В Москве не до тренировок: заедают бессонница и бессилие воли – хвосты болезни. Контролирую свое поведение, даю отчет в состоянии, а подавлен, угнетен, не сплю. Инерция болезненного состояния.
      Волком озираюсь на день. Все шаги – будто по обнаженным струнам души. Топчу ее. И люди – казнит их любопытство. Горячеют ночи, нет покоя. Во все глаза смотрю на мир: будто впервые увидел. Мнится жестоким. Ранят слова людей, музыка, смех. Книги – обжигают страницы. И каждое утро – не свежесть чувств, а новое испытание на боль…
      12 июня обратился за советом к члену-корреспонденту Академии наук СССР, известному невропатологу Снежневскому. Встреча запомнилась. В комнату вошел загорелый человек, походка упругая, похож на теннисиста. Послушал, посмотрел – и смеется: "Я еще не видел такого здорового во всех отношениях человека. Совершенно нормальная, устойчивая психика, но… истощена работой. Тренировки и всякую работу прекратить. Два месяца отдыхать. После тренируйтесь сколько душе угодно…"
      Сколько душе угодно. Моей – так десятка жизней мало, помешана на пробах себя и меня…
      Еще бы, и быть иначе не могло: я уже испытал себя, что называется, огнем и убедился – везде и во всем владею собой. Вот только отвратительная разболтанность организма – тут одним волевым управлением не соберешь себя. Нужно время и изменение некоторых величин в тренировках – поправка на опыт.
      Я взял отпуск – и на Волгу. Что ж, рассчитываюсь за пренебрежение всеми нормами отдыха, да и сама жестокость экспериментальных тренировок… ведь какой год пробую, перетренировываюсь, с ходу переключаюсь на новый режим работы, снова расшибаюсь, а еще выступления, мощный расход на рекорды, обязательные лекции-встречи (до пятидесяти– в год) и труд за рукописями.
      Такое чувство, будто не живу, а пожираю огонь. Выжег он меня, а теперь трудно жить.
      Я разумел свое состояние как совокупность ошибок. Шел я на эти ошибки сознательно. Нельзя докопаться до правды тренировок без издержек. Никто не пробовал эти дороги, ни строчки в учебниках. Все заново, все сызнова… О жалобах, обвинениях спорту и думать не смею. Вспоминаю с единственной целью: открыть, показать цену побед, существо борьбы и постижений нового.
      "Кто уважает человека,– писал Горький,– тот должен молчать о себе. Кто дал нам злое право отравлять людей тяжелым видом наших личных язв?.." По-видимому, это право все же есть, когда за ним – преодоление, дыхание и строение нового. Пути гладких судеб что утвердили?
      По-моему, слова "такова твоя судьба" – лживые. Судьба – понятие посмертное, итоговое. Если способен к восприятию жизни – значит, строй ее, поворачивай. При чем тут судьба? Ведь даже гибель в строительстве цели не есть доказательство судьбы. Сколько раз она уже оборачивалась победой! А победа есть преодоление судьбы, если под таковой понимать и сопротивление среды. Но высший расчет борьбы – это взятие цели, обложение ее разумностью подходов и сохранение в себе достоинства при любых условиях. Жив – значит, сохранены все возможности для доказательства цели. Пока жив человек – ничто не поздно. Я уверен в этом и сейчас, в пятьдесят три года, после жестоких испытаний и потерь (Книга задержалась с изданием, и я еще раз просмотрел ее в январе 1989 года).

 
      Истощение забежало далеко. Ни июнь, ни июль я не прикасался к штанге. И вообще отказался от тренировок, даже обычных зарядок.
      Минул август. При таком пропуске отказ от чемпионата мира неизбежен. Я иначе и не представлял. Что бы ни было, а эксперимент был правильный! Потерять около десяти килограммов веса, в состоянии морального и физического упадка, почти месяц сон не больше трех-четырех часов в сутки, в непрерывных переездах, без правильного питания, без единой полноценной тренировки за этот месяц – и взять рекорд! Значит, я вел тренировки в верном направлении. Следует просто кое-что учесть и повести эксперимент на другом уровне. Я докажу правоту новых методов работы. Я не сомневаюсь: мы на верном пути.
      Я растренирован по всем статьям, нужны, по крайней мере, полгода для наверстывания упущенного. С таким настроением я и взялся за тренировки…
      Но кто знал о моем срыве? Для всех я оставался первым, которого следовало атаковать и который должен отвечать силой новых рекордов.
      В этом смысле примечателен очерк Эверта Лейона в шведском ежемесячном журнале "Аль спорт", напечатанный тогда же (All Sport, 1962, № 7. С. 22-25).
      "Звучит как сказка, но это действительно так: 600 кг – заветная мечта феноменального атлета Власова. Сам Власов считает, что сможет добиться результата 600 кг… Если случится что-нибудь подобное – рекорд будет фантастический…"
      Это цитата из одного олимпийского издания. Написана она после того, как феноменальный русский атлет побил в Риме, в 1960 году, как полагали, незыблемый рекорд в троеборье…
      Не будем толковать, сможет ли Власов или какой-нибудь другой атлет достичь этого фантастического результата. Факт остается фактом: русский опрокинул все существующие представления о том, какую тяжесть может поднимать человек. Француза Шарля Ригуло считали феноменом, и старый Калле Свен говаривал: Шарль силен, как бог…
      Рекорд немца Мангера в жиме двумя руками – 145 кг-продержался до 1948 года, пока техничный американский негр Джон Дэвис не увеличил его до 152 кг…
      В толчке доминировал с 1947 года Джон Дэвис. Он внес поправку в рекорд Куценко, увеличив его со 171 до 174,5 кг, и потом довел до 182 кг. Шемански показал себя и здесь. В 1953 году он толкнул 187,5 кг, а через год– 192,5 кг. В 1955 году на арену вышел Пол Эндер-сон и поднял рекорд до 196,5 кг. Но в 1959 году в игру вмешался Власов. В 1960 году на Играх в Риме выдающийся русский праздновал триумф – он первым в мире по всем правилам толкнул 200 кг. На штанге стояли 202,5 кг. Вместе с этим рекордом "испарился" также легендарный рекорд Пола Эндерсона… в троеборье, рекорд, который, по мнению специалистов, никогда не мог быть побитым…
      После Олимпиады Власов улучшает рекорды… Что ж дальше?.. 50 кг остаются до заветного рубежа. И кто этот феноменальный русский, который поразил мир силой и опрокинул все рекорды?.." (All Sport, 1962, № 7. С. 22-25).
      Одновременно в журналах и газетах стали появляться заметки и такого рода:
      "Можно быть убежденным, что будут поставлены новые рекорды, когда два величайших тяжелоатлета, олимпийские чемпионы, русский и американец, схожие как две капли воды, столкнутся в лязге штанг начинающегося на следующей неделе в Будапеште чемпионата мира. Юрий Власов, неоспоримый, выдающийся чемпион, с тех пор как впервые завоевал этот титул в 1959 году, и едва ли не национальный герой СССР, готов смело встретить на помосте создателя мировых рекордов Норберта Шемански из США.
      Возвращение Шемански после двух операций на позвоночнике, которые прервали его выступления на два года, явилось сенсацией. Немного погодя он накрыл один из рекордов Власова, подняв 362 фунта. У Власова лучший результат в сумме– 1212 фунтов, но нынешняя потрясающая форма Шемански дает ему возможность вплотную приблизиться к этому результату. Он даст бой Власову за каждую пядь…" (Tit-Bits, 1962).
      Лестность публикаций оборачивалась требованием незамедлительного отпора Шемански. Я же обитал в постыдно ничтожных рабочих весах. Практически для тренировок лето пропало. Жим и рывок – с апреля ни одной стоящей тренировки, а май базарил силой в турне. Единственное утешение – успокоились травмы.
      К новой силе маэстро Шемански я относился недоверчиво. Норбу – тридцать восемь. С возрастом организм отзывается на работу туго. Откуда черпанул силу? Нет, мои главные рекорды не достать. Вздор! Бумажная травля!..
      Я заявил об отказе участвовать в чемпионате мира, который был перенесен в Будапешт.
      И вдруг решение о моем участии! Без меня титул сильнейшего отходил бы к американцам. Впрочем, вторым номером в команду ввели Жаботинского. Он жаждал померяться силой, давал это понять всем поведением. Его и взяли для прикрытия.

 
      Чемпионат США 1962 года за Шемански – 1140 фунтов (517,1 кг): Не напрасно трезвонили газеты. Но до моих 550 кг дистанция великовата. Великовата, будь я в той форме.
      Результаты Губнера не дошли до нас. Какое место, какова сумма? Зато доходила злость обещаний Губнера подавить мои рекорды. Губнер заявил, что в ближайшее время выдаст 590 кг. Я не встречался с Губнером, но к заявлению отнесся серьезно. Да и как иначе? В 1962 году (как и в 1963-м) результат Губнера в толкании ядра оказался третьим в мире, а значит, он резок, координирован. Весил он 140 кг, и, судя по фотографиям, а они не обманули, мускульным весом, без признаков жира. В росте превосходил меня. Вызывала уважение способность этого атлета выступать и в легкой атлетике, и в тяжелой. Не просто выступать, а быть в тройке лучших Мира (Губнер не поднимется выше третьего места на чемпионатах мира по тяжелой атлетике. В 1966 году он победит на чемпионате США с суммой троеборья 1170 фунтов (530,71 кг)-и всё).

 
      Снова я форсировал нагрузки, но в этот раз из необходимости. Не оправясь от болезни истощения, я уже опять работал на истощение. Прикрыть свою сборную – сборную страны в схватке с американцами. Как же мучительно я тренировался! Забыл силу, растерял выносливость. Дрябл, нескладен, угрюм…
      Никому не выдать свое состояние. Держаться. Перед вызовом Шемански отступление исключено. Придавливала бессонница. Теперь я учился управлять собой в условиях нервного истощения. Вести себя среди нового измерения чувств. Другого выхода нет. Успеть в считанные тренировки разбудить силу. Успеть, успеть…
      Толковать о спортивной форме нелепо. Успеть хоть что-то вложить в мышцы. Любой ценой убрать дряблость…
      Конечно, я не мог выдать ту, настоящую, силу от зимних тренировок, однако надеялся на преимущество в результатах. В лучших – я недосягаем. Пусть теперь я плох, но преимущество в силе все равно держит меня впереди и должно выручить…
      В эти недели я испытал рецидив возвращения бессилия воли – бунт непрерывно насилуемой нервной системы. Организм отзывался бунтом на новое, скоропалительное увеличение нагрузок, но дело требовало преодоления любых чувств и любой усталости.
      Я вернулся в зал с первыми днями августа. Значит, до чемпионата мира пять-семь недель. Удручающе короткий срок. Однако оголить команду я не мог.
      Тренер выписал цифры обязательных нагрузок – все они чрезмерны для нынешнего моего состояния, но без переката через них нельзя выступать. Не Богдасаров, так я бы сам их записал.
      На сборы я не поехал. Тренировался в ЦСК.А, на Ленинградском проспекте. Чувствовал себя скверно. Нарушилась координация – следствие нервного истощения и нервной болтанки с жестокими бессонницами, а порой до отчаяния, жути тяжелых душевных состояний – ничто не способно их унять, беззащитен. Пока воля обозначится, пока ощетинится доводами и сопротивлением… А при нарушенной координации рывок не удавался – тонкое движение зависит от волевого контроля, а какой тут контроль, себе гадок, себя едва ношу. А ведь именно в этом упражнении наиболее силен маэстро Шемански: с 28 апреля у него мировой рекорд. Но я решил в любом случае выйти на помост. Лучше самый жестокий бой, травмы, насилия над собой, чем упрек в трусости или себялюбии…
      Я сознавал: природа работает на меня до тридцати лет, но разрушение уже идет. А после сорока пяти распад неизбежен. Сурово, но правда. Однако до сорока пяти еще надо дожить.
      А Богдасарова начинали пригибать свои беды. Он поневоле меньше и меньше уделял внимание тренировкам, временами вовсе отпадал от них. Потом заболел – почти на год отнялась нога, но это случилось несколько позже, после чемпионата мира в Стокгольме…
      Эксперимент обернулся злом – измочалил силу. Богдасаров к тому же винил и занятия литературой. Он приводил самые убедительные доводы: брошу литературу, сосредоточу энергию только на спорте – не будет равных, великие рекорды застолблю, "при жизни памятник поставят". Я только отмахивался…
      Памятник!.. Я еще тащил себя из дряблости и немоготы, когда ударил день выезда.
      Впервые выезжал с командой второй атлет тяжелого веса Леонид Жаботинский – для прикрытия. Он непременно хотел выступить, его нельзя было удержать. И понятно: зачем иначе ехать? Меня никто никогда не брал на чемпионаты просто так. Я выезжал на шесть чемпионатов мира и на всех выступал. Как можно отказаться от выступления, если приехал на чемпионат, согласился на участие?..
      Итак, вторая встреча с маэстро Шемански, бывшим "самым сильным человеком мира", фанатичным бойцом "железной игры". Губнера я всерьез не принимал, да и самого Шемански – лишь отчасти, только как мастера рывка. Пусть я ослаблен болезнью и турне, но свои 530 кг соберу, а при удаче – и все 540. Эти килограммы я исключал для Шемански. Я исключал, но не он…

 
      В конце ноября 1986 года (уже при очередном просмотре рукописи этой книги – в который-то раз с 1979 года!) я получил письмо из США. Оно воссоздает, ,пусть отчасти, обстановку тех лет.
      "Дорогой Юрий Власов!
      Я старый штангист. Я соревновался штангистом от 1955 года до 1961, когда вы были чемпионом мира. Я тренировался в Детройте, Мичигане. Я был член клуба Шемански "Астро". Это был маленький клуб в подвале малой гостиницы в центре города. Я был студент в университет, где я учился литературе и истории и также русскому языку.
      Кроме Шемански у нас в клубе был американский чемпион Джозеф Пулео и пять-шесть других хороших штангистов.
      Потому что я читал по-русски, я подписывался на газету "Советский спорт", которую я алчно читал. Когда я приходил в "гим", товарищество,– штангисты меня спрашивают: а что нового о русских штангистах?
      Если что-нибудь было в газете о тяжелой атлетике, я им давал известия. Имена и фамилии им нравятся, и они любят произносить их: Власов, Стогов, Минаев, Бушуев, Богдановский, Ломакин, Воробьев и Медведев. Они увлекались этими русскими атлетами и любили звуки странных фамилий и имен.
      Когда я услышал, что вы писатель, я… узнал о книге "Себя преодолеть" (это моя первая книга.-Ю. В.)… В Нью-Йорке, во время 1966 года, я шел в русскую книжную лавку "Четыре континента" и заказывать "Себя преодолеть" – ваш "первый подход" в русской литературе. Когда я получил вашу маленькую книгу, я начинал читать с удовольствием…
      В 1970 году я ехал в Колумбус на чемпионат мира как зритель. Там я встретился с русскими атлетами – Куренцов, Алексеев, Ригерт и Тальтс. Они подписывались внутри обложках вашей книги. Там же подписывались братья Мияке – от Японии, Дитрих – от Восточной Германии, Рединг – от Бельгии и Ладенрата, Курко и Кайяларви – от Финляндии. Я надеялся, что вы будете и подпишете эту отличную вашу книгу тоже…
      Я тоже писатель. Я пишу статьи для газет, журналов о физкультуре, питании, здоровье. Я тоже пишу о других предметах, особенно общественных. Теперь я работаю над первым романом…
      Чарлз Фрэйзер. 3 октября 1986 г.".

 
      Осень в Будапеште напоминала венскую. Солнечные дни. Знойная дымка над крышами. А потом вдруг удари ли дожди.
      Мы с Наташей остановились отдельно от всех в гостинице "Ройяль".
      Главное – не показать соперникам спортивную несостоятельность, скрыть, утаить ущербность спортивной формы.
      Мы коротали время подальше от гостиницы – в парках или на острове Маргит. Я даже тренера видел редко. Кроме силы я полагался на опыт. Я уже знал кое-что о борьбе. Вызовы Эндерсона, угрозы газет подавить меня силой Шемански, категоричные, порой бестактные заявления Губнера. На то и спорт – взять верх, отнять титул.
      Я был сыт тренировками и силой. Сыт по горло. Все, что напоминало о штанге, вызывало отвращение. Мы с Наташей говорили о том времени, когда я брошу спорт. Нам казалось, это время будет замечательным. А почему бы ему не быть таким?..
      Трамваем возвращались в центр. Старались незаметней проскользнуть в номер. А вечерами в ресторане к нашему столу подходил и играл скрипач-горбун. Каким глупым и надуманным представлялось мне бахвальство силой-чемпионаты мира! Сорю днями. Болью мечу дни. А зачем? Всего лишь очередной чемпион в списке чемпи-онов. Для чего все это, если время смывает, смоет па мять? Что доказываю?..
      А газеты рассуждали совсем в духе венского журнала "Атлетик": "…Уже несколько дней Юрий Власов прогуливается со своей супругой, высокой, стройной блондин кой, возле гранд-отеля "Ройяль", заставляя восхищаться собой множество людей со всех концов света. Чемпион мира охотно появляется со своей женой, по слухам, художницей, и, надо признать, Власовы представляют собой прекрасную пару. В противоположность остальным –русским атлетам, Власов остановился в отеле "Ройяль"…"
      И верно, кому какое дело до моего состояния? Я – чемпион, я – из счастливчиков. Я купаюсь в славе. Я непробиваемо здоров и готов взять еще одну победу.
      Это была не первая и не последняя встреча с газетной .выдумкой, с узостью приложения к тому миру, который носит имя "большой спорт", с недопониманием существа спортивного труда, платы за победы, цены усилий, недопониманием конечности силы, выгребаемой предельными напряжениями.
      Меня отличало выраженное честолюбие. В то лето оно выгорело в приложении к спорту. С тех пор я уже "делал дело". Да, надо было довести до конца работу, доказать определенные цифры. И я жил для этого, как для дела: сделать его и освободить себя. Отмерить назначенные шаги… Отступать я в любом случае отказывался…
      Пройти все шаги…
      Из страсти, любви, мечты эта большая игра внезапно обернулась делом. Суровым делом. Мой спорт вдруг потерял душу. Я не узнавал его. Дело, дело… .. Я пытался понять себя, движение, смысл, а слышал: "Счастливый! У тебя слава!.." Да что люди, помешались на этом? Что для них слава – сытость, ублажение лестью?..
      К такому повороту в жизни я не был готов совершенно, А вопросы, которые она вдруг начала ставить, нарастали лавиной.
      Я демонстрировал улыбки и бодрость. И в самом деле, разве это испытание? Это еще только начало испытаний. Оно так ничтожно, что его не видно от земли. "Берега дыхание,– внушал я себе.– И не отворачивайся от жизни. Она прекрасна! Она открывается лишь на чувства, ее достойные. Ты потерял их, но обязательно найдешь".
      Счастливы ищущие!

 
      Шемански из того типа атлетов, который знает, что и как делать, дабы стать чемпионом. К 1962 году он уже обладал опытом семнадцати лет тренировок и выступлений. Он работал с такими атлетами, как Дэвис, Эндерсон, и с годами сумел превзойти их. При одаренности и опыте фанатичная преданность спорту превращала его в грозного соперника. Уязвимость его прямо зависела от возраста. Критический для спорта возраст сокращал возможности атлета с каждым сезоном.
      Норб был совершенно лишен рисовки, не интересовался, какое производит впечатление. Вне тяжелой атлетики его мало что привлекало. Таким трудно уходить из спорта…
      Руки Норба огрубели, обещая новую силу,– я это сообразил, как только встретился с ним на тренировке. Он ограничивался легкими разминочными тренировками. Однажды я написал цифру "527,5" и показал ему, Норб покачал головой. Значит, не дает себе такой результат. Что ж, это согласуется с моим предположением. Он готов на новый результат, но не тот, что прочат газеты.
      После совместных публичных тренировок в Будапеште Жаботинский вдруг заявил, что у него болит кисть, и от выступления отказался. Надо полагать, его смутила обстановка чемпионата и неожиданно мощная форма американцев. И понятно: обстановка внутрисоюзных соревнований резко отличается от международных.
      А жаль, Жаботинский мог бы занять третье место. Его результаты на чемпионатах СССР в Тбилиси и Днепропетровске оказались выше результатов Губнера в Будапеште. Ведь спустя год, в Стокгольме, Жаботинский занял третье место, и все были удовлетворены, даже больше,– сколько добрых слов было сказано. К тому же в Будапеште Губнер был, как и Жаботинский, новичком. Медаль была просто подарена Губнеру. Нет, не прикрыл меня в этот раз Жаботинский. Я шел навстречу одному из самых беспощадных испытаний. Лихорадка не давала мне забыть, где я и для чего. Проиграю – вылечу без выходного пособия. И прощай литература!
      К сведению, никаких выходных пособий вообще не существует. Кончил выступать – выметайся на все четыре стороны, какие бы титулы ни имел, и знать тебя не знаем! Правда, за "хорошее поведение" иногда сохраняют стипендию на некоторый срок (тот еще хлыст для строптивых), однако я за "поведение" у спортивного и партийного начальства имел только "неуд.".
      С 1961 года старшим тренером сборной был Николай Иванович Шатов, добрый и милый человек, бесконечно преданный "железу".

 
      Быть недосягаемым для беды! Быть спокойным! Пусть хотя бы внешне! Не подавать соперникам надежд и не растравлять их решимость! Да и спортивные журналисты падки на любую неосторожность чувств…
      Пока сильный, довольно просто слыть волевым. Без соперников это, в общем, нехитрое умение. А вот не дрогнуть, когда сила на исходе, нет силы, ты измучен… Потом рриходилось наблюдать таких чемпионов, гораздых на похвальбы без соперников и жалких на ущербе силы, прижатых победным напором молодых атлетов. Не моргнув глазом они цепляли нулевую оценку в одном из упражнений: как же, лучше "нуль", чем проигрыш. "Нуль" – это еще не доказательство поражения и утраты первенства в силе, это вроде бы неудача, невезение – и только. Так и прятали за "нулем" свою чемпионскую доблесть. Или еще: обозначали травму… Сверхименитые…
      Зато когда была сила, сколько сыпалось слов о своей замечательной воле, умении выступать! Знавал я, к сожалению, таких многомедально-легендарных чемпионов-тяжеловесов, беспомощных без всяческих "сосок" искусственного восстановления силы, прячущихся за "нулем" при любом напоре более могучих соперников. И наглых, грубых в успехе… Любимцы народа…
      А тогда, в Будапеште, я мучился: как быть? Ведь я совсем не готов. Я еще даже не поправился от болезней и травм. Отказаться от борьбы? Изобразить травму? У меня их достаточно. Здесь мои рекорды все равно не будут побиты. Я останусь самым сильным.
      Подлость?
      Но разве я выступаю не с нарушением элементарных условий спортивной подготовленности? Я нездоров, поставлен в борьбу, к которой не готов. Разве это справедливо?
      Но разве я – это я? Здесь, в Будапеште, я уже не частное лицо. А как хотелось им быть, только бы не входить под обязательность напряжений! Взять и сослаться на травму и сесть зрителем в зал…
      А ведь меня ждали с новыми рекордами. Килограммы, собранные в Днепропетровске, разжигали страсти. Еще в феврале 1962 года шведский журнал "Ньюа Крафт-спорт" писал: "…Нередко рассказывают о том энтузиазме, с каким зрители приветствовали легендарного русского певца Федора Шаляпина в его турне по миру. Меня тогда не было, но я убежден, что Юрий Власов был награжден не меньшими овациями после своей легендарной серии рекордов на чемпионате Советского Союза в Днепропетровске… Пятнадцать раз его вызывали на эстраду и 1500 зрителей скандировали: "Вла-сов, Вла-сов, Вла-сов!"
      Это было после того, как он взял 210,5 кг в толчке и набрал почти Невероятную сумму – 550 кг в троеборье…"
      Как быть? Ведь уже не раз пряталась многомедальная сила за "травму". Я видел трусость, списанную как травму,– знаменитые имена! Зато никакого риска. Все напряжения, позор проигрыша – все мимо. Как быть, если в самом деле не годен к испытанию?..

 
      Трудно было определиться еще и потому, что я считал скорый уход из спорта решенным. Тоска о спорте? Разве "железо" – это весь я? Или имеет смысл лишь то, что венчается славой?
      Меня раздражало непонимание моего намерения уйти из спорта. Неужто это достоинство – быть его заложником? Если смысл игры разгадан, взят, доказан, не есть ли эксплуатация выгод вся дальнейшая "игра"? Что общего в этом со спортом, где соревнуются дух и сила?..

 
      Могу ли я ответить силой?
 
      Да, но с риском проиграть! Этот риск проигрыша не давал покоя ни днем, ни ночью…
      Я опасался ослабления контроля над движениями. В нарушениях координации – риск. Сбои в попытках могут отбросить на веса, посильные и Норбу. Я нервно ослаблен, это похуже физической ослабленности.
      Я тогда впервые задумался, поддается ли тренировке воля. Или мы с возрастом просто привыкаем сносить боль и беды? Но тогда это лишь обыкновенное терпение.
      Что есть воля, ее закаленность?
      Разные мысли не единожды лишали душевного равновесия. И не единожды я обкладывал их доводами. Правда, простоватыми, лобовыми, но я в них верил…
      Итак, не прятаться! В любом случае продолжать борьбу, даже если и понесу настоящую травму. Не уступать.
      Я отрубал концы – выступлю в любом случае. В конце концов, я мужчина, и сила, какая-никакая, со мной. Я могу и должен постоять за себя и… за всех.

 
      Атлеты самой тяжелой весовой категории выступали в воскресенье 23 сентября, на открытом стадионе "Непштадион" из-за огромного интереса к поединку. На параде представления я подсчитал – нас, участников, четырнадцать.
      Накануне пролил дождь. Теперь было ясно, спокойно, но очень прохладно. Не только на трибунах, но и в проходах тесно от публики. Стадион восторженно приветствовал Шемански. Аплодисменты в мой адрес – жалкий шелест по сравнению с этими овациями. Это может усложнить борьбу. Когда в тебя верят, ждут результат, работаешь веселее, надежнее – настоящий попутный ветер для силы.
      А репортеров! Боги благие, столько я видел лишь на Олимпийских играх!..
      Как всегда перед стартом, кажусь себе чересчур слабым, сонным. Толкни – и рухну, ну совсем нет силы…