Кипа газет росла. Сколько обещаний! Какие обещания! Сколько моих улыбок по всем этим страницам!
      Тренер по-прежнему верил в мою силу. Я злобился на поездку: вот влип!
      И еще эта суббота – будет ли публика? То, что билеты якобы распроданы, могло быть чисто рекламным трюком.
      Оглядываюсь: тренер вышагивает по номеру и насвистывает романсы на слова Апухтина. Тоже играет в беззаботность. А сломаюсь – всем плевать…
      Побеждать, победить – значит прожить жизнь в соответствии с убеждениями.
      Подлинная победа – это жизнь для любимого дела, независимость поиска этого дела, общего дела, уверенность в себе и, наконец, сохранение искренности, этого величайшего дара, уберегающего нас от лжи и выдумываний себя…
      Под рукой, в узком луче лампы,– томик Беранже. Бог с ней, бессонницей. Если режим расклеился, организм отказывается держать его, так отведу душу хоть за бредом слов… Хоть в них есть честь.

 
      Ну и погодка! Разве это майские тучи на студеном, хлестком ветру? Улицы выхоложены, безлюдны…
      Но к полудню в субботу тучи поредели. За прозрачным, вычищенным ветром воздухом глянулась высокая голубизна. Спокойнее зашелестела листва. По нашему номеру пополз нежаркий солнечный луч.
      "Юрий Власов завоевал парижскую публику,– писал в отчете о соревнованиях Ле Бё,– но потерпел неудачу в попытке побить свой же рекорд мира. Покушение было долгим. Но никто из пяти тысяч зрителей не решился покинуть Дворец спорта, несмотря на поздний час и риск пропустить последний поезд метро…"
      Вместе со мной пробовали силу атлеты шести стран. Никому не дался рекорд.

 
      Редкий случай – после соревнований целый день отдыха. Обычно сразу в самолет – и домой: только бы сэкономить на валюте, а точнее – на нас… Красовский – за гида. Весь день – из метро в метро. Ноги отваливаются, но жадничаю на улицы, площади, дома – буду ли еще в Париже (сколько монет кидал там во все встречные фонтаны, а так и не вернулся в те города: обманная примета, факт)…
      И вечер свободный, самолет почти в полночь. Можно посидеть в номере. Репортерам теперь не до нас: без рекорда я. И телефон онемел, он в таких делах ученый.
      Красовский не курит, не пьет. Русоволос. Виски седоваты. Одет просто, но с аккуратностью и вкусом, которые выдают воспитание. Без следа сутулости – развернуто прям, пружинист. В тонких губах лукавость. И совершенно лишен угодливости, будто не его трепала на редкость пестрая судьба. Не пристал к нему и цинизм опыта лет. Спорт не любит – обожает. Вообще о силе высокого мнения, и о своей тоже.
      Стоит у окна и рассуждает: "Тяжелая атлетика – это сила в очищенном виде. Здесь от хитростей соперника поднятый вес почти не зависит. Превосходная игра. И сражаешься один на один. Из всех видов проституции человека в обществе (а мы здесь все купленные, все совесть соразмеряем с обстоятельствами… Подлость?.. Именно!..) спорт – самая меньшая. Зарабатывать силой – за это предан силе. Из всех участей – наиболее достойная. Не валяешься ни у кого в ногах – силой и мужеством добываешь свой кусок. Благодарная судьба – атлет. Это, дорогой Юрочка, в старой России атлеты очень понимали. Великая охранная грамота на достоинство и собственное имя.– И Красовский выразительно чертит пальцем по воздуху.– Теперь давай-ка помассирую. Тебе еще выступать. И травмы подлечу. Надежные мази… давай шею…"
      Вчера Красовский помогал Богдасарову: разминал, разогревал пастами, следил, чтобы я не остывал. Дворец – цементно-холодный, не обжитой…
      Слушаю его и запоминаю, чтобы потом записать его рассказ…
      "В 1912 году на V Олимпиаде в Стокгольме команда России заняла предпоследнее место, опередив лишь турок. Позор такого поражения заставил Всероссийский олимпийский комитет и Ведомство физического воспитания и спорта, его возглавлял генерал-адъютант В. Н. Воейков, принять довольно энергичные меры к подготовке команды для VI Олимпиады 1916 года в Берлине. Среди прочих мер – постановление об ежегодных Всероссийских олимпиадах по утвержденным видам спорта. Первая состоялась в августе 1913 года в Киеве. Все ожидания превзошло число участников: несколько сот.
      В беге на 5000 и 10 000 метров победил москвич Хорьков. Петербуржец Гантварг первенствовал в легкоатлетическом многоборье. Немец Фукс, он тренировался в Германии, выступил за киевское общество "Спорт", собрав целую коллекцию медалей. Фукс стартовал на дистанциях 400, 800, 1500 м и в эстафетном беге 4Х400 м. Все приветствовали победителя в ходьбе на 20 км рижанина Рукса. В марафонском беге первое место занял семнадцатилетний киевлянин Алексеенко. В эстафете 4Х400 м над всеми взяли верх Семенов, Вешке и братья Борис и Николай Орловы. На высоте 175 см опередил соперников Б. Милевский. Настоящий триумф выпал на долю поручика Голубятникова – победителя мотопробега Киев – Чернигов – Киев. Под овации зрителей поручик ворвался на стадион и добрый десяток кругов писал виражи. Со стадиона его унесли на руках. В борьбе спортивная слава сопутствовала петербуржцам Мартину Клейну – призеру V Олимпийских игр и Георгу Бауману – чемпиону мира в легком весе, а также молодому Карлу Пожелло и виртуозному "технику" Павловичу. Понравились знатокам москвич А. Мезит и рижанин Ян Полис.
      Конечно же, кумиром публики был и чемпион России по поднятию тяжестей рижанин Ян Краузе. Однако его победа не затмила успехи других атлетов – чемпиона Прибалтийского края средневеса Артура Седата. В совершенстве сложения Седат мог бы соперничать с самим Сандова. Мощно выступил чемпион России в полутяжелом весе Аркадий Александрович. Подтвердил свой класс призер чемпионата мира и русский рекордсмен среди легковесов П. Херудзинский. Привлекли внимание Сиркен-Казаков и двое молодых легковесов Кузьмин и Ваприс – из команды петербургских штангистов.
      Киевская же тяжелая атлетика переживала упадок. Киевское атлетическое общество, которое столь процветало в начале столетия и славилось такими атлетами, как А. А. Шварцер (псевдоним Аше), Кислюк, Голович, и в котором начал карьеру Иван Поддубный, приказало долго жить из-за финансовых трудностей. Лишь двое атлетов – легковес П. Латушкин и средневес В. Мирный – представляли Киев на Олимпиаде. От Чернигова по борьбе выступил семинарист Евгений Певень, а по поднятию тяжестей – Котя Павленко и я, Александр Красовский. Тогда в Киеве первенство по тяжелой атлетике впервые разыграли в пятиборье согласно правилам новой системы, "французской".
      "Французская система" требовала для поднятия штанги одной рукой брать ее с помоста тоже одной рукой, в рывке выхватывать штангу с помоста на вытянутую руку без дожима. А для жима и толчка двумя руками брать штангу на грудь лишь в один темп, а не в два, три или даже пять, как допускалось по старинной "немецкой системе". Правила объявили атлетам уже в Киеве. Участников разделили по трем весовым категориям: легкая – до 67,5 кг, средняя – до 82,5, а свыше 82,5 – тяжелая.
      В то время я весил 4 пуда 10 фунтов (70 кг) и был грузноват для легкого веса, однако не годился и для среднего. До состязаний – два дня. Как похудеть на шесть фунтов? Теперь, при моей опытности, это пустяк. Боксеры перед взвешиванием в день матча сгоняют до пяти килограммов (около 12 фунтов). Я принял слабительное – и париться в баню. Взвесился – тяжеловат все-таки. Не помню, у кого раздобыл бараний тулуп. Голову закутал в башлык – ив Ботанический сад. Августовская жара, а я часы в кулак-и вокруг цветника: шестьдесят минут без отдыха! Набегался до отвращения. Плюхнулся на скамейку. Господи, птицы, цветы, тенистые деревья, а я насквозь мокрый, даже тулуп липнет! Отдышался – и поплелся по Владимирской в общежитие. Там проживали тяжелоатлеты. Иду, а прохожие шарахаются – что это за чудак! Взвесился в общежитии – еще фунт сверх нормы! С вечера – опять в парилку. А уже два дня не ем и не пью. Осатанел от жажды…
      Состязания по тяжелой атлетике открылись на второй день Олимпиады. Взвешивание – с десяти утра. Становлюсь на весы – ровно 4 пуда! Это на 5 фунтов меньше, чем надобно! Я тогда не знал, что если спать голодным, не ужиная, то обязательно теряешь вес. Тренера не было, кто подскажет… А жажда! Я прямо с весов в молочную. За один присест опорожнил две кринки молока, а все мало…
      Состязания начались вечером. Помост перед главной трибуной, подле беговой дорожки. Все состязания по легкой и тяжелой атлетике, борьбе, гимнастике, фехтованию и прочим видам спорта – на стадионе. На помосте – штангист, сбоку, на дорожке, соревнуются бегуны, а на ковре – его разостлали по газону в центре стадиона – схватываются борцы…
      В легком весе набралось шестеро участников: петербуржцы Херудзинский, Кузьмин, Ваприс, киевлянин Латушкин и нас двое черниговцев – Павленко и я. В среднем весе лишь трое участников, столько же и в тяжелом…
      На всех произвел впечатление Ян Краузе: высокого роста, широкоплечий, с выработанной мускулатурой при весьма скромном собственном весе – 95 кг. Он вырвал правой 220 фунтов (90,09 кг), толкнул левой 230 фунтов (94,18 кг), вырвал и толкнул двумя руками соответственно 250 (102,37 кг) и 320 (131,04 кг) фунтов. Сумма пятиборья-1250 фунтов (511,87 кг), ее и засчитали как 'официальный русский рекорд. Затем утяжелили штангу до 9 пудов (147,42 кг). Краузе взял ее в два темпа ("по-немецки") на грудь и легко вытолкнул. Доктор М. И. Го-лович объявил публике, что такой вес в Киеве еще никто не поднимал. Вторым за Краузе был Аркадий Александрович – пионер атлетического спорта в Минске, третьим – рижанин Клявинь.
      Латыш Ян Краузе умер в 1920 году от тифа двадцати семи лет. Похоронен в Риге…
      В среднем весе сошлись Седат и Сиркен-Казаков. Золотая медаль досталась рижанину Седату. Он побил русский рекорд в толчке двумя руками, подняв 290 фунтов (118,75 кг). Серебряную медаль получил СиркенКазаков, а бронзовую – киевский художник Виктор Мерный.
      В легком весе Херудзинский без труда подавил нас. Но уж за второе и третье места – настоящая драка! Ваприс набрал 885 фунтов (362,41 кг) –серебряная медаль, я сделал на 8 фунтов (2,05 кг) меньше и заполучил бронзовую. На четвертом месте неожиданно для всех оказался опытный киевский атлет Павел Латушкин. Он всю жизнь мне это не прощал. Мы расстались недругами. В конце августа на Киевском ипподроме – это на Печер-ске – торжественно отметили окончание I Всероссийской олимпиады. После парада вручили медали и памятные значки.
      Впоследствии я установил всероссийский рекорд в жиме двумя руками…"
      Принял участие Красовский и во II Всероссийской олимпиаде 1914 года в Риге, скомканной мировой войной. Однако не закончил выступления из-за травмы.
      Атлетическая Россия признала его. На чемпионатах страны 1915 и 1916 годов Красовский неизменно в призовой тройке. Возраст и отличные данные сулили в скором времени чемпионский титул. Он рассчитывал после войны и на успех в соревнованиях с лучшими легковесами мира…
      Представление о нем, как и о Елисееве, помог мне впоследствии составить историк тяжелой атлетики Суханов.
      "…Один из сильнейших профессионалов мира, русский силач Моор (Знаменский) имеет в толчке двумя руками 406 фунтов (166,26 кг)…" (Циклист, №131, 1897).
      "Моор-Знаменский имеет в толчке двумя 406 фунтов и. в жиме двумя 8 пудов 10 фунтов (135,13 кг). Один из первоклассных гиревиков не только России, но и мира… Корифей русского атлетического спорта" (из статьи Чаплинского.-Русский спорт, 1911).
      Моор-Знаменский с 1902 года начал участвовать в состязаниях по борьбе. Вывих в коленном суставе привел к искривлению ноги. В 1917 году оставил арену, был помощником начальника милиции одного из районов Мое квы. Умер в 1928 году пятидесяти восьми лет.
      Красой и гордостью русского силового спорта являлся Сергей Елисеев. Он заслуживает особой памяти за выдающиеся рекорды, разумное отношение к тренировкам, любовь к России и светлую душу.
      Кое-что сообщает о Елисееве книга Дюбуа "Как еде латься сильным" (1915). Вот выдержки:
      "…Бонн считает русского Елисеева самым совершенным и самым классическим из всех атлетов России.
      Многие спортсмены утверждали, что Гаккеншмидт (Русский Лев), слава которого как всемирного силача столь велика, сильнее Елисеева.
      Бонн утверждает обратное, и нужно сознаться, что он ближе к истине.
      Пусть Русский Лев Гаккеншмидт слывет победителем, однако не его, а Елисеева Петроградский атлетический кружок послал в Париж защищать свою национальную честь. Такому серьезному доказательству доверия и уважения не может противостоять никакое сомнение.
      Не нужно забывать, что молодой русский атлет исполнял феноменальные номера (перечень их помещен далее) после десяти дней путешествия.
      Бонн, со свойственной ему порядочностью, не преминул сообщить в своих заметках, что его русский соперник был немного удивлен новизной некоторых движений.
      Каждая страна имеет свою манеру выполнения. Немцы не придерживаются тех правил, которые царят во французских клубах, у русских также свой способ выполнения упражнений.Нужно еще прибавить, что русский Елисеев был принужден выступать в продолжение 15 вечеров без перерыва и давать в своих упражнениях максимум силы, работая на незнакомых гирях. Составить себе ясное представление о его силе можно, просмотрев цифры, точно определяющие его рекорды:
      на вытянутой руке за кольцо – 45 ф.;
      на вытянутой руке на ладони – 60 ф.;
      вырвал правой рукой – 150 ф.;
      вырвал левой – 140 ф.;
      выжал правой рукой – 100 ф.;
      выжал левой – 105 ф.;
      выбросил правой рукой – 140 ф.;
      выбросил левой– 140 ф.;
      выжал двумя руками – 220 ф.;
      вырвал двумя руками – 200 ф.;
      толкнул двумя руками – 270 ф.". (Здесь результаты даны в немецких фунтах; немецкий фунт равен 500 г.– Ю. В.)
      Сергей Елисеев был незаконно репрессирован в 30-е годы и погиб. А о нем с уважением отзывался сам Дебоннэ.
      Дебоннэ – фигура исполинская в становлении физической культуры во Франции, да и не только во Франции. Русские атлеты относились к нему как к бесспорному мировому авторитету.
      Французы считают Дебоннэ "отцом современной физической культуры". Он прожил долгую жизнь – 86 лет (1867-1953), оставив солидный свод интереснейших работ, таких, как "Физическая сила".
      Дебоннэ не уставал напоминать принцип Сенеки: "Человек не умирает, он убивает себя".
      С начала века во Франции издается журнал "Физическая сила", который тесно связан с именем Дебоннэ. Журнал пропагандировал физическую культуру, уровень его материалов был очень высок. Без сомнения, это было одно из культурнейших изданий такого рода в мире.
      В Музее физической культуры и спорта Франции я видел макет спортивного зала для женщин – вроде бы ничего особенного, если бы не дата. Зал действовал уже в 1843 году. Женщины тренировались в платье, сообразно взглядам эпохи, но это уже была настоящая физическая культура, движение к ней. Дата – 1843 год, а также сам зал и то, что он для тренировок женщин, впечатляют…

 
      Помянул Красовский и одного из теоретиков физической культуры и спорта дореволюционной России, журналиста и известного тренера Александра Константиновича Анохина (псевдоним-Б. Росс).
      В течение ряда лет я выяснял судьбу Анохина.
      Студентом-медиком Анохин публикует первые статьи. так или иначе связанные с физической гигиеной и тренировкой. Одна из них появляется отдельной брошюрой в 1905 году с предисловием профессора И. А. Сикорского
      Впоследствии доктор Анохин издает семь книг, непосредственно посвященных различным системам тренировки (Сандова, Мюллера, Дебоннэ, Штольца, Дудлея. японской, русской). Лишь одна из них написана в соавторстве с В. К. Крамаренко. Его работа "Волевая гимна стика. Психофизические движения", напечатанная и 1909 году, выдерживает шестнадцать изданий! Из них восемь – посмертных, последнее – в 1930 году. Анохин являлся также редактором "Всероссийского календаря спортсмена" (Киев, 1914). Приложением к календарю был отчет о I Российской олимпиаде 1913 года. Анохина, несомненно, можно отнести к строителям русского спорта. Невозможно счесть его очерки, заметки в разных спортивных журналах, каждая-самостоятельный взгляд на судьбу того или иного атлета, а также на назначение физической культуры и спорта.
      Это одна сторона жизни Анохина. Другая – руководство крупнейшим в дореволюционной России масонским орденом Андрея Первозванного (ложа Нарцисс). Вместе с ним в руководстве орденом оказался и С. К. Маркотун, который уже в эмиграции публикует об этом воспоминания. На Анохине как пророке ложи и вообще русского масонства замыкаются связи с орденом Изида, оккультной коммуной Гисбар и парижским Верховным советом мартинистов (через Маркотуна и небезызвестного французского консула Энно). У масонов строгая иерархия всех братьев по ложе. Есть высшее звание – пророк, есть – магистр, маг, рыцарь. Эти звания при написании обозначаются своей системой точек. Посвященный сразу прочтет…
      Масонская ложа тесно связывает Анохина с будущим гетманом П. П. Скоропадским, "самостийником" С. В. Петлюрой, В. Н. Луниным – внебрачным сыном царского военного министра Сухомлинова, Воробиевским (он вывозил в карете "скорой помощи" гетмана Скоропадского в немецкий военный эшелон, отбывающий в Германию) – все они встречаются в этой ложе, все – братья по ложе… и ненависти к революции.
      Еще до известных событий Петлюра приносит клятву в помещении масонской ложи на Львовской улице, 47, кстати, в присутствии будущего гетмана Скоропадского. В этом же доме квартиру под номером девять занимал Анохин.
      В 1919 году при облаве на киевских валютчиков случайно задержан Анохин. Он не имеет никакого отношения к черной бирже, но при выяснении личности и допросе в милиции вдруг дает подробные показания о руководимой им масонской ложе и ее российских и международных связях. Важные сведения тут же поступают в Ч К.
      Неизвестно, по каким причинам, то ли опасаясь возмездия, то ли в раскаянии за свою слабость (как-никак выдал святая святых-ложу и братьев по ложе), то ли по другим, неизвестным причинам, но Анохин кончает самоубийством в своей одиночке (все из-за той же важности сведений его посадили в одиночку). Характерна поза покончившего с собой – поза распятого Андрея Первозванного – символа любой русской масонской ложи.
      Много и других, весьма интересных сведений дал этот розыск Анохина. К сожалению, им здесь не место.
      Такова противоречивая и сложная судьба одного из зачинателей русского спорта.
      Не о таких ли, как он, написал Борис Савинков:
      Когда принесут мой гроб,
      Пес домашний залает,
      Жена поцелует в лоб,
      А потом меня закопают.
      Глухо стукнет земля.
      Сомнется желтая глина,
      И не будет того господина,
      Которым называл себя я.
      Этот господин в котелке,
      С подстриженными усами,
      Он часто сидел между вами…
      Он родился, потом влюбился,
      Потом убил, потом писал,
      Потом скончался, я не знаю.
      Потом по имени назывался,
      И зачем свой путь совершил..
      И вот мне все равно – ведь он умер давно…
      Предчувствием конца жизненных дней, краха дела полна каждая строфа. Удары погребального колокола в каждой рифме…
      Когда принесут мой гроб,
      Пес домашний залает.
      Жена поцелует в лоб,
      А потом меня закопают.
      И закопали…

 
      Не удался спектакль в Париже.
 
      Победа дорога прежде всего радостью всех. Тогда я воспринимал это только так. Стоило ли гнаться за победами, если они ничего не давали другим?
      Добро обезоруживает. За доброе можно идти без устали, не придавая значения тягостному и больному. Всякая мысль, учение, действие, исключающее это чувство, лгущее в этом чувстве, не ставящее его целью, а самое главное – долгом своей практики, суть гнилые, обреченные и обманные. Не зло калечит жизнь – его уравновешивает воля сопротивления,– а отсутствие добра. Вырождение доброго начала – есть истощение духовных сил человека и обращение его к инстинктам, вычерпывание жизни инстинктами, потеря чести…
      От дней в Париже остались какие-то лоскутья воспоминаний. Город я не запомнил. Так и оставил его в мечтах.
      Теперь, в 80-е годы нашего века, "Маленькая таверна" Жана Дама на Порт-Руайяль, 4, перестроена. Там новый хозяин – Жан Морэ, и никто не помнит о Даме и о том, что в этом ресторанчике четверть века собирались за бокалом вина самые сильные люди Франции и мира.
      А нас ждала Финляндия с горячкой четырех выступлений – уже отделаться просто большими весами не удастся. Везде будет одно и то же: объявлена моя решимость взять рекорд. Что-либо изменить я уже не мог. Для отдыха перед каждым выступлением – всего день. После попытки на рекорд я обычно восстанавливаюсь десять – четырнадцать дней. Предстояло нечто необычное, если учесть и напряжения показательных тренировок, тоже уже оговоренных.
      Я находился в неослабном чувстве ответственности перед испытанием. В то же время я должен исключить всякую возможность углублений травм. При подобной интенсивности выступлений таким рекордом мог быть только рекорд в толчке. Здесь у меня запас. Природная мощь и наработанный запас силы в ногах, пожалуй, способны перенести всю многодневную череду рекордных напряжений. Мышцы рук уже вывело из игры напряжение на парижском помосте. Им обрести свежесть только после возвращения из турне. В рывке я лишен необходимой скорости. Рывок требует исключительной нервной свежести – это не только высшая скорость движений, но и высшая слаженность, однако тут кроме усталости дают о себе знать и травмы. В толчковом упражнении скоростные качества не столь важны и движение не затрагивает поврежденные узлы.

 
      Финляндия.
 
      Не то мы догнали непогоду, не то она нас. Дожди и ветры трепали еще голые деревья и кусты, обметанные полураскрытыми почками. Юная трава только-только скрепила послеснеговую жидель. Эта трава топорщилась в выщербинах и расколах серых скал, вдруг выпирающих из-за деревьев или домов…
      Рекорд мира в толчке был установлен мной на чемпионате СССР в Днепропетровске и весил 210,5 кг. В Париже я захватил на грудь 212,5 кг. Посыл с груди сорвался.
      Из Хельсинки мы вылетели без отдыха в Оулу. Там на разминке перед выходом на сцену я проявил полную неспособность к предельным усилиям, необходимым для установления рекорда. А публика ждала, требовала – ни одного свободного места.
      Тренер запретил пробовать рекордный вес. И все же толчок мы выполнили по полной программе, нельзя было обойти зрителей: с одной стороны, забыть их, не принимать во внимание, с другой – просто пренебречь. Люди азартно ждали – и я не мог пройти безразлично мимо.
      Эта бездна любопытства, страстей и доброжелательства!
      Но ведь можно и рухнуть в эту самую бездну – и уже никогда не подняться. Пол мне казался раскаленным, зыбким. Я был в полубреду.
      Болезнь воли подтачивала силы к сопротивлению, все размывая и размывая желание жить. Казалось, кто-то огромный дул и дул на огонь моей жизни… и вот-вот задует. Я был еще глуп по-детски и очень боялся смерти.
      Конечно, не только глуп и не столько глуп: страх смерти – это еще и чрезмерная любовь к себе. Теперь подобное состояние во мне или в других вызывает отвращение. Оно недостойно человека…
      А тогда физическая вымотанность, сон по три-четыре часа, усталость от постоянных переездов, предельные нервные напряжения на помостах, а ночью – с самим собой, постоянный, неослабный интерес публики и прессы, мучительные, бесконечные интервью, отсутствие покоя и необходимость полного внешнего владения собой – болезнь стремительно раскачивала меня…
      Мне еще предстояло перешагнуть через себя…
      Перешагнешь через себя, через любовь к себе – и обретешь свободу.
      Меня высветили лучи прозрения, когда уже стал седеть, через длинные-длинные годы…
      А тогда, в той болезни, я впервые менял кожу, а с нею и всего себя, весь строй чувств и мыслей.
      В жизни я пережил несколько подобных перемен – и всякий раз нарождался на свет новым, оставляя себя прежнего чужим, ненужным для себя…
      Ближе к полуночи закончилось выступление в Оулу, а на рассвете (собственно, рассвета не было – стояли, кольцо за кольцом, белые ночи, дымка этих ночей) мы вылетели в Хельсинки. Из Хельсинки в тот же день автомобилем устремились на новое испытание, в этот раз – в Пори. Дорога на долгие часы…
      В Пори я попробовал жим. После веса 160 кг отказался – боль предупреждала об опасности игры. Остановиться на 160 кг, имея рекорд 188,5 кг, взятых какие-то три недели назад в Тбилиси,– скверно! Начал было рывок – и осекся. В рывке движения размашистые – не удержишь в заданном режиме, не получится куце. Сейчас нужно именно куце, чтобы не разбередить травму. Опять запрет. Сунулся пройти по всем попыткам в толчке. На околорекордном – срыв. Не держу над головой: жидкий, задыхаюсь, в душе– отчаяние… Казалось, вот-вот стены сомкнутся и раздавят меня. И я – жалкий, потерянный…
      Ночью из Пори опять автомобилем в Хельсинки. Вяло воспринимаю дорогу, слова. Бессонница сократила отдых до каких-то нескольких часов. При таком режиме наладить сон невозможно. А отчаяние не оставляет ни на мгновение.
      В Хювинкя прихватываю 211 кг, выталкиваю. Руки держат штангу над головой, но последнее усилие – вхождение под тяжесть – не дается: упрямлюсь, боюсь… и опять этот ужас в груди!
      Стремлюсь овладеть мускульным взрывом. Вправить его в схему усталости, не уступать растерянности. А завязанность мышц, увеличение веса штанги из-за усталости ошеломительны. И еще этот подлый страх безволия;
      ночи, полные беспокойства, тоски… уйти, сбежать от людей…
      Мне представлялось, я пожираю раскаленные угли…
      Но главное – выстоять и не подать виду. Во веки веков у людей любые нервные неполадки – это как позорное заболевание, вроде клейма неполноценности. Кто станет разбираться, отчего это?..
      Но и без того я должен молчать и быть неизменным – исходить силой и уверенностью. Что бы ни происходило со мной, я должен быть для всего мира неизменным. Все переварить, сжечь в себе, ничем де выказать слабость. Держаться! Я сам звал эту жизнь и основательно ею обожрался. Она оказалась жестче, беспощадней, чем мне это виделось даже в самых мрачных представлениях. Теперь лишь держаться.
      Учиться терпеть. Жить – это значит терпеть, пережигать одну породу в другую. …И много, обостренно размышлял о насилии. Сила способна сокрушить человека – и только. Никакой другой власти над ним она не получит. Вообще применение силы никогда не исправляет политической обстановки, тем более на длительном историческом отрезке времени. Насилие в таком случае плодит рабов или затаившихся врагов…
      Ночью возвращаемся в Хельсинки. Лежу в белом покое северной ночи. Ни малейшего желания спать. Одна громадная усталость… и отчаяние.
      Я брал рекордный вес или околорекордный через день. И не один раз, а в многие попытки. Все туже и туже скатывались в узлы мышцы. Боль переутомления сопровождала даже не упражнения со штангой, а обычный шаг. Завязан мышцами, связками. Истощен усталостью и бешенством вышедших из-под контроля нервов.
      Тренер пытался облегчить питание мышц массажем, но раствори-ка эти узлы, если через день затягиваю по-новому. Да, жить – это значит терпеть.
      Однако я преодолел бы усталость – движение искажала самостраховка из-за травмы. Я исправно выполнял самую трудную часть работы – захватывал рекордный вес на грудь и распрямлялся из "низкого седа". Но поспеть отправить его вглухую, на фиксацию, отказывался. Боль и инстинкт самосохранения, помноженный на боль, искажали движение. От выступления к выступлению я подавлял страх. Ближе и ближе притирался к правде упражнения.
      Только бы обогнать изнурение! Ведь усталость накапливалась. И должен наступить день, когда мышцы не подчинятся.
      Азартная гонка! Кто возьмет свое раньше – усталость или я, затравив страх за себя и боль?
      В Хельсинки я рассчитывал на сутки отдыха. Но в программе турне оказалась совместная тренировка с финскими атлетами. Вместо отдыха показываю разминку, жим, рывок и опять толчок. Работа часа на два и еще слова, слова…
      В каждом городе пресс-конференция и официальный прием, а я нуждаюсь в одном – отдыхе. Да, еще последнее выступление – в Хяменлинне. Для меня это последняя проба: она даст ответ, кто я.
      Даже если бы я все время был один, мне нет покоя. Воспаленное сознание травит горячкой возбуждения и бессонницами. Взять бы и расшибить голову – и тогда покой, тогда нет памяти, а стало быть, и боли; растворится, исчезнет все, что травит меня.
      Я оглядываюсь на этот мир, господи, этот мир здоровых, сытых и самодовольных людей…
      И опять переключаюсь на будущее усилие. Нужно собраться, нужно контролировать каждое движение, нужно взвести силу на весь предел, раскалить волю, взвести себя, а уже все слова жалости потом…
      Взвести себя… Еще взводить… Я и без того пожираю не воздух, а раскаленные угли…
      И снова переезд на машине, снова разминочный зал, теперь только в Хяменлинне.
      На штанге-211,5 кг. Это не рекорд мира, это моя жизнь поставлена на кон.
      Три зачетные попытки – вес не идет даже на грудь! До сих пор всегда захватывал любой вес,– не знал срывов: ноги и тяга никогда не подводили. Неужели усталость выиграла гонку? Ведь последнее выступление, последнее… И потом, в победе уже другой смысл, ничего от самолюбия и тщеславия. Сейчас победа означала бы, что я сильнее страхов и любой нервной болтанки. Тогда у меня будут доказательства, что я управляю собой, я не разваливаюсь, не погружаюсь в безмолвие, а управляю собой. Да, да, я не болен. Это доказательство рекордом имеет смысл жизни. Вся жизнь теперь в этом доказательстве. Сейчас станет все ясно…