Через три дня у Виктора был день рождения. В обед Мукусеев заскочил к граверу и заказал эту идиотскую надпись… И вот теперь, спустя три с половиной года, он стоит ночью посреди кладбища в маленьком югославском городке и держит в руках эту самую зажигалку. Бред! Просто бред!
      Зажигалка блестела в узком луче фонаря, и дурацкая присказка, выгравированная пожилым гравером-армянином, приобрела теперь какой-то зловещий, тайный смысл.
      — Откуда? — спросил Мукусеев. — Откуда она у вас?
      — Это зажигалка Виктора. Легко проверить.
      — Не нужно ничего проверять. Я сам подарил ему эту зажигалку.
      — А-а? Теперь вы поняли, что я говорю правду?
      — Продайте мне эту зажигалку, — сказал Мукусеев. — Я заплачу.
      Гойко несколько секунд молчал, потом произнес:
      — Берите так. Денег не надо.
      — Спасибо. — Мукусеев выключил фонарик и стиснул в кулаке «зиппо».
      — Не за что. Я же вижу, что это как память.
      — Спасибо, брат. Я… я не знаю, что сказать. Просто спасибо тебе.
      — Есть еще кое-что… У моего товарища есть еще кое-что. Но уже за деньги, — сказал Гойко. — Что-то важное.
      — А что значит «кое-что»? — переспросил Владимир.
      — Я не знаю. Но он сказал: есть еще кое-что. Очень важное.
      — А сколько стоит это важное «кое-что»?
      — Еще тысячу марок, брат.
      — Хорошо, будет еще тысяча марок.
      — Когда?
      — Скоро. День, два, три… деньги будут. Я обещаю.
      — Когда будут деньги, поставь на окно в комнате включенную настольную лампу. Я буду знать, что ты достал деньги.
      — Встретимся здесь же?
      — Я сообщу, где и когда. Прощай. Я уйду сейчас, а ты побудь здесь еще минут десять.
      — До свидания, — пробормотал Владимир. Гойко повернулся и пошел между могил. Луна скрылась и он растворился в темноте. Мукусеев снова сел на могилу. В левой руке он сжимал «зиппо». Он все еще не верил в реальность того, что произошло.
      Он не знал, сколько просидел, сжимая в ладони зажигалку. Время мчалось сквозь него свистящим горячим ветром, наполненным лицами, голосами, воспоминаниями.
      На плечо опустилась рука Джинна, и Владимир вздрогнул,
      — Вот, — сказал он беспомощно, протягивая зажигалку. — Вот, Джинн… Витькина.
      — Мои инструкции, Володя, ты все-таки проигнорировал, — сказал Джинн. Они сидели в комнате Джинна. На столе лежала зажигалка «зиппо», стояла бутылка ракии и два граненых стаканчика.
      — Какие инструкции?
      — Я просил выяснить как можно больше, что конкретно известно этому Гойко и кто таков он сам.
      — Извини. Извини, Джинн, но как-то все инструкции сразу из головы вылетели… Да еще этот кот!
      Джинн усмехнулся, Владимир налил в стаканчики ракии.
      — Этот кот, собака такая, пять лет жизни у меня отнял.
      — М-да, котик удачно зашел на огонек… Однако давай попробуем подвести итоги. Итак, что нам известно? Есть некий гражданин Гойко. Лет тридцати. Вероятно, житель Костайницы. Но за те три недели, что мы здесь отираемся, я его ни разу не видел.
      — А ты уверен, что смог бы его опознать?
      — Теперь — да. Черты лица я, разумеется, не рассмотрел, но голос и особенности походки я запомнил. В Москве или в Париже это, конечно, ничего не дает, но в Костайнице с населением две тысячи человек это уже нечто. Мы познакомились практически со всеми жителями Костайницы, но этого Гойко я наверняка не видел. Это довольно странно.
      — Какие, — спросил Мукусеев, — ты делаешь из этого выводы?
      — Выводы делать рано — фактов мало. Меня беспокоит другое…
      — Где взять деньги?
      — Черт с ними, с деньгами. Меня беспокоит, куда делась первая записка? — произнес Джинн.
      — В то утро машины мыл Зимин, — ответил Мукусеев. — Неужели… Зимин?

***

      После завтрака Мукусеев сказал:
      — Коллеги, у меня есть сообщение.
      — Какое же? — спросил Зимин. Он жевал зубочистку и щурился на солнце.
      — Важное… Я бы сказал, весьма важное. Но обсудить его я предлагаю в другом месте. Ну, скажем, на речке.
      — Ого! Вы нас уже заинтриговали, Владимир, — сказал Широков.
      — На речке так на речке, — сказал Зимин. — Удочки брать?
      Мукусеев, Широков и Зимин расселись на камнях, а Джинн стал швырять гальку, пуская блинчики. Река блестела, щебетали птицы… Все выглядело очень мирно и беззаботно.
      — Итак? — спросил Зимин. Мукусеев закурил и сказал:
      — Появился человек, который может указать место захоронения.
      Он сказал эту фразу и замолчал. Джинн застыл с рукой, отведенной для броска, Зимин вынул изо рта зубочистку, а Широков сказал: кхе… Джинн швырнул свой камень, повернулся и сел на корточки — так любят сидеть зэки.
      — Появился человек, который может указать место захоронения наших ребят, — повторил Мукусеев.
      — Что же это за человек? — осторожно спросил Зимин.
      — Человек до некоторой степени анонимный.
      — Очередной Бороевич? — поморщился Джинн.
      — Как он на вас вышел? — спросил Зимин.
      — Прислал записку.
      — Ого! С почтальоном?
      — Нет, тайно сунул под дворник автомобиля, — ответил Мукусеев, глядя на Зимина.
      — А посмотреть на эту записку можно?
      — Да, конечно, я покажу вам ее… потом, позже.
      — А сейчас не покажете? — спросил Широков.
      — Собственно, записка не представляет большого интереса. Всю информацию я получил при личном контакте.
      — Вы лично встречались с источником?
      — Да, сегодня ночью на кладбище. — Джинн нахмурился и сказал:
      — Какого черта, Володя! Что это за самодеятельность? За безопасность пока еще отвечаю я. А ты идешь один ночью на встречу с неизвестным… Это нормально?
      — Так было надо, Олег.
      Широков и Зимин переглянулись. Джинн раздраженно швырнул в воду камень.
      — Спасибо. Спасибо тебе, Владимир Викторович, за доверие.
      — Зря ты, Олег… Я был вынужден. Объяснить, почему?
      — Да уж будь любезен, — сказал Джинн. Разговор шел как по нотам, а партитуру они написали еще ночью.
      — Дело вот в чем, коллеги. Записка, которую я обнаружил вчера, была не первой. Первую я, к сожалению, не получил. Источник объяснил мне при встрече, что первую записку он сунул под дворник еще позавчера ночью… Она исчезла.
      — Та-ак, — протянул Джинн. — Куда же она делась?
      — Мне тоже очень интересно, — ответил Мукусеев.
      — Ветром не могло ее унести? — спросил Зимин.
      — Нет, это исключено. Насколько я понимаю, никто из нас ее не видел?
      — Странная постановка вопроса, Владимир Викторович, — произнес Широков.
      — Позавчера утром я мыл машины, — сказал Зимин. — Никакой записки не видел… Мария или Сабина не могли взять?
      — Сабина, — сказал Джинн, — не брала… Я бы знал.
      Зимин задумчиво посмотрел на изжеванную зубочистку и произнес:
      — Ну, конечно. Тебе, Олег, Сабина бы обязательно доложила… лично.
      — Совершенно верно, Илья Дмитриевич, — глядя в глаза, отозвался Джинн. — Мне бы Сабина сказала.
      — Не сомневаюсь, Олег. Ты же, кажется, ее уже… ВЕРБАНУЛ.
      Широков поднялся с камня и сказал:
      — Прекратите… А вы, Владимир Викторович, так и не объяснили мотивов своего поступка. Ваш поход на кладбище в гордом, так сказать, одиночестве чем же все-таки был вызван?
      — Недоверием к нам, — сказал Зимин. — Наш уважаемый коллега посчитал, что кто-то из нас троих нашел записку под дворником автомобиля и скрыл ее… Я даже знаю, кого заподозрил Владимир Викторович в первую очередь.
      — Кого же? — спросил Широков.
      — Этого мерзкого старикашку из Генпрокуратуры, — ответил Зимин.
      Владимир сделал вид, что смущен.
      — Ну же, — подбодрил его Зимин, — скажите нам, Володя — дело было?
      Мукусеев помолчал несколько секунд, потом ответил:
      — Вчера я несколько неверно оценил ситуацию… я сожалею.
      — А сегодня вы пересмотрели свои взгляды?
      — Если бы я не доверял вам, я бы ничего не рассказал, — принужденно ответил Мукусеев. — Я признаю, что был не прав.
      — Большое спасибо, — сказал Зимин шутовским тоном. Широков произнес:
      — Но кто же, все-таки, взял записку? Вопрос очень важный. — Джинн встал и сказал:
      — Вариантов всего три: либо кто-то из нас. Либо Мария. Либо третий. Посторонний человек. — А Мукусеев спросил:
      — К какому варианту склоняешься ты, Олег?
      — Я думаю — Мария.
      — А на кой, извините, хрен ей эта записка? — поинтересовался Зимин.
      — Видимо, она посчитала, что так будет лучше для всех, — пожал плечами Джинн. А Мукусеев сказал:
      — Может быть, ты, Олег, попробуешь через Сабину прозондировать эту тему?
      — Попробовать-то я попробую, но… — Зимин закурил, встал с камня и сказал:
      — Ладно, оставим это… Пока, во всяком случае. С Манькой я поговорю сам и, если она взяла писульку, то, поверьте мне, я ее расколю. Сейчас меня интересует другое: что же все-таки сообщил вам, Володя, ваш анонимный источник?
      Мукусеев вкратце пересказал встречу с Гойко, продемонстрировал зажигалку. Все по очереди повертели ее в руках… Задумались.
      — И где же вы намерены взять шесть тысяч марок, Владимир Викторович? — спросил Широков. — Посольских партвзносов больше, кажется, нет? Я готов профинансировать мероприятие из командировочных, но…
      — Я и хотел обсудить этот вопрос с вами, мужики, — сказал Мукусеев. — Вопрос деликатный… Но… Давайте прикинем, сколько у нас наличности.
      Выяснилось, что наличности даже с учетом российских дублей, никак не набирается хотя бы на половину суммы. Мукусеев позвонил в посольство и в весьма туманных выражениях намекнул на некий «новый поворот» и необходимость финансовых вливаний… Решили, что в Белград, за деньгами, отправятся Широков и Зимин, а Мукусеев и Джинн остаются в Костайнице.
      После обеда Широков и Зимин уехали.

***

      Денег в посольстве не дали. Вернее, дали, но всего восемьсот пятьдесят марок.
      — Что же делать-то? — озадаченно произнес Мукусеев.
      — Не переживайте, Владимир Викторович, — ответил Широков. — Есть другой вариант.
      — Какой же?
      Широков улыбнулся, посмотрел на Зимина. Зимин тоже оскалился, показывая железные зубы в верхней челюсти. Мукусеев подумал, что если он и на допросах так улыбается, то, конечно, преступник начинает чувствовать себя… э-э… неуютно.
      — Ну так в чем дело? — спросил Мукусеев. — Что за вариант? Чубайс подарит моему источнику мешок ваучеров? — Зимин покачал головой и скорбно произнес:
      — Как вы циничны, Владимир. Вы бы уж выбрали для своих шуточек что-нибудь пониже: мать, честь, Родина… А вы в самое святое плюнуть норовите — в Ваучер!
      — Илья Дмитриевич! Честное слово — не до шуток! Что там у вас за вариант?
      Широков и Зимин снова переглянулись, и Широков сказал:
      — Нашелся человек из взвода Бороевича.
      Несколько секунд все молчали. Потом Джинн спросил:
      — Он может указать место захоронения? Он уже дал показания?
      — А вот это как раз и предстоит узнать. Богдан Троевич живет всего в сорока километрах от Костайницы, в поселке N.

***

      В комнате Широкова расстелили на столе карту. Простыня топографической премудрости накрыла стол целиком.
      — Игорь, — попросил Джинн Широкова, — задерни шторы от греха.
      — Сейчас, — ответил Широков. Он стоял возле окна, вылущивал из блестящей фольги какую-то таблетку. — Сейчас сделаю, секунду.
      — Ты что это, Игорь Георгиевич, на колеса перешел? — спросил Зимин.
      Широков запил таблетку, улыбнулся и, ничего не отвечая, плотно задернул шторы. Потом включил свет. Все четверо склонились над картой… Мукусеев сразу понял, что карта ему не по зубам. Кое-что понять, конечно, было можно. В Бонче была военная кафедра и какие-то представления о топографии он имел. Но, во-первых, весьма поверхностные и, во-вторых, все уже давно забыл.
      А простыня была обильно усыпана значками условных обозначений, цифрами, линиями… Похоже, что по-настоящему профессионально карту мог читать только Джинн и, в меньшей степени, Широков.
      — Вот, — сказал Джинн, ткнув ручкой в карту. — Всего пяток строений. По-нашему — хутор… Квадрат В-12. Про сорок километров вам, конечно, загнули — тут километров семьдесят, да еще и очень неважной дороги.
      — Первые километров тридцать, — сказал Широков, — шоссе.
      — Да, — согласился Джинн. — Но потом в X. поворот на грунтовку, а потом… вот здесь, за мельницей… вообще на лесную дорогу. Интересно, пройдет легковуха?… А другой дороги нет.
      Зимин почесал переносицу, произнес:
      — По крайности прогуляемся пешочком… Свежий горный воздух и все такое.
      — И все такое, — повторил Джинн. — И все такое…

***

      Ехать в N. решили не откладывая, сегодня же… Еще памятна была судьба Бороевича. Приехать и найти труп Богдана Троевича с простреленной головой было бы непростительно.
      — Ну, это ты, Владимир Викторович, преувеличиваешь, — сказал Широков.
      — Возможно. Пуганая ворона, Игорь Георгиевич, куста боится… А ты чего такой бледный, Игорь?
      Широков, действительно, выглядел скверно… За полковника ответил Зимин:
      — А раскрыл в машине окна на всю дурягу. Вот и продуло.
      — Нет, — ответил Широков, — я, кажется, отравился… Съел что-то такое.
      Джинн нашел Сабину, попросил сделать что-нибудь перекусить наскоро и десяток
      бутербродов с собой. На вопрос Сабины: куда они собрались? — соврал, сказал, что на пикничок… здесь, неподалеку.
      Собрались за полчаса. И тут выяснилось, что Широков совсем не в форме. Он надел свитер, но, несмотря на это, его знобило, на бледном лице горели щеки… Джинн посмотрел на Широкова и сказал:
      — Игорь, тебе лучше остаться.
      — Ну уж извините. На кладбище Владимир ходил один. А теперь ты хочешь меня, Олег, от встречи с Троевичем отстранить?
      — Никто, Игорь Георгиевич, не хочет тебя отстранять. Но ты явно болен, а там, может быть, придется идти пешком… Тебе лучше остаться, а Мария с Сабиной за тобой будут ухаживать.
      — Звучит заманчиво, Олег. Но я поеду. Джинн хмыкнул и сказал:
      — Товарищ полковник, вы старше меня по званию. Но за безопасность отвечаю я. Вы остаетесь. Это приказ.
      — Ну ты крут, майор, — ответил Широков. Спустя две минуты «фиат» выехал со двора.

***

      Тридцать километров по шоссе проскочили за двадцать минут. Проскочили бы и быстрей, но их остановили на блокпосту. Командовал постом немолодой усатый серб, похожий на Сталина. Звали его, кстати, Иосиф. Он носил бундесверовскую защитную куртку, пилотку ЮНА и советский АКМ. Курил «житан». Иосиф «Сталин» поинтересовался, куда и зачем они едут? Джинн соврал: едут поснимать водопад возле N… «Сталин» посмотрел на них как на сумасшедших, но пропустил. Сказал только: постарайтесь управиться до темноты.
      В X. они свернули на грунтовку. Дорога была вполне приличной — плотной и укатанной, но изобиловала поворотами и все время шла в гору. Вокруг плотно стоял хвойный лес, на прогалинах шевелилось море цветов, воздух пах теплой хвоей… В легкой дымке стояли впереди горы голубоватого цвета. Двигатель «фиата» ровно гудел и тащил машину вперед и вверх.
      Добрались до мельницы. Вернее, до того, что от нее осталось. Явно старинное, построенное из темного кирпича здание мельницы было наполовину уничтожено взрывом, черным пальцем торчало вверх обгоревшее стропило. Сложенная из осклизлых, покрытых сопливой тиной камней плотина тоже была частично разрушена, вода с шумом текла через брешь.
      Они вышли из машины, поднялись на плотину. Слева, в запруженной части, на воде лежали сотни кувшинок, цвели какие-то маленькие белые цветочки. Поверх бреши в плотине были брошены четыре нетолстых бревна, связанных попарно. Под ними ревела вода.
      — Мостик, однако, — сказал Мукусеев, прыгая на бревнах.
      — Выдержит, — сказал Джинн, прыгая на второй связке. Он вернулся к «фиату», сел за руль и въехал на плотину… С противоположного берега на него смотрели Зимин и Мукусеев… Колеса «фиата» накатились на бревна. Обе связки были шире колеса сантиметров на десять. «Фиат» двигался медленно-медленно, на полуотпущенном сцеплении.
      — Что он делает? — сказал Зимин. — Сорвется к черту.
      — Не каркай, Илья Дмитриевич, — грубовато ответил Мукусеев. Бревнышки, кое-как стянутые грязной веревкой, прогибались и стремились разъехаться в стороны, Джинн сидел за рулем с каменным лицом. Он физически ощущал напряжение дерева и даже легкую вибрацию тела плотины… На «мост» въехали задние колеса, а передние выехали на каменную твердь. Джинн подмигнул Мукусееву и аккуратно съехал с «моста».
      — Каскадер хренов, — вздохнул Зимин. — Индиана Джонс… тьфу!
      — Ты чего так разволновался, Илья Дмитрич? — спросил Мукусеев.
      — Утопил бы тачку — пришлось бы на своих двоих топать.
      — Ничего. Горный воздух… и все такое.
      — Вот именно — «и все такое».
      А дальше дорога пошла — караул. Для джипа без проблем, но для «фиата» совсем не в жилу. Они проползли на брюхе еще пару километров, и Джинн остановил машину — впереди был подъем градусов под тридцать, частично покрытый каменной крошкой.
      — Дальше, господа, ножками. С разгону мы, может, и взяли бы этот подъемчик… Да разогнаться негде.
      — «Лэндкрузер» надо для таких поездок иметь, — сказал Зимин.
      — Виноват, исправлюсь. Завтра куплю «лэндкрузер». Пошли пешком. В гору, по камням и выбоинам. Через час увидели несколько строений под тесовыми крышами. На лугу паслись козы и два невзрачных ослика. Над одним из домов вился печной дымок.

***

      Богдан Троевич оказался дома и встретил гостей приветливо… Ему было семьдесят четыре года и он никогда не служил во взводе Стевана Бороевича. А в Костайнице последний раз был в восьмидесятом году.
      Богдан сразу скомандовал жене накрывать стол: русские приехали!… А им было неловко и еще противно от того, что какой-то баран в посольстве подбросил им этого Троевича, даже не обратив внимания на год рождения. Они хотели «откланяться», но Богдан сказал, что еще в ТУ войну он воевал здесь, в горах. А в отряде у них был Пашка — моряк с Черноморского флота. Лучший его, Богдана, друг… Но до Победы Пашка не дожил, потому что усташи… и минометный обстрел… Что ты там возишься, старуха?! Неси скорее ракии, я должен выпить с братьями! И, конечно, они не смогли уйти сразу. Они просидели у Богдана Троевича больше часа, слушали его рассказы и смотрели старые фотографии. На одной из них стояли рядом молодые Богдан и черноморский моряк Пашка. За их спиной были горы. А они стояли веселые, белозубые, в ватниках и с трофейными МП-38 на груди… Богдан Троевич захмелел и даже спел по-русски: «Ведь ты моряк, Мишка: моряк не плачет и не теряет бодрость духа никогда». Вместо имени «Мишка» Богдан пел «Пашка».
      Он называл их то братьями, то сыновьями и предлагал переночевать у него — места всем хватит… Но им нужно было идти. Богдан дал им с собой «гостинец» и проводил немного. Потом они простились, и он долго махал рукой вслед.

***

      Вниз идти было легче, и даже настроение, хоть и промахнулись со свидетелем, было не таким уж и скверным. Удлиннялись тени, Зимин мурлыкал: «Ведь ты моряк, Мишка…» Джинн был молчалив. Через полчаса вышли к подъему, где оставили «фиат». Впрочем, теперь подъем оказался спуском. Внизу, в тени, светло-серым пятном выделялся автомобиль. Издалека было видно, как пульсирует на торпеде красная точка сигнализации. Захмелевший Зимин сказал:
      — Вот она, машиненка наша. Можешь, Олег, не покупать «лэндкрузер».
      — Спасибо, Илья Дмитрич, — буркнул Джинн. — На спуске поосторожней.
      Оскальзываясь, спустились к машине… сели… Джинн развернулся и включил фары… В свете фар стоял человек. Он улыбался и направлял на «фиат» ствол АКМ. Мукусеев ничего не понял, а «фиат» уже рванулся вперед, и Джинн что-то кричал. Человек с автоматом шарахнулся в сторону. Но, кажется, не успел — раздался удар, мелькнули ноги в камуфляжных штанах, по лобовому стеклу молнией скользнула трещина.
      — На пол! — кричал Джинн. — На пол! Оба!
      Сзади загрохотали выстрелы, Зимин матерно закричал. Справа от Мукусеева вдруг разлетелось на куски наружное зеркало… Машина козлом прыгала по камням, что-то скрежетало под днищем. Подголовник сильно толкнул Владимира в затылок, что-то горячее обожгло ухо и в лобовом стекле образовалась дырка. Пуля! — понял он. — Это же пуля!… Беззвучно рассыпалось заднее стекло.
      В крутом повороте «фиат» прижался левым бортом к скале — оторвало к черту второе зеркало, с хрустом скала вспорола обшивку дверей, погасла левая фара. Зато сама собой включилась магнитола, и голос Высоцкого наполнил салон:
      Шальные пули злы, слепы и бестолковы,
      А мы летели вскачь — они за нами влет.
      Расковывались кони — и горячие подковы
      Летели в пыль на счастье тем, кто их потом найдет.
      Внезапно стало светло — в небе вспыхнула ослепительно-белая звезда — ракета! Машину тряхнуло на ухабе, Мукусеев ударился головой о крышу. С треском оторвалась выхлопная труба, и рев отработавших газов перекрыл голос Высоцкого.
      Впереди показались плотина и разрушенное здание мельницы.
      — Приехали, — прокричал Джинн. — Приехали, вылезай!
      — Зачем? — прокричали в ответ Зимин и Мукусеев хором.
      — Мостков нет, не проехать. Вылезай на хрен.
      Мукусеев, напрягая глаза, посмотрел на плотину — бревен над брешью действительно не было… Ракета в небе погасла, и обрушилась темень. Только правая фара давала луч света, высвечивала камни и жидкую траву между камней. Ревел движок… Мукусеев взялся за ручку дверцы.
      — Стой, — крикнул Джинн. — Стой, возьми вот это. — Он пихнул Владимиру сумку. Механически Владимир взял ее в руки. Потом спохватился:
      — А камера?
      — К черту камеру, — закричал Джинн. — Сейчас нас будут гонять, как зайцев… К черту камеру. Вылезайте и уходите налево по берегу.
      — А ты? Ты — что? Ты куда, Джинн?
      — Догоню. Если через час меня не будет — уходите сами. К деду уходите, к Богдану. Он поможет.
      — А ты…
      — Вон! Пошли оба. Скоро они будут здесь.
      Еще несколько секунд Мукусеев колебался, потом распахнул дверцу и вывалился наружу. Следом из машины выбрался Зимин. «Фиат», припадая на спущенное, в лохмотья разодранное правое заднее колесо, покатился в сторону плотины. Они стояли и смотрели вслед… Медленно набирая скорость, ревя двигателем, «фиат» въехал на плотину. Резко вильнул и… спрыгнул в воду запруды.
      Стих звук двигателя. Несколько секунд горели задние габариты задравшегося вверх задка машины… Погасли.
      — Что же он… — начал было Зимин, но Мукусеев положил руку ему на плечо и сказал:
      — Все в порядке, Митрич. Он знает, что делает. Пошли.
      Сзади, из-за поворота, показалась фара. Потом вторая… третья. Зимин и Мукусеев, пригибаясь, побежали вдоль реки. Спустя пятнадцать секунд мимо них проехали три тяжелых мотоцикла с колясками.
      «Фиат» тяжело, как лягушка, ухнул в черную воду. Погасла фара, захлебнулся двигатель. Вода мгновенно хлынула в салон через незакрытую Мукусеевым переднюю дверь, «нос» быстро затонул и уткнулся в дно. «Корма» с большим запасом воздуха в багажнике покачивалась над водой. Джинн выбрался из салона, в несколько гребков доплыл до плотины, ухватился руками за дубовую балку, подтянулся и наполовину выбросил тело наверх. По глазам резанул свет фары. Он мгновенно нырнул вниз, погрузился с головой… Нащупал нишу в кладке плотины и встал в нее. Над водой возвышалась только голова… На плотину, урча мощными двигателями, один за другим въехали три мотоцикла. В помощь фарам вспыхнули фонари, заметались по воде, взяли в перекрестье «корму» машины. Задние колеса еще вращались.
      Раздались голоса:
      — … твою мать! Утопли.
      — … твою мать. Длинный! Что теперь делать будем?
      — А что будем делать, Милош?! Утопли и утопли. Хрен с ними.
      — Тебе — хрен. А мне отвечать. Их нужно было взять живыми.
      — Подождем, кто-нибудь вынырнет… Не могли все утопнуть.
      — Конечно… Если только твои партизаны не перестреляли их всех. На хер вы открыли огонь? Ведь говорил: не стрелять без необходимости!
      — Так они же чуть не задавили Дрына. Ребята психанули.
      — Пить надо меньше… Ур-роды! А Дрыну я еще сам добавлю. Рэмбо недоношенный… А ну, рассредоточиться. Смотреть в оба глаза. Чтобы — если кто вынырнет — не ушел. Но стрелять запрещаю.
      Джинн стоял неподвижно. Чувствовал, как вода остужает тело. Фонари снова забегали по поверхности, освещая воду с кувшинками, берега, плотину. Луч одного фонаря прошел в двадцати сантиметрах от лица Джинна. Он набрал в грудь воздуха, готовясь нырнуть. Правой рукой вытащил из кармана нож фирмы «Гербер», выщелкнул короткий, всего восемьдесят пять миллиметров, клинок полуторной заточки.
      Багажник «фиата», пуская пузыри, ушел под воду. Над головой Джинна голос, принадлежащий Милошу, произнес:
      — Нужно нырнуть. Посмотреть, сколько тел в машине.
      — Зачем, Милош?
      — Затем, Длинный, что я должен точно знать, что все погибли. А может, еще есть кто живой… Понял? — Длинный какое-то время молчал, потом сказал:
      — Там все равно ничего не видать.
      — А мне плевать. На ощупь будешь определять.
      — Да они утопли все, Милош.
      — Раздевайся и марш в воду.
      — Почему я? Эй, Злотан!
      — Не Злотан, а ты, Длинный… Ты все обгадил. Марш в воду.
      Некоторое время над головой Джинна была слышна возня — Длинный раздевался. Потом он сказал:
      — Фонарь бы герметичный… Не видно же ни хрена.
      — А может, тебе акваланг? — язвительно произнес Милош. Кто-то заржал, но осекся… В метре от Джинна в воду плюхнулось большое белое тело. Джинн усмехнулся, сложил нож и сунул его в карман. Он сделал глубокий вдох, присел и, сильно оттолкнувшись ногами, скользнул под водой к машине. Он нащупал в темноте корпус, зацепился согнутой левой ногой за стойку и приготовился… Над головой, по поверхности воды, ползали пятна фонарей, а больше ничего видно не было.
      Спустя несколько секунд Джинн ощутил движение воды. Он вытянул правую руку и сразу «поймал» то, что хотел — горло.
      …Длинный оказался очень сильным — он бился и лягался ногами. Затих только через полминуты. Джинн тоже очень устал, но все-таки затолкнул тело в салон и поплыл под водой к берегу. Когда вынырнул, в голове звенело. Он жадно хватил воздуха и лег под самым берегом. На лицо положил кувшинку. Нужно было срочно уходить, но короткая подводная схватка вымотала его вконец. Он лежал, старался дышать бесшумно и слушал, что происходит на плотине.
      — А не утоп ли он, Милош? — сказал кто-то.
      — Если и утоп — не жалко…
      — Не-е, Длинный не утопнет, — произнес третий голос. — Он живучий.
      На плотине замолчали. Все фонари сосредоточились на том месте, где еще недавно пускал пузыри «фиат»… Прошло еще полминуты… Милош сказал:
      — Ну-ка, Злотан, нырни, посмотри, что там.
      — Я покойников боюсь.
      — Когда ты мертвую девку трахал — не боялся? Ну-ка живо!
      Все, подумал Джинн, пора уходить. Он собрался вылезти из воды, но услышал шаги. Скосил один глаз из-под кувшинки и увидел человека. Человек присел на корточки у самой воды, положил на землю ружье и достал из кармана флягу… Отвинтил пробку. От Джинна его отделяло полметра, не больше. Нужно было срочно уходить, но упустить такой шанс Джинн не мог. Он снова вытащил нож и выщелкнул клинок… Человек поднес флягу к губам и запрокинул голову…

***

      Мукусеев и Зимин ушли недалеко, залегли за камнями в зарослях можжевельника. Плотина была видна им как на ладони… Разобрать, что происходит, с двухсот метров было невозможно — они видели только мелькание фонарей и суету человеческих фигурок. Мукусеев сказал: жалко, нет бинокля… В сумке, которую дал ему Джинн, лежал шестикратный монокуляр, но Владимир этого, разумеется, не знал.
      Они лежали на прохладных камнях, терзались неизвестностью. Воздух пах можжевельником, тянулись минуты. На камень вылезла ящерка, посмотрела марсианскими глазами и исчезла… Мукусеев с сожалением подумал про видеокамеру стоимостью в сорок тысяч баксов. Потом устыдился: ты что? Ты о чем думаешь? Джинн там один на один с бандитами, а ты, бля, про камеру…
      Люди на плотине суетились, иногда ветер доносил отдельные звуки, но невнятно. Джинн появился неожиданно. Он вынырнул из темноты и лег рядом.
      — Джинн! — сказали одновременно Зимин и Мукусеев.
      — Да тихо вы. Что ж вы шумите-то так?
      — Да мы думали…
      — А вы не думайте, — ответил Джинн. Он был мокрый, в левой руке держал помповое ружье. — Подальше не могли уйти?
      — Мы боялись, что ты нас не найдешь.
      — Да вас любой бойскаут найдет… Надо уходить.
      На плотине кто-то заорал, потом грохнул выстрел, и в небо взмыла ракета. Пейзаж озарился безжалостным белым светом и стал похож на кадр из черно-белого фильма.
      — Дай сумку, Володя, — попросил Джинн. Мукусеев подал сумку, и Джинн вытащил из нее монокуляр, вскинул к мокрому лицу. — Раз, два, три… шестеро… три мотоцикла. Кажется, бээмвэ…
      Ракета погасла, стало очень темно. Только фары мотоциклов на плотине горели, освещали воду запруды… Грохнул взрыв, вода в запруде вскинулась столбом. Опала. Прокатилось эхо.
      — Что это? — спросил Мукусеев.
      — Гранату кинули, — ответил Джинн. — Думают, что я все еще в воде сижу… Это вы, ребятки, не правы. Дураков поищите в другом месте.
      Снова взлетела ракета. Джинн, не отрываясь, смотрел в монокуляр. Он уже сожалел, что зарезал мужика с фляжкой. Конечно, в результате он получил ствол, и это большой плюс. Но вместе с тем он раскрылся… Придурки на плотине могли бы еще довольно долго разбираться, сколько в машине тел и что, собственно, произошло. Но теперь, когда они нашли своего убитого товарища, они сделали определенные выводы… Худо. Надо уходить. Ракета погасла. Джинн сунул монокуляр в сумку, повернулся на бок и проверил магазин «ремингтона». Патронов оказалось всего три… Не густо.