лишь после того, как Валерка с Ваней приобрели вид статуй Зина произнесла, исподлобья глядя на Вику:

— Знаешь, Танюша, я никак не могу понять, зачем ты все время царапаешься? В принципе, мне ведь с тобой делить нечего. Уже нечего, понимаешь? И потом, ты ведь забыла, наверно, я-не Ленка.

— Ты ее копия — один к одному. Если б родинки на шее не было, не различить.

— Мать говорила: «Черт пометил!» Хоть какое-то отличие. Но я — это я. А Ленка — это Ленка. Это она, Хрюшка Чебакова, Димулина жена. У меня свой Баринов есть, живой-здоровый, тоже кобель изрядный, к тому же пьянь порядочная.

— Не в этом дело, Зиночка. Я еще не настолько свихнулась, чтоб ревновать тебя к покойнику. Хотя и сомневаюсь немного, что они с Ленкой погибли. Да и не любила я его никогда…

— Врешь. Я ведь содержание твоей головенки знаю лучше, чем ты сама. Ты про свою микросхемку не забыла? Она работает…

В это время вернулся Фрол, который решил доказать, что и ему подвластно сбить на третьей скорости хотя бы шесть бутылок из восьми. Постарался он на славу, но перекрыть Зинкин «рекорд» не сумел. Только догнал. Потом он опять пошел менять бутылки, а Таня-Вика с Зиной продолжили свой диалог, как выражаются борцы, «в прерванном положении».

— Не знаю я, что там эта микросхемка докладывает или закладывает, но я о ней помню. Слава Богу, дурой еще не стала. И помню, что Чудо-юдо мне к ней добавку поставил. Ну а о том, что вы меня можете в любую минуту превратить в такого же робота, как эти мальчики, и вовсе ежесекундно думаю.

— Так зачем же нарываешься? Неужели так уж охота, чтоб тебя в управляемую куклу превратили? Моя бы власть, я б давно это сделала. Но Чудо-юдо сказал: «Не надо!», и я слушаюсь. Хотя я для него сейчас — правая рука. Я его невестка, мать его внуков, не то что ты — спецсубъект.

— Дима тоже был спецсубъектом. Хотя и доводился ему сыном. А я, между прочим, по некоторым документам числюсь женой господина Дмитрия Баринова — Анхеля Родригеса.

— Радуйся. Но не царапайся, как кошка, и не пакости. В случае чрезвычайной необходимости я могу с тобой что угодно сотворить. Помни!

— Ну, теперь надо четвертую скорость поставить, — сказал Фрол, вновь вернувшись на исходную.

— Русаков! Проснись! — скомандовала Зина. — Поразить восемь бутылок.

— Есть! — ответил активизировавшийся Валерка. Ни один из патронов не был потрачен даром. Груда осколков на полу выросла быстро.

— А слабо на пятой так же? — вошел в азарт Фрол:

— Дай ему «стечкина», он и все десять расшибет, — сказала Таня-Вика, — это же робот, не видишь, что ли? Терминатор номер три.

Десять пуль — десять бутылок, появлявшихся в прорези диска только на одну секунду, разлетелись в куски.

— По-видимому, в моих услугах тут больше нет надобности, — сказала Вика. — Этих мальчиков учить нечему. Могу догадаться, что они начнут в рукопашном бою творить…

— Ошибаетесь, Вика! — почти нежным голосом произнесла Зинаида. — У вас здесь будет еще масса работы…

ВЗВОЛНОВАННЫЙ ПАПА

Иванцов просматривал вырезки из областных и районных газет. Среди материалов пока еще не попадались такие, где кто-нибудь напрямую заявил: «Долой Москву, да здравствует независимая Береговия!» Все выглядело намного безобиднее, но эффект давало тот, который требовался.

Подборку для прокурора сделал помощник Главы администрации области по работе с прессой, часть материалов добавил Центр общественных связей облуправления ФСБ. Статьи и заметки были отксерокопированы и разложены на несколько групп по темам.

Первая, самая пухлая пачка вырезок именовалась «История». Тут содержалось несколько перепевов и сокращенных изложений доклада профессора Бреславского, которые доносили До простого и малограмотного обывателя «неискаженную правду» об отношениях Береговской земли с Москвой.

«Губернские вести», как и задумано, публиковали опровержения, но в основном московских историков. Из чего обыватель делал вполне естественный вывод о том, что Москва и сейчас не собирается приносить извинения береговичам за притеснения времен Калиты или Ивана Грозного. Кроме того, эти самые московские историки, как правило, были не Бог весть кто, в лучшем случае — кандидатами наук, а в худшем — обыкновенными школьными учителями или своими братьями-журналюгами. Поскольку им эти статьи особого дохода не приносили, то писали они их через пень-колоду и порой лепили в них ошибку за ошибкой и в датах, и в фактах, и в именах, чем вызывали великий восторг и злорадство въедливых областных краеведов, которые с усердием разоблачали столичное невежество в отношении Береговии, а заодно еще раз подтверждали, насколько завралась официальная историография.

Еще одна заметная часть исторической подборки, не забираясь во времена давние и стародавние, растолковывала народу, как решали всякие вопросы в Москве не так уж давно, а то и вовсе, можно сказать, вчера. Кто поминал коллективизацию и приводил список изъятых телков, поросят и курей, хотя изымала их вовсе не Москва, а какой-то местный самодур, кто рассказывал о том, как его дядьку ни за что посадили и отправили Беломор-канал строить. Были и новости посвежее, насчет не правильной электрификации, когда сломали внутриколхозные электростанции и подключили всех к энергосистеме, отчего из-за поломок ЛЭП то одна, то другая деревня без света сидит. Конечно, без неперспективных деревень не обошлось и без разрушения храмов. Два раза вспомнили про то, что, не спросясь береговских жителей, осваивали космос и атомные станции сооружали. Один щелкопер даже предложил вчинить иск федеральной казне за ту часть средств, которые были израсходованы на помощь коммунистическим и рабочим партиям, а также странам «третьего мира».

Помимо исторических несправедливостей, была пачка потоньше, в которой содержались «Материалы правового характера». Кавардак, царивший во всех вопросах, связанных с экономикой, стандартно, но упорно объяснялся тем, что Госдума, сидящая в Москве, никак не придумает нормальное законодательство, а налоги все уходят в Москву и ничего в области не оставляется.

Прошлись и по утечке мозгов. Вспомнили тех, кто был уроженцем Береговии, но прославил вне ее пределов. Таковых набралось немало. И ученые были, и писатели, и композиторы, и военные. Действительно, получалась прискорбная картина. Рождались эти таланты либо в своих родовых имениях, либо в рабоче-крестьянских семьях города и области, но потом, сукины дети, ехали прославляться в Москву или Питер. В результате большая часть цивилизованного мира понятия не имела о том, какая территория России является истинной родиной данного гражданина, а вся слава доставалась опять-таки центру.

Была еще пачка, не имеющая определенной тематики и именовавшаяся «Разное».

Действительно, как определить, например, то, что уроженец области, коренной берегович, студент Утребищев был задержан московской милицией за попытку рэкетировать коммерческую палатку? С одной стороны, факт почти исторический. С другой — правовая неясность. С третьей — утечка мозгов. Однако если признать, что Утребищев наехал на палатку не от хорошей жизни, а от того, что ему стипуху пятый месяц не давали, то это уже вопрос политический. Наврать с три короба — не проблема, да и подкрутить в нужном направлении любой материал можно…

Громадное большинство напечатанного было сущей ерундой, но кое-какое впечатление производило. То есть исподволь, но неуклонно читатель подводился к мнению, что Москва была всегда и за все в ответе.

Особенно понравились прокурору две вырезки в разделе «Разное».

Первая из них повествовала о том, как некими преступниками в областном центре был похищен ребенок, а затем увезен в Москву, и там, по некоторым данным, взятым с ближайшего потолка, его собирались продать за рубеж для разборки на органы для пересадки. При этом в облцентре следствие шло энергично и быстро, а Москва не мычала и не телилась. В финале с намеком утверждалось, что решающая роль в раскрытии преступления принадлежала не москвичам, присвоившим всю славу, а облуправлению во главе с полковником Тепловым и Прокуратуре во главе с Иванцовым.

Это был добротно сработанный и красиво поданный очерк за подписью «Иван Шаманов», который брал читателя за душу, Как крокодил за ногу. На самом деле автором опуса был молодой и перспективный парнишка, пришедший в отдел криминальной хроники «Губернских вестей», который возглавлял старый газетный волк Николай Михайлович Слуев. У него раньше работала некая Вера Авдеева, которая прошлым летом ушла в отпуск и бесследно исчезла. Вместо без вести пропавшей Веры взяли, что называется, «с улицы» пацана без образования, но с нюхом. Звали его действительно Иваном, а вот фамилия подкачала и годилась бы только для публикаций в отделе сатиры и юмора: Полусиськин. Решили выдать ему звучный и таинственный псевдоним, отчего юноша сам себя зауважал. Кроме того, Шаманов оказался на редкость толковым в том смысле, что быстро просек, чего хочет видеть на полосе Слуев, а также более высокое начальство. Ну а тенденцию нападать на центр он уловил намного быстрее, чем даже сам Слуев. Тот был человек консервативный и побаивался остроты, а Полусиськин — нет. Поэтому после того, как один из материалов «Шаманова», завернутый было Слуевым, был поставлен на полосу аж самим главным редактором, Николай Михайлович оценил своего сотрудника и стал подписывать его материалы почти не глядя.

Второй материал, который вызвал внимание Иванцова, просверкал в газете «Свободолюб», частично финансируемой фирмой «Русский вепрь» и неким «Крим-банком», которые, впрочем, в качестве учредителей не упоминались. Некий Вадим Веронский, заняв аж полполосы в четырехстраничной газете, порадовал народ своими путевыми заметками из Европы. На чьи шиши он туда ездил, в статье не поминалось, описания европейских стран вполне можно было составить, сидя в родном городе и выписав нужные места из туристских путеводителей, рекламных проспектов, а также Большой Советской Энциклопедии. Однако в заметках господина Веронского было несколько весьма занятных пассажей, которые Иванцов даже обвел красным карандашом.

«Не раз и не два, — писал Веронский, — я задумывался над тем, отчего же таким неустроенным и неприглядным выглядит наше Отечество в сравнении с Европой? Конечно, можно вспомнить о многочисленных нашествиях, войнах, восстаниях, революциях и о 70 годах того ада, который царил на 1/6 части суши. Но ведь и в Европе были войны, наводнения, землетрясения, восстания, революции, и почти половина ее без малого полвека воспитывалась по нашим учебникам. Однако даже Восточная Европа кажется более благоустроенной и приспособленной для жизни, чем наша матушка-Россия. Парадоксально, но ваш корреспондент пришел к выводу, что причина всей нашей неухоженности в изобилии земель и в подчиненности этих земель чудовищному единому центру.

Все прекрасно знают, что Москва и Питер — это еще не Pocсия. И цари, и генсеки, да и нынешняя власть сотни лет заботились о своих стольных градах. Украшали их дворцами и храмами, парками и метрополитенами, стремились, чтоб столичные обыватели были сыты и богаты. Отчего? Оттого, чтоб обыватель в столице не бунтовал, а любил предержащего правителя и его градоначальника и на виду иноземных послов возглашал им славу, демонстрируя единство власти и народа.

А вот провинцию, да еще и лежащую в стороне от торных маршрутов иноземцев, всегда держали в черном теле. С нее собирали дань, ее инспектировали, контролировали, ревизовали. Провинциальный руководитель должен был по неписаным законам ублажать ничтожнейших чиновников, присылаемых центром (вспомните «Ревизора»!). Так было всегда. Никогда ни губернатор, ни секретарь обкома не ощущали себя на подвластной территории Хозяином. Несмотря на широкие полномочия, он был лишь исполнителем воли высшей власти. Его мечтой было заполучить какой-либо чиновный пост в столице и бросить постылый край на руки какого-либо преемника. Столичный же чиновник, получая назначение на руководящий пост в провинции, пусть даже и в качестве повышения, всегда ощущал дискомфорт.

Большинство независимых европейских стран по размерам вполне сравнимы с нашими российскими «субъектами Федерации». Республика Саха (Якутия) по территории превышает вообще всю Западную Европу. Крохотная Калининградская область раза в три больше, чем Люксембург. Но разве сравнить ее, бывшую немецкую землю, хотя бы с землями бывшей ГДР? «

Второй отрывок, обведенный Иванцовым, располагался пониже, ближе к концу статьи:

«Как мне кажется, несмотря на создание Европейского Союза, открытие границ, всякие там Шенгенские соглашения, каждый европейский народ навеки останется самим собой. У них острое чувство малой Родины. Той страны, которую можно за день объехать на автомобиле, той страны, в которой нет серьезных Различий в климате и природе между севером и югом, западом и востоком. Но зато есть устойчивые давние обычаи, традиции, национальные костюмы, обряды, фольклор. И привязанность к ому маленькому — по нашим понятиям — кусочку земли, к своему языку и соплеменникам у них на порядок выше. Помноженное на животворящую силу частной собственности, чувство любви к своей маленькой Родине создает ту атмосферу, в которой европеец воспитывается. Оно поддерживает тот цивилизованный климат, при котором чисто убирают улицы, стригут газоны и не ломают троллейбусные остановки.

Что же касается русских провинциалов, то большинство из нас, восторгаясь величием своей страны, восхищаясь ее великой историей и разнообразием, преклоняясь перед общими святынями и имперскими столицами, не испытывают особо острой любви к родной области. И с превеликим удовольствием покидает Новгород или Тверь ради Петербурга, а Тулу или Калугу — ради Москвы. И обустраиваться, облагораживать малую Родину просто не хочет. Тем более что собственности как таковой у него не было долгие семь десятилетий».

Иванцов, когда все это читал, ощущал двойственное чувство. С одной стороны, этот самый Вадим Веронский, сделал вроде бы очень полезное дело. Накапал на мозги потенциальным береговичам о. том, что их малая Родина, превышающая по размерам Швейцарию или Австрию, вполне могла бы быть чистенькой и ухоженной, если б не чертова Москва со своими царями и генсеками, поборами и ревизиями. С другой стороны, уж очень презрительно этот писака высказывался о России и подобострастничал перед Западом. Ну, и насчет Советской власти, конечно, дерьмом исходил. Хотя бы расшаркнулся чуток насчет того, что она его предков от черты оседлости избавила…

И от этого, может, и праведного негодования Иванцову вдруг припомнилось, что Степа говорил о желательности сделать из областных журналюг одного живого героя и одного мертвого. Живым героем вполне мог бы стать Иван Шаманов, он же Полусиськин. А вот на роль мертвого Виктор Семенович с удовольствием утвердил бы Веронского.

В принципе все это было совсем несложно сделать. Но и Шаманов, и Веронский были пока еще малозаметными людьми. Их надо было предварительно раскрутить. Сделать это нужно было через посредство областной телерадиокомпании «Береговия», но, разумеется, не высвечиваясь. Лучше всего будет, чтобы мысль о раскрутке Шаманова и Веронского пришла на ТВ от самого Главы. То, что после месяца-полутора трепа с телеэкрана Шаманову придется угодить в тюрьму, допустим, за незаконное хранение оружия, а Веронскому — пасть жертвой таинственного убийства, ни Главе, ни гендиректору ТРК сообщать, конечно, необязательно. Но подать этих ребят Главе надо обязательно. Ц лучше если напрямую, а не через кого-то.

— Витюша, — позвала Ольга Михайловна, — тебя домогается господин Соловьев. Я сказала, что ты еще не пришел с работы,

— Лучше бы соврала, будто я в район уехал. В Сидоровский хотя бы. А то теперь через полчаса опять перезвонит и будет так трезвонить до полуночи.

— Не надо было давать домашний телефон.

— Я и не собирался, Тихонов удружил.

— Позволь, Витюша, дать тебе маленький совет. Этот взволнованный папа может наделать глупостей. Я знаю таких мужиков, они в том, что касается любимых детей, не менее эмоциональны, чем дамы. И столь же непредсказуемы в поведении. Помоги ему вернуть сына.

— Не суйся в эти вопросы, ради Бога! Надо будет — вернем.

— Как знаешь, — обиделась Ольга Михайловна, — я только посоветовала. Конечно, ты считаешь меня круглой дурой, но лучше уж я буду дурой, чем вдовой.

— Ты думаешь, что Соловьев псих? Если хоть волосок с моей головы по его вине упадет, он своего парня увидит в разобранном состоянии. И он это понимает.

— Ужас какой!..

— Пора бы привыкнуть, милая.

— Опять звонит.

— Сейчас подойду. Иванцов снял трубку.

— Алло.

— Виктор Семенович, это Соловьев вас беспокоит, из Москвы.

— Очень приятно, Антон Борисович, чем обязан?

— Хочу вас кое-чем порадовать. И в гости напроситься по этому случаю.

— А-а, так вы здесь, значит? А я думал, вы по междугородному…

— Нет, я здесь. Через четверть часа могу подъехать.

— Хорошо, подъезжайте.

Иванцов этому визиту не обрадовался. Соловьев в планы работы на сегодня не вписывался. Иванцову хотелось еще немножко поработать над вырезками и продумать операцию по представлению Главе потенциальных героев борьбы за независимость Береговии. Но просто послать Соловьева по известному адресу или сделать это с вежливостью Иванцов уже не мог.

После получения нескольких видеописем от Вани Антон Борисович, поразмыслив, сделал некоторые вложения в будущую экономику Береговии. Пока в размере одного миллиона долларов.

Конечно, сделал он это не только из отеческой любви к наследнику. Плохой он был бы бизнесмен, если б не попытался выторговать кое-какие выгоды по жизни.

Во-первых, ему продали по сходной цене контрольный пакет акций одного из самых доходных предприятий области — ликеро-водочного завода. Во-вторых, ввели в правление «Прим-банка». В-третьих, дали возможность создать риэлтерскую контору, чтоб вести операции с городской недвижимостью. Но самое главное — обезопасили дела Соловьева от наездов всяческих теневых структур. Степа, Фрол и ряд других авторитетных деятелей объяснили почтеннейшей публике, что трогать московского воротилу или забижать его людей строжайше запрещается, а те, кто это попробует игнорировать, будут уволены от жизни с выходным отверстием или без такового. Как всегда, конечно, нашлась борзота, которая не поняла с первого раза.

Некий невосприимчивый к словам рэкетмен по кличке Лысый, неоднократно предупреждавшийся криминальным сообществом за беспредельные действия, изобразив из себя жутко крутую инстанцию (это при наличии двух пистолетов и трех двуствольных обрезов на десять человек команды), самонадеянно предложил свою крышу соловьевским риэлтерам.