Налог на убийство (сборник)

Зато потом она с полным основанием забралась с ногами на продавленный диван в комнате Вадима.

Несмотря на допотопность, или, напротив, благодаря оной, диван был очень уютным. Усилием воли отогнав сладкие воспоминания о проведенных здесь часах, Маша принялась сухо излагать все, что успел сообщить Коряпышев об установке по сохранению генофонда нации, переправленной в Венгрию неизвестными злоумышленниками из неизвестного оборонного НИИ.

Говоря по правде, факт был всего один, но он стоил человеку жизни!

Вадим слушал молча, не делая никаких пометок и вообще не проявляя видимого интереса к теме.

Не прошло и нескольких минут, как Маша вернулась к своей обычной эмоциональной манере, жестикулируя, откинув плед, одновременно замечая, что Токмаков скосил-таки глаза на ее ноги, высоко открытые сбившейся юбкой.

В конце концов, если он был таким патриотом, как декларировал, то долг перед отечеством призывал его к практическим шагам по сохранению генофонда. И Маша, так и быть, готова была к оказанию содействия в этом государственной важности вопросе.

Как-то незаметно спаситель кошек оказался на продавленном диванчике в непосредственной близости от рассказчицы. Его рука задержалась на Машиной коленке и после секундной заминки двинулась выше, как альпинист по рискованному, хотя уже не раз проделанному раньше маршруту.

Маша затаила дыхание. В интуитивном предчувствии подобного развития событий она вместо колготок натянула сегодня чулки. Колготки, конечно, удобнее, но чулки намного эротичнее. Рука Вадима с черного эластика скользнула к белой нежной коже.

Мобильный телефон заверещал так неожиданно и громко, что Маша рефлекторно откинула пластинку микрофона. При этом «альпинист», почти добравшийся до цели, нервно вздрогнул и сорвался в пропасть. Вот так же падал бедный Коряпышев, унося с собой тайну установки по сохранению генофонда российской нации.

И прежде чем Маша успела ответить, Вадим отодвинулся, зевнул и сказал:

– Зря ты мне все это рассказала. Я теперь не занимаюсь такими делами. Я – за штатом.

Почувствовав под ногами родную почву, Дим Димыч Сулева – телеоператор, выпивоха и половой разбойник, не терял даром времени. Пока водитель «Газели» искал запропастившуюся куда-то искру, Дим Димыч нашел в холле международного аэропорта «Пулково-2» отбившееся от стада колоратурное сопрано.

Сопрано, носившее звучное имя Елизавета Заболоцкая, возвращалось с гастролей по Соединенным Штатам, Германии и Франции вместе с труппой Саратовского академического театра оперы и балета. Сулева еще в самолете приметил эту могутную – с Волги-матушки! – женщину. Обладая не соответствующим комплекции мелодичным голоском, она с видимым удовольствием тиранила оным стюардессу, через каждые пять минут требуя то плед, то воду, то достоверную информацию о температуре воздуха за бортом, будто собиралась выйти подышать свежим воздухом.

По этим признакам легко определялась зануда с садистскими наклонностями. Но Сулеве было на это наплевать. В свои тридцать пять – сорок Елизавета Заболоцкая сохранила отличную фигуру и свежую кожу, а что еще нужно от женщины, с которой собираешься провести только ближайшую ночь?

Дело в том, что артистам Саратовского академического предстояло скоротать в городе-герое Санкт-Петербурге почти сутки – самолет в их поволжскую тьмутаракань летал не каждый день. У большинства представителей творческой интеллигенции в Питере были родственники, другие собирались ночевать в гостинице. И только колоратурное сопрано из врожденной вредности или жадности решила кантоваться ночь в аэропорту.

Эту полезную информацию Сулева почерпнул от руководителя труппы, вместе с кем дегустировал на борту авиалайнера алкогольные напитки. Сейчас тот шастал по стоянке в поисках микроавтобуса, который за недорого – как же, держи карман шире, – отвезет труппу в Питер, а Елизавета Заболоцкая стояла у киоска с желтой прессой и потерянно оглядывалась по сторонам. Похоже, она осознала, что ночь длинная, а кругом ходят подозрительного вида парни нерусского обличья с трехдневной щетиной, и никто не дарит примадонне цветы…

И Дим Димыч воспользовался ситуацией. Когда требовалось, он мог быть красноречивым. Недаром его называли Сулевей-разбойник. Но в отличие от настоящего Соловья-разбойника, обитавшего в Муромских лесах, и убивавшего свистом, Сулева пользовался красноречием исключительно в мирных, можно сказать животворящих, целях…

Спустя четверть часа, подхватив увесистую дорожную сумку оперной дивы, Сулева уверенно двигался к выходу из здания аэропорта. Навстречу ему торопливо рысил водила:

– Димыч, все, мой «пепелац» готов к старту. Ты не будешь против, я тут нашел халтурку, несколько человечков подбросим до города?

– О чем базар! Конечно, не против. Только я теперь, видишь, не один.

– Нормально, места хватит. В тесноте, да не в обиде!

– Что это такое в «тесноте»? – попыталась было выступить Заболоцкая, но Сулева, считавший ее теперь своей законной добычей, с неожиданной силой повлек певицу за собой. Так муравей тащит на закорках здоровенную гусеницу, радуясь предстоящему пиршеству.

Грязно-серая «Газель» стояла у поребрика. Дим Димыч откатил в сторону дверь, галантно пропуская вперед даму, и тут Елизавета Заболоцкая выяснила наконец, «что это такое в „тесноте“». В тесноте, это означало бок о бок с родным оперным коллективом, который набился в студийный автобус как сельди в бочку!

Заболоцкая вознамерилась ретироваться, но сзади ее подпирал Сулева, заодно убедившийся, что дамочка действительно в теле, и время на нее потрачено не зря. Обеспечив пассию посадочным местом, Дим Димыч захлопнул дверь и с чувством выполненного долга рухнул на свободное место рядом с водителем.

Микроавтобус взял курс на Петербург. Настроение в салоне было приподнятое. За спиной остались напряженные гастроли, перелет и малоприятная процедура таможенного досмотра. Впереди ждал отдых, – и это сплотило даже творческий коллектив, обстановка в котором обычно напоминает банку со скорпионами, сколопендрами и тарантулами.

Сулева это хорошо знал, потому что сам работал в подобном же серпентарии.

Обернувшись, он отыскал глазами Заболоцкую, подмигнул и задушевно предложил творческим работникам:

– Споемте, друзья!

В любое другое время гнусное предложение спеть бесплатно вызвало бы немедленную и решительную отповедь. Но сейчас… И дальше «Газель» резво бежала, подгоняемая хором: «Поезд мчится в чистом поле, в чистом по-о-о-о-ле!»

Водила с восхищением сказал Сулеве:

– Вот дают артисты, чисто Хор Пятницкого!

Сулева в свою очередь поделился с ним воспоминанием детства. Когда отец приходил домой навеселе, мама с пристрастием у него допытывалась: «Что, паразит, опять сто пятьдесят с прицепом и „Хор Пятницкого“»? При этом под «Хором Пятницкого» имелся в виду бутерброд с килькой, каковые только и подавались на закуску в дешевых послевоенных пивных.

В это время у них за спиной сменили пластинку. Труппа готовилась к гастролям по Украине, и в салоне зазвучала ария Евгения Онегина, но в своеобразной языковой интертпретации:

– Паду ли я, дрючком пропертый, чи мимо прошукает вин?

Вместе с артистом пела и душа Дим Димыча Сулевы, считавшего себя запорожским казаком. Но и певец, и внимавший ему Сулева, разнежившиеся в закордонных Палестинах, забыли, что в стране по имени Россия ничему не стоит радоваться и никогда нельзя расслабляться. В подтверждение этому из обогнавшей микроавтобус «девятки» с проблесковым маячком на крыше прозвучала усиленная мегафоном команда:

– «Газель» госномер 326 ку – к обочине!

Пока автобус тормозил, Сулева успел еще сказать, обернувшись в салон:

– Господа, сиречь товарищи! Не будем подводить водилу! Если «гибоны» прискрипаются, то вы все гости телекомпании НТК!

Как выяснилось уже в следующую минуту, Сулева беспокоился зря. «Гибоны» ничего не спрашивали. Выскочив из «девятки» с тонированными стеклами в количестве трех человек, они в мгновение ока повыдергивали певцов с танцорами на обочину и начали их шмонать, подбадривая непонятливых упертыми в бок стволами.

А «первым среди равных» оказался именно Дим Димыч, у которого рванули было сумку с видеокассетами.

Дим Димыч последние сутки не выпускал кофр из рук, и сейчас вцепился в него мертвой хваткой – ведь там была мировая сенсация: цифровая кассета с записью контрразведчика Коряпышева!

– Отпусти, сука! – глухо сквозь плотную маску прозвучал голос. – Ведь примочу за не хер делать!

– Отставить, только без мокрухи! – услышал Дим Димыч голос другого бандита, стоявшего чуть поодаль.

Голос был командирский, хорошо поставленный, но он не остановил уже занесенную для удара руку. Рука с пистолетом опустилась на голову Сулевы, перед глазами которого все мгновенно закружилось, как было в корзине воздушного шара, качнувшейся, когда Коряпышев выпрыгнул с парашютом.

И злость вспыхнула как магний в фотовспышке, которой пользовались фоторепортеры в начале прошлого века. Разве он не мужик? Почему же тогда позволяет уносить кассету с уникальной записью?

Оператор выхватил из кармана складной венгерский нож – память о Коряпышеве, сунул ему в руку перед тем, как прыгнуть, – и всадил в плечо подвернувшегося под руку бандоса. По иронии судьбы – это оказался именно тот, кто призывал остановить мочилово.

После этого его миролюбие растаяло как маргарин на сковородке. Второй удар поверг Сулеву на обочину, в грязное холодное месиво. Перед глазами, заслоняя окрестный пейзаж, а вместе с ним прошлое и будущее, оказались черные ботинки своеобразного фасона. Квадратный носок со свежей царапиной пнул Сулеву в бок, отправляя в нирвану, сквозь шум отъезжающей машины в ушах эпитафией прозвучала строчка из арии Ленского: «Паду ли я, дрючком пропертый?»

Ответа на поставленный ребром вопрос Дим Димыч так и не услышал.

По закону падающего маслом вниз бутерброда звонил именно тот, кого Маша Груздева меньше всего хотела бы сейчас услышать – Лев Борисович, дражайший шеф. Как и Вадима, Маша не видела его полгода. Но, в отличие от Вадима, не очень-то и хотела. Однако при первых же словах Левы, в которых истинное чувство веяло как сквозняк из форточки, устыдилась своей черной неблагодарности.

Хотя текст Лева произносил явно непонятный.

– Машенька, господи, скажи скорее, ты цела? Тебе ничего не сделали?

Поправляя юбку из клетчатой «шотландки», Маша с невольным вздохом огорчения призналось:

– Не успели. А что, собственно…

Но Лева, с первых слов успокоенный тем, что звезда эфира не утратила товарного вида, больше Машу почти не слушал:

– Я их порву как промокашку! Совсем, падлы, оборзели – наехать на мой автобус! С моими людьми! Слава богу, хоть тебя не тронули. Но вот Дим Димыч… Он что, совсем в отключке?

Спустя минуту Маша по малосвязным, но сильно эмоциональным репликам Левы Кизима поняла, что по дороге из аэропорта автобус «Независимых телекоммуникаций» подвергся разбойному нападению, что ее верный оператор находится в больнице с тяжелой черепно-мозговой травмой, и что сам Кизим едет сейчас сюда…

Несмотря на шок, Маша среагировала на опасность:

– Куда это «сюда»?

– Туда, где вы все. В линейный отдел милиции в аэропорту. Откуда мне наш водила отзвонил. Кстати, твоего звонка я так и не дождался…

Кизим не зря платил Маше большие деньги. Она действительно была хорошей журналисткой. Поэтому в мгновенно сочиненной истории о том, почему она не позвонила и где находится сейчас, отсутствовали такие классические персонажи, как старая подруга, тетя или внезапно занемогший классный руководитель, на смертном одре пожелавший лицезреть свою лучшую ученицу.

Нет, Маша грамотно поведала руководителю, что, включая на морозе свой питерский мобильный телефон, запуталась в кнопках и три раза неправильно ввела пин-код. Соответственно, трубка отрубилась, а второго кода Маша не помнила вообще, и чтобы оживить мобильник ей пришлось поехать в офис телефонной компании, схватив первую попавшуюся тачку.

Почему не на студийной машине? Да потому, что «Газель» обломалась еще в аэропорту! Не надо экономить на машинах, чтобы потом не пришлось задавать дурацкие вопросы.

Ложь, смешанная с правдой, убедительнее стопроцентной истины. В мембране телефона Маша услыхала облегченный вздох, а затем и голос Левы:

– Ну и ладно! Значит, есть на свете Царь Небесный, и он на моей стороне!

Маша тихо порадовалась, что в России функция видеозвонка еще не распространена. Иначе Лева мог бы усомниться в «Царе Небесном», увидев Машу сидящей на диване без обуви и в юбке, которая так и норовила задраться до ушей, словно улавливала мысли хозяйки. Не говоря уже о Вадиме…

Оглянувшись, Маша не увидела его в комнате и помрачнела. Конечно, Токмакову неприятно слушать ее вдохновенные импровизации. Теперь их нежное свидание откладывается на неопределенный срок. Если состоится вообще…

– Вот черт! – сказала Маша в сердцах, забыв что держит в руках телефон. Что было, в конце концов, извинительно – день выдался тяжелый. И он еще не кончился…

– Что там еще случилось, – раздался в трубке голос Кизима. – Ты не одна?

– Одна, совсем одна, – пыталась пошутить Маша, и в эту минуту в комнату вошел Вадим, застегивая молнию куртки.

На его губах уже не змеилась улыбка, с которой он слушал начало разговора. Шепнул Маше на ухо:

– Узнай, в какой больнице Дим Димыч. И про кассету. Хотя теперь я за штатом и не при делах, но по старой памяти…

И тут Машу как пробило. Ну да, конечно, как она сама не вспомнила, не догадалась:

– Лев Борисович, а наши кассеты?! У Сулевы была сумка с кассетами. Что с ней?

Естественно, Лева ничего не знал о кассетах, да и не мог знать. Ни Маша, ни Сулева не успели рассказать ему о том совершенно фантастическом сюжете, который отсняли в Будапеште и работу над которым думали продолжить в Питере.

Договорились, что Маша подъедет на студию, а оттуда они с Левой отправятся навестить Сулеву. Дим Димычу относительно повезло: по «скорой» он попал в хирургию Военно-медицинской академии.

– Подбросишь до студии? – снизу вверх посмотрела Маша на Вадима.

– Почему нет? – ровным голосом спросил он.

Слишком ровным, отметила Маша, спрыгивая с дивана. Ее полусапожки успели подсохнуть. Зато душа отсырела от удерживаемых слез:

– А ты поедешь к Димычу?

Токмаков снова противно ухмыльнулся:

– Разве только для того, чтобы доставить удовольствие твоему Леве… Нет, конечно, раз вы туда собрались. Расспросишь Сулеву сама. Все, что тот запомнил, – сколько было нападавших, не узнал ли кого, какие приметы. Потом отзвонишь мне на мобильный. Только не затягивай.

– Ты думаешь, что это… Что это было неслучайно?

Пискнула, разряжаясь, батарея ее мобильника, и она раздраженно отключила аппарат:

– Поговорить не дает!

Вадим пожал плечами:

– Просто так, на удачу, автобусы не стопорят. Ты же не веришь в басни про криминальную столицу? Нет, нужна причина, наводка. Если все, что ты мне рассказала про хитрую установку, – правда…

– Неужели ты думаешь, будто я все придумала, чтобы… – и, не находя слов, Маша кивнула на продавленный диванчик.

– Ты – нет, но еще ведь есть Коряпышев. Одной из его любимых фраз была, что оперативник без фантазии, все равно что парашют без вытяжного кольца.

– Вы что – знакомы?!

Вадим дернул щекой, – прежде Маша не замечала за ним такого:

– Что тут удивительного? Люди из «системы» часто пересекаются.

Маша рассмеялась – чуть нервно. Ну да, она чуть подзабыла расхожую в Петербурге присказку, произносимую всякий раз, когда выяснялось, что у тебя с собеседником куча общих знакомых: город-то большой, да прослойка маленькая!

Теперь эту поговорку выучили и в Москве, имея в виду прослойку петербуржцев во властных коридорах столицы. Причем большинство из них как раз выходцы из спецслужб – узкого круга посвященных. Из «системы», как сказал Вадим.

Так было всегда, только раньше об этом вслух не говорили. И сейчас Маша тоже промолчала, вспомнив, что бывший шеф Токмакова генерал-лейтенант Георгий Полтавченко сейчас занимает пост полномочного представителя Президента России в Центральном федеральном округе.

Да и первое лицо… Он ведь тоже вышел из чекистской шинели и сейчас продолжает дело, которому его учили, – вербует помаленьку высших правительственных чиновников других стран. Во всяком случае, в Германии, как убедилась Маша, осечки не вышло. Там Путина уважают, хотя и помнят его славное боевое прошлое подполковника КГБ.

Коряпышев, как догадывалась теперь Маша, тоже был одним из путиных – многочисленных резидентов могущественной спецслужбы, работавших по всему миру. Только Коряпышев был «Путиным», которому не повезло.

А сейчас выясняется, что он был еще и фантазером, господин Светозар Коряпышев. Но за фантазии сейчас людей не убивают. Пока…

Вадим достал из ящика стола бутылку без малейшего намека как на акцизную марку, так и на региональный контрольный знак. Откупорил, взболтнул, с подозрением колупнув ногтем отклеившуюся этикетку, возвещавшую миру, что содержимое поллитровки изготовлено по старинным монастырским рецептам. Но отступать не стал, и прозрачная жидкость перебулькала в три стакана.

Третий, за неимением хлеба в холостяцком хозяйстве, он накрыл сухой галетиной.

– Пусть земля тебе будет пухом!

Маша не сочла нужным уточнять, что в данном конкретном случае речь идет о воде: Коряпышев без следа сгинул в желтых водах некогда голубого Дуная.

– Когда создавали нашу контору, первых оперработников переучивали в Центре подготовки Службы внешней разведки, – сказал Токмаков, пригубив свой стакан. – Коряпышев там преподавал.

Маша тоже выпила. Вкус водки был чистым, с полынной горчинкой. Косо приклеенная этикетка, похоже, не врала. Это на Западе в красивой обертке втюхивают разную бодягу. В России дело обстоит так же. Но что, в конце концов, важнее: форма или содержание!

Она поймала себя на том, что общение с Токмаковым – всего каких-то полчаса – успело повлиять на нее. Или это оказывала свое благотворное воздействие русская водка – лучшее средство патриотического воспитания? Тогда почему «квасной» патриотизм? Сочинившие этот термин в позапрошлом веке «западники» явно ошиблись с напитком, паразиты! Как в Германии пиво – это образ жизни, так и в России водка – больше, чем напиток!

Маша поняла, что ненароком сделала крупнейшее историко-филологическое открытие. Оно тянуло сразу на докторскую. Хотя зачем ей диссертация? Слава богу, она без того уже была академиком одной из академий-«новоделов», которых расплодилось как собак нерезаных!

Но главное открытие этого вечера было еще впереди.

– Светозар Петрович преподавал нам минно-взрывное дело, – продолжил Токмаков эпитафию. – Ну и попутно учил уму-разуму. Биография у мужика богатая. Была…

Здесь Маша уже не выдержала:

– Зачем операм минно-взрывное дело! Или вы собирались «колоть» несчастных, вами задержанных, с помощью динамита?

Токмаков снова порадовал Машу кривой ухмылкой:

– Пока прецедентов не было. Но идея классная. Предложу руководству. Показатели явно пойдут вверх.

– Нет, я серьезно!

– Глупая, каждый опер должен иметь об этом представление. Вдруг кому-то взбредет в голову заминировать мою «Волгу»?

– У тебя завелась «Волга»? Какая?

– Как у Президента, – с неожиданной гордостью ответил Токмаков. – Газ-21.

– Если кто-то покусится на твою старушку… Тогда это явно будет голова с дыркой.

– А у нас и есть все пробитые. Это ты там в своих Европах поотвыкла.

Чтобы не думать, Маша выпила еще.

– Пошли, – сказал Токмаков, отбирая стакан. – Покажу машину, только с ней еще надо будет поработать.

К вечеру подморозило еще более основательно. Снег сыпался беспорядочными хлопьями, как труха из слежавшегося матраса.

– Хорошо-то как, – сказала Маша, полной грудью вдыхая воздух, напоенный выхлопными газами.

– Ничего хорошего, – возразил Токмаков. – Дорога скользкая.

– Ага, комплекс автомобилиста в действии. Ну, показывай свое приобретение.

– Наследство от дяди, – уточнил Токмаков, демонстрируя «Волгу», скромно притулившуюся к поребрику в конце длинного ряда иномарок на Измайловском проспекте.

В сумерках припорошенная снежком машина выглядела почти сносно. Разве только блестящая решетка радиатора на тонкий вкус смотрелась несколько вызывающе, напоминая разинутую акулью пасть. Причем акулы, только что приплывшей от протезиста-стоматолога, где ей на все зубы поставили стальные коронки.

– Твой дядя, вероятно, купил машину еще со Сталинской премии? – дипломатично поинтересовалась Маша.

– Тебя что-то не устраивает? – наивно спросил Токмаков, очищая ветровое стекло.

– Напротив. Веет… э-э… стариной.

Токмаков со скрежетом распахнул дверцу. На девушку повеяло пещерным холодом.

– Печку я не наладил, – честно предупредил он. – Пока.

Маша с опаской уселась на широкий диван, изображавший переднее сиденье. В конце концов, у нее была теплая дубленка, а с милым и в шалаше рай.

С милым? Ну да, с милым и хорошим, несмотря на род его занятий.

– Трогаемся! – заблаговременно предупредил Токмаков, включая передачу. «Волга» вздрогнула, лихо присвистнула (кажется, это был ремень вентилятора) и, распугивая грохотом иномарки (глушитель тоже пора менять), выехала на проспект.

Маша поискала привязной ремень, и, убедившись, что его нет, прижалась к Вадиму, чтобы было теплее. Мужественный – без трепа – профиль Токмакова рисовался на фоне заиндевелого окна, и впервые за полтора года их знакомства Маша поняла, кого именно Вадим напоминал ей все это время. Дон Кихота!

Как и бессмертный герой Сервантеса, был он высок и худ. С резкими чертами лица и резкими движениями. Сбитые еще в курсантские времена костяшки пальцев (тому виной было карате-санэ) демонстрировали склонность к рыцарским поединкам. Каковым Токмаков и предавался, постоянно воюя с криминальными дельцами, ветряными мельницами и всем, что еще кое-как шевелится в экономике, естественно, нарушая при этом законодательство.

– О чем ты думаешь? – спросил Токмаков, не поворачивая головы.

– Пытаюсь вспомнить, как звали лошадь Дон Кихота.

– Ну и?

– Черт ее знает! Наверное, в предисловии об этом не было написано.

– А в книге? – с дотошной настырностью сотрудника правоохранительного органа допытывался Токмаков, будто не зная, что на журфаке экзамены сдают по предисловиям. – В книге-то ведь было?

Чтобы на корню пресечь гнусные интеллектуальные домогательства, Маша еще ближе придвинулась к строгому экзаменатору, благо конструкция сиденья это позволяла. Щека Вадима была колючей и холодной, словно кактус, а от поцелуя в губы он, гад, ловко уклонился!

От злости Маша вспомнила, как обзывали эту чертову кобылу:

– Росинант!

– Что – Росинант? – не понял Токмаков.

– Не что, а кто. Это гадская кобыла Дон Кихота.

– Почему гадская? – продолжал допрос Токмаков, и Маша взорвалась:

– Потому что ты гад, Токмаков, и этот Росинант гад, и твоя машина гадская Росинта… Росита!

– Спасибо, – сказал «гад»-Токмаков. – Теперь только так и буду ее называть.

По вечерним магистралям, переметенным поземкой, винтажная «Росита», не обращая внимания на правила дорожного движения, быстро домчала Машу до улицы имени врага всех собак академика Павлова. Здесь, у самого подножия телевышки, начинались владения питерского телемагната Льва Борисовича Кизима.

Токмаков конспиративно остановил «Роситу» за сто метров до проходной:

– Жду твоего звонка.

– И больше тебе нечего сказать?

– Разве что передать привет Леве, – улыбнулся Токмаков с изощренным садизмом, хотя на душе скребли кошки. Большие и когтистые. Вроде той, что он снял с дерева.

Вместо ответа девушка изо всех сил захлопнула дверцу ржавой «Волги».

Маша не позвонила Вадиму ни через час, ни через два. Она ему вообще не позвонила этой вьюжной ночью, которую капитан провел за рулем «Роситы», более верной, чем его прежняя дама сердца. Именно так Маша позиционировала (любимое словечко продвинутой журналистки) свое место в жизни капитана Токмакова.

Его отношение к ней было похоже на любовь. Но думать об этом не имело смысла, потому что воображение тут же услужливо предлагало Вадиму сцены возможного времяпрепровождения Маши и Кизима. Оставалось только сжимать баранку, вспоминая лучше Светозара Коряпышева. И топтать педальку, гнать в аэропорт, точно не имелось у него других дел.

Кстати, так оно и было, – чуть ли не в первый раз за всю оперскую карьеру Вадима Токмакова. По старым делам он отчитался. Заполнил карточки, прошил, засургучил и сдал в ГРАФ – группу регистрации и архивных фондов.

А новых дел еще не начал, потому что только вчера был подписан приказ о его переводе во вновь создаваемый «портовый» отдел оперативной службы «А». Причем на этот раз в наименовании его должности, и опять же впервые, появилось указание на руководящую и направляющую роль: «заместитель начальника».

Правда, «и. о.»

Вадим пока не знал, – такие вещи, естественно, держат в секрете, насколько можно что-либо удержать в секрете в спецслужбе, чьи сотрудники «заточены» на добывание секретов, – что его назначению предшествовала бурная дискуссия. На весах судьбы и кадрового аппарата взвешивались все достоинства и недостатки капитана Токмакова. Из службы безопасности и борьбы с коррупцией были истребованы материалы специальных проверок, подтвердившие, что в порочащих контактах он не замечен. Если не считать таковым связь с госпожой Груздевой Марией Константиновной, в настоящее время работающей в Федеративной Республике Германия корреспондентом телекомпании НТК.

Вершивший судьбу Вадима «Священный синод» мысленно представил Машу Груздеву (каждый видел ее на экране) и единогласно постановил считать этот контакт не порочащим, а укрепляющим авторитет оперативной службы «А»

Правда, в связи с именем тележурналистки всплыли громкие (на уровне перестрелки из автоматического оружия) подробности одной рубоповской операции, в которой Токмаков по своей инициативе принял участие, и еще одной – по освобождению заложницы (заложница погибла, террорист застрелен). Заодно припомнились и некоторые собственные его реализации – на грани фола и прокурорской проверки.

Члены «Священного синода» по определению судеб оперсостава впали в задумчивость. Чаши весов заколебались не в пользу Вадима. Но тут раздался голос куратора оперслужбы «А» генерала Плюснина: «Зато в его активе громкие дела! И раз уж мы его своевременно не наказали, то остается либо уволить, либо выдвинуть на вышестоящую должность».

Кадровик еще с советским стажем и опытом, генерал Плюснин был личностью легендарной не только в «конторе». Иначе и быть не могло – ведь именно Евгений Георгиевич, если верить устойчивой молве, зачислял в КГБ Владимира Путина…

Учитывая необъятный фронт работ, предстоящий новоиспеченному заместителю начальника отдела, уму непостижимое количество планов, справок, аналитических записок и отчетных показателей, за которые тому придется отвечать, подобное выдвижение вполне могло быть приравнено к наказанию.

На том и сошлись. Но кадровики – мудрейшие люди, лучшие других знающие все несовершенство человеческой породы, – внесли поправочку: «Пусть пока он будет и. о. – исполняющим обязанности, а там поглядим».

На том и порешили. Тем более, уволить сотрудника никогда не поздно, как и объявить взыскание. Для этого даже мудрить особенно не надо: достаточно просто открыть сейф опера, чтобы в его же материалах найти основание для десятка выговоров.

Правда, с Токмаковым этот вариант сегодня бы не прокатил. У него сейчас просто не было сейфа, – только пустой, почти без мебели, кабинет. И раз уж он оказался в свободном полете, грех было не воспользоваться этим обстоятельством, чтобы поискать приключений на собственную задницу.

Кто ищет – тот всегда найдет.

В одиннадцатом часу вечера Токмаков подъехал к аэропорту Пулково-2. В насыщенном влагой воздухе дрожали и расплывались огни светильников, автомобильных фар и проблесковых маячков заходившего на второй разворот посадочной «коробочки» самолета. На стоянке для служебных машин Вадим заметил «Газель» с логотипом НТК. Информация Льва Кизима о том, что потерпевшие находятся в линейном отделе внутренних дел аэропорта, была точной.

Это же подтвердил дежуривший у машины сержант с автоматом через плечо. Когда Вадим угостил его ароматной самокруткой и для проформы светанул «ксивой», уставший без общества страж порядка поведал, какие крутые разборки начались здесь после разбойного нападения на автобус.

В сержанте явно пропадал талант пародиста, он рассказывал в лицах, и Токмакову не составило труда перенестись на час назад, когда в аэропорт вернулись ограбленные артисты.

Деятели искусства проявили больше здравого смысла, чем можно было предполагать. Руководствуясь неоспоримой для гражданских людей логикой, что чем быстрее сообщить о происшествии милиции, тем больше шансов задержать преступников, руководитель труппы Саратовского академического театра оперы и балета на попутной машине рванул в аэропорт. И уже через десять минут попытался рассказать дежурному о нападении.

Тот прервал сбивчивый монолог артиста одним вопросом:

– Где это произошло?

– На шоссе. На Пулковском шоссе, километрах в пятнадцати, наверное…

Со вздохом облегчения дежурный вытер лицо белым в прошлом платком:

– Тогда это не к нам, дорогой товарищ.

– То есть?

– То и есть, что слышали, гражданин! Со своим заявлением вы должны обратиться в отдел милиции Московского района. Сейчас подскажу адрес… А еще лучше – сразу в РУВД!