"Во Франции в это время года все устремляют взоры на "Тур де Франс",– писал Красовский в парижской газете.– И даже самые крупные события незаметны, о них сообщают мимоходом. Между тем самым замечательным событием последних недель нужно считать мировой рекорд Юрия Власова… На чемпионате мира в Стокгольме можно предвидеть, что Юрий Власов повысит собственный рекорд в классическом троеборье (550 кг), который не так давно считали пределом человеческой силы…"
      29 августа я выступил на "Вечере рекордов" в Подольске. Мировой рекорд в жиме без надрыва, как-то очень естественно сместился на 2 кг – 192,5 кг.
      Из всех рекордов этот запал в память из-за… дороги. Я возвращался домой один окружным шоссе. Над лесом, прямо впереди, зависал большой белый месяц. И машина, и дорога, и мои мечты – все плыло в обилии света. Я оцепенел за рулем: один мир – белый, очень большой месяц и мои чувства. Что только не выговаривали мне эти чувства.
      Хорошо бы эта дорога не кончалась…
      Я снизил скорость почти до пешеходной. Казалось, в этом мире я один. Ни одного человека не встречал я, ни одной машины. И это обилие света… как ласка, радость, надежда на всю будущую жизнь…
      И по сию пору плывет тот вечер белым колесом-месяцем…
      Плывет в моей памяти, бесшумный, пахнущий влажными травами, льнущий к груди упругостью воздуха…

 
      За несколько недель до вылета сборной в Стокгольм я сказал тренеру: "В чемпионате будем работать, но надо избежать горения".
      Да, обмануть предстартовую лихорадку, свести к наименьшему возбуждение. Поэтому мы задержались в Москве. Пусть команда вылетает. Мы будем там за два дня до выступления, не за десять, как обычно.
      В те годы шаг этот был необычный. Никто никогда не задерживал свой выезд. Мне начислили еще один каприз…
      Вместо томления в номере гостиницы, интервью, газетных стравливаний соперников, слухов я спокойно отработаю все тренировки до единой в Москве – дома.
      "…Организаторы соревнований были поначалу разочарованы, не увидев на аэродроме Юрия Власова,– написал Куценко из Стокгольма в заметке "Разведка в тумане".– Его выступление, кстати, как и других тяжеловесов, здесь считается кульминационным этапом соревнования. Власов вызывает огромный интерес, а следовательно, и большие споры, что немаловажно для устроителей чемпионата. Узнав, что первый богатырь мира прилетает 10 сентября, журналисты немедленно сообщили в прессе, что "король чемпионов" Власов не хочет гореть в предстартовом огне и предпочитает явиться на тяжелоатлетический "бал" сразу с воздушного корабля… Зал "Эриксдальсхалле" ("Эриксдальсхаллен".– Ю. В.) – знакомое нам, давно обжитое место. Здесь наша команда триумфально выступала в 1953 и 1958 годах. Старый служащий этого зала радушно встречает нас, показывает фотографии наших побед, журналы с нашими автографами. Не скрою, эти беседы, напоминания радуют, укрепляют веру в удачу предстоящей борьбы… В тяжелом весе все считают, что первым будет Юрий Власов. За серебряную медаль будут бороться Шемански и, возможно, Леонид Жаботинский…" (Советский спорт, 1963, 7 сентября).
      Снова старшим тренером выехал Куценко.

 
      Я не думал о соперниках. Разве они остановят меня? И вообще, что они значат в определении силы, ее сущности, извлечения из хаоса, из неизвестного, нащупывания в этом неизвестном?..
      Каждый день распрямлял меня. Привет тебе, "господин мускул"! Счастливы ищущие!
      …Конечно, заманчиво быть в Стокгольме. Еще один неизвестный и прекрасный в неизвестности город. Какая радость узнавать города! Но сейчас для меня этот город в запрете. Может быть, наступят дни – невозможные, фантастические,– и я, свободный от обязательств силы, приложу руки к стенам этого города, услышу город, пройду через множество других городов и не буду за это платить вздыбленностью силы…
      Я ждал своего часа. Я всегда был злобноват к рекламе. У человека всегда своя ценность. А реклама подсовывала, унижала, продавала товар. И жужжала, жужжала… Отвращение вызывают вопросы о согнутых подковах, размозженных тяжестью туши креслах, аршинных плечах и обжорных чреслах. На меня нагоняли скуку интервью с ответами на хлесткость и вычурность – упражнения в острословии. Румяниться, гримироваться я отказывался. И все больше презирал заданность ответов. И вопросы в умысле на заданность ответов…
      Обстановку чемпионатов мира я знал: в них всегда что-то от торгов. Во всяком случае, так ведет себя пресса на съездах сильных. Тон ее, как это свидетельствует лучшая из подобных корреспонденции – очерк Эйдмарка в "Аль спорт",– от развязности, нетребовательности во всем и глумливой легкости на оскорбления. Заведомо безответные оскорбления.
      Нет, я готов был к разговору. Интервью? Пожалуйста! И слов невысказанных – по горло. Но кому сказать? Во что сложат слова? Какие слова оборвут, оставят – они ведь их тасуют на вкус? И что за разговор, когда взгляд на тебя заказан, определен, а на все слова давно отлиты штампы. Без штампов жизнь не узнавалась и не признавалась…
      Я пишу много о себе. Но это все и не обо мне. О времени, которое делало меня таким. О людях этого времени.
      Это и о каждом, кто влюблен, кто, "остепенясь", не остывает в любви; кто, честь любя, встает во весь рост перед испытаниями; кто в пути, в движении; кто свят верой; кто не отрекался от убеждений перед лицом всемогущего общего суждения; кто не отпадал в закоулки сытых, "облагоразумясь"; кто презирает ремесло чувств; кто не может терять, ибо теряют скаредные, себялюбивые – люди без имен…

 
      За сутки до выступления атлетов тяжелого веса собрался тренерский совет. Пригласили и меня, как капитана команды. Обсуждались возможности мои и Жаботинского, а также Шемански и Генри. Надлежало определить наши подходы, то есть веса в каждом из классических упражнений троеборья.
      Я сказал, что впервые за сборную работают два атлета тяжелого веса; это может привести к столкновению, но не с иностранными соперниками, а между нами. "Поэтому,– сказал я,– назову веса своих первых двух подходов в жиме, рывке и толчке. И уж ни в коем случае не позволю себе изменить ни один из названных весов. Только третьи попытки, последние, я считаю допустимым использовать по усмотрению, на решение личных споров силы". И я назвал цифры всех своих подходов, кроме последних (а последние я и сам не ведал, их назовет борьба).
      Старший тренер команды Куценко согласился, как и тренер Жаботинского Медведев.
      Куценко, в свою очередь, назвал цифры первых двух весов Жаботинского.
      Итак, задача – не пропустить американцев (а только они являлись действительными соперниками) на первые места. По прикидочным результатам Жаботинский должен был закрыть Шемански. Опыт выступлений на международных соревнованиях у него тоже был вполне достаточный. При осторожной, верной раскладке весов Жаботинский имел все возможности для успеха. Тактика поведения здесь играла основную роль.
      Генри не угрожал. Генри отдавали четвертое место.
      Таким образом, я и Жаботинский знали все о форме каждого из нас. Куда уж больше знать – все цифры названы! И все же здесь было маленькое "но", способное обратиться в очень большое "но". Оно и обратилось…
      Форма Жаботинского меня не занимала. Я слишком превосходил его в силе, как, впрочем, и любого на чемпионате. Главное – не дать волю слабостям, во всем контролировать реакцию неокрепших нервов.
      Мою же форму не знал никто, не назови я цифр. Ведь я тренировался один, вне команды.

 
      Воспоминания. Исследования. Прошлое.
 
      "Когда я думаю, до какой степени искажаются события даже самого недавнего прошлого, я начинаю весьма скептически относиться к истории как таковой. Между тем поэтическая интерпретация истории создает общее представление об эпохе. Я бы сказал, что произведения искусства содержат гораздо больше истинных фактов и подробностей, чем исторические трактаты" (Чаплин Ч. Моя биография. М., Искусство, 1966. С).
      Я участник событий, которые стали прошлым – историей спорта. И я поражаюсь забвению фактов, превратному их истолкованию.
      Я принял обязательным для данных воспоминаний изложение газетных отчетов. В них – оценка современников, причем, как правило, из противоположных лагерей. Я лишь дополняю их тем внутренним смыслом, который скрыт от стороннего взгляда, даже профессионального. Безусловно, дополнения субъективны, но поэтому и приводятся газетные свидетельства.
      "К сожалению, Швеция – воробей в кругу танцующих журавлей…" Это определение не для прошлого шведской тяжелой атлетики.
      В 1909 году возник Союз атлетов. В Международную федерацию шведы вступили среди первых четырнадцати стран в 1920 году. Из спортсменов-любителей наиболее известны Арвид Андерссон, Ф. Эрикссон, С. Киннунен, Э. Эдберг, Л. Андерссон, Л. Нельсон.
      Из них самый выдающийся атлет – Арвид Андерссон: чемпион мира в полулегком весе (категория 60 кг) 1946 года, чемпион Европы 1947 года, третье место на чемпионате мира 1949 года, но уже в легком весе (категория 67,5 кг), чемпион Европы 1949 года в легком весе.
      Ф. Эрикссон выступал в полулегком весе, С. Кинну-нен – легком, Э. Эдберг – легчайшем, Л. Андерссон – тяжелом, Л. Нельсон – среднем. Ближе к 70-м годам Швеция доказала, что у нее не перевелись "широкие парни". Однако я уже не выступал и рассказать о них не могу.
      Ясно одно: чемпионат будет в стране, которая понимает тяжелую атлетику, умеет ценить силу и знает в ней толк.
      Неизвестный город ждал.
      Я уже заранее отказался от соблазнов узнать его. Это обидно. Люблю северные города, ритм северной жизни, страны светловолосых людей… Впрочем, как оказалось, вовсе не таких и светловолосых. Зато своеобразных – уж определенно…

 
      Я опекал силу в ожидании соревнований. Я знал свои мышцы – они редкостны восприимчивостью и отходчивостью к нагрузкам и в нагрузках. Разрушало силу нервное утомление. При всем том я научился владеть собой, познав срывы и заблуждения. Пережитое не измельчало веру – научился не придавать значения вывертам усталости и неудач. Воображение, инстинкты были дисциплинированы опытом.
      Соперники не будили прежней неприязни. Отталкивали лишь грубость и ограниченность кое-кого из них, а также жадность и неразборчивость в погоне за славой.
      Стойка и живуча проповедь особого поведения чемпиона – "знай себе цену". В ней столько от кретинизма откровенной бычьей силы, права невежества на превосходство вообще!
      Большой спорт искажает характер отношений человека с обществом. С той и с другой стороны много несправедливого – в результате спортсмен слишком часто теряет себя.
      Участники чемпионата жили в гостинице "Мальмё". Мы с Богдасаровым заняли 199-й номер.
      После сенсационной стычки за титул чемпиона мира в тяжелом весе осенью прошлого года знатоки и поклонники "железной игры" ждали пробу сил в каком-то угаре. Спортивные разделы газет, журналы густо замешивали страсти…
      И настал мой день.
      Еще один день великой гонки.

 
      14 сентября газета "Свенска дагбладет" напечатала:
      "Юрий Власов – мировой штангист-гигант и настоящий спортсмен.
      Была пятница, тринадцатое число, но это не беспокоило самого сильного человека в мире, русского Юрия Власова… Он вышел, как актер, исполняющий свою блистательную роль, с гордо поднятой головой: все казалось так легко, что стоило, как на тренировке, поднять 180 кг. Его встретили бурей аплодисментов… Насколько силен этот многосторонне одаренный русский, неизвестно, но, несмотря на свою силу и превосходство, он мягок по натуре. Говорят, что его сила не врожденная, она – плод тщательной и научно организованной тренировки…"
      Как и другие газеты, дала свой отчет в тот же день и "Стокгольм-тиднинген":
      "…Русский Юрий Власов обеспечил настоящий эпилог чемпионату мира по тяжелой атлетике, установив новые мировые рекорды… Набитый до отказа зал "Эриксдальсхаллен" восторженно приветствовал его как спортивного сверхчеловека…
      Власов – сильнейший. Он доказал это… Шемански был, как в Будапеште… Борьбы не было. Но Власов имел громадный успех… Геркулеса нашего времени восторженно приветствовала преданная ему публика…
      Сначала появились жирные, умеренного роста тяжеловесы – сильные мужики, которые могли бы быть королями в любой бригаде грузчиков.
      Потом появились грубые по натуре парни с руками и бедрами, точно из гипса или цементного раствора. Последними вышли хорошо вытренированные господа весом 120 или 130 кг, штангисты, методически созидающие свои мускулы…
      Власов заказал 180 кг в качестве начальной разминки. Не обращая внимания на шум и крики… медленно вышел он на помост, поправил очки, поклонился – не в ответ на бурные аплодисменты – и поднял свой вес… Шемански не взял 180 во второй попытке – смог выжать только наполовину; третья попытка тоже была не совсем удачна, но судьи довольно вежливо признали ее. Власов решил дело солидным жимом 187,5 кг…
      Шемански в рывке начал на 5 кг выше, чем Власов… чтобы по возможности остановить этого русского… К сожалению Шемански, Власов положил конец этой браваде…
      Напряжение образовалось вокруг борьбы за места после Власова, но была еще немаловажная деталь – возможность улучшения Власовым своих рекордов. Зрители сидели, затаив дыхание, как на рождественском представлении, и тесно было примерно так же, как на подобном представлении. Русский играючи поднял первый вес. Крики восторга взлетели к потолку, как на корриде. Но это был лишь шепот по сравнению с тем, что произошло потом…"
      "Изблевал хулу" или "изблевал яд злобы своей" – так говорили в старину о такого рода красноречии.
      Я на две трети сократил отчет: он оскорбителен для атлетов в тех двух третях. Но даже если бы привел его буква в букву, из него не составишь представления о чемпионате. Такое ощущение, будто коверный, кривляясь, хочет рассмешить публику любой ценой – иначе хозяин антрепризы вышибет его.
      Недостойный тон отдельных .газет противоречил отношению публики, ничего общего не имел с ним. В подобных репортажах сквозило нечто от полупрезрения и снисходительности, от отношения к силовому спорту, как к ремеслу низшего порядка. Для таких "знатоков" тяжелая атлетика была занятием малодостойным. Аристократические теннис, гольф, кое-какие виды легкой атлетики, плавание как бы укоряли в убожестве вкусов участников и приверженцев "железной игры". От циркового манежа сложилось представление о них, как о надутых толстяках с усами и в полосатых трико, нахрапистых хвастунах силы: сила есть-ума не надо…
      В тоне газет проявлялись не только заносчивость и высокомерие так называемых образованных слоев общества, но и жестокость обывателей.
      В этой большой игре сильных есть страстное изящество и благородство. Пороки же большого спорта – не пороки самой игры. Спорт лишь отражает болезни, несуразности самого общества. Тут все в соответствии с русской поговоркой: "Каков поп, таков и приход".
      Не верю, что подобное зубоскальство,
      неуважительность к человеку по вкусу шведским читателям.
      И еще я убежден в разрушительности бездумного подчинения. Хочет или не хочет этого человек, но бездумное подчинение превращает его в носителя зла, надежду и опору зла. Именно эту идею я и вложил спустя много лет в повесть "Постулат философии". В ней я задался целью исследовать, выражаясь языком науки, генезис подчиненности, неизбежность превращения ее в насилие, зло, несмотря на все личные достоинства носителя подчиненности, даже гуманность и личную порядочность.
      В сущности, бездумная подчиненность смыкается с насилием другого постулата, который оставляет и оставил по себе смерть и горе: "Верую, не разумея". Фанатизм веры без разума, без отчета в логике идей, пути этих идей…
      Круг замыкается. Снова сила. Снова разные знаки этой величины.
      Справедливость силы…

 
      Стокгольмский чемпионат оказался последним в короткой, но блестящей карьере Александра Курынова. Он выиграл его в изнурительной, равной схватке с венгром Хуской.
      С Сашей я познакомился, если не изменяет память, в 1958 году на чемпионате СССР в Донецке (бывший Сталине). Нас тогда было трое юнцов, крепко поднажавших на рекорды страны и чемпионов: Виталий Двигун, Александр Курынов и я (Двигун – чемпион Европы 1960 года в полутяжелом весе).
      Я сдружился с обоими. Однако с Александром судьба свела особенно близко и спортивной общностью путей. В сборную он был зачислен на год позже и впервые по-серьезному выступил в Риме, на Олимпийских играх 1960 года, не считая победы на европейском чемпионате в Милане.
      Рим… "Мы были юны в последний раз!.."
      В ту пору не было прославленней смуглого красавца Томми Коно – гордости американской тяжелой атлетики и его опекуна – Роберта Хоффмана. Сколько ни пытались сломить Коно – он все равно побеждал либо за несколько дней до поединка (с сомнительным исходом) откочевывал в другую, совершенно безопасную для него весовую категорию,– и опять-таки побеждал. Коно с одинаковым успехом выступал в легкой, полусредней, средней и даже полутяжелой весовых категориях. Взять верх над ним не удавалось лучшим из лучших атлетов 50-х годов, и доказательство – восемь триумфов Коно на мировых пробах силы. А какие атлеты наседали!
      Коно побеждал изящно. Казалось, борьба развлекает его. С каким трепетом я брал у него автограф в июне 1955 года, в первый приезд американцев к нам! Многомедальный бесстрашный Коно с гордым прозвищем Железный Гаваец. "Повелитель рекордов" – так писали о нем.
      Александр сломал Коно в ночном поединке на помосте "Палаццетто делло спорт". То утро он встречал уже знаменитостью. Помню его сразу после возвращения из зала: осунувшееся лицо, черные разводы под глазами, непривычно тонкая кожа – изможденность от поединка, сухота губ и глаза – неуверенность счастья. Коно сказал тогда репортерам: "Курынов – страшный штангист".
      О славе Курынова свидетельствуют приглашения. Не сборную команду страны, а его зовут на международные турниры. Мы вместе отработали на юбилее британской тяжелой атлетики в Лондоне летом 1961 года (там и "откушали" на банкете "салат из фруктов – Власов" и "крем – Курынов" – так значилось в солидной росписи меню).
      Год спустя снова "закатили гастроль" (выражение Саши), на сей раз по Франции и Финляндии. Случай едва ли не единственный для советского спорта тех лет. Обычно выезжали только командами, а тут все выступление – два атлета. И я не помню, чтобы в залах пустовало хоть одно кресло, даже в богатом на зрелища Париже люди стояли в проходах, за кулисами, у сцены. Ощущение жара их дыхания, близости…
      Курынов пачкой выдает мировые рекорды. Орден, медали, призы, почтение газет – все знаки внимания. Именно с Александром мы оказались делегатами XIV съезда ВЛКСМ.
      Я был уверен в его победе и на Олимпийских играх в Токио, если бы его сохранили для сборной. Это доказывает результат победителя и характер борьбы. Помню тот день. Куренцов отработал вместо Курынова. Хороший результат для первой пробы – серебряная медаль. Я перекидывался в "дурака" с Вахониным, когда Воробьев обрушился на Куренцова с попреками за "серебро". Я терпел до тех пор, пока Воробьев не заявил: "Тебя и в сборную не следовало брать, "загорал" бы дома!" Тут меня прорвало. Я напомнил Воробьеву его серебряные и бронзовые медали – что в них позорного? Результат Куренцова для первого боя с такими опытными соперниками совсем не постыдный.
      По итогам чемпионата страны Куренцов был первый – все права на олимпийское выступление. Курынов уступил очень незначительно, но опытностью превосходил всех соперников – четыре золотые медали первого в мире атлета в полусреднем весе. И какие победы! В спортивном бою его всегда отличала стойкость.
      Неприятности ударили по Курынову более чем чувствительно, если принять во внимание, что выступал он хронически больным. Скачки кровяного давления сказывались на его способности вести тренировки, а он их вел. И сколько я его помню – это улыбки, смех, шутки…
      Для отпора соперникам необходимы массированные силовые тренировки, но их ему не позволяло здоровье. И в таких условиях он побеждал не только на Олимпийских играх в Риме, но и на чемпионатах мира 1961, 1962, 1963 годов, а также возводил и классные мировые рекорды.
      Я надоедал ему разговорами о силовых тренировках. Я видел: вот-вот соперники выйдут на его результаты. Но был прав он, а не я. Он бы разрушил себя еще быстрее подобными нагрузками. Без преувеличения можно сказать, что Александр побеждал природной силой, лишь слегка подтянутой работой с тяжестями. Он был уязвим в силе ног, а руки и особенно спина – превосходны! Нездоровье отнимало у него возможность изменить силу ног: нужны были все те же мощные нагрузки. Вот на этом он и был, что называется, пойман. Надо отвечать силой, а он не в состоянии вести нужные тренировки. Мы были дружны. Не день, а много-много дней и недель провели с глазу на глаз. Думаю, беды, которые по-прижали меня при уходе из спорта, отозвались и на нем. Кое-кто не мог простить ему дружбы со мной. За строптивость мне спуска не давали. Куда там "железу", оно и близко не гнуло так, как эта тупая и увязчивая месть разного рода взматеревших "присыпкиных", густо усыпанных званиями, титулами, дутыми научными степенями. Точь-в-точь как у Саши Черного: "Взматерели дождевые черви…"
      Помыслы и вся завидная энергия этих "присыпкиных" направлена не на расширение знаний, не на труд ради такого расширения знаний, а "освоение" все новых и новых льгот, чинов и ученых званий: жадное топтание на месте в стремлении крепче, плотнее присосаться к льготам и сломать всех, кто иначе понимает свое назначение в жизни. Столбятся угодья, где можно пожирней и без помех добывать деньги, давя всех прочих всей тяжестью своих титулов и степеней. Это о них писал Герцен: "…постные труженики, копающиеся на заднем дворе науки… Педанты, которые каплями пота и одышкой измеряют труд…" Последний раз мы встретились с Сашей в 1966 году. Он был удручен отношением нового руководства сборной, особенно Воробьева. И еще несколько растерян перед будущим. Мы сидели в хоккейной раздевалке, примыкающей к нашему тесноватому залу. Был не сезон, и раздевалка пустовала – холодноватая, пахнущая пылью комната. Мы сидели на узенькой скамейке у стены. За этой самой стеной с лязгом обрушивалось на помосты "железо", и пол вздрагивал мелко, как-то упруго-тряско.
      Я тогда больше молчал. Уж очень упрямилась, не подчинялась жизнь. Не идут литературные публикации, соперники обкладывают результатами – аж не продохнуть, нет прежнего азарта к тренировкам, гнетет усталость…
      Груз испытаний, сведенный в спрессованность четырех-шести лет энергичных выступлений, подорвал здоровье Курынова. Меня потрясло известие о его смерти в декабре 1973 года. Ему не было и сорока.
      Я не в восторге от слов "тяжелая атлетика", "гиревой спорт", "поднимание тяжестей". По душе старое именование – "силовой спорт". Его подсказал мне Красовский, точнее воскресил известное и принятое дедами…
      Так именно в силовом спорте Курынов был велик. В жестком схождении силы, пробах силы ему в наше время было мало равных, совсем мало…
      "Достойный аккорд
      …Невозможно кратко рассказать обо всем пережитом, виденном в тот заключительный вечер чемпионата, когда выступали штангисты тяжелого веса,– сообщает Куценко в "Советском спорте"" (1963, 15 сентября),-это был настоящий триумф наших богатырей, и в первую очередь – Юрия Власова.
      Большого почета достоин каждый призер мирового первенства, но самой большой славой увенчан тот, кто обладает наибольшей силой и достигает абсолютных результатов в тяжелой атлетике.
      Чтобы увидеть борьбу спортсменов-гигантов, шведы стояли у касс "Эриксдальсхалле" с раннего утра. И, разумеется, не все были счастливчиками, не все желающие стали свидетелями незабываемого спортивного зрелища.
      Впервые за всю историю тяжелой атлетики от команды Советского Союза в розыгрыше чемпионата мира участвовали два тяжеловеса. Как и ожидалось, основная борьба разыгралась между Юрием Власовым, Леонидом Жаботинским, 39-летним американским штангистом Нор-бертом Шемански и его молодым соотечественником Си-дом Генри… Генри начал жим со 162,5 кг, затем поднял 170 и 175 кг. Жаботинский вышел на помост, когда на штанге было 170 кг. Следующий вес– 177,5 кг он также выжимает… Третий подход не приносит успеха…
      Шемански удается выжать 180 кг.
      …Власов удивительно легко фиксирует 180 кг и 187,5 кг, после чего пытается повторить свой же мировой рекорд– 192,5 кг, но это ему не удается.
      В рывке состязания проходят также очень интересно. Генри останавливается на 147,5 кг. Власов и Жаботинский изящно вырывают по 150 кг. Затем чемпион мира уверенно развивает успех, фиксируя последовательно 155 и 160 кг. Столько же вырывает и его главный соперник Шемански. Жаботинский во втором подходе одолевает 157,5 кг и, стремясь догнать Шемански, идет сразу на 165 кг. К сожалению, этот вес был поднят неточно… Досадная неудача… К удивлению зрителей, он тут же просит дополнительную попытку для установления мирового рекорда… Штанга весом 167,5 кг застывает над головой… Как жаль, что этот результат ничего не дал Жаботинскому в борьбе за первенство!
      И вот начинается заключительный этап всего чемпионата. Тяжеловесы приступили к толчку. Когда на штанге был установлен вес 182,5 кг, к ней подошел Генри. Он закончил выступление с великолепным результатом – 195 кг. Жаботинский уверенно толкает 190 кг. Большая потеря килограммов в жиме и рывке лишила его возможности победить Шемански, который поднял 197,5 кг и набрал в троеборье 537,5 кг… Дебютант чемпионата мира (Жаботинский.– Ю. В.) завоевал бронзовую медаль с хорошим результатом… 527,5 кг.
      В победе Власова никто не сомневался. От него ждали только мировые рекорды. И он не обманул надежды.
      Самый сильный человек земли, толкнув 195 кг, обеспечил себе золотую медаль и тут же поднял 205 кг. Это дало ему возможность показать в сумме троеборья 552,5 кг, что на 2,5 кг выше его же мирового рекорда. Затем чемпион мира поднял 210 кг и этим самым увеличил только что установленный рекорд еще на 5 кг.
      Богатырь доволен… Он улыбается, но жестом руки показывает, что еще вернется на помост. На табло появляется цифра "212 кг"! Это же мировой рекорд, но его еще надо воплотить в жизнь. И вот Власов вновь на арене. С легкостью, не соответствующей подъему такого огромного веса, он его толкает…
      Всеобщему восторгу нет предела. А Власов снимает со штанги маленький диск, который был рекордной надбавкой, и целует его. Ассистенты сняли с табло четыре цифры, означавшие мировой рекорд, и преподнесли советскому атлету. Власов бережно прижал дощечки к груди. Зрители ликовали, а кое у кого из нас навернулись слезы…"

 
      На помосте зала "Эриксдальсхаллен" перед тремя тысячами зрителей соревновались 135 атлетов из тридцати трех стран. Прошлогодний чемпионат мира в Будапеште собрал 120 атлетов из двадцати семи стран.
      В тяжелом весе (свыше 90 кг) выступили семнадцать атлетов из четырнадцати стран (по двое атлетов из СССР, США, ГДР). М. Лахоуби из Алжира после нулевой оценки в рывке выбыл из соревнований.
      Первые шесть мест заняли: Власов (СССР) – 557,5 кг, Шемански (США)-537,5, Жаботинский (СССР) – 527,5, Генри (США) – 517,5, Веселинов (Болгария) –485, Эчер (Венгрия) –485 кг.
      Участники соответственно весили: Власов– 131,5 кг, Шемански – 117,55, Жаботинский – 149,2, Генри – 136,45, Веселинов – 109,3, Эчер – 127,35 кг.
      Я получил пятую золотую медаль первого в мире атлета. В командном зачете первое место заняла сборная СССР, второе – Венгрия, отстав от советской сборной на тринадцать очков, третье – сборная Польши и четвертое – США.

 
      В "Эриксдальсхаллене" я был спокоен не напускным спокойствием, не нервной судорожной собранностью и вымороженностью чувств. Штанга вывешивалась мышцами точно. Мышцы работали на всю глубину силы. И ожидание не мучило: время в обычном развороте. Не замечал его.
      Это было уже умение, хорошая форма, но главное – умение работать. Я наконец владел им. И уже не терял.
      Мгновения слаженности во всем, испытываемые прежде от случая к случаю, становились нормой. Я владел природой спортивной формы и собой – на соревнованиях. Высшее мастерство – это отрешенность, подключение чувств по мере надобности, работа без сорных, ненужных чувств, холодное наблюдение за собой и четкое введение команд.
      Это великое удовлетворение. Я был счастлив, познав его. Счастлив художническим удовлетворением. Выправление ошибок давалось не отчаянием, не яростью команд – сосредоточенностью внимания и направленностью заданных усилий.