Налог на убийство (сборник)

Но все равно обстановка стала теплее. Дим Димыч вновь в подробностях рассказал о нападении, сопрано глядело на него восторженными глазами.

Наблюдая сладкую парочку, Маша вспомнила Токмакова и налила себе еще.

Верный оператор, влет читавший ее мысли, перехватил руку напарницы по журналистскому промыслу:

– Не спеши, тебе еще с Вадимом сегодня встречаться.

– Мне? Зачем… – устало уронила Маша.

– Вчера он просил меня припомнить какие-то детали. Зацепку, словом, дать. И ночью я вспомнил…

– Что? – в один голос спросили обе женщины.

– Ботинки. Один из тех уродов был в полуботинках, которые генералам выдают. На резинках, а вместо шнурков полоски кожи вставлены. Одним словом, показуха, как все в армии.

– Как ты это все ухитрился рассмотреть? – спросила Маша.

– Глазами! – усмехнулся Сулева. – Я ж упал, когда меня по кумполу угостили. Так что мы с этими «корочками» лицом к лицу встретились.

– И что теперь?

– Теперь ты расскажешь об этом Вадиму. Пусть думает, что за генералы вышли на гоп-стоп. Звони, договаривайся о встрече.

– Не могу, – Маша опустила голову.

– Ты мне эти интеллигентские штучки брось! – сказал Дим Димыч, пристукнув по столу пустым стаканом. – Ну, провела ты вечер с работодателем, подумаешь, важность какая! Допустим, докладывала о проделанной работе, кадры демонстрировала…

Вспомнив, какие кадры она демонстрировала прошлой ночью работодателю Леве Кизиму, Маша тряхнула головой, занавесилась волосами. Сначала это было на кухне, потом в спальне, потом в роскошном бассейне…

А что бы вы хотели, черт возьми?! Девушка устала без мужского внимания, и то, что было предназначено Вадиму, досталось Леве…

– Ну, хочешь, я договорюсь о вашей встрече?

– Или я, – промурлыкало колоратурное сопрано, отбирая у Дим Димыча стакан, непонятно как наполнившийся. – Мы вчера познакомились, очень достойный молодой человек.

– Не надо, – сказала Маша, – я сама. Только завтра утром.

– Опять с Левой куролесишь? – без осуждения спросил Дим Димыч, мягко пытаясь вновь завладеть наполненной янтарной влагой емкостью.

– Нет, но не лучше. Сегодня десять лет газете «Невский берег». Приглашали, а я там когда-то заметки первые печатала. Надо быть.

– Бедная, – вздохнул оператор.

– Кто? – подозрительно спросила Маша.

– Да газета эта дурацкая. Потеряла такого репортера, как ты!

– Еще не известно, кому повезло, – отрезала Маша, ловко выдернув из пальцев оператора возвращенный им таки стакан. Одним глотком опрокинула содержимое.

Все равно вечер пропал. Может быть, не только вечер.

– Не затягивай со звонком Вадиму, – сказал ей вслед Дим Димыч. – От этих шнурочков фальшивых, может быть зависит и наша кассета!

Хлопнула, закрываясь, дверь.

– Ну, мой зайчик, какую песенку споет тебе твоя киска?

– «Славное море, священный Байкал», – вздохнул Сулева.

Момент, когда дружеское объятие перешло в удушающий прием, Токмаков уловил не сразу. Но все же успел бросить подбородок к груди, напружинить шею, и только приготовился к серии ударов в корпус противника, как хват ослаб.

– Хорэ, Тумаков, кое-что еще могешь, – произнес его неожиданный гость и спарринг-партнер, отступая на шаг.

Это был подполковник в форме Федеральной пограничной службы с устрашающим количеством двуглавых орлов, нашивок и разнообразных значков, блестевших под распахнутой курткой. Большинство из этих побрякушек ни о чем Вадиму не говорили. И только белый эмалевый ромб с пятиконечной звездой – свидетельство об окончании Краснознаменного Военного института – порадовал глаз и согрел сердце.

В стенах элитного по прежним временам учебного заведения и встретились Вадим Токмаков и Олег Байкалов. Олег заканчивал институт, а Вадим только поступил, но пять лет разницы не сказывались на отношениях. Они познакомились, а затем и подружились, на татами – оба входили в сборную института по карате. И вот теперь судьба разбросала их по разным ведомствам, хотя готовились к службе в одном – Комитете государственной безопасности при Совете Министров СССР.

По незыблемым законам конторы встречу следовало отметить. Вадим в темпе убрал бумаги со стола:

– Садись, Олег, я в темпе вальса. Соображу чего-то накатить.

– Не суетись, салага! Я только поздороваться и поздравить тебя с назначением.

– Тем более!

– Разве что на ход ноги? – задумчиво, будто с кем-то советуясь, спросил Байкалов. Внутренний голос подполковника подтвердил, что это здравая идея. – Ладушки, насыпай по десять капель. Учитывая метеоусловия и то, куда я собрался.

– И куда же ты собрался? – спросил Токмаков, успевший перемолвиться волшебным словечком с личным составом отдела, в результате чего на столе появилась бутылка «Кэтти Сарк».

Байкалов задержался с ответом, одобрительно щелкнув по квадратной бутылке с летящим по волнам парусником на этикетке: «Выбор одобряю. Главное, учитывает портовую специфику», после второй вопрос как-то потерял актуальность – однокашникам столько надо было рассказать друг другу, – и только вслед за третьей подполковник озабоченно посмотрел на часы:

– Пора двигать, неудобно опаздывать, весь питерский бомонд будет.

– Да и черт с ним. Мы с этой публикой говорим на разных языках.

– Вот поэтому ты и поедешь со мной. С закуской там тоже получше будет.

– Меня не приглашали, – для проформы сказал Токмаков.

Олег Байкалов весело рассмеялся:

– Ладно уж, не прибедняйся. Или ты хочешь сказать…

– Что я хочу сказать?

– Будто есть в нашем городе такие местечки, куда с радостью приглашают гавриков из твоей конторы? Подскажи адресок, и мы организуем экскурсии. Поглазеть на такое диво барыги приедут со всей России…

Токмаков наскоро убрал со стола, опечатал сейф, закрыл форточку, которой стучал влажный ветер. Это был ветер с моря, чуть солоноватый, с горечью дымка, с привкусом солярки. Это был рабочий ветер Балтики, и Токмаков несмело улыбнулся ему: «Привет, бродяга! Теперь мы будем чаще встречаться. И, может быть, когда-нибудь подружимся».

По дороге – Олег рассекал на новом «Опеле» черного цвета – рассказал Токмакову, каким образом он, Байкалов, скромный заместитель командира Отдельного отряда пограничного контроля, вдруг удостоился приглашения на великосветскую тусовку.

История уходила корнями в светлое лейтенантское прошлое Олега, когда он служил на одной из застав Северо-Западного пограничного округа. Поздним зимним вечером его вызвали к командиру. Тот дымил купленным по талонам «Беломорканалом», – шли последние годы «перестройки», отмеченные тотальным дефицитом, – озадаченно вглядываясь в карту района ответственности. Значительную его часть занимал Финский залив, по которому проходила морская граница. И вот сейчас к ней, если верить данным радиолокационного наблюдения, приближался от берега неопознанный объект.

Летом такое бывало не раз – рыбацкие моторки сбивались с курса. Но сейчас, когда залив скован торосистым льдом…

Может, лось решил эмигрировать в Финляндию? Но тогда за ним явно гналась еще и стая волков, потому что объект постоянно держал скорость около сорока километров в час.

– Бери тревожную группу – и в вертолет! – приказал командир Байкалову. – Разберись на месте. Нарушитель не должен уйти за кордон! Только, чур, оружие не применять, а то нас дерьмократы с дерьмом же и смешают как сатрапов КПСС.

– А собаку применять можно? – уточнил молодой лейтенант.

– Это, смотря какую.

– В тревожной группе служебная собака Клюква.

– Тогда можно, – явно отлегло от сердца у начальника заставы. – Но тоже лишь в пределах необходимой обороны!

По штату Клюква числилась овчаркой. На самом деле тайна ее породы и рождения были окутаны мраком неизвестности. Щенка нашли на болоте пограничники, собиравшие клюкву. Отсюда и кличка.

Клюква была первой там, где пахло колбасой и тушенкой, но не слишком усердствовала на полосе препятствий, а кусать и задерживать «халатников» вообще считала ниже своего достоинства. Зато, когда кому-нибудь из пограничников приходила посылка, она так умильно смотрела в глаза, что кусок застревал в горле, и лучше было добровольно поделиться с четвероногим другом. А то ведь Клюква знала, как применить нерастраченные на полосе силы и способности.

Вертолет с тревожной группой стартовал, взметнув на площадке снежные протуберанцы. Клюква зловеще выла, забившись под скамейку правого борта, где как раз и сидел Байкалов. Под брюхом Клюквы и, соответственно, винтокрылой машины, проносились заструги на поверхности льда.

В свете луны вертолет отбрасывал тень. Она бежала за ним по правому борту.

Но не только пограничный вертолет вторгся в царство Снежной королевы. Когда вышли в район поиска, Байкалов заметил внизу косой белый парус.

Пошли на пересечку нарушителю государственной границы. Тревожная группа высадилась на лед из зависшей машины. Клюква открыла боевой счет, тяпнув за руку борттехника, который с большим трудом отодрал собаку от дюралевого пола кабины, где и уцепиться-то было не за что.

Сапоги пограничников разъезжались на льду залива. Зато нарушитель передвигался легко и быстро. Он передвигался – Байкалов не поверил своим глазам – на велосипеде, оснащенном косым парусом, и не собирался поднимать лапки кверху в ответ на грозный оклик тревожной группы.

Но тут ветер чуть переменил направление. На скорости нарушителя это почти не отразилось. Перекинув свой парус, он стал уходить косым галсом, по-прежнему держа курс на Финляндию. Зато что-то случилось с Клюквой. Как бешеная она рванулась с места. Байкалов уцепился за конец поводка и на животе помчался вслед подлому ворогу.

Даже с лейтенантом на буксире Клюква быстро сокращала расстояние. Байкалов отпустил поводок. Гигантским прыжком, который сделал бы честь собаке Баскервилей, Клюква настигла велосипедиста, и тот вместе со своей диковинной машиной рухнул за ближайший торос.

Подбегая, Байкалов слышал крики, плач и стоны. Но все заглушало отчетливое чавканье, лязг собачьих челюстей, жадно вгрызавшихся во что-то мягкое…

Байкалов похолодел (что было в общем-то нетрудно на льду залива), представив газетные заголовки: «Клевреты КГБ травят людей собаками-людоедами!», «Съеденный заживо за стремление к свободе», «Пограничных псов кормят человечиной»…

Да если Клюква сейчас кого-то кусанет, самого Байкалова заживо сожрут в политотделе!

Еще несколько шагов, – и в лунном свете глазам лейтенанта предстала незабываемая картина. Жалобно стеная, нарушитель прижимал к сердцу рюкзак. Клюква же, не обращая внимания на робкое сопротивление, выгрызала из рюкзака низку дефицитных сарделек, припасенных нарушителем в дальний путь. Невообразимо аппетитный запах сарделек, донесенный порывом ветра до чуткого собачьего носа, и подвиг Клюкву на ратный подвиг.

Помимо сарделек в вещевом мешке задержанного оказался переписанный мелким почерком «Архипелаг ГУЛАГ» досточтимого Солженицына и дневник самого гражданина Элькина Бориса Семеновича. Записи в нем неопровержимо свидетельствовали об изменнических намерениях задержанного.

В ходе следствия несостоявшийся нарушитель пытался закосить под шизоида. Эту же версию отрабатывали адвокаты, ссылаясь на переписанный от руки фолиант ГУЛАГа, – к тому времени Солженицын уже издавался в Союзе в полный рост. Но четкие показания Байкалова и бережно сохраненный им вещдок в виде оригинальной конструкции велосипеда на шипованых шинах, не позволили Элькину уйти от ответственности.

За покушение к переходу государственной границы СССР гражданин Элькин получил свои пару лет, отбыть которые не успел по случаю победы демократии в 1991 году. Но это не помешало ему оказаться в сладкой категории репрессированных КГБ и на этой волне взлететь достаточно высоко, чтобы начисто изничтожить какого-то там Байкалова вместе с жадной до чужих сарделек дворняжкой.

Возможно, настоящий шизик так и поступил бы. Но господин Элькин, не забывший, естественно, Байкалова, был умным человеком. В многочисленных интервью он называл его своим «дважды спасителем» – как от челюстей прикормленной человечиной овчарки, так и от попыток следствия упрятать его в спецбольницу КГБ, как якобы психически неполноценного человека.

Первое из таких интервью под заголовком «И в КГБ служили честные люди» было опубликовано в газете «Невский берег», одним из «отцов-основателей» которой являлся сам Борис Семенович.

– Вот такая, понимаешь, история, – закончил свой поучительный рассказ из новейшей истории Государства Российского подполковник Олег Байкалов. – А сегодня, как ты знаешь, все прогрессивное человечество отмечает первый юбилей столпа демократии – газеты «Невский берег». Куда мы с тобой благополучно и прибыли…

Действительно, за время рассказа они подъехали к Дому журналистов, где проходило торжество.

– Пойдем, поручкаемся с Борис Семенычем, оне специально по такому случаю из Москвы прибыли-с!..

– Как-то не жажду.

– Зря. Он теперь в Министерстве по налогам и сборам трудится. Большая шишка. Непотопляемый.

– Понятно, раз уж в Финском заливе не утонул.

– Не только он. Наш дорогой Владимир Ильич, который дедушка Ленин, тоже не утонул при подобном переходе. А не тонет, как мы знаем…

– Воздержусь от комментариев, – сказал Токмаков, выходя из «Опеля», остановившегося на Невском проспекте. – Скажи лучше, что стало дальше с Клюквой.

– Пришлось мне из-за нее квартиру менять. «Хрущевка» была, так Клюква в дверь уже не проходила. Спасибо Элькину, – посодействовал. Он в то время депутатом в Думе капусту рубил и помог вписать Клюкву в число квартиросъемщиков, а потом и жилплощадь получить.

– Вспомнил, значит, диссидент, собаку-людоеда! – констатировал Токмаков, потянув на себя тяжелую дверь Дома журналистов.

При входе гостям вручали шампанское. Правда, бокалы были пластмассовыми. Токмаков не огорчался по этому поводу, как остальные. Тем более, шампанским его обошли. Зато никто и не подумал спросить у него пригласительный.

Токмаков спокойно миновал стоявших у дверей охранников и вслед за Байкаловым двинулся в Синюю гостиную.

– Ну вот, а ты комплексовал, – сказал однокашник. – Наверное, за своего приняли.

– Нет, они меня просто не увидели. Помнишь уроки сэнсэя? Надо почувствовать себя тенью, тогда люди перестанут тебя замечать.

– Очко в твою пользу. Поищу-ка я свой старый конспект, да наведаюсь в ближайший банк.

– Главное – не конспект, а чистота помыслов, – сказал Токмаков. – Если я сюда попал, значит, это было для чего-то нужно.

И тут он увидел Машу. Среди декольтированного бомонда она выделялась строгостью наряда – черная юбка и тонкий белый свитерок – и независимым видом. Головы других представительниц второй древнейшей профессии, как злые языки окрестили журналистику, словно подсолнечники за солнцем поворачивались вслед губернатору. За ним шел начальник пресс-службы Смольного Александр Афанасьев – бородатый, насмешливый, чем-то напоминавший сатира.

Узнав Машу, Афанасьев кивнул. Маша ответила.

Токмаков чертыхнулся: нигде нет прохода от этой женщины! Женщины, которую он еще не забыл.

В Синей гостиной начался концерт, перемежаемый поздравлениями. Выдержать это действо больше четверти часа нормальный человек был не в состоянии, и Токмаков с Байкаловым ретировались в фойе. Раздобыв по стаканчику красного вина, вспомнили однокашников. Ребята служили кто где, и в целом достойно.

– Юрка вот скурвился, жалко.

– Наш каратист?

– Нет, у которого папаша был главпуровский[24] генерал. Когда мы Новороссийский порт зачищали, я его там встретил. Рожа шире фуражки, а джипяра такой, что и рожа и фуражка, и ротвейлер, и тройка телок легко помещаются. В таможне служит. И дает «добро» нужным людям.

– Ну и?

– Поприжали мы там всех, порядок навели. Надолго ли? Лично у меня таможне веры нет, – допил вино Байкалов. – Поэтому мы опыт новороссийский у себя внедряем.

– То есть?

– Ну параллельно с таможенниками ведем учет всего, что пересекает границу. Заполняем карточки, отправляем в налоговую инспекцию: какой груз, какая фирма. Канитель большая, но раз надо, то надо.

Рука Токмакова с недопитым стаканом вина застыла в воздухе.

– И давно?

– Второй год. Чего глазенки-то загорелись, а, Токмаков, человек-тень?

– Того и загорелись, что хотят взглянуть на твои учеты.

– Я разве против? Появится оперативная информация, – бери пузырь и заходи в любое время.

– Завтра утром ты не занят?

– Что? Уже? – не поверил Байкалов. – Ведь ты, по моей информации, всего второй день в должности! Когда успел?

Из Синей гостиной в фойе выплеснулась еще одна группа пресытившихся поздравлениями и эстрадными номерами.

– Наша оперативная служба – это КГБ сегодня, – вместо ответа сказал Токмаков. – контора глубинного бурения. Слушай, я отойду на минутку. Лады?

Проследив взглядом, к кому подошел Вадим, Байкалов понял, что минуткой дело не ограничится, и вернулся в Синюю гостиную. Там дуэт известных комиков исполнял куплеты:

«Невский берег» я люблю,

И пою об этом.

Хоть и маленький тираж —

Все-таки газета!

Наградой Токмакова за чистые помыслы стал вечер с Машей Груздевой. Все вышло как-то само собой. Не успел он сказать ей несколько слов и выпить пару рюмок за длинным фуршетным столом, как почему-то оказался в микроавтобусе, мчавшемся по Невскому. «Роситу» пришлось оставить у Дома журналистов.

Плюсом было то, что Маша сидела у него на коленях. Минусом – помимо них в «Фольксваген-транспортер» набилась еще куча непонятного народа, да и ехали они неизвестно куда.

Как всегда, знакомые у Маши были подозрительные. Она их словно специально коллекционировала – чудаков и маразматиков, демократов и сторонников нового русского порядка, физиков и лириков, не состоявшихся писателей и никогда не бывших художниками «митьков».

Экспедицией заправлял малый с костлявым лицом, наколкой в виде паука на кисти руки и лошадиным хвостом, пропущенным над ремешком кожаной кепки-бейсболки.

По праву старого друга и коллеги он называл Машу «княжна Мэри», кажется, имея на «княжну» виды. Сам он отзывался на кличку Гек.

Скопище придурков, в которое случайно затусовалась Маша и вместе с ней Вадим, покинуло Дом журналиста в знак протеста. Против кого или чего был направлен протест, Токмаков не въехал, но подозревал: своим уходом эти ребята оказали большущую услугу организаторам праздника. Подтверждением догадки служила плетеная корзинка с выпивкой-закуской и цифрой 10, занимавшая в автобусе почетное место и наверняка оказавшаяся здесь не по воле хозяев праздника.

– Мне нужно что-то сказать тебе по секрету, – шепнула Маша ему на ухо. – Очень важное.

– Говори.

– Я была в клинике у Дим Димыча, и он просил тебе передать…

Маша перехватила взгляд костлявого Гека. Лет семь-восемь назад он занимался в «Невском береге» криминальными расследованиями и любил совать нос не в свои дела. Еще он, кажется, был влюблен в Машу, но это не имело отношения к делу.

– Не здесь, – перебил Токмаков. – Потом.

– Думаю, лучшего случая посекретничать у нас не будет.

– Предоставь это мне.

Автобус остановился на Кутузовской набережной. У парадной, в которую с радостным гомоном саранчи ринулись пассажиры «Фольксвагена», белела мемориальная доска. Токмаков не рассмотрел, что там было выбито. Словно в тумане он шел за Машей.

В многокомнатной загаженной квартире этот туман не рассеялся. Напротив, ударил в голову покрепче коньяка, и Токмаков не отходил от журналистки, обнимал ее в танце. Короче, вел себя как последний идиот, все забывший и простивший.

И Маша воспринимала это как должное, словно не пробежала между ними черная кошка в облике Левы Кизима. Юбилей «Невского берега» перекинул мостик через разделившую их пропасть. Маша решила попробовать его на прочность. Выдержит мостик, или…

– Пойдем, Вадим, пошепчемся.

Токмаков кивнул, краем глаза подметив инстинктивное движение Гека: рука того сжалась в кулак.

В коридоре было не продохнуть от табачного дыма. Хрящеватый нос Токмакова уловил специфический запах «леди Хэмми»[25]. «Золотая молодежь» оттягивалась во всю, заполонив, естественно, и кухню.

Нет, квартирка была явно нехорошая! Пора было им выбираться отсюда, и чем скорее, тем лучше! Но Маша уже подтащила Токмакова к какой-то облупленной двери, и, озорно подмигнув, потянула за собой.

Токмаков шагнул в темноту. Вспыхнул свет.

Маша удовлетворенно усмехнулась. Сколько лет прошло, а выключатель остался на прежнем месте. Насколько она помнила, единственным закутком в этом гадюшнике, где можно было посекретничать или просто спокойно поговорить, всегда была ванная комната. Достаточно просторная, по-своему уютная, и главное, есть куда стряхивать пепел.

Но когда щелкнула за ними старинная медная задвижка, говорить Маше вдруг расхотелось. Она была сыта по горло интеллигентской болтовней!

Ей хотелось совсем другого.

После школьных вечеринок, со времени которых прошла уйма лет, Маша не часто резвилась в антисанитарных условиях. А ванна, как ни странно, вполне отвечала этому определению – почерневшая, с отбитым фаянсом, вываркой с кучей грязного белья в углу и жуткими темно-синими стенами. С потолка, покрытого пылью веков, свисали клочья паутины.

Но, как и в «школьные годы чудесные», Маше было на это сейчас наплевать. Она захотела Вадима. И она его получит. Только не надо больше слов, дурацких объяснений. Путь к достижению цели – действие.

Маша через голову стащила свой целомудренный свитерок, ловко накинула на шею Токмакова, притянула к себе. Вадим подумал, что за сегодняшний вечер к нему уже второй раз применяют удушающий прием. Это был явный перебор, и он не смог дать достойный отпор. Губы обожгли поцелуи.

Щеку Маши оцарапала жесткая рыжеватая щетина. К вечеру Токмаков всегда зарастал, и это ее заводило тоже. Время дорого, и она не хотела тратить его попусту. Повернулась спиной, уверенная, что Вадим сам разберется с колготками.

Она не ошиблась в своих предположениях. Человек, подобно Токмакову проведший несколько не худших лет младости, надевая и снимая общевойсковой защитный комплект по командам «Газы!» или «Атом! Вспышка справа!», без труда справится с какими-то колготками. Колготки – это все же не резиновые чулки ОЗК с тяжелыми сапогами, и Токмаков явно перевыполнил норматив.

А трусики слетают в одно мгновение. А юбку можно вообще не снимать.

На полпути к блаженству Маша мимолетно подумала, что надо окончательно переходить на чулки. Чулки намного эротичнее. Потом она не думала вообще ни о чем, шепча с закрытыми глазами: «Вадик, Вадинька…», а когда вернулась на грешную землю, то первым делом увидела ботинки.

Да, те самые, генеральские, о которых Дим Димыч велел рассказать Токмакову: черные остроносые ботинки на резинках, где вместо шнурков были приспособлены декоративные полоски кожи.

Она не сразу поняла, что эти нелепые туфли принадлежат именно Вадиму. А когда въехала, ее охватили смятение и неловкость. Она стояла, упираясь локтями в пожелтевший от времени умывальник, тяжело дыша, и рядом со своими босыми ногами видела подозрительные ботинки Токмакова.

«Стоп! – приказала она себе, – не пори горячку! Что за ерунда, мало ли уродливых опорок клепает очнувшаяся от спячки отечественная промышленность?!»

На что рассудительный внутренний голос, к мнению которого она так редко прислушивалась, возразил: «Да, мало! Иначе бы Дим Димыч их не запомнил, и это явно форменная обувь, – кто купит такой страх за свои деньги?»

«Ну и ладно, что из этого?».

«А ты сама, голубушка, подумай!»

И Маша вспомнила, что перед отлетом бросила Вадиму письмо электронной почтой, где, на всякий пожарный, называла рейс и время прибытия. Еще Маша вспомнила, как при малейшем намеке о Леве Кизиме на скулах Токмакова играли желваки.

Как известно, все правоохранительные и силовые структуры – узаконенный государственный рэкет. По логике, один шаг до просто рэкета. И, похоже, Вадим его сделал. Маша добиралась от аэропорта до Измайловского проспекта несколько часов. За это время решительный человек с машиной легко успеет не только автобус обчистить, но и банк, и примчаться в свой двор и обеспечить себе алиби, снимая кошку с дерева, – такие подробности надолго запоминаются.

Точно, так оно и было!

Вернув на подобающее место задранную юбку, Маша села на край ванны и включила воду. Ловила холодную струйку воды узкой ладонью. Ее красивые соболиные брови сошлись к переносице.

– Что-нибудь не так? – спросил Вадим, помнивший, что сошедшиеся брови – грозный признак.

– Все не так, – сказала Маша колючим, как ершик для чистки посуды, голосом. Таким голосом можно было бы отчистить от многовековой грязи всю ванную. – Иди, уже поздно, а ты ведь ходишь на работу к девяти.

– А что ты мне хотела шепнуть по секрету?

– Ничего, – криво усмехнулась Маша. – Это была, как ты любишь выражаться, оперативная комбинация.

– Рад, что научил тебя чему-то.

Маша кивнула:

– Дай сигарету.

– У меня «Капитан Блэк».

– Все равно.

Щелкнула зажигалка, выметнув хищный узкий язычок.

– Я пошел?

– Иди, – сказала Маша, подумав: «Ненавижу и люблю».

Закрывая за Вадимом медную задвижку, она надеялась на четверть часа одиночества. Но все обернулось по-другому.

«Капитан Блэк» оказался сродни капитану Токмакову – кружил голову и продирал до селезенок. После нескольких затяжек собственные выводы относительно рэкетирской сущности Вадима уже не казались Маше столь бесспорными. Ведь он не знал о кассете, за которую Дим Димыч хотел получить в «Рейтере» не меньше ста тысяч кусков. И уж тем более Токмаков не мог предположить, что в автобусе поедут артисты, вернувшиеся с зарубежных гастролей. Следовательно…

И тут раздался стук в дверь. Стук был вкрадчивый, похожий на условный:

– Ты помнишь, Мэри, что нам обещала?

Маша узнала голос Гека:

– На пятилетней годовщине «Бережка»? После того, как всех нас выгнала твоя подружка.

Она не ответила. Вспомнил бы еще, урод, что было до девяносто первого года. А редактриса, хотя и не была в действительности Машиной подружкой, выперла Гека и пару-тройку его забулдыжных приятелей совершенно правильно – нечего тащить в газету «заказуху». Причем, нередко, бандосовскую!

Так она и объяснит сейчас этим обдолбаным наркошам!

Но Машу опередил вкрадчивый голос за дверью:

– Здесь, в этой самой вот квартире, ты поклялась… Припоминаешь? Ты поклялась, что дашь нам всем, если хоть раз переступишь порог гадского листка!

Маша вздрогнула. Что-то было такое. Какая-то чушь, смешная бравада в духе Дарьи Асламовой в поддержку журналистского братства. Тогда она ничем не рисковала, потому что уходила на телевидение. А теперь…

– Ты пришла на юбилей. Значит, переступила порог. За базар надо отвечать, княжна Мэри!

– Да пошел ты в задницу, урод! – не выдержала Маша.

– Приглашаешь? – заржали сразу несколько голосов, и сильный рывок чуть не выдернул язычок задвижки из пробоя.

Дверь открывалась наружу. Маша успела просунуть в ручку палку из выварки, но это задержало Гека ненадолго. Медная задвижка полетела в сторону, палка треснула и сломалась.

Маша схватила грязный тазик, собираясь обороняться решительно и стойко, но таз не понадобился.

В рядах желающих полакомиться журналистским телом вдруг обнаружилось смятение. Смятение имело имя и специальное звание – капитан. Расшвыривая поддатых борцов за независимую прессу, Токмаков в несколько секунд добрался до зачинщика всего этого безобразия.

Гек выхватил из кармана шприц, сорвал с иглы защитный наконечник:

– Ну иди, иди, сука, за своей порцией СПИДа!

…В славные годы развитого социализма крупные предприятия имели план по выпуску товаров широкого народного потребления. Эти самые товары были нужны машиностроительным, авиационным, оборонным заводам как рыбке зонтик. Но не выполнишь – рухнут показатели социалистического соревнования, а вместе с ними премия, ордена за доблестный труд, еще на пятилетку затормозится очередь на легковые автомобили.

Поэтому русская смекалка включалась на полную мощность, чтобы и рыбку съесть – выполнить задание по ширпотребу, и на зонтик не сесть. Скажем, план по выпуску кастрюль спускался заводу в общем литраже. В результате на прилавках появлялись кастрюли, предназначенные не для простых советских граждан, но скорее для великанов – людоедов – ведь одну десятилитровую кастрюлю отштамповать проще, чем десять литровых.

Этот принцип четко соблюдался и по другой номенклатуре. Поэтому зеленый эмалированный таз доперестроечного происхождения, который Маша опустила на дурную голову Гека, обладал весом, отвечающим габаритам.

Банг!

Гек хрюкнул, повалился вперед, Токмаков успел жестко заблокировать руку со шприцем:

– Ну и знакомые у вас, госпожа Груздева! Прямо сливки общества. Или пенки… Снять и выкинуть.

– Не знаю, что бы я без тебя делала, Вадим!

– Кайф бы ловила, дура! – неосторожно прокомментировал один из пришедших в чувство парней. – Еще пожалеешь…

– Таких ребят надо учить рублем, – пробормотал Токмаков под нос. – Иначе не понимают.

– Не надо, Вадим! – воскликнула Маша, в которой с новой силой вспыхнули подозрения о рэкетирских замашках Вадима. – Не забирай у него деньги!

– Я и не собирался, – через секунду сказал Вадим, внимательно рассматривая сбитые костяшки пальцев. – Пусть его папаша раскошелится на металлокерамику, а клиника «Меди» заплатит налоги со вставленных зубов. Все какая-то польза будет. Попытку изнасилования будем оформлять?