Справедливость силы

Глава 236.

 
      У меня были очень мощные ноги – чисто природное, наследственное качество (от отца). В детстве я даже стеснялся: мне казалось, в бедрах они такие крупные– ну совсем как у женщин! Всякий раз, когда я оказывался в бане со своими товарищами по выпускной роте Суворовского училища, я испытывал неловкость: "бабские" ноги! Шагнешь, а они вздрагивают, перебираются,– на ребят лучше не смотреть…
      После первых трех месяцев тренировок в 1954 году – только пригляделся к штанге, еще в робости перед ней – я без натуги стал приседать с двумястами килограммами на плечах.
      Я мог поднимать силу ног до любого уровня. Сколько ни тренировался, ни разу не было так, чтобы я наткнулся на предел силы в приседаниях.
      Но еще большим физическим даром явилась способность к перенесению нагрузок. Я исключительно быстро усваивал, казалось бы, самые невероятные из них. Я "восстанавливался" много быстрее любого из самых именитых атлетов своей весовой категории. Атлеты легких весовых категорий не в счет. Их организм усваивает нагрузки проще и быстрее (и живут некрупные люди заметно дольше)… Но и с ними я мог поспорить на ударных тренировках. Казалось, я не знал устали. Я тренировался на внушительных объемах при самой высокой интенсивности: гнать эти два показателя вместе – высочайший объем и высокую интенсивность – предельно сложно. Организм в таком напряжении, кажется, весь вибрируешь – ну в разрыв идешь! А все равно испытывал удовольствие.
      Как я предан силе! Как люблю тренироваться!
      В памяти партийные собрания тех лет: собирались десятки замечательнейших спортсменов прошлого и настоящего, почти старики и совсем юноши.
      Как-то я предложил выступить известным спортсменам против системы большого спорта как разновидности профессионального. Оказался один против всех. Чего только не наслушался!
      Были и другие памятные собрания. На одном партийном собрании мое выступление, думаю, уберегло Всеволода Боброва (Всеволода Великого) от более чем серьезных неприятностей. По всему было видно, что с ним решили свести счеты, и по-крупному, так сказать, поставить на место. А был Всеволод Великий независим, знал себе цену и никому не давал садиться себе на шею, не существовало для него подобострастия и гипноза авторитетов.
      Его, что называется, подловили с десятидневной поездкой на матч ветеранов в Одессу –"самовольная отлучка", считай "дезертирство из части" (и это в клубе, где большие спортсмены сплошь и рядом уезжали куда хотели, и все только расшаркивались перед ними, но Бобров как раз "вышел" из больших, уже не выступал).
      Пожаловали высшие чины из Главного политического управления – генерал за генералом. И начался загон: ни слова в защиту великого спортсмена и честного человека. Самый настоящий загон. Все молчат – начальства-то сколько! Меня от возмущения начало трясти – ну точь-в-точь как перед попыткой на рекорд. Я выступил, а от нервного потрясения, очевидной несправедливости творимого Бобров расплакался. Но уже собрание определенно приняло его сторону, и чиновникам из Глав-пура пришлось уматывать ни с чем.
      Я сам, случалось, плакал, но не перед этими… Тут я твердо знаю: вся эта чиновничья братия может загрызть меня, но ни одной слезы не увидит, вобьет в землю, но не согнет.
      Неожиданно, может быть и не к месту, вспомнил я человека, с которым давно уже развела меня судьба… Впрочем, почему же не к месту? Он любил силу как мало кто из встреченных мною людей…
      Грех не помянуть добрым словом Петра Васильевича Сорокина – фанатичного почитателя силы. Штабс-капитан царской службы, генерал-майор Советской Армии, он отличался исключительными физическими данными. Годы после отставки (50-60-е) он увлеченно тренировался, особенно любил тренироваться со сборной страны. В семьдесят лет он легко поднимал веса за сто килограммов. У него было много ранений, а левая рука почти наполовину не распрямлялась. В плечах и груди он был значительно шире и крепче меня и смотрелся очень убедительно. Спортивную силу он просто обожал. Немало я слышал от него рассказов о первой мировой войне: он возглавлял тогда полковую команду разведчиков.
      В молодости старик, видно, .был редкостно храбр. Во всяком случае, набор царских и советских боевых орденов у него был внушительный.

Глава 237.

 
      "…Если бы нашелся прорицатель, который в марте нынешнего года предсказал, что через шесть месяцев мировой рекорд (в троеборье.– Ю. В.) "подскочит" сразу на 17,5 кг, его объявили бы по меньшей мере фантазером и ничего не смыслящим в спорте.
      И все же самое фантастическое из того, что произошло на подольском помосте, укрылось от зрителей… Тогда, в Подольске, на помосте шла игра в полном смысле слова. Никогда раньше Власов не обращался со штангой так свободно и, если хотите, даже непринужденно…
      Я разговаривал с Власовым после одной из первых тренировок (после выступления в Подольске.-Ю. В.). Человек, который практически в одиночку продвинул абсолютный мировой рекорд в поднятии тяжестей с 500 кг до того рубежа, откуда отчетливо видно 600 кг, рассказывает:
      – Весной я заболел… надо было срочно поправлять здоровье… Посоветовали отправиться в Дубну. К тому времени работа над сборником рассказов, выходящим сейчас в издательстве "Молодая гвардия", была закончена. Возможным стало целиком посвятить себя спорту (в общем, пока не посвящать, а потихоньку вытаскивать себя из мерзкой лихорадки и литературного обалдения – в ту зиму я основательно перехватил с литературными заботами: писал, как оглашенный.-Ю. В.).
      На подольском помосте Власов не только прорубил окно в новую эпоху тяжелой атлетики – эпоху борьбы за взятие шестисоткилограммового рубежа. Юрий свершил невиданное в спорте вообще: на одних соревнованиях он установил шесть мировых рекордов. Сперва были побиты рекорды в жиме и рывке. Они позволили спортсмену уже в первом подходе третьего движения толчка… установить рекорд в сумме троеборья – 570 кг. Второй подход принес четвертый рекорд, опять-таки в сумме движений – 575 кг и, наконец, последний вес 215,5 кг-это мировой рекорд в толчке – позволил набрать рекордную сумму в троеборье 580 кг. (Я думал, у меня беспредельный мир впереди – все станет распутываться по-новому, а там, за отсчетом недель – каких-то жалких дней,– меня уже, куксясь, поджидал финал – крушение планов. И литературные дела скоро тоже все съехали наперекос: и впрямь, что значила моя литературная работа без моей "железной" славы… Я по-детски продолжал сочинять себя – ну воистину блаженный, истовый поклонник химер и выдумок.– Ю. В.)
      …Юрий, взяв карандаш и листок бумаги, стал рассказывать, как выглядит ближайшее будущее тяжелой атлетики.
      -…Сразу же после Токио штурм рекордов возобновится… Мой главный прицел – 600 кг… Если бы мне удалось сейчас "забросить" жим и рывок, сосредоточив все усилия на тренировке толчка, уверен, через месяц-пол-тора достиг бы результата 230 кг. Я люблю это движение больше всего, ведь в нем находит проявление абсолютная физическая сила. Я попросил у Власова листок бумаги с россыпью фантастических цифр, этот вексель, выданный мировым рекордсменом. И, чтобы сделать эти цифры еще более ценными, написал сверху: "Диапазон между 400 и 500 кг штангисты одолели за 20 лет". А если Юрию Власову в 1965 году удастся осуществить свои планы, то дистанция между 500 и 600 кг в сумме троеборья будет пройдена за десять лет…" (Комсомольская правда, 1964, 30 сентября).
      Не за десять, а за шесть моих. Я знал, какие это были шесть лет – чаще всего не жизнь, а тиски.
      Но кто меня вложил в эти тиски, кто непременно закручивает эти тиски, кто выводит меня на бесконечно длинные и частые шаги?..
      Я, только я…
      Но это тоже не так…
      "Причины, двигавшие мною, были вне меня",– писал Виктор Шкловский. Это именно так.
      Ни один человек не рождается только для себя. Каждый принимает и несет посильную долю всех.
      Я старался нести свою долю, как мог, а я могу это делать более чем основательно. Пусть эта ноша от грубого и примитивного смысла, но она была назначена мне. И я нес… я несу ее по сей день. Только в ноше другая тяжесть…
      А та, от спорта, она была назначена мне. Это только кажется, будто я выбрал ее. Она назначена. Иначе не будет высокого смысла достоинства, чести, справедливости, благодарности, любви и человеческого могущества, всего того, что составляет смысл нашего странствования по жизни…
      В той статье я предполагал в качестве запасного варианта и выступление после Игр в Токио. Их единственная цель – 600 кг. В том, что они достижимы, я не сомневался, в сроках-тем более. Уложусь за год. Следовательно, в 1965 году-обязательно. Результат уже во мне. Его нужно собрать. Задача силы решена.

Глава 238.

 
      Быстрота, с которой я вчерне столь успешно освоил новый стиль в рывке, не радовала. Упущены годы. Я бился над килограммами, которые уже давно должен был взять, будь я настойчивее и не откажись от освоения нового стиля несколько лет назад, хотя бы тогда, когда разнес себе нос пустым грифом…
      Сколько же силы перерасходовано, сколько упущено рекордов! Как вообще я проиграл в росте! Уже два-три года назад я вышел бы на килограммы, которые только сейчас взяты рекордами.
      И все же надежность в новом упражнении отсутствовала. Чтобы чувствовать себя своим в рычагах усилий, надобны годы. Пока же я вымахивал штангу одной голой силой, используя из "техники" лишь преимущества необычайно низкого ухода под вес. Я не управлял весом, не "надевал штангу на себя" как настоящий мастер рывка. Я вымахивал ее грубо, полагаясь в основном на силу. В этом была и страховка трусости – так безопаснее, на одну голую силу. Изуродованное в молодости левое плечо, когда меня винтом, до выхода костей из суставной сумки, прокрутило вокруг оси (я пытался зафиксировать вес в "ножницах"), никак не пускало штангу в настоящий "сед", отказывалось идти на замыкание, откуда сложнее уйти, освободиться из-под веса в случае неудачи (потери равновесия).
      Пишешь эти строки и думаешь: это не воспоминания атлета, а роман о силе, мечтах и крушении мечтаний сильных, о том странном схождении: живая, податливая, уступчивая плоть – и бесконечная твердость бескровного, холодного "железа"…
      Мы с Суреном Петровичем бегло, торопливо осваивали новое упражнение – оставались какие-то недели до Токио. И я не мог не понимать, что одной "техники" недостаточно. От тренировки к тренировке все четче движение, а вот автоматизма, чтобы все было привычно, ладно, без сомнений, когда думаешь не о том, как выполнять движение с весом, а как разрядиться высшей силой,– такого автоматизма не было. На это нужны не месяцы, а годы и годы. Лишь автоматизм позволяет вкладывать силу в движения с наименьшей потерей… и безопасно.
      При всем старании я никак не мог превратить этот навык в автоматизм за считанные недели. Оставалось только верить в силу и рисковать. Возвращение к старому стилю ("ножницы") сразу давало соперникам могучую фору. Нет, возврата не могло быть. Если я на такой паршивой "технике" овладел мировым рекордом, я сумею пройти через испытания олимпийского поединка в Токио.
      Я упустил время переучивания, я опоздал – и теперь должен рисковать. И в конце концов, у меня на победу все шансы: мировой рекорд именно в этом, для меня несовершенном, корявом движении за мной.
      Надо оживить "железо".
      При этом я был влюблен в новое упражнение, влюблен, хотя в душе не доверял ему, опасался. Бывает вот и такая любовь… Воля, сила, опыт оказывались бесполезны без автоматизма, и самое главное, я не был уверен ни в одной попытке. После подрыва штанга уходила с помоста вверх – я терял ее, терял до того мгновения, пока не поймаю наверху. Я не контролировал ее прохождение, не управлял им. Срыв, сбой, катастрофическая неудача были зашифрованы в работу на помосте. Я был поставлен в безвыходное положение.
      Но мне ничего не оставалось делать, как только идти вперед. В "ножницах" я слишком много уступал соперникам. Да и 600 кг не сложить без нового рывка. И я шлифовал рывок, шлифовал…
      Я верил в свою способность управлять любым усилием под штангой. Чувствовал я себя превосходно. Лихорадка угасла. В Подольске использована лишь часть силы. Все результаты впереди – сила только заваривается, на меня надвигается громада новой силы.
      Я был доволен, да нет, не доволен, а счастлив, и не просто счастлив, а покорен счастьем.
      Все было не напрасно. Я нашел, подчинил силу, оживил "железо".
      От риска большого спорта, страданий и тяжких сомнений меня никто никогда не удерживал, кроме мамы: справлюсь – так справлюсь, а нет – так с богом, сам виноват… А втайне так хотел услышать мольбу о том, чтобы я все это бросил. Небо манило, обещало счастье будущей жизни. Победы в этой жизни… Сделай шаг в эту жизнь. Не бойся быть обманутым – сделай эту жизнь прошлым, шагни в новую. Там все необъятно, там новые слова, неизмеримость чувств, и там нет конечности усилий – там мир!
      Шагни – и эта новая жизнь тоже уступит. Расплавь ее жаром чувств и преданностью труда. Шагни.
      Небо, небо…

Глава 239.

 
      Пока я был поглощен выведением силы на рекорды, грянул праздник Олимпийских игр.
      Огонь для чаши стадиона в Токио по традиции был зажжен лучами солнца на горе Олимп и доставлен на Олимпийский стадион в Афины, где в 1896 году состоялась I Олимпиада нашей эпохи.
      Команда из двухсот двадцати спортсменов поочередно пронесла огонь от Олимпа до Афин, последний из них – чемпион Греции в беге на 100 м Иван Комитодис.
      Церемониальное шествие девушек в древнегреческих одеяниях под античную музыку открыло праздник передачи огня. Олимпийский гимн встретили колонны греческих спортсменов. Об окончании парада возвестил огонь над Акрополем. И вместе со вспышкой пламени над олимпийским стадионом один за другим прозвучали гимны всех стран, принимавших Олимпийские игры нашего времени, кончая гимном Японии – страны нынешних Олимпийских игр. С последними аккордами гимна Японии на стадион вбегает Иван Комитодис. Его приветствуют сорок тысяч зрителей. Он бежит под размеренность торжественных слов: "Пусть это священное пламя будет маяком для молодежи всего мира, дабы она следовала по пути правды, величия и красоты". Все атлеты опускаются на колени. Артист греческого национального драматического театра Афанас. Костополус читает олимпийский гимн. С его последними словами Комитодис вручает факел королю Греции. Король направляется к светильнику. Факел зажжен. Эстафета несет его на аэродром Элинкон. Последним к самолету подбегает Костапаниколау – чемпион Греции по прыжкам с шестом. Факел – у японских спортсменов.
      Лихорадка в сентябре заглохла окончательно. От болезни и потрясений последних лет остался один след – снотворное. Через ночь-другую я вынужден был прибегать к искусственному сну. Это мешало тренировкам, угнетая нервную систему, и пусть незначительно, но нарушало координацию в темповых упражнениях – очень тонкое, "ювелирное" чувство.
      Тренировки на восстановление здоровья оправдали себя. Я крепнул силой. Каждый день приносил силу. Я ждал ее, но был ошеломлен неземным полегчанием штанги. Те же диски, но штанга… я забавляюсь ею, она будто пустая – ну не чувствую тяжести, нет ее!
      Да, силу заложил поиск предыдущих лет. Я не ошибался, когда раскачивал себя сверхтренировками. Теперь я даже не крепну силой – она просто навалилась на меня. Это какое-то расточительство, изобилие мышц и силы…
      До выступления в Токио – чуть больше шести недель. Раннее вхождение в форму опасно, а я уже с 1 сентября в высшей спортивной готовности. Необходимо уйти от предельного сосредоточения энергии. Такое сосредоточение энергии само по себе разрушает силу.
      К тому времени я уже достаточно овладел теорией и практикой тренировок. Поэтому после выступления в Подольске мы заметно сбавили рабочие обороты: некоторая растренированность являлась необходимостью. Нет, мы не внесли ничего нового в график нагрузок. Снижение было намечено еще до выступления в Подольске. График предусматривал движение на многие месяцы вперед. Расчеты были настолько точны, что необходимость в поправках не возникала. Я идеально вписывался в заданные кривые нагрузок.
      И, само собой, растренировку предполагала не усталость. Я в отдыхе не нуждался. Это было расслабление перед новым сосредоточением силы, ее предельным выражением.
      Главный поединок – в Токио! Он завершит мою спортивную жизнь. Все лучшее отдать ему. Все отдано ему.

Глава 240.

 
      Приятными и спокойными оказались последние недели в Дубне.
      В жиме как-то сам собой случился переход на новые, весьма внушительные тренировочные веса во вспомогательных упражнениях. Это сулило еще большую прочность успеху. Кстати, уход во вспомогательные упражнения и есть растренировка.
      В рывковой тяге я высоко и уверенно поднимал 230– 240 кг. Я стал мало работать в толчковой тяге. Рывковая – выше подрывом, добротней нагружает спину. В толчковой тяге я лишь отрабатывал отрыв больших тяжестей, готовил старт, привыкал, чтобы не сробеть перед тяжестью рекордных весов.
      В марте 1978 года я спросил у главы американской спортивной делегации на розыгрыше Приза дружбы в Москве (так переименовали традиционный турнир на Приз Москвы): выжимал у них кто-либо 170 кг по четыре раза из-за головы, стойка солдатская?.. Он покачал головой: "Нет, никто и никогда. Думаю, не выжмут и в будущем. Нужны сумасшедшая тренировка и очень талантливые мышцы. Мы знаем, что такое чистая сила…"
      Я тоже знаю, что такое чистая сила, цену ей…
      О послереволюционном взгляде на спорт дает представление статья из энциклопедии Граната, выпущенной в 1932 году.
      "Цель Олимпийских игр – показание успехов физической культуры и выявление рекордных достижений в области чисто индивидуалистического спорта. В противовес Олимпийским играм буржуазно-капиталистических стран Красный спортинтерн устраивает Международные рабочие спортивные праздники (спартакиады), ставящие своей целью пропаганду физической культуры как средства оздоровления пролетариата и классового воспитания рабочих масс. Помимо отдельных спортивных соревнований, здесь выдвигаются массовые выступления. Первая Всесоюзная спартакиада с участием иностранных гостей состоялась в 1928 году в Москве. В 1932 году происходила Всемирная спартакиада Красного спортинтерна" (спортивного интернационала).
      Тот спорт отрицал куплю-продажу тела и здоровья: нет профессионализму. Спорт – только для укрепления здоровья, и никогда никакого рекордсменства. Быть сильным, крепким – вот задача физической культуры и спорта в рабоче-крестьянском государстве.
      Из Дубны я и Богдасаров вернулись в Москву, из Москвы с частью советской олимпийской делегации вылетели в Хабаровск, из Хабаровска – в Токио. В Хабаровск из Владивостока прилетела и сборная по тяжелой атлетике.
      Я отправился в Токио со своей первой книгой – сборником рассказов и очерков "Себя преодолеть". Название сборнику нашла Наташа в стихах Эмиля Верхарна "Меч".
      Несколькими годами раньше я пережил острое увлечение Верхарном.
      …В тебе прокиснет кровь твоих отцов и дедов,
      Стать сильным, как они, тебе не суждено;
      На жизнь, ее скорбей и счастья не изведав,
      Ты будешь, как больной, смотреть через окно…
      Себя преодолеть! Когда б ты мог… Я не обольщался: сборник, безусловно, ученический, посредственный, даже хуже, но это неизбежный этап в писательстве.
      Сколько же та, первая, книга, а кроме нее, и статьи, очерки, репортажи отняли у меня рекордов; как замедлили выходы на рекорды, снизили потолок рекордов!
      "Свободен тот, кто сознает себя живущим,– записал Толстой в дневнике 31 июля 1891 года.– Сознавать же себя живущим – значит сознавать закон своей жизни, значит стремиться к исполнению закона своей жизни".
      Закон своей жизни.
      Сознание своего пути. Назначенность к этому пути. Сознание себя. Для чего сознают себя?..
      Среди прочих заповедей стойко держала меня в своей власти и заповедь Оноре Мирабо (граф Буря): "Я всегда полагаю и буду так полагать и впредь, что безразличие к несправедливости есть предательство и подлость…"
      Готовность, не раздумывая, платить любую цену за возможность следовать закону своей жизни. Преданность этому закону выше всех инстинктов самосохранения. Это не мрачная узость фанатика – это светлая вера в правоту жизни во имя всего человеческого. И нет большого, малого дела – есть исполнение закона жизни. Это служение закону жизни делает каждого очень интересным, необходимым, важным и украшает жизнь, укрепляет жизнь всех…
      Пусть ты истерзана в тисках тоски и боли
      И так мрачна! – но все ж, препятствия круша,
      Взнуздав отчаяньем слепую клячу воли,
      Скачи, во весь опор скачи, моя душа!..
      Четкая рисованность стиха, мрачная энергия мужества покоряли. Я тогда знал наизусть Верхарна едва ли не всего из переведенного Брюсовым…
      …Стреми по роковым дорогам бег свой рьяный,
      Пускай хрустит костяк, плоть страждет, брызжет кровь!
      Лети, борясь, ярясь, зализывая раны,
      Скользя, и падая, и поднимаясь вновь…
      Я тяжелел мускулами. Я ощущал в себе необыкновенную прочность. Это счастье свершений!
      Да, да, счастливы ищущие!

Глава 241.

 
      "…Дальнейший путь Юрия Власова в спорте таил в себе странный парадокс. В течение четырех лет (тогда уже пяти.-Ю. В.) он неизменно подтверждал репутацию самого сильного человека в мире. Он завоевал золотые медали чемпионатов мира в Вене, Будапеште, Стокгольме (еще медаль чемпиона – в Варшаве и олимпийскую золотую-в Риме.-Ю. В.), постоянно обновляя рекорды. Он один низверг за этот период всю мощную армию американских тяжеловесов: никому из них не удалось хотя бы приблизиться к его феерическим результатам (один раз удалось Шемански, в Будапеште.– Ю. В.). Потолок рекорда в сумме троеборья Власов за пять лет поднял на 70 кг-с 510 до 580 (это с учетом всесоюзного рекорда.-Ю. В.). Он усовершенствовал и обновил всю методику… Покинув спорт, он оставил поколениям, пришедшим за ним, систему тренировок, которая стала обязательной для всех штангистов… (использование различного рода восстановителей силы начисто изменило всю тренировку.-Ю. В.). Тренировочный помост он превратил в экспериментальную площадку. Он искусственно вызывал в себе болезни перенапряжения, чтобы первым испытать все и сказать идущим за ним: "Можно!"
      Осуждая способ достижения высоких результатов "за столом", то есть с помощью увеличения личного веса спортсмена, он доказывал всем, какие запасы мышечной энергии скрыты в человеке. Говоря высокопарно, он освещал дорогу другим. Но и факел горит не вечно. Помня об этом, Власов таким образом построил подготовку к Олимпиаде в Токио, чтобы она завершила его многолетний эксперимент…" (Кавалеры ордена Ленина. М., Физкультура и спорт, 1974. С. 72).
      В большом спорте жизнь нераздельна с тренировкой. Все, что происходит, воспринимаешь лишь через тренировку: на пользу ей или во вред. Как замечено о подобном состоянии в одной книге: "Это так нестерпимо утомительно – нужно быть вечным сторожем своего времени и своих сил…"
      И это не эгоизм. Это невозможность добыть результат без расхода едва ли не всей жизненной энергии. Я чувствовал, как тренировка изымает силы, пожирает будущее, сводит жизнь к одному будущему: быть приживальщиком от спорта. Да, но сначала лупи в барабан славы, доказывай превосходство!
      Все, что я предпринял против одной голой власти спорта над своей жизнью, все попытки вести жизнь не только мускулами разрушали, подтачивали силу. Это было невозможно – делать что-то помимо спорта. Ничему другому не оставалось сил.
      "Господин мускул"…
      Жизнь подсовывала готовую роль – роль спортивного бойца, потом – приживальщика от спортивной славы. Узкий смысл такой жизни не угнетал – оскорблял. И я воевал… против себя. Я все время вел борьбу против власти того, чему отдавался в те годы,– спорта и результатов.
      Надсадный, неумолчный грохот в барабан ради доказательств неодолимости твоей силы! Одно и то же! Движение в узком смысле узкозаданного. Заученность роли. Этот грохот вечного доказательства своей непобедимости.
      Есть чувства, которые просветляют мир, а есть такие, которые лишь напрягают мускулы.
      Я иначе понимал назначение человека, соотношение разума с жизнью. Несмотря на глубокую любовь к физической деятельности и упражнениям, я всегда считал главным развитие интеллектуального и духовного начала. В данном случае гармония физическая есть подчиненная категория по отношению к гармонии умственной и духовной. Назначение человека – совершенствовать и расширять разум, знание. Все остальное должно быть этому подчинено. И спорт – укреплять человека, помогать достигать эту главную цель, а не становиться самодовлеющей величиной.

Глава 242.

 
      Но возраст – это тоже следовало учитывать. Той жизни, к которой я готовился, о которой мечтал, бредил мечтами, тоже нужны молодость чувств и энергии… и просто время. Всему живому, чтобы созреть и дать плоды, нужно время. Без этого времени это живое может остаться всего лишь недоразвитым побегом.
      Нельзя сказать, чтобы гонка многих лет не утомила. И все же я любил спорт. Когда я оставался с ним один на один, без страстей соперничества, власти различных обстоятельств, газетных бестактностей, просто наедине с силой, я чувствовал всю меру этого большого чувства, прежнюю чистоту и нетронутость этого чувства. Я льнул этим чувством к славной игре в силу, гордился верными решениями задач силы.
      Противоположные чувства, каждое в своей значительности и объективности, сходились во мне.
      Так, наверное, всегда. Усложнение жизни. Огненный узел неразрешимых задач. Потом рассечение этого узла ради правоты и однозначности дней. Потом опять огненная завязь новых смыслов…
      И все эти чувства я нес в поединок, на токийский помост.
      Я был открыт жизни, всем чувствам и оттенкам жизни и в то же время чужд к чувствам и вообще ко всему, что мешает победе…
      Мой мир! Мой…

Глава 243.

 
      "…Если желаешь жить мало-мальски человеческой жизнью и желаешь расширять, углублять, возвышать ее и делать все напряженнее и напряженнее,– не говорим во имя общего, а даже своего собственного счастья,– знакомься с книгами, с возможно большим числом их, приобретай знания…" – писал великий знаток книги Н. А. Рубакин (Рубакин Н. А. Среди книг. М" Наука, 1911, т. 1. С. 1, 6, 7, 12).
      Даже если книги художественно совершенны, для меня они не существуют, если… Я не могу принимать полуправду, треть правды, всю эту условную правду.
      На мой взгляд, настоящее чтение – это суд над собой, его не все выдерживают. Книги такого рода мучительно медленно и остро проходят через меня – и не проходят, а проникают в глубины "я".
      Жестко, бессердечно ровно они выводят мне мой истинный портрет, мои истинные чувства, картину времени и общества.
      Я откладываю книгу после каких-то нескольких страниц – они заполняют весь объем мыслей и чувств, больше разум и плоть принять не в состоянии. Иногда возможен прием всего нескольких строк в несколько дней.
      И снова читаю – не читаю, а приколачиваю себя к доске.
      Для меня чтение –это всегда суд над собой…
      Книгу может прочесть каждый, но прочтет ли?
      Книга открывается не каждому. Прочитать и подняться на уровень заложенных в ней идей и чувств – совсем разные вещи. К чтению следует быть подготовленным. Следует быть подготовленным к этому воспитанием, образованием и культурой.
      В отношении Рубакина к книге и слову вообще есть все то, что я испытываю. И прежде всего – любовь к творимости книгой новой действительности, книгой и через книгу. Всю жизнь я живу среди книг, обязан им всем и хочу сказать им слово нежности и благодарности.
      Когда мне дают интересную книгу, о которой я прежде не знал, а она оказывается выше меня, я испытываю мощный и светлый прилив чувств.
      И впрямь, неужели эта книга – моя?! Неужели она всегда будет раскрыта передо мной?!
      "…"История тоже делается людьми, и деятельная личность не может не иметь в ней значения" (Рубакин цитирует Г. В. Плеханова.-Ю. В.). Книжные богатства тоже созданы людьми, существуют для людей, оцениваются людьми. И каждая отдельная книга, и все они вместе взятые, все книжные богатства человечества, вся литература, в самом широком смысле этого слова. Исходя из этого, мы прежде всего должны понять и помнить, что как суббота существует для человека, а не обратно, так и книга тоже существует для человека… Любовь к книге ради книги не должна существовать. Можно любить книгу, лишь поскольку любишь человека – отдельную человеческую личность и человечество, совокупность их. Жалости достойны те любители книг, книголюбы, книгоеды, которые, забывая человека, любят книгу ради ее самой, забывая, что живая сила человеческой мысли и чувства, в ней кристаллизованная, только тогда проявляется как сила, когда вселяется в человека снова…
      …Я, личность,– судья всякой книги, и только я могу решить, что ты мне даешь или можешь дать, и в рай или в ад кромешный ты стремишься превращать те условия, в которых я живу в настоящее время. От твоего, книга, ответа, который я сам же себе прочитаю, то на строках, а то и между строк, зависит всецело,– я друг или враг твой. Отсюда следует: критерием всякой книги, пробным камнем ее всегда была, есть и будет личность человеческая…"
      Именно так: не стоит забывать, что человек может чувствовать гораздо больше всех десятков, сотен тысяч страниц. Книги нужны не только чтобы учить и образовывать нас или доставлять радость, но и для того, чтобы оттачивать, обнажать в нас то, чем наделила природа и что томится, просится в жизнь. Люди истинны, а не книга. Не ты, книга, а ты, человек, выше и лучше книги; пусть не всегда, но ты несешь в себе способность к преобразованию; ты всегда можешь стать новым смыслом, взлетом новых чувств…
      Н. А. Рубакин в 1887 году окончил с золотой медалью физико-математический факультет Петербургского университета. Продолжая дело своей матери – заведование библиотекой, предоставленной в общественное пользование,– он посвящает жизнь книгам. В библиотеке Рубакиных работают Г. В. Плеханов, В. И. Ленин, Н. К. Крупская, Л. Мартов… Это не та библиотека, где .господствуют чиновники, заперты книги, недоверие, волокита с документами, разрешающими доступ к книге, где над всем око власти.